Поход викингов

«Ника, лысая пизда

Ненавидит поезда.

Потому что проводник

В ее задницу проник»

Веселые четверостишья

На «девятые майские» в этом году в Заходском устроили сразу две параллельные игры. На Старой Мастерской обосновались Берри с компанией, мутившие Скандинавию, а к ним подтянулись уважаемые люди из Москвы и других городов. В такой компании не раз удавались толковые игры, обладающие достоинством соразмерности. Вводные такие, чтобы на раз выщелкнуло из угрюмой обыденности, не лишая при этом ума, а военное дело и колдовство не противоречат, а как бы дополняют друг друга. Секрета этой соразмерности я не ведаю, но факт налицо — лучшие игры под Питером из года в год делали именно эти люди.

Параллельно этому (на участке местности за ручьем, связывающим Большое и Малое Красноперские) планировалась другая игра, совсем иного толка. Делала её Ника, безобразная лысая карлица, а ей в помощь подобралась соответствующая публика. Эта игра называлась «Старая Англия» — средоточие ролевого абсурда, коррупции и бумажного колдовства. К Нике понаехала целая толпа вырожденцев и сорокоманов, пидоров-шпажистов, занавесочников и колдунов (были там и приличные люди, но не очень много). И поскольку проходили две этих игры совсем неподалеку, то ясное дело — добром это закончиться не могло. Слишком уж разные люди собрались «по разные стороны ручья». Но давайте обо все по порядку.

Местность за ручьем имеет несколько характерных особенностей. Во-первых, это остатки старого финского дома — белокаменная лестница, начинающаяся прямо у берега ручья. Из-подо мха и коряг она тянется вверх на несколько метров и заканчивается, обрываясь изломом выщербленных камней. За лестницей есть вход в старый подвал — неглубокий каменный бункер, где поселился Маленький Левицкий.[84]Его можно было частенько увидать на литорали Большого Красноперского: по пояс в воде, ряженый в штаны из комплекта химзащиты, Маленький Левицкий дышал ацетоном из полиэтиленового мешка. Подвал никакого особенного названия не заслужил, а вот ступени местная традиция окрестила «Лестницей в Небо». В пятидесяти метрах от этой лестницы, под навесом из бревен и рубероида, поселился Миша-казак, крупный бородатый мужчина. C помощью нагайки Миша люто расправлялся с теми, кто, по его мнению, недостаточно трепетно относился к сохранению природных красот и видового разнообразия. Позднее стоянка под навесом получила название «Ширкокроево-1».

В этих же краях поселились местные викинги, коллектив «Шестисотого Драккара»: Пых и его брат Тёмный, Злодей, Дорвард и Мейджик, Варвар, Фарух, Якудза и Курсант, а также Партизанка и Крошка Би. Эти почитатели скандинавской культуры собрали немалые запасы алкоголя и нейролептиков, властвуя таким образом над целым участком прибрежной полосы. С этими героями мы встречались и раньше, еще в прошлом году. Тогда упомянутая Ника устраивала игру по Хроникам Нарнии, а мы записались на неё гномами-торговцами, так называемыми Красными Гномами. Мы бы, может, записались на какую-нибудь другую роль, но договаривался от нас в тот раз Барин — так что пришлось ехать гномами.

Барин вел переговоры долго и добился, чтобы Ника выдала нам для торговых нужд восемьдесят пять пачек сигарет «Бурса». Продавать их мы не стали, а выкурили все сами — хоть и с превеликим трудом. Курить «Бурсу» практически невозможно, ядовитый дым раздирает глотку и рот — но мы все равно ни одной пачки не продали. Ясно было, что Ника пыталась нас погубить, но мы выжили и даже совершили несколько подвигов.

Злодей на той игре был берсерком, по правилам его нельзя было убить никаким оружием в течении получаса. Нам была удача окружить его под стенами Баринбурга — так Андрюха переименовал захваченный нами Нарнийский городок. Обступив Злодея и взяв его щитами в коробочку, мы принялись его лупцевать, приговаривая:

— Сколько ты говоришь, тебя нужно бить? Полчаса, час?

Злодей проявил последовательно мужество и смекалку — сначала сопротивлялся, вращался вокруг себя и молотил во все стороны мечом. А когда увидел, что дело его дрянь, то нашел хороший предлог, чтобы все это прекратить.

— Убили меня! — закричал он. — Убили, сволочи, на части меня изрубили!

Минуло немного времени, и человек из Драккара по имени Варвар рассчитался с нами за Злодея и за эту манифестацию. Взяв охуительного размера консервную банку, он набил её песком, надел на толстенную палку и обмотал все это сверху множеством слоев матерчатой изоленты. Намочив получившуюся кувалду в воде, он так ебнул мне ею поперек груди, что и сейчас, через одиннадцать лет, я не могу полностью избавиться от полученных впечатлений. Тогда же между мной и Фери вышел вот какой спор. Под вечер мы собрались на мысу и ели грибы, а когда наелись, то вздумалось мне над Фери подшутить. Чтобы осуществить это, я принялся его всячески изводить, подсмеиваться и обзываться. Я немного не рассчитал, и ему удалось слишком близко подобраться ко мне. В один момент он навалился на меня, подмял всей своей чудовищной массой и принялся выкручивать мне правую руку. При этом под спину мне попала здоровенная дубина, из-за которой лежать мне было очень неудобно — так она давила мне на позвоночник и ребра.

— Ой! — закричал я. — Фери, у меня палка под спину попала! Палка попала под спину! Кричал я достаточно жалобно и громко, так что Фери повелся. Он выпустил мою руку и чуть-чуть привстал, а уж я не стал мешкать. Вывернувшись из-под него, я подхватил ту самую палку и хорошенько огрел ею Фери по спине за излишнее милосердие.

То была хорошая ночь. На мысу развели огромный костер, ветер с озера швырял пламя из стороны в сторону, а мы сидели вокруг и слушали песни под гитару, которые исполнял Пых. Он обладал редким даром — играть так, что от его песен горизонт сознания темнеет, небо хмурится, и еще долгое время не хочется жить. Столько злобы и тоски вкладывал он в свою музыку, что всю душу переворачивало. Бывало, выйдешь ночью с Холма в самом радужном настроении, мир вокруг — как цветок, а по небу роса звездная. А как послушаешь пару таких песен — словно в омут нырнешь. Накатит тоска, которую и водкой не залить, а вместе с ней злоба возьмет — черная, как межзвездная пустота. Сразу весь мир становится серым и пустым, на сердце ложится груз весом с гору и хочется кого-нибудь убить.

Перед этой поездкой я выпросил у Гоблина пару пачек нитразепама. Это был последний случай, когда мы пили влагу миражей из отравленного источника. Колеса на тот момент уже всех утомили, их нелепые чудеса большинству из нас опротивели — так что мы решили устроить прощальную сессию и навсегда распрощаться с токсикоманией. Для этих целей мы встали на холме в оранжевой палатке, принадлежащей Рыжей, выпили как следует водки и плотно нажрались колес.

Я присел на краю Холма в ожидании эффекта и наблюдал облака. Погода стояла холодная и промозглая, то и дело налетали порывы дождя, несущего снежную крупу, а лес встречал его струи неприветливой и мрачной стеной. Но постепенно в окружающую реальность словно выплеснули полведра красок, на улице потеплело, а пространство вокруг наполнилось таинственными голосами и пугающими галлюцинациями. В те годы я много раз с удовольствием слушал, как Федор Дружинин исполняет «На дороге в Эмбер», там есть вот какие, очень подходящие к нынешней ситуации слова:

Лунный свет на кончиках шпаг,

Тени, что пляшут на грани сознанья.

Мы по дороге идем, сами не зная куда…

В этих строках Федор весьма точно передал впечатление от употребления нитразепама, хотя сам транквилизаторы не употреблял и пел, мягко говоря, о другом. В этом и заключается подлинное мастерство настоящего скальда — петь так, чтобы каждый врубался в своё, и ухватывать вещи, о которых сам не имеешь ни малейшего представления.

Строри погрезилось, что ему по силам будет запрудить Горюнец. Он бросился к ручью и стал стаскивать к воде бревна и огромные камни, палки и разную бесполезную ветошь. Он трудился около двенадцати часов, внутренне подстегиваемый нитразепамом, но ничего существенного не достиг — вода ручья таблеток не ела, поэтому со Строриной запрудой справилась достаточно легко. Фери и Барин отправились на станцию за картошкой. На обратном пути их видели люди — на дороге к озеру, в районе навеса. Кузьмич полз первым, на четвереньках, а к ноге у него был привязан на метровой веревке мешок из-под спальника, набитый картошкой. Фери полз метрах в пяти позади и время от времени звал плаксивым голосом: — Кузьмич! Кузьмич, не гони!

Барина в то время частенько стали называть как бы по отчеству — Кузьмичом. Ближе к озеру Фери от Кузьмича отстал, проблуждав в густом ельнике почти до конца игры. Ему чудилось, что невдалеке кто-то играет на флейте, и он искал это место, но никак не мог найти. Пару раз Фери пытался выбраться назад к Холму, но отступал перед непреодолимой преградой в виде ручья. По его словам, при его приближении вода начинала по-особенному звучать, и среди шепота струй вклинивались какие-то монотонные, гипнотические голоса. Они подавляли сознание и волю, и Фери каждый раз отступал — опасаясь, как бы ему не пришлось встать на колени, сунуть голову в ручей и таким образом лишить себя жизни.

Так минули первые сутки, а на следующий вечер мы покинули Холм и направились к озерам. По пути мы заметили, что кто-то поселился в яме на краю Турнирной Поляны. Верх ямы забрали бревнами и корой, а в самой яме развели маленький чадный костер. Перед входом установили резное изображение оскаленной свиномордии, а в самой яме заседали московские Порося, явившиеся к нам в город с дружеским ответным визитом. Они уже залили глаза, и из ямы доносились пьяные песни, хрюканье и мат.

Возле этой ямы произошло несколько случаев, связанных с причинением беспочвенного насилия. Из-за водки и колес наши товарищи «перекинулись» — то есть озверели и совершенно перестали друг друга узнавать. Мне помнится, что по пути с Холма Строри попросил у меня на время мой щит — лист авиационного дюраля с краями, окованными железом. Я по глупости согласился, за что Строри тут же меня наказал. Он надел щит на руку, размахнулся и ударил мне кромкой в лицо. Я не сумел увернуться, и окантовка рассекла мне скулу, было много крови.

После этого Строри потерял ко мне всякий интерес, но я так просто оставить это дело не мог. Припоминаю, как зашел к Строри сзади и ударил его железной трубою по голове. Бил я действительно сильно, на память об этом ударе Строри остался рваный шрам в полпальца длиной. Но в тот момент его защищали таблетки, так что сам Строри не обратил на мой удар ни малейшего внимания. Он шел, как шел, и даже не повернулся.

Вместо этого он догнал идущего впереди Слона и подсечкой сбил его с ног. Затем Строри встал Слону на спину и нанес несколько сильных ударов в затылок кромкой щита. Слон остался лежать, а мы спустились в яму и поздоровались с Порося. Пока мы пили за встречу, Барину вздумалось закурить. Он достал из кармана зажигалку и начал прикуривать, но его остановил один из Порося, по имени Вашество.

— Нельзя этого делать, — сурово заявил он. — Если в лесу прикуривать от зажигалки, а не от костра, то умрет Виктор Цой!

— А разве… — удивился Барин. — Разве он не умер?

— Вот это как раз неважно, — перебил его Вашество. — Правило все равно остается в силе! Уходили мы от Порося с трудом. Слон, например, предпринял более десяти попыток выбраться из ямы, но каждый раз оскальзывался и скатывался обратно вниз. Строри из ямы вылез легко, но по дороге домой его попутал нечистый. Вместо окрестностей нашего Холма он зашел в чахлое редколесье за Малым Красноперским, а когда понял свою ошибку, было уже поздно: местности вокруг Строри не узнавал. Тогда он поджег лес, завернулся в плащ-палатку и проспал на краю пожарища до утра — пока пламя не погасло, а у Строри из головы не выветрился лишний спирт. С утра немало было споров да пересудов. Отправившись умыться и испить воды, я нашел, что у меня щека разорвана окантовкой щита, а Строри обнаружил, что у него в кровь разбита башка. Стали вспоминать и упомнили, как Строри пиздил щитом лежащего неподвижно Слона. Убоявшись за его жизнь, мы стали искать его и нашли дремлющим в ельнике за Холмом. Опасения были напрасны — на Слоне не оказалось ни царапины, как это с ним часто бывало. Поудивлялись, позавидовали, да и оставили всё как есть.

Когда в начале главы я толковал про «Берри и компанию», я имел в виду следующих людей: самого Берри, Олюшку, Глеба Яльчика, Воеводского, Дружинина, Ангела, Юру Орка, Кори, Дзяна, Наталью и Брендизайка. Их коллектив (иногда одни его представители, иногда — другие) сделал для развития «индустрии игр» в Питере едва ли не больше всех.

Начали они с нескольких монументальных, эпических «Конанов» (1992, 1993, 1994, 1995). Это были первые игры в нашем городе, которые в массовом порядке посетили представители других городов. Эту линейку продолжила «Скандинавия» и несколько игрушек поменьше, а завершили сокрушительные «Fallout» (1999–2000), «BirthRight» (2001) и «Voodoo — Shadow Games» (2002), послужившие великолепным примером игр принципиально нового направления.[85]Неудивительно, что такие игры привлекали немало достойных людей — «старых» и «новых», питерцев и москвичей. В том числе и «Город Мастеров» (г. Москва) — команду, заслужившую «по союзу» добрую славу едва ли не большую, чем наша банда сумела заработать худую. Всё это я говорю для того, чтобы у читателя не сложилось к ролевым играм предвзятое отношение. Дескать, в предыдущих главах было описано столько «замороченных», сектантов и трясунов, что неизвестно теперь, что и думать обо всех этих играх?! Разве может получиться с такой публикой что-нибудь хорошее?

Отчасти мы сами ответственны за формирование подобного заблуждения. Слишком много было сказано о людях «со странностями», и слишком мало о достойных людях, которых в те годы было ой как немало! Ведь по-настоящему хорошие игры проходили под Питером из года в год, и немало мастеров и игроков приложили к этому руку.

Ясно, что мы не станем приводить тут подробные «хвалебные списки», похвала из наших уст — совсем не то, чего ждет большинство из этих людей. Поэтому мы ограничимся простым утверждением: хорошие люди были. В «Хирде» и у Паши Назгула, в «Кошатнике» и в компании Берри, в тусовке Змея и Гурта, в «Роси», у «Белых Воронов» и в «Моргиле». Были такие люди в компании Трандуила, в банде Альбо, Трейса и Рыжего, в стае Гила и Тэла, меж знакомых Вельды, в «600-м Драккаре» и среди друзей Бункера. Ну и, понятное дело, в коллективе у Эйва, в «Болгарии» и у нас люди были просто отличные.

Впрочем, это вовсе не значит, будто бы мы дружили со всеми этими людьми. И я не совсем уверен — многие ли из них считают хорошими людьми нас? Это просто зарисовка, быстрый срез ножом со спелого наливного яблочка — крепкая, сочная и здоровая его половинка. Срез, открывающий панораму тех, кто играл, и тех, кто делал для этой публики хорошие игры. Как я уже говорил, немало таких игр создали Олюшка и Берри. Несколько достойнейших творений воплотил работавший в одиночку Мирт, мастерски умевший ткать полотно темных, очаровывающих сюжетов. Пару-тройку игр провел Морадан, больше десятка — Эйв, развернувший целую индустрию стремительных зимних «однодневок». Масса очаровательных сказок принадлежала перу Вельды, не меньше того — Джулиану, очень хорошие игры делала в свое время Райлин.

Были отменные мастера и хорошие игроки — команды и одиночки, люди, с которыми было приятно играть, сражаться и разговаривать, петь песни, пить водку и просто сидеть рядышком у костра. Они составляли «плоть и кость» ролевых игр прошлого, таких, какими они были в те далекие времена — свободными и непокорными, чуточку жестокими и почти всегда неизменно прекрасными.

То было время расцвета, свободное от лживых речей, надменности, чванства и елейных рассуждений про «смену поколений» и «диахронные связи». Волшебство, которое не опишешь никакими словами, преображало сердца людей, глаза лучились светом, и не было зла в этой удивительной и чистой земле. То было счастливое время, которое длилось, покуда в небе над волшебной страной не появилась первая багровая звезда. Отблеск ее лучей проник в темницы человеческих душ, заставил пылать умы и меньше чем за год разжег на земле пламя опустошительной войны.

Эта война началась весной 1996-го и длилась четыре года, принеся питерскому Движению неисчислимое множество бед. К рубежу тысячелетий «ролевой регион» под Питером пришел в запустение, игры зачахли, а многие ролевики вынуждены были искать счастья в других городах. У этой войны есть собственная история, и мы хотели бы рассказать ее по порядку: как это начиналось, много ли было сделано и что в конце концов из этого вышло. А поскольку тема эта стала объектом невероятных сплетен и поистине чудовищного вранья, кораблю нашего повествования предстоит нелегкий путь. Огибая торосы слежавшейся до черноты лжи, мы будем пробиваться к «темному полюсу» этих историй — точке, из которой открывается вид на причины этого безобразия.

Часто бывает, что в основе конфликта лежат неустранимые противоречия, накипевшие в отношениях между двумя различными «сторонами». Тех, кто составлял «первую сторону», я упомянул выше. Теперь настало время снова взять нож и взглянуть на другую половину «того самого яблочка».

Мы не случайно посвятили столько времени описанию «подозрительных личностей», не напрасно акцентировали на них ваше драгоценное внимание. Теперь, стоит вам на секундочку остановиться и припомнить главы, в которых идет речь про Княжну, Эрика, Лорифеля или Паука, как вы получите о «червивой половинке» самое полное, развернутое представление. Хотя, конечно же, на той стороне были не только они.

По сравнению с 93-м, к началу 96-го года питерское ролевое движение увеличилось свою численность едва ли не втрое. Появились новые «мастерские группы» (о которых еще пойдет речь) и, конечно же, новые игроки. Некоторые из них были из числа «сорокоманов» и «перумистов», массовая экспансия которых началась в тусовку еще в прошлом году.

Словно соль из раствора, эти люди стали кристаллизоваться вокруг тех «центров движения», которые пришлись им больше всего по душе. И я бы ни в коем случае не похвалил этих людей за их выбор. Часть из них попала к таким «учителям», как Княжна, Кот-Фотограф или Толмуд, навсегда погрязнув в «биоэнергетике», «колдовстве» и «астральных путешествиях». Большинство из них лишились из-за этих практик ума, в кратчайшие сроки превратившись в чванливых ничтожеств, очарованных обещаниями невиданного могущества.

Другие ушли к Эрику в его «Школу Игрока», чтобы выйти оттуда с головами, забитыми тысячами болезненных «этюдов» и «театральных техник», и с руками, раз и навсегда приученными «правильно останавливать удар». Две трети из них мнили себя величайшими бойцами в истории (ну как же, мы ведь занимались у САМОГО Эрика), и очень злились, если кто-нибудь их в этом разочаровывал. Такие люди не умели (да и откуда бы им?) терпеть боль и начинали орать при каждой малейшей ссадине. Дескать, недоучки, не умеющие «останавливать удар», взяли и «покалечили их вроде как ни за что».

Третьи начали создавать собственные «мастерские группы» и писать новые правила, поражающие воображение даже опытных игроков. В этих правилах они назначали себя не меньше, чем властителями или богами, и требовали от окружающих соответствующего к себе отношения. Именно тогда слово «мастер» утратило первоначально свободное, почти булгаковское толкование и стало значить то, что оно испокон веков означает в английском — то есть просто «хозяин». Не доверенный устроитель, а полноправный Хозяин игры. Человек, облеченный властью отбирать у людей оружие, выгонять с полигона неугодных ему игроков, требовать к себе и своим помощникам ОСОБОГО уважения. Вольный составлять «черные списки», куда будут внесены все, кто хоть в чем-нибудь провинится перед всемогущими слугами «нового режима».

Новые «мастера» породили такие уродливые нововведения, как «отработка в мертвятнике», ныне воспринимаемые игроками как совершенно обычное дело. Мало того, они довольно-таки быстро поверили в свою исключительную привилегированность и особые права. Это произошло из-за потворства других представителей «второй волны», позволявших членам «новой элиты» унижать себя любым немыслимым образом.

— Эй, ты! Ну-ка, поди сюда! — такое обращение к попавшему в «мертвятник» игроку, два года назад еще совершенно немыслимое, можно было слышать теперь все чаще и чаще. — Живо беги за водой и дровами! Что значит — не хочу?! Тогда вообще из мертвятника не выйдешь! В «черный список» захотел?!

То есть: причиной разлада послужило банальное человеческое охуевание. Косые взгляды, разговоры на повышенных тонах и оброненные не к месту презрительные слова стали подобны сочащимся из-под земли струям рудничного газа. Пока газа было немного, от него не было вреда, но постепенно количество косых взглядов увеличивалось, тон разговоров крепчал, а в произнесенных словах сквозило все больше презрения.

И вот в Заходском, в ночь с 8 на 9 мая 1996 года, в 00 часов 30 минут концентрация газа стала предельной. И грянул взрыв! Он был не таким уж и сильным: никого не убило и даже толком не обожгло. Но когда рассеялся дым и люди подняли к небу закопченные лица, то увидели над горизонтом новую звезду — багрово-огненную, с острыми, как бритва, лучами. Начало войне было положено, и уже никто не мог уклониться от битвы.

В ночь с восьмого на девятое великое множество людей собралось в районе Турнирной Поляны. Публика подобралась самая разнообразная, а поводом послужило вот что. Устраивавшая «Старую Англию» Ника вздумала объявить местность «от ручья и дальше» собственной территорией, на которую запрещалось заходить приехавшим на «Скандинавию» игрокам. Год назад над таким заявлением бы просто посмеялись, да и сейчас одно это вряд ли могло послужить достаточной причиной для каких-либо решительных действий. Это был просто «еще один камушек в наш огород». К несчастью для Ники, таких камней накопилось уже более чем достаточно — и склон неожиданно рухнул. Лавина пошла.

Началось с того, что москвич по имени Турин залез на одиноко стоящий валун и повел такие речи:

— Это что же такое творится? — обличающее начал он, указывая облаченной в камуфляж рукою в сторону ручья. — Чьи это там светятся костры?

Сам Турин на этой игре облекся силой божественной персонификации. Он исполнял роль Тора, и чем ближе к ночи, тем меньше в нем оставалось от Турина. Он стоял на валуне, размахивая руками и вращая лысой башкой, и проповедовал с таким усердием, что послушать его собралось более тридцати человек. Речи он говорил вполне в духе скандинавской культуры, но в них было кое-что и от самого Турина. В темноте и под нитразепамом мне показалось, что Тор и взаправду сошел на землю — прямиком со старых нацистских плакатов.

— Жирные попы в Англии греют у каминов свои животы! — голос Турина разносился окрест, как из мегафона в концлагере.

— А-а-а! — подхватили мы, очень довольные таким началом.

— Убогие фермеры и крестьяне нам не помеха! Готовьте факела…

— И бензин! — надсадно заорал я. — И бензи-и-ин!

— И бензин, — согласился Турин, а затем поднял руки, глубоко вдохнул и заорал так, что даже мы удивились.

— На войну! — взвыл Турин, как воет на подлете авиабомба. — Все на войну! В темноте возникла сумятица, и посреди неё я заметил, как Маклауд подошел к Турину и о чем-то с ним шепчется. Прибыло еще народу, теперь все пространство вокруг камня было заполнено людьми — в темноте едва видны были безмолвные, неподвижные силуэты. В установившейся тишине Турин заговорил размеренно и спокойно:

— Там, за ручьем Англия — страна вырожденцев и сорокоманов. Там правит Ника — мерзостная карла, и мы больше не в силах это терпеть! Тут голос его снова окреп и загремел над поляной:

— Ведь сегодня, в этот праздничный день, вы поддержите этот клич? — тут Турин вскинул руку и заорал так, что у меня зазвенело в ушах: — Хайль Гитлер!

— Зиг Хайль! — нестройно ответили разрозненные фанатики, рассеянные в толпе.

— Что? Так-то вы поёте? А ну, еще раз! — возмутился Турин. Он снова набрал воздуха и повторил свой клич. — Хайль Гитлер!

— Зиг Хайль, — грянуло в ответ над поляной, гулко, словно разорвался фугасный снаряд. Вспыхнули бензиновые факела, и в их свете Турин спрыгнул с камня и двинулся по направлению к ручью. По дороге он продолжал орать:

— Девятого мая! В этот праздничный день! Хайль Гитлер! А публика сзади размахивала факелами и выла на разные голоса, отзываясь:

— Зиг Хайль! Хайль Гитлер — Зиг Хайль! Вечеринка задалась, а когда надоело орать про Гитлера, мы затянули свою:

Водку бы в глотку и полный вперед!

Адский бульдозер по трупам ползёт[86]

Ничего нет лучше, чем идти дружной толпою по лесу и орать. Когда вокруг темнота, и только кое-где видны шипящие огни факелов. В такие моменты чувствуешь себя так, будто бы движешься вместе с огромной волной, поднявшейся из озера и затопившей весь лес. Вскоре тридцать пар ног перешли по скользким, качающимся бревнам на тот берег ручья — и оказались на территории Никиной Англии.

— Драккары викингов стоят у ваших берегов, — заявил Турин обитателям первой попавшейся стоянки, а Строри добавил: — Гондоны вы ебучие!

Часть из наших собеседников, что поумнее, бежала, а оставшихся мы успели пленить, сбив с ног и опутав веревками. Одного привязали к кресту и вкопали посреди стоянки, а остальных загнали в воду — кого в озеро, а кого в ручей. Пока занимались этим, прибежала Ника.

— Какое вы имеете право… — визгливо начала она, но увидев Турина, неожиданно замолчала. Видно, её навели на нехорошие мысли огромные ботинки, подтяжки и лысая голова.

— А-а-а! — обрадовался Турин. — Кого я вижу! В этот праздничный день…

Но Ника не дала ему возможности развить свою мысль, бросилась в лес и исчезла между деревьями. Преследовать её не стали, так как у собравшихся поменялось настроение. Первоначальный задор рассеялся, сменившись спокойной радостью содеянного. Единый монолит норвежско-фашистского войска раскололся на группы и исчез в темноте.

Мы остались в компании Маклауда, единственного человека (из числа участвовавших в походе), оказавшегося свершившимся весьма недовольным.

— Сколько криков было, — угрюмо пожаловался он, — на три Освенцима! А ничего существенного не сделали, гордиться-то нечем!

Мы уселись на берегу озера и внимали его речам. По обычаю Хирда Маклауд носил «гномейку» — мешковатую куртку с длинным, до пояса, капюшоном, стригся под горшок и начал отпускать бороду. Из всего Хирда он был единственный, кто с нами разговаривал, но взаимопонимание на первых порах между нами было очень и очень затруднено. Маклауд не пил, не курил, не употреблял наркотиков и верил в бога, при этом люто ненавидел всех наркоманов, алкоголиков и сатанистов. Нам он так прямо и заявлял:

— Ненавижу вас, безбожники, до дрожи в зубах!

Стандартной формой приветствия между нами стала позаимствованная у Гаррисона в «Стальной крысе» фраза:

— Ненавижу тебя, Чака! — приветствовали его Строри и я, а он отвечал: — Ненавижу тебя Мшика, ненавижу тебя, Фасимба!

Имя прилипло, и долгие годы мы называли его не иначе, как Чака. К тому времени мы успели присмотреться друг к другу, благо участвовали за разные стороны в целой куче потасовок, штурмов и одиночных боёв. Этой зимой в Александровской было немало характерных случаев, иллюстрирующих атмосферу нашего знакомства.

По зиме в Александровской, на территории царского парка, устраивали кучу однодневных игр. Каждая из них сводилась в результате к одному и тому же: штурму одной из сторон развалин старого донжона, называющегося Арсенал. Это старое здание метров тридцати высотой, окна и двери в котором заложили красным кирпичом под цвет стен, оставив только два нешироких лаза. Первый начинается в трех метрах от земли и представляет собой пролом в кладке метр на метр шириной. Он открывается в высокий зал со сводчатым потолком, как в церкви, а изнутри под проломом насыпана куча песка. Вставший на неё человек может, если захочет, выглянуть в пролом, поэтому взять замок с этой стороны практически невозможно. Один человек может здесь весьма успешно защищать крепость от всех, кто, кряхтя и надрываясь, попробует взобраться по наружной кладке и втиснуться в проем.

Второй вход в крепость идет через обширный подвал. Подойдя снаружи к подвальным окнам, видишь только чернильную темноту, затаившуюся в наклонных световых шахтах, пробитых в стенах двухметровой толщины. Съехав по этим шахтам на щитах, попадаешь в подвал из нескольких залов, где пол изрыт глубокими ямами и вообще ничего не видно.

Здесь гостей замка, ослепленных переходом с яркого света в практически полную темноту, могут подстерегать разные досадные неожиданности. Здесь разворачивались жестокие бои «вслепую» между атакующими и защитниками. Предусмотрительные бойцы Хирда сидели перед таким штурмами с закрытыми глазами, чтобы дать освоиться зрению, но все равно — такой десант является одним из самых опасных этапов мероприятия.

В подвале начинается винтовая лестница длиной в двадцать ступеней, другой конец которой выходит уже внутри Арсенала. Если вы подниметесь по этой лестнице, то окажетесь в проеме невысокой каменной арки, над которым нависает здоровенная гранитная плита. Это место заслуживает особенного внимания.

Арка открывается в узкую каменную кишку, чье дно располагается метра на два ниже общего уровня пола. Когда стоишь у выхода из арки, пол замка начинается примерно на уровне твоей головы. В другом конце этого провала расположена узкая лесенка, поднимающаяся наверх из этой щели.

Так как замок считался нашим, то и оборонялись в нем мы. Перед самой аркой занимал позицию Слон, со щитом в руках и с куском железной трубы, которую он окрестил «Каннибал». Остальные располагались поверху, над провалом и вдоль каменной кишки. Кому кажется, что вынырнуть из арки, отодвинуть Слона и прорваться к лесенке под градом сыплющихся сверху ударов будет легко — тот человек вообще ничего не понимает в штурмах. Потому что даже если все это удастся осуществить, надо будет еще подняться по лесенке.

В то время я как раз подарил Строри собственноручно изготовленный кистень. Ручка из трамвайного поручня, обтянутая камерой от велосипеда, пропущенная насквозь капроновая веревка и композитный боёк. То есть узел, забранный во множество слоёв изоленты, между которыми уложены маленькие гаечки, винтики и кусочки свинца. Последний слой изоленты скрывает куски поролона, так что на ощупь боек кажется мягким, словно новорожденный птенец. Все устройство длинной не более метра и динамикой больше напоминает нагайку, нежели кистень.

Перед самым боем Маклауд, желая прикинуть силы нашей обороны, залез на стену и просунул голову в пролом кирпичной кладки. Строри, ожидавший чего-то подобного, ударил его кистенем, но Маклауд оказался расторопным и успел убрать голову. Кистень попал в верхний камень — «венец» кладки, и от этого удара кирпич лопнул и посыпался вниз.

Следующим под кистень попал Костомир. Он высунулся из арки, не зная, что Строри сидит прямо у него над головой — на гранитной плите, нависающей над выходом из подвала. Строри хлестнул кистенем и разбил Костомиру голову. Через десять минут Костомир объявился снова, но теперь предусмотрительно надел на забинтованную голову шлем.

Следующую попытку предпринял Ааз. Он скрытно подобрался к выходу из арки, подсечкою сбил с ног Слона и бросился к лестнице. По нему лупили не менее чем с восьми сторон, поэтому он передумал, пробился обратно к арке и скрылся в подвал. Следом за ним мы послали разведку — двоих молодых ролевиков, прибившихся к нам и участвовавших в обороне замка. Они вошли в арку с оружием наизготовку и скрылись в чернильной тьме. Строри начал считать удаляющиеся шаги.

— Раз, два, три… десять, одиннадцать, двенадцать… Затем мы услышали короткий шум, звуки ударов и приглушенные стенами крики.

— Готовы, — удовлетворенно высказался Строри. — Чака здесь!

Все кивнули, согласные с его выводами. На уровне двенадцатой ступени в толще камня, окружающего винтовую лестницу, расположена глубокая ниша. Когда идешь по лестнице, то в какой-то момент оказываешься к ней спиной. В такой момент спрятавшийся в нише враг может взять с неосторожного разведчика кровавую плату. Эту нишу впервые приспособил в дело Маклауд, а мы запомнили и взяли за правило: никогда не спускаться в подвал первыми.

По правде говоря, мы вообще старались туда не спускаться, так как это пару раз чуть не довело до беды. Пьяные и в темноте, мы были не в силах отличить друг друга от воинов Хирда. Так мы немало пострадали в отражении штурмов, в которых Морадановские войска и не думали учувствовать. Чтобы избежать самоопиздюливания, мы старались концентрировать силы обороны наверху, вокруг арки.

Как-то раз, после отражения очередной атаки, мы услышали из арки нестройный шум голосов, топот и грохот оружия. Мы весьма удивились, так как люди Хирда нападали из подвала бесшумно, а тут словно демонстрация шла. Мы изготовились к бою и через несколько мгновений увидели целую толпу сорокоманов, поднимавшихся из подвала в сомкнутом строю. Сзади были слышны глухие удары щитоломом по плечам и голос Маклауда:

— В навал, пидарасы! Что вы тут дрочите? Вперед, поживей!

Оказалось, что он сумел привлечь целую тусовку дебилов для участия в штурме, обещая им легкую победу, почести и горы золота. Вместо этого их загнали в подвал, построили на лестнице и погнали вперед, выдавливая из прохода щитами и подгоняя отстающих щитоломами. Задние стали напирать на средних, средние — на передних, а перед теми открылась вся ужасающая перспектива: каменное жерло мясорубки с железными трубами заместо ножей.

Первые же высунувшиеся в проем упали с разбитыми головами, но на них из проема вынесло следующих, а за ними еще и еще. Кое-кто, осознав в какой блудняк их втравили, ринулся назад — но арку перегородили изнутри стенкой щитов бойцы четвертой центурии. Ходу назад не было никому. Это была бойня, а не война.

Под конец Строри подковырнул ручкой кистеня гранитную плиту и уронил её на атакующих сорокоманов, частично засыпав проход. Плита ни на кого не попала, но навела такого ужасу, что над ямой встал многоголосый, исполненный мольбы жалобный вой. За этот подарок мы прониклись к Маклауду чем-то, отдаленно напоминающим теплые чувства.

Условия для штурмующих были очень тяжелые, но однажды наши противники взялись за дело всерьез. Притащили откуда-то доспехи и шлемы, прикрылись сверху щитами и начали штурм — долгий и методичный. Сорокоманов вперед больше не гнали, а в первых рядах дрались Маклауд, Костомир, Леголас и Ааз. Ааз дрался глефой, и когда я приехал домой, то у меня вся грудь была в багровых полосах — следах этого чудесного оружия. Нас стали теснить, так что пришлось отступать — с боем, постепенно теряя людей. Мне повезло продержаться до самого конца, и ворвавшиеся в зал хирдмены загнали меня на кучу песка в центре второго зала.

Пиздец, понял я, глядя как меня обступают люди в гномейках и со щитами. Но перед тем, как все это сомкнулась и мне как следует накатили, удача улыбнулась мне еще один раз. Среди атакующих затесался какой-то идиот, сорокоман со щитом-геральдикой и деревянным мечом. Желая славы, он первым бросился на меня. Тут-то я и ударил его Травмой — так, как научил меня однажды Тимка Левицкий.

При таком ударе меч выбрасывают из-за спины, держа в выпрямленной и направленной к низу руке. Клинок приходится в нижнюю кромку щита, а затем усилием плеча и кисти направление удара изменяется. Меч скользит по поверхности щита, липнет к нему, словно описывая половину окружности. Удар заканчивается над левым плечом и обычно попадает в голову, причем с большой силой.

Так вышло и на этот раз — нападающему разбило башку, а у меня оказалась пара секунд, чтобы этому порадоваться. Потом щиты сомкнулись и мне взвесили самому — так, что вся моя радость куда-то улетучилась. Так Морадан отплатил нам за неудачу в Кавголово и еще раз освежил термоядерные традиции нашего командного соревнования.

Мы провели с Маклаудом тактические переговоры и сошлись вот на чем. Есть, сообщил нам Маклауд, такая потешная игра — красться по ночам вокруг чужих стоянок с удавками, тихонечко умыкая разные полезные вещи и зазевавшихся людей. Люди в лесу, проповедовал Маклауд, обычно ведут себя как полоумные слепцы. Они обращают взор к игре бесноватого пламени, а слух — к пустым речам, которые ведут между друг другом.

Воины тьмы, растворившись в сумерках, могут незримо и неслышимо ходить между ними, а нужна для этого только подходящая одежда темных цветов и мягкая обувь. Люди ориентируются в темноте преимущественно на силуэт — поэтому достаточно застыть в нехарактерной для разумных существ позе. Тогда беспечные ночные поимщики напрасно будут утруждать намозоленные светом глаза. Странный куст или коряга — вот и все, что они смогут увидеть. В доказательство этого Маклауд выкрал со стоянки Шестисотого Драккара одного приблудного идиота, по случаю оказавшегося у тамошнего костра. Подобравшись ночью к их стоянке, Маклауд некоторое время выжидал, выбирая себе жертву, а затем начал медленно подбираться все ближе и ближе. Я наблюдал за этим, сидя в развилке дерева, и все видел. Маклауд накинул сидящему у костра жирному очкарику удавку на шею, взрывным движением протащил его несколько метров до ближайших кустов, а там взвалил на спину и поволок дальше в лес.

На стоянке даже не сразу поняли, в чем дело. Маклауд выбрал момент, когда внимание остальных было отвлечено, так что пропажу очкарика заметили, только когда он коротко вскрикнул откуда-то из-за кустов. Это Маклауд немного ослабил удавку, чтобы ебаный очкарик на самом деле не задохнулся — а потом снова затянул у него на шее смертельную петлю.

Мне хорошо было видно, как люди Драккара ведут поиски. Метались по земле лучи фонарей, выхватывая из темноты куски окружающей местности: мокрые кусты, траву и стволы деревьев. Но в мою развилку никто не светил, еще раз подтвердив старое правило: люди в лесу редко смотрят вверх, неважно, днем или ночью. Строри, сидевший на соседнем дереве, показал мне жестом: «Всё отлично, Чака не соврал! Похоже, новая игра будет иметь сокрушительный успех!». В рамках новой программы я отправились с Маклаудом в сторону танкового полигона, в район поворота на Нотингейм. По поступившим к нам сведениям, там окопались стоянкой какие-то ролевики. Еще с дороги мы увидели сквозь деревья свет и услышали звуки приглушенных голосов. Устроившись в трех метрах от костра, в старом окопе, мы принялись наблюдать. Видимость была хорошая, чуть-чуть выставив головы над слоем палой хвои, мы могли легко осмотреть все пространство стоянки. Двенадцать человек, парни и девушки, расположились в кругу сосен и вели странные, смущающие разумение разговоры. Большинство надели в качестве украшений разнообразные феньки, носили хайратники и щеголяли длинными волосами. Разговор их крутился вокруг небольшого браслета, который демонстрировал собранию один из участников.

— Этот амулет, — надменно толковал он, тряся усыпанной феньками рукой, — заряжен тремя видами первичных энергий…

— Что-то не похоже, — возражал его коллега, кутающийся в блестящий, переливающийся синтетическими цветами плащ. — Две я вижу, но вот третья…

— Да ты посмотри нормально, зрением хаоса посмотри! — вмешалась в разговор какая-то толстая баба. — Не видит он!

Она сидела, привалившись к стволу дерева спиной к нам — так, что её лица не было видно. Попутно она нарезала хлеб и колбасу, приготавливая для всей компании бутерброды. Что и навело меня на дерзкую, зато удачную мысль.

Подобравшись поближе, я лег у того же самого дерева, где сидела бутербродная толстуха, только с другой стороны. По мере приготовления толстуха стала бутерброд за бутербродом направо от себя — а я вытягивал руку и брал один за другим, пока не забрал все. Последней толстуха поставила только что початую бутылку водки — и я забрал и её. Спрятавшись обратно в окоп, я поделился бутербродами с Маклаудом, а водку принялся потихоньку пить сам. Через несколько минут донеслись первые возгласы возмущения.

— Ну, где же бутерброды? — спросил надломленный и недовольный, плаксивый голос.

— Как где? — удивленно отозвалась толстуха. — Ты же их только что вот отсюда забрал!

— Какое забрал?! — в плаксивый голос влились ноты справедливого возмущения. — Не брал я!

— Хватит придуриваться! — властно рявкнула толстуха. — Водку ты тоже не брал? Началось судилище, полное взаимного недоверия, поклепов и обвинений. Некоторое время мы слушали спокойно, а потом Маклауд взял камень и запустил им в почтенное собрание. Голоса спорщиков умолкли, установилась относительная тишина. Тогда один из собравшихся, наряженный в костюм ниндзя, поднялся и обвел собрание долгим взглядом. Во всей его позе читалось чувство нескрываемой радости, почти торжества. Он явно попал на собрание не по профилю: кругом заседали астральные воины, иномировые существа и могучие колдуны. «Тихому убийце» не было среди них места. Но теперь настал, как он полагал, его час. Взмахнув деревянной катаной, ниндзя присел на корточки и принялся страшно шипеть, имитируя специальное боевое дыхание. Он шипел так громко, что его можно было расслышать не только из окопа, но и с самой дороги. Затем он двинулся в нашу сторону, прошел по самому краю ямы, вышел на дорогу и припал ухом к земле. Минуту или две он пролежал, слушая землю, а потом поднялся на ноги и опять принялся шипеть. Но быстро заскучал и двинулся обратно к костру по тому же маршруту — мимо нашего окопчика. Миновав нас и выйдя на границу света и тени, ниндзя выпрямился во весь рост, вложил катану в поясные ножны и обратился к замершему неподвижно собранию:

— Никого нет… — начал он, но тут сердце Маклауда не выдержало.

Неслышно встав из окопа за спиной у ниндзя, Маклауд пнул его пониже спины. Так, что ниндзя перелетел через костер и растянулся на противоположном конце поляны. Сделав это, Маклауд практически мгновенно нырнул обратно в окоп. Наблюдая, как ниндзя, шипя и бешено вращая катаной поднимается с земли, я думал, что лишусь со смеху ума. В узкую прорезь маски ниндзя мне хорошо были видны его глаза — широко распахнутые, побелевшие от удивления и страха.