Могила для Щорса

«Имели Щорса с колыбели

Среди тугих подушек.

И прутья жесткие скрипели

И не было игрушек»

Веселые четверостишья

В августе этого года под Питером появился новый игровой полигон — возле станции «Шапки». Это холмистая местность вокруг небольшого озера, открытый и светлый сосновый бор. Первой нашей игрой здесь были «РХИ-96» производства Джулиана, Щорса и Ингвара. Со всеми ними на этой игре так или иначе получились смешные истории.

Мы приехали в Шапки шумной толпой и поселились на сконструированной неизвестно кем делони.[91]Это помост на высоте примерно четырех метров, окруженный хлипкими перилами, с отверстием посередине шириной примерно метр на метр. Мы занавесили перила одеялами, отверстие посередине заложили щитом и взялись за обустройство эльфийского быта — принялись пить водку и курить коноплю. Делонь наша располагалась у озера, почти в самом центре полигона, от неё до «мастерской стоянки» было рукой подать.

В этом году в природе произошла редкая аномалия — еще не перевалило за пятнадцатое августа, а на полях уже вовсю поперли грибы. Крейзи вместе с Иришкиной соседкой по даче, Ленкой Глазовой, собрал в районе Грузино не меньше полутора тысяч штук. Так что нам не приходилось скучать, сидя у себя на делони. Кое-кто в тот раз даже переусердствовал с грибами.

Строри и Барин сьели примерно по сто двадцать штук, запивая все это дело красным вином. Против обыкновения, затеяли они это дело субботним днем — светило яркое солнце, а кругом нашей делони суетился со своими заботами разномастный народ. Все бы ничего, но тут Строри и Барин неожиданно перекинулись.

Всего минуту назад они еще сидели на делони, весело болтая ногами и посмеиваясь дружеским шуткам. Но в следующий момент темное облако снизошло на их разгоряченные наркотиками умы. Первым накрыло Строри: взяв две бутылки вина и штык-нож, он спустился с делони и в категорической форме позвал за собой Кузьмича. Больше никто из братьев с ними не пошел, но через пару часов я разглядел Барина и Строри с навеса. Они устроились неподалеку, на залитом солнцем бугорке. Тогда я взял у Крейзи несколько папирос с планом и отправился к ним. Перед братьями стояла початая бутылка вина, но на их лицах я не увидел радости, не заметил привычного оживления. Вглядевшись получше, я не поверил собственным глазам — такие мрачные были у них рожи. На лбу у Строри выступили капельки пота, голубые глаза подернулись мутной поволокой. Но говорил он быстро и жестко, как человек, только что принявший ответственное решение.

— Убьем Щорса сегодня вечером. Сначала убьем, а потом похороним по-человечески…

— Да, — поддержал его Барин, — мы не бросим его, мы не звери! Похороним его в глубокой могиле, куда сможет потом приезжать его отец или мать… Сказав это Барин горько заплакал у Строри на плече.

— Ты не представляешь, брат, — сквозь слезы произнес он, — как мне жаль его мать! Растить такого мудака…

Я прилично охуел с такого разговора, а особенно — с тех слез, что Кузьмич размазывал по Строриной афганке и у себя по щекам. Я в жизни не видел, чтобы Барин плакал, а тем более — рыдал в три ручья, как сейчас.

— Вы чего, братья? — спросил я, потихоньку приближаясь. — Чего это с вами? Но тут Барин обернулся на голос — и я замер. Застыл, словно вкопанный. Лицо Кузьмича было ужасно: разводы грязи, прорезанные светлыми полосами стекающих слез. А из-под этой маски на меня смотрели совершенно безумные, пластмассовые глаза. Я словно споткнулся об этот взгляд, мне стало не по себе. Я испугался, несмотря на принятые мною сто двадцать грибов, немыслимое количество плана и несколько бутылок вина.

— Мы решили сегодня кого-нибудь убить, — внятно произнес Барин. — И остановили свой выбор на Щорсе. Но мы не хотим делать этого тихо — мы не крысы, чтобы прятаться по кустам. Мы сделаем это при всех, возле «мастерской», на закате!

— Вы ебнулись? — тихо спросил я. — На хуй при всех-то? Где вы потом будете скрываться?

— Мы не будем скрываться! — повернулся ко мне Строри. — Мы во всем сознаемся и сядем в тюрьму, как правильные пацаны.

— Сознаетесь? — машинально переспросил я. — Сядете в тюрьму?

А потом у меня у голове словно бы перещелкнуло и я начал осторожно, шаг за шагом пятиться назад. Строри проводил меня тяжелым взглядом — я прямо-таки ощущал, как ползает по мне перекрестие мыслительного прицела. Но все обошлось, братья меня пока еще узнавали. Тогда я медленно отошел подальше, развернулся и побежал обратно к делони.

— Тревога! — вопил я. — Строри с Кузьмичом перекинулись!

Я не ошибся. Братья снялись со своей засидки на пригорке, достали откуда-то пару штыковых лопат и пошли по дороге, что вела к «мастерской стоянке». Непосрественно пред «мастерской» они разделись по пояс и принялись копать, лишь изредка останавливаясь, чтобы перекурить и выпить полстакана теплой водки или вина. Они рыли могилу, причем делали это с таким серьезными и мрачными лицами, что мало кто решился поинтересоваться о надобности этой затеи. Хотя место было — мало сказать, что людное.

Единственный, кто на это решился, был Ингвар — человек небольшого ума, зато известной надменности. Приблизившись к раскопу вальяжной походкой, он заметил с некоторым неудовольствием:

— Что это тут такое? Кто разрешил? Ну-ка, быстренько закопайте все это обратно! Надо было видеть, какую реакцию вызвали его слова. Строри, сидевший до этого на краю будущей могилы, встал и подошел к Ингвару практически вплотную. Вопреки обыкновению, Костян не кричал и не обзывался, не хамил, не лез в драку и не угрожал.

— Мальчик, — подняв на Ингвара взгляд, тихо произнес Строри. — Иди поиграй! Видно, что-то в лице Строри показалось Ингвару подозрительным. Он не стал спорить, развернулся и ушел от греха подальше. Яма продолжала углубляться, а к исходу дня братья принялись отбивать стенки и править углы. Работали они не быстро, так что когда их труд начал подходить к завершению, тревожная весть об их намерении успела облететь весь полигон. Щорс, узнав об этом, поначалу не поверил своим ушам. Он принял это за глупую шутку и лично пришел, чтобы убедиться в правильности своего предположения. Но, на свою беду, застал подготовку к собственным похоронам в самом разгаре.

Болгарский Святой Отец, прознав о намерении Строри и Кузьмича, взволновался чрезвычайно. Он буквально не находил себе места — пока не выпил литр водки и его не осенила дельная мысль. Святой Отец отправился в лес, раздобыл там дерево и срубил из него здоровенный крест. Этот крест Отче положил себе на горб и потащил, обливаясь слезами, прямиком к «мастерской», где орудовали лопатами Строри и Кузьмич. Все, кто видел в тот день Болгарского Пастыря, не на шутку перепугались. Такое жуткое впечатление он производил: босой, с крестом поперек плечей и рыдающий во весь голос. По пути Отче распевал Богородицу так, что от его воплей сосны в лесу дрожали.

— Богородица Дево, радуйся! — выл Свотик, а по его глазам текли целые потоки слез. — Царица небесная, по-о-милуй мя!

Так жалко ему было, как он потом объяснял, Строри и Кузьмича. Жалко товарищей, принявших на себя тяжелый крест: избавить землю от исчадия Сатаны Щорса, взять на себя его поганую кровь и пойти за это в тюрьму. Характерно, что Отче и не думал отговаривать братьев. Наоборот, он предпринял многокилометровый крестный ход через весь полигон, чтобы благословить их начинание. Святой Отец намеревался соблюсти все условности и предоставить для могилы Щорса собственноручно изготовленный и освященный крест.

Придя к «мастерской», Отче тут же водрузил крест возле могилы — и ни Строри, ни Кузьмич не посмели ему в этом мешать. Отче был в едва ли лучшем, чем они сами, состоянии: постоянно и искренне плакал, горячо проповедовал и опять довел обоих братьев до слез. По его речам выходило, что Костян и Андрюха (так обращался к ним Отче, добавляя при этом, что Строри и Барин — бесовские имена) святые, а то что они задумали — беспримерный подвиг, достойный великомучеников. Годы, проведенные в тюрьме, обещал Отче, впоследствии зачтутся и станут основой блаженства в раю. Под конец Святой Болгарский Отец благословил обоих будущих убийц, расцеловал в обе щеки и потребовал от них такой клятвы:

— Клянитесь, — приказал он, — что Щорса, собаку, похороните ногами к кресту! На Щорса все это произвело самое тягостное впечатление. Сначала он смотрел на Строри и Кузьмича с презрительной улыбкой, но явление Святого Отца в корне поменяло его отношение к ситуации. Когда он воочию увидел, как все трое рыдают и молятся на краю могилы возле бревенчатого креста — то ощутимо изменился в лице.

Время экзекуции было публично объявлено, так что Щорс все чаще начал посматривать вверх — на быстро темнеющее небо. Когда братья закончили молебен и принялись точить на краю ямы ножи, Щорс не выдержал и побежал. Бежал он на удивление быстро, и его невысокая фигура очень скоро потерялась в лесу, скрылась между деревьями.

На делони в это время прочие братья держали по поводу всего этого совещание. Дельных идей не было, так как Строри и Кузьмич отклонили уже два направленных к ним братских посольства.

— Идите играть, мальчики! А мы отправимся в тюрьму! — был нам ответ, и ничего более вразумительного нам добиться не удалось. После же молебна, устроенного Святым Отцом, ситуация еще больше накалилась.

— Мы отправимся в рай! — категорически заявил Строри, и Крейзи нашел, что это дурной знак.

— Теперь точно зарежут, — заявил он. — И все из-за этого сумасшедшего попа! Были даже предприняты осторожные попытки силового урегулирования. Но они — призванные предотвратить — сами едва не закончились смертоубийством. Осознав в нас помеху своим планам, Строри и Кузьмич похватали лопаты и приготовились кровью отстоять своё начинание.

— У-убью, суки! — вопил Строри. — Брошу в одну яму со Щорсом!

Также осталось без успеха намерение Гоблина оглушить братьев, бросить их в могилу и там присыпать до утра бревнами и землей. Он попробовал потихоньку подобраться к Строри и Кузьмичу, пряча под одеждой обмотанную тряпьем колотушку. Но Строри разгадал его замыслы и едва Гоблина не зарезал.

Проблема казалась немыслимой, но разрешилась сама собой. Отправившись в темноте искать Щорса, братья побывали во множестве лагерей — но Щорса нигде не нашли. Он прятался в то время в палатке у Морадана, с головой забравшись под его пенку. Чёрный Человек навалил сверху него спальников и улегся сам, а Строри и Кузьмичу сказал:

— Какой вам тут Щорс? Щорс у Олмера! Идите-ка лучше спать!

Так что своим избавлением Щорс обязан исключительно Морадану. Не найдя нигде и следов Щорса, братья понемногу успокоились, вечерняя прохлада остудила их разгоряченные умы. Поганки начали отпускать, и Строри с Барином начали кое-как осознавать мир. Им было нелегко, так что я увел их на лесистый холм — поправлять здоровье вином и курить коноплю. Мы расселись на толстенном бревне и вели неторопливые беседы, в ходе которых я разъяснял братьям про их недавние заблуждения. Но тут кто-то зашуршал в темноте, послышались осторожные шаги, и прямо перед нами возник чей-то силуэт. Я поднялся навстречу и узнал Джулиана — эмберский принц пер в темноте напролом, матерясь и бряцая звеньями короткой кольчуги. Я думал поздороваться с ним, но меня опередил Строри.

— Щорс! — заорал он, прыгая на Джулиана с ножом. — Попался!

Удар прошел вскользь, соскочив со звеньев кольчуги. Джулиан, наверное, и не понял в темноте, какая ему в тот раз улыбнулась удача. Виду он, по крайней мере, не подал.

— Да какой из меня Щорс? — дружелюбно ответил он. — Пропустите, чего вы толкаетесь? Я поскорее попрощался с ним и снова уселся на бревно, упрекая Строри за склонность к рецидивам. Я убеждал его утихомириться и наслаждаться красотами августовской ночи. Но слова мои звучали впустую — место для посиделок мы выбрали неспокойное.

Меньше чем через десять минут пара влюбленных, юноша и девушка, медленно продефилировали в темноте мимо нашего бревна. Требование остановиться и назвать себя они проигнорировали, а на просьбу Строри указать на местоположение Щорса влюбленная пара ответила непринужденным хихиканьем. Вот этого им делать не следовало. К насмешкам над сегодняшними событиями Строри с Барином еще не были готовы.

По настоянию Барина мы встали, с матом взвали на себя тяжеленное бревно и побежали вниз с холма — вдогонку за ускользающей парой. Бревно было длиной метров пять, а весило столько, что мне показалось — еще немного, и у меня порвутся связки или сломается спина. Мы неслись в темноте, постепенно разгоняясь все быстрее, а ориентировались лишь на доносящееся хихиканье и курлыкающие голоса. Когда мы оказались от влюбленной парочки метрах в трех, бежавший впереди Барин крикнул:

— Эй, вы!

С такой дистанции даже в августовской тьме стали видны два стремительно приближающихся силуэта: один повыше, а другой пониже. Они начали разворачиваться на голос, когда передний конец бревна со страшной силой ударил прямо по ним. Так бьет застрявшую на переезде легковушку локомотив, таким ударом приветствует городские ворота окованный железом таран. Удар отозвался у меня во всем теле, бревно вырвалось из рук, и мы все — я, Строри и Кузьмич — упали и покатились с холма. Инерция протащила нас далеко по склону, только у подножия нам преградили дорогу древесные стволы. Тогда мы остановились и смогли наконец подняться на ноги.

— Петрович, ты как? — услышал я голос Строри.

— Вроде цел, — ответил я, тряся ушибленной головой и цепляясь за ближайшее дерево. Перед глазами плыло. Темнота шевелилась, в зрительном поле то и дело вспыхивали назойливые цветные круги.

— Кузьмич! — снова позвал Строри. — Кузьми-и-ич!

— Я, — отозвался Кузьмич ниже по склону. — Чего?

— Пошли домой, — предложил Строри. — Хватит на сегодня.

Не одни мы этой ночью не находили себе места. Неподалеку от «мастерской» Крейзи повстречал наших добрых знакомцев: Эйва и сэра Влада. Они прохлаждались на полянке с бутылочкой «Полной Луны», а Крейзи взял и угостил их грибами. Эйв с Владом грибы съели, благодаря чему над разделяющей наши коллективы пропастью был перекинут прочный мост дружбы. А со временем и саму пропасть залили вином и закидали пустыми бутылками. Благо, что так вышло, потому что люди на той стороне собрались как на подбор — один другого удивительнее. Взять хотя бы такую элементарную вещь, как название их коллектива. Люди вокруг не зря называли их «тусовкою Эйва» и больше никак, были к этому свои причины. Сказалась иезуитская политика сэра Влада, обожавшего представлять своих товарищей на каждой игре да на новый лад. Он поднял вокруг этого вопроса такую муть, что она до сих пор не осела. Я сам, хоть и знаю их банду уже больше десяти лет, ни за что не взялся бы разбираться с этим вопросом. До такой степени они все здесь запутали.

Коллективом Эйва их называли вовсе не потому, что он над ними правил, а потому, что из них всех он был самый общительный и подрывной. В 1992 году Эйв отдыхал в пионерлагере «Северные Зори» и познакомился там с неким Олегом, в питерской ролевой тусовке больше известным под именем Дэф. Он то и пригласил Эйва посетить зимнюю городскую игру по «Хроникам Эмбера» Берриного производства. А в июне следующего года Эйв вместе со своим другом детства Макутой и неким Денисом появились на первой в своей жизни полигонной игре («Айвенго-93» в Заходском). Там они познакомились с организаторами будущего «Хирда» — Даином, Мораданом и Аазом.

В январе 1994 Эйв взялся помогать Даину делать игру, которую они решили назвать «Город на песке». Проводили ее на побережье Финского залива, в районе станции «Солнечное». Там прячется среди песчаных дюн небольшой замок — бетонные стены высотой под два метра, трое ворот и четыре округлых каменных башенки. Это место первыми обнаружили Эйв и его друзья, после чего «Солнечное» несколько лет считалось одним из самых популярных «зимних» питерских полигонов.

Самый первый «Город на песке» посетило чуть больше пятидесяти участников — а это совсем немало для «зимней» игрушки в 1994 году! А в марте этого года Эйв вместе с Мораданом провели в Александровской[92]игру «Перумовка», поразившую участников рекордной по тем временам численностью — в сто двадцать человек. После этого Эйва было уже не остановить. За следующие пару лет Эйв вместе со своими товарищами организовал в Питере семнадцать игр, [93]в основу большинства из которых был положен новаторский принцип «преемственности ролей».[94]Это немалое число, и среди питерских «мастеров» тех лет трудно будет назвать человека, который сделал бы больше.

Примерно через год, в августе 1994 года («Мир Цветов» Эрика и Германа в Заходском), Эйв вывез с собой еще одного своего одноклассника — Агафошу. А в феврале этого же года Эйв, Макута, Агафоша и Денис познакомились с остальными участниками своего будущего коллектива — сэром Владом и его двоюродным братом Лехой, одноклассником Влада Родиком, Арагорном и его знакомым Мелькором.[95]

Вышло это знакомство во время очередной зимней игры по Эмберу — той самой, где приятель Дэфа Лот осушил Аазу по горбу «мечом» из полутораметровой стальной трубы. В завершающем бою «последний лорд Хаоса» Ааз дрался с парой мечей в руках против то ли четверых, то ли пятерых «янтарных» противников. Он вращался кругом себя, отбивался и осыпал противников великим множеством жестоких ударов — но Лот оказался хитрей.

Подкравшись неведомо как (сам Лот парень немаленький) к Аазу со спины, он размахнулся и со всей одури врезал Аазу своим новым «мечом». Х-х-хрясть! Кабы взбешенный Ааз смог разогнуться после этого удара — Лоту не жить. Но природа наделила Лота не только ростом, но и силушкой, так что в ближайший час ни о какой мести Ааз даже не помышлял. А потом, видно, забыл — человек он отходчивый.

Влад и Леха обитали неподалеку от станции метро «Канал Грибоедова» — во дворе, известном между питерскими неформалам как «двадцатка». Это тихий маленький дворик напротив Казанского собора, в котором временами случались самые настоящие безобразия. Особенно хороша история, которая вышла с Владом и его друзьями во время празднования дня 9 мая. Эта история — словно полотно, которое пьяный художник нарисовал человеческой кровью, взяв в руки заместо кисти ржавый хозяйственный нож.

Крепенько выпив, Влад, Родик и еще пара человек отправились за водкой к метро. У ларька они зацепились языками с четырьмя пьяными незнакомцами, дерзко предъявившими права на ихнюю водку. Одного из них Владик сумел уработать ногами, а другому разбил голову бутылкой один из Владовских друзей. Впору было праздновать победу — но тут на помощь к незнакомцам прибыло неслабое подкрепление.

Увидав такое дело, Влад и его друзья почли за лучшее отступить. Троим из них это удалось сделать, но вот Леня по прозвищу «Пятна» (одногрупник Владика) немного отстал. Он не успел скрыться от преследователей во Владов подъезд, так что его товарищам оставалось только гадать, что же с ним на самом деле случилось.

— Схватили его! — высказал предположение Влад. — Надо идти выручать!

Схватив на кухне пару ножей, Влад бросился на улицу, а вместе с ним отправились Родик и Леха. На всякий случай Владов брат прихватил с собой толстую палку, конец которой был густо утыкан гвоздями, и точно такая же палка досталась Родику. Друзья успели отойти от подъезда едва ли на квартал, когда набережную впереди перегородила целая толпа — человек двадцать.

— Многовато! — шепнул Леха, глядя на это сборище. — Не сдюжим!

— Надо срочно делать ноги! — поддержал его Родик. — Иначе нам пиздец!

Пока друзья решали, как им быть, люди на набережной разглядели недавних обидчиков. Толпа сорвалась «с места в карьер», так что Владу и его товарищам пришлось ломиться от них по набережной обратно к подъезду. Во время этого бега Родик и Леха вырвались вперед, а вот Влад немного отстал. Он не успел добежать до подъезда всего несколько метров, когда первый из преследователей настиг его и вцепился рукой в воротник. Видя, что дело дрянь, Влад развернулся на бегу и ударил преследователя ножом. Удар был хорош — Владов противник заорал и покатился по земле, зажимая рану руками. Но и самому Владу не повезло. Оборачиваясь, он не заметил высокий поребрик, споткнулся об него и кубарем полетел на асфальт. Падая, Владик врезался в каменный парапет и сломал себе левую руку, но все равно успел вскочить на ноги и нырнуть в подъезд раньше, чем до него добрались остальные преследователи.

Обороняя вход в подъезд дубинками и ножами (тесак Владик так и не выпустил), друзья сумели захлопнуть железную дверь и запереть её на замок. Взбешенные нападающие пытались выломать двери снаружи, но им помешал проезжавший мимо милицейский наряд. Услышав визг тормозов и хлопанье дверей милицейского «козелка», Влад, Родик и Лех оставили свой «пост». Они отправились прятаться к Владику на квартиру — зашторив все окна и благоразумно выключив свет. Сидя в темноте и распивая с боем доставшуюся водку, друзья оплакивали судьбу своего товарища Лени. Напрасно — как выяснилось, Леня вовсе не «попал в плен», а всего лишь решил «обойти дворами» не понравившуюся ему «группу агрессивной молодежи». С ним все было в полном порядке, и когда буча у подъезда утихла, Леня спокойно вышел из ближайшей подворотни и позвонил в дверь.

С входной дверью дела обстояли хуже всего. От места падения Влада до самого подъезда тянулась кровавая полоса, а поверх самой двери застыл узор из подсыхающих багровых разводов. На стальной поверхности отпечатался рисунок окровавленных рук, темный ихор виднелся повсюду — на дверной ручке, на петлях и возле замка. Было похоже, что раненый преследователь бился о металлический лист грудью, в бешеном исступлении пытаясь ворваться в подъезд. Другой занятный случай произошел с Агафошей, который выделялся среди своих товарищей действительно редкими качествами. Он был навроде нашего Слона — чудовище, которое не мама с папой растили, а с матом собирали из легированной стали на секретном заводе военные специалисты. «РХИ-96» Агафоше пришлись не по вкусу.

— Говно какое-то! — заявил он. — Нечего тут делать, поеду-ка я домой!

Товарищи принялись его отговаривать, но все было напрасно. Решив что-нибудь для себя, Агафоша действовал, как хлебнувший солярки локомотив. Он взвалил на плечи тридцатикилограммовый рюкзак, проклял с холма устроителей игры и потащился на станцию, рассчитывая успеть на последнюю вечернюю электричку. Но судьба была к нему удивительно немилосердна.

Она приняла облик клацающего зубами кошмара, выскочила из придорожных кустов и набросилась на Агафошу. Первый же ударом челюстей чудовище разорвало Агафоше икру, но затем движущая ей сила фатума неожиданно иссякла. Монстр обратился в здоровенную овчарку и тут же утратил в глазах Агафоши непобедимость и присущий настоящему чудовищу напор. Тогда взбешенный Агафоша ухватил псину за ошейник, поднял её над землей и принялся нещадно избивать. Визг и надсадный вой встали над лесом, но тут к событиям подключился еще один участник — тоже, видимо, охочий до увесистых пиздюлей.

— Оставь в покое мою собаку! — повелительно заорал незнакомый мужик, выскочив из тех же, что и овчарка, кустов.

Агафоша подчинился приказу незнакомца, отбросил собачье тело в сторону и набросился на мужика. Снова над лесом поднялся надсадный крик, а когда все стихло, Агафоша отправился в дальнейший путь — оставив избитого хозяина возле тела его неразумной собаки. За ним тянулась багровая полоса, на дороге оставались темные сгустки свернувшейся крови, но на это Агафоша внимания не обратил — ему было некогда, он боялся пропустить последнюю электричку. На электричку Агафоша успел, но она привезла его вовсе не к Московскому вокзалу, куда он рассчитывал попасть, а на Балтийский. Деньгами на машину Агафоша не обладал, поэтому нашел себе попутчика и двинулся через город пешком, пробираясь в сторону Площади Ленина и Финляндского вокзала. Дороги он не знал, ночные прохожие шарахались от него, поэтому путь Агафоши был извилистым и трудным. Под конец попутчик не выдержал и отстал, потерялся среди пустынных проспектов и гудящих фонарей.

Возле Финбана судьба вновь решила Агафошу испытать. Поворачивая за угол, он неожиданно повстречал грандиозную собачью свадьбу, рычащий и заливающийся лаем клубок тел, движущийся по улице навстречу к нему. Стая обогнула его и скрылась было за углом, но последняя собака внезапно остановилась, пригнула морду к земле и завыла, исподлобья глядя на Агафошу.

— Вали отсюда, кыш! — крикнул ей Агафоша. — Пошла на хуй!

Но не тут-то было. Сначала из-за угла появилась одна оскаленная морда, потом другая, а затем вся стая вернулась и сгрудилась вокруг. Наступила тишина, нарушаемая только прерывистым дыханием множества собак. Так продолжалось недолго — всего несколько секунд, а потом вся стая неистово взвыла и бросилась вперед.

Агафоша отбивался, как зверь. Он лупил собак деревянными брусками, что были у него заместо мечей, по спинам и головам, расшвыривал псов в стороны и давил каблуками. Бруски собирали кровавую жатву, клочьями летела шерсть, а вой стоял такой, что уши закладывало. Стая не осталась в долгу — зубы рвали одежду и тело, но этой ночью Агафоша наглядно продемонстрировал расе киноидов, кто хозяин планеты.

Не выдержав яростного напора, стая отступила и принялась кружить неподалеку, а Агафоша подобрал рюкзак и двинулся в направлении родного дома. Крови с него натекло столько, что впору было мыть после него улицу, а псы все не отставали — бросались исподтишка, наседали и не давали проходу. Хотели, видно, взять Агафошу измором, но просчитались — он успел скрыться в подъезд, крепко прищемив дверью сунувшуюся за ним псину, и подняться на пару пролетов по лестнице. Там Агафоша лишился сознания, являя собой для соседей чудовищную картину: молодой парень лежит в луже собственной крови, сжимая в побелевших пальцах рукоятки мечей.