Лориен цветущий

«Есть такое понятие — „разделяемая реальность“, а на деле это значит вот что. Если новый человек поселится в отдаленной деревне и объявит местным жителям: „Я — эльф! “, то его словам вряд ли будет придано много значения. Вполне вероятно, что на его голову посыплются насмешки, а, может быть, даже и пиздюли. Местные старожилы, перемывая ему косточки за чекушкой ароматного самогона, примутся судачить между собой: „Послухай, Митроша — да кем он себя мнит? “

Другое дело, когда с таким заявлением выступают полсотни вооруженных ружьями мужиков. К их словам необходимо будет прислушаться, а не то на скороспелых поминках местный поп только руками разведет: „Предупреждали ведь — не смейся над эльфами. Вот и убили, пусть земля ему будет пухом! “»

Elvenpath

Альтернативу в этом году отмечали в тех же местах — в лесах под Лугой. Это была уже четвертая Альтернатива, которую провели здесь, а бывали мы тут достаточно часто, не только на Первомай. Леса здесь смешанные и растут не на ровном, а карабкаются по крутобоким холмам. Русло реки пронизывает эти холмы, обнажая стены из белого песчаника, деревья оплетены диким виноградом — здесь юг области, и тут нет ничего похожего на суровую природу Заходского или Каннельярви. Места, которые мы облюбовали — северный, низкий берег Ящеры, примыкающий краем к землям ландшафтного заказника «Мшинский мох», проще говоря — к исполинскому болоту. Местность здесь еще достаточно высокая, но в низинах уже стоит вода, а по распадкам бегут ручьи, питающие Ящеру.

Весной, когда только-только распускаются папоротники, а на деревьях появляются первые нежно-зеленые листья, этот край — словно уголок из волшебной сказки. Солнечные копья падают сквозь высокие кроны, журчат ледяные ручьи, и весь мир исполнен чистоты, свежести и благодати.

После целой зимы в городе, посреди бетонных джунглей и ревущих машин, закостенев от водки и злобы, мы приезжали сюда. Жизнь в мире людей наполняет разум пустым шумом: тысячами телепередач и радиовспышек, чужими мыслями и бесполезными разговорами. Множество людей окружают тебя, их внимание цепко — они хотят все знать и сами щедро делятся отравой повседневной информации. Пласт за пластом она ложится в копилку разума, и к весне в ней может не остаться места для волшебства. Обычаи и устремления мира людей займут все жизненное пространство, и тогда ты утратишь душу и станешь, как все.

Пусть вас не удивляют подобные рассуждения. Мы надглумились над столькими колдунами, что успели запомнить: только начни всерьез рассуждать про пути волшебства, как добрая половина слушателей воротит нос, другие смеются, а иногда рассуждающего могут просто взять и отпиздить. Но волшебство в этом вовсе не виновато.

Виноваты в этом те, кто неправильно его понимает. Есть такие, изуродованные колдовством — трясуны и сектанты. Они готовы часами говорить про свои убеждения и обещать невероятное, но их слова лишь дым, за этим ничего нет. Люди взрослые и опытные вам скажут совсем другое. Не во всякий день и не в любой кампании зайдет такой разговор. Часто обстоятельства не позволяют вести такие беседы, и даже те, кто что-либо знают, предпочтут промолчать. Но водка развязывает даже самые косные языки, и тогда можно видеть, как нить памяти извлекает на свет тайные, глубоко спрятанные алмазы — живой перечень удивительных и страшных событий. Никто не вспомнит об этом посреди сытой повседневной жизни, но чем твоё существование опаснее и беспокойней, тем больше ты можешь припомнить разных впечатляющих случаев. Здесь — чудом ушли от ментов, там — как по волшебству подняли денег. Кто-то нелепо умер, окруженный родственниками и семьёй, а кто-то остался цел в сумасшедшей свистопляске кровавого блудняка. Стреляют со стены ружья, заточенные топоры оказываются не в силах прорубить кожу на голове, бредовые сны исполняются и становятся кошмарной явью. Облака предупреждают об облавах и засадах, и навсегда меняются люди, пошедшие прогуляться вечером по обычному лесу.

Такое колдовство очень далеко от описываемого в магических книгах. Его не добыть путем придуманных сектантами обрядов, не посадишь в бисерный амулет, но оно существует и определяет — кому фарт, а кому беспонт, кому жить, а кому умереть. И оно, как и все на свете, бывает доброе, а бывает злое. Его меньше в городе и гораздо больше в лесу, и вы поймете, о чем я говорю, вот на каком примере.

Представьте себе охотников в тайге — людей тяжелых на руку и суровых. Биоэнергетика для них — блажь, экстрасенсорика — хуйня, астролог заработает на них разве что полмешка пиздюлей, и над любым изнеженным городским «магом» они в лучшем случае станут смеяться. Но они не станут глумиться, увидав над лесом облако странной формы, или когда ветка упадет поперек их дороги. Никто не станет смеяться над тем, от чего может зависеть удача.

И, как и всё на свете, волшебство бывает очень и очень разным. Есть места, где привычный мир отступает, где исчезают из сознания асфальтированные проспекты и кирпичные дома, где само течение времени воспринимается совсем по-другому. Всю зиму ты можешь провести в городе, предаваясь куражам и бесчинствам, почернеть от пьянства и совсем потерять представление, зачем на свете живешь. Может одолеть среда, и тогда в голове поселятся назойливые призраки из мира людей — Учеба и Работа, Семья и Отдых, Государство и Религия. Они станут бормотать, смущая разум и разъясняя, какие твои жизненные цели и чего тебе можно, а чего нельзя. С ними приходится советоваться, если живешь в городах, так как без них трудно устроиться в окружающем мире, но эти призраки взимают высокую плату. Они занимают весь ум, и на волшебство не хватает желания и времени.

Некоторые забывают оставить их дома, поэтому и в лесу продолжают быть горожанами. Леса для таких людей — промежутки незастроенной земли между крупными мегаполисами, и, даже будучи одни, они остаются скованными нормами государственных правил и уложений. Неудивительно, что такие люди не любят бывать в лесу — зачем? Их призракам скучно здесь, а сами они лишены привычных удобств.

Но есть и такие, для кого государство заканчивается там, где перестает быть видно последний электрический фонарь. Темнота лежит между деревьями, глаза больше не видят четкости геометрических форм, и следом за ними сбрасывает оковы привычного мышления разум. Мир людей, города и миллионы сограждан исчезают, телевидения больше нет, в один момент исчезает милиция и обнуляется УК, и через двадцать метров невозможно будет сказать, есть на этой планете еще кто-нибудь, кроме вас и ваших товарищей. Все прогрессивное человечество просто сгинет, и тогда словно приподнимается чудовищный пресс жестко зафиксированных представлений. В темноте между стволами растворятся социальные установки и материалистические концепции, мир людей мигнет и исчезнет, а освободившееся место займет древнее колдовство.

Понятно, на этом месте кое-кого может одолеть здоровое недоверие и скептицизм. Дескать, были мы в лесу и ни хуя подобного не видели. Неудивительно. Чтобы все было так, как описано выше, понадобится целая куча наркотиков и особый подход. На одних только наркотиках вы далеко не уедете и не попадете в волшебный мир, а без них рискуете впустую потратить время. Это две стороны одной и той же монеты — без волшебства вы будете просто наркоманом, застрявшим в лесу, а без наркотиков заскучаете и увидите гораздо меньше интересного. Башку для таких предприятий должно скрутить начисто, вытрясти и поменять всю начинку. Иначе нечего и браться за волшебные путешествия.

Если вас посещают какие-то сомнения, дескать, целесообразно ли использование в таких целях наркотических или психотропных веществ — обратитесь к опыту предков. Из него следует: не существует цели, более оправдывающей применение подобных препаратов, чем намерение соприкоснуться с миром волшебства. Буквально, это освященное историей предназначение таких веществ, а нас еще в школе учили, что инструмент всегда следует использовать по назначению.

Зная этот секрет, вы легко сможете путешествовать в волшебный мир. Можно, конечно, выдвинуть против этого способа существенные возражения: что это за волшебный мир такой, противоречащий всем объективным человеческим представлениям, плоть от плоти иллюзии, галюн на галюне? Подождите критиковать, пока сами всего не увидите. Что считать объективной реальностью, то вопрос между людьми сугубо договорной, а если вы иного мнения, то вот вам контрпример:

«В деревне Солеваново, возле Кожищ, жил охотник дядя Миша и механик Степан. Как-то раз Степан углядел на опушке у верхнего поля голую бабу с оленьими рогами на голове. Было это через два года после того, как Степан по пьяни в болоте совхозный трактор утопил.

— Смотри, Мишан! — закричал он. — Экое диво!

Но дядя Миша ничего подобного видеть не захотел. Вышел спор, а судить его взялась дяди Мишина жена.

— Хуйня, — заявила она авторитетно. — Быть такого не может. Степану бабы от недоебита мерещатся, а рога потому, что ему Машка с Каримом-пастухом изменяет. На том и порешили — Миша, дескать, во всем прав, а Степана выставили мудаком. Степан этим неудовольствовался и позвал людей — Федора-кузнеца, Семена Рябого и его деда Никодима Захарыча, на всю область известного начетчика и колдуна. Дед выписал всем мухоморного отвару, но Миша и Федор-кузнец пить не стали, а остальные хоть и приссали отравиться, но все-таки выпили.

Пошли к опушке, и там Федор-кузнец и Миша ни хуя не увидели, а вот Степан, Семен Рябой и Никодим Захарыч видели бабу, только не голую с рогами, а босую и с белыми крыльями. Пока они на неё втыкали, Мише ждать остоебенило.

— Пошли, — стал поторапливать он, — ни хуя же нет! Бабы на опушке только мудакам и мерещатся… Семен Рябой на „мудака“ изобиделся, налетел на Мишу, порвал ему ухо и нос поломал. А Федор-кузнец, хоть ничего и не видел, предпочел смолчать. Когда вернулись на деревню, стали этот случай всем миром разбирать. Судили да рядили долго, и все больше вокруг вопроса „Была ли баба? “ ходили. Так как Миша за себя сказать ничего не смог, то его и не слушали, а поверили Никодиму Захарычу.

— Была, — прошамкал он, — возле восьмой межи крылатая отроковица. А Миша её не видел, потому что пьяница и мудак. И добавил еще погодя:

— Думаю я, селяне, что пахать верхнее поле больше нельзя!

Федор-кузнец поперек колдуна решил не выступать, так что на том и порешили: была баба. Степан из-за этого в господа поверил и пить бросил, теперь в совхозе состоит главным механиком. Верхнее поле забросили, а год, в который трактор утонул, по окрестным деревням стали так звать: позатот от лета, когда в Солеваново ангел прилетал.

Так что была ли баба „на самом деле“, на то всем жителям деревни давно насрать. Степан и еще кое-кто из мужиков её как наяву видели и с тем, как именно видели, между собой согласились. Даже Мише Корноухому, ангела не видавшему, осталось кое-чего на память о тех днях, когда он был ещё Миша-охотник. Так что была ли сама причина, али не было — как круги по воде, ширится в жизни людей её следствия. А если и скажет кто потом: „Дескать, не было на меже никакой бабы…“, то тут же остальные ему возразят: „Как же не было, если из-за неё Степан пить бросил, а верхнее поле совсем заросло? “»

Так же и мы, когда путешествовали, не заботились об «объективной реальности». Вокруг раскинулись светлые леса, полные чудес, дела там творились дивные и неизъяснимые, но никто об этом не парился, не беспокоился и не переживал. Было разное, но об этом здесь речь не пойдет.

Мудрость велит: если речь заходит про колдовство, побольше говорить про чужое, плевать да посмеиваться, а про то, что сам видел — молчок. Тогда даже если и захочет кто над тобой посмеяться, как Мишина жена над Степаном-механиком — ан нет, все дело погубит недостаток конкретики. Но было немало и просто потешных случаев. Про них я вполне могу рассказать.

Как-то по зиме мы приехали сюда вдвоем с Крейзи. Снегу было разве что не по пояс, и чтобы устроить себе стоянку, мы вырыли яму и в ней разложили костер. Река недавно замерзла, поэтому вместо воды топили снег. Так и жили — построив себе по краю снежной ямы бревенчатые «диваны». Это своеобразная традиция, а суть её вот в чем. Чтобы жить хорошо и с удобствами, следует построить себе из бревен, палок и одеял удобную лежанку. Каждый конструирует собственную модель, соревнуясь с другими в удобстве и функциональности. Так появляются подлинные шедевры — двухъярусные диваны со спуском к костровой зоне, диваны с подножками, диваны со встроенным тентом, а также «диван-дастархан».

По зимнему времени я оделся в валенки и ватные штаны, накинул шинель и сидел на своём диване в тепле и уюте, пока не произошло непоправимое. Мы курили коноплю, и накурились уже почти до бесчувствия — Крейзи взял с собой на два дня целую кружку. Неожиданно Крейзи заметил тоненькую струйку дыма, поднимающуюся от моих ватных штанов.

— Брат, у тебя штаны горят, — как бы между делом сообщил он, передавая мне папиросу. — Слышишь?

— Штаны горят? — меланхолично переспросил я. — Ерунда, сейчас потушу.

Из-за крайней степени накуренности я недооценил размеры грозящей опасности. Пока я неторопливо шарил глазами, выискивая очаг возгорания, мы с Крейзи успели обменяться папиросой еще несколько раз.

— Штаны горят! — напомнил мне Крейзи, в очередной раз протягивая мне косяк. — Не видишь, что ли?

Тут уже я сам начал кое-что замечать. Не то чтобы «увидел», а, скорее, почувствовал — к области паха как будто приложили раскаленный утюг. Я не на шутку взволновался, так как скинуть горящие штаны быстро не представлялось возможным из-за кучи одетых и по-хитрому заправленных зимних вещей.

— А-а-а! — заорал я. — Помогите!

Крейзи, накуренный еще почище меня, только бессмысленно таращился на мою беду. Тогда я схватил снег и стал сыпать себе на яйца, надеясь потушить тлеющую вату — но куда там! Я только разворошил пламя, и стало еще хуже.

— А-а-а! — снова заорал я, оглядываясь в поисках воды, но её и в помине не было. Тут надо заметить, что ситуация оказалась двоякой — я понимал безвыходность своего положения, но в то же время мне было ужасно смешно. Настолько, что смех практически парализовал мою волю. На мне горели штаны, но чем больше они горели, тем больше я смеялся, и тем больше смеялся Крейзи. А чем больше смеялся Крейзи, тем больше, глядя на него, смеялся я. Сквозь смех я только и мог, что умолять:

— Ха…во. ха-ха… воды! Полей воды мне… ха-ха… на …у-у-у… яйца!

Но с Крейзи от этой картины едва не вышел припадок — он уссыкался так, что не мог говорить, и только показывал мне жестами — мол, нету воды. Это привело меня в отчаяние и одновременно еще больше развеселило.

— Топи… у-у-у… воду, — сквозь смех пытался выговорить я. — Топи воду, брат! Тут Крейзи совсем скрючило. Видя, что дело плохо и что помощи не будет, я стал озираться, но ничего толкового придумать не смог. От моего трепыхания тлеющая вата только пуще разгорелась. Мне стало так горячо, что я бросился к реке, с берега подпрыгнул вверх и «бочкой» пробил тонкий, недавно установившийся лед. Крейзи в тот день от смеха едва не лишился ума.

С постпанками одно время ездила длинноногая и достаточно симпатичная девица по имени Синтия. Крейзи, очень жадный до симпатичных баб, решил взять её с собой под Лугу, чтобы совратить на лоне первозданной природы. Из-за этого мы с ним немало намучились. Синтия горстями жрала колеса, в основном нитразепам, и поэтому вообще ни хуя не соображала. Она напоминала манекен, пластмассовый станок, предназначенный для ёбли — с той разницей, что такой станок сам по себе никаких проблем не создает. Синтия же была сплошная проблема. Началось с того, что одним весенним утром мы проснулись на своих диванах и увидели, что Синтия исчезла.

— Где она? — всполошился Крейзи. — Куда она подевалась?

Мы разделились и начали её искать. Лес стоял еще практически голый, нежная молодая листва только-только проявилась на коричневых ветках, вокруг стоял непередаваемый запах весны. Прошлогодние листья еще не успели толком исчезнуть, сквозь них из-под земли лезли тонкие стебли ветреницы дубравной, майского первоцвета. И вдруг я заметил странный след, будто волочили по земле тяжелое тело.

Пели птицы, но я их больше не слышал — какое там! Сжав рукоятку топора, я тихонько крался вперед, прячась за массивными стволами. Ни хуя себе, думал я, выкрасть бабу прямо со стоянки, хороши дела! Вот распиздяйство, укорял себя я, так и собственную жизнь проспишь! Но виноватых не оказалось — вернее, виноватой оказалась сама Синтия.

След повернул, и на открывшейся поляне я увидел её. Синтия лежала, закопавшись лицом и руками в большой муравейник. Видать, досюда она доползла, нащупала подушку помягче и устроилась на ночлег. Моя ошибка была в неверном истолковании следа — я не мог и представить, что кому-то понадобится столько ползти. Насекомые уже облепили её целиком, и я даже не сразу сообразил, что мне делать. Только потом я догадался, взял Синтию за шкирку и отволок к реке.

— Ой, ой… — застонала она, когда я погрузил её в воду. — Аффр, помо. ффр… ПОМОГИТЕ! Я помог ей избавиться от муравьев и отвел на стоянку. Что же вы думали, я дождался благодарности? Ни хуя! Синтия решила, что в воду я запихал её ради издевательства, случай с муравьями у неё в памяти вовсе не отложился. Она обозвала меня всякими хуевыми словами, взяла свою сумку и пошла в лес.

— Идите вы на хуй! — заявила она. — Я домой поехала!

Крейзи отнесся к этому равнодушно. Мы неторопливо развели костер, приготовили кашу со сгущенным молоком, перекусили и принялись курить. Солнце степенно путешествовало по небу, тени удлинялись, а когда тень от ели достигла края поляны, мы прикорнули, чтобы часок поспать. Через час Крейзи поднялся, поправил костер и принялся приготавливать чай.

— Ну что, брат? — спросил он, смакуя горячий напиток. — Настигнем?

— Настигнем, — согласился я.

Дорога к нашим краям проходит по берегу реки, и Синтия пошла по ней, так как другого пути не знала. Но тайная тропа существует, хотя и проходит через пять километров дремучего молодого ельника, такого частого, что кое-где между отдельными стволами не просунуть руки. Старые ели там господствуют по верхам, пожирая кронами солнце, тропинки редки и обманчивы, а вся местность изрезана оврагами, по которым змеятся заболоченные ручьи. Это Леса ВПД, названные так в честь знакомого Кримсона, Вечно Пьяного Друга, по незнанию забредшего в этот край и проплутавшего там почти трое суток.

Через Леса ВПД идет дорога, такая старая, что на ней выросли уже вполне взрослые деревья. Она прячется под кронами, петляет, а кое-где пропадает совсем. Но сама она достаточно ровная, и по ней можно двигаться бегом, а вдоль реки, по кручам и обрывам не сильно-то побегаешь. Мы срезали по этой дороге, и вышли на край леса — туда выходит тянущаяся вдоль реки извилистая тропа.

— Ну, как думаешь, обогнали? — спросил я у Крейзи.

— Конечно, — ответил он, устраиваясь поудобнее и закуривая косяк.

Крейзи оказался прав — минут через сорок из лесу послышался треск и появилась Синтия. Она несколько сбилась с тропы и перла напролом — через кусты, распадки и бурелом.

— Все, пришла, — сказал ей Крейзи. — Давай, поворачивай.

В другой раз мы поехали в эти края вместе с Фери. Обогнав его на крутых склонах, мы прилично вырвались вперед. Стремительно вечерело, и Фери принялся нас звать. Понятно, что откликаться мы не спешили. Фери знал местность не очень хорошо, и мы то и дело слышали, как он пронзительно и тонко кричит:

— Крейзи! Джонни!

Мы решили спрятаться и пропустить его вперед. Устроившись под нависающими еловыми лапами, мы тихонько ждали.

— Крейзи, Джонни! — изредка доносилось до нас. — Ну где же вы? Друзья, ответьте! Но по мере того, как эти крики приближались, мы услышали и ещё кое-что. Сначала послышались осторожные шаги — Фери, несмотря на массу в сто пятнадцать килограмм, ходил по лесу достаточно тихо. А потом прямо рядом с нами снова раздалось жалобное:

— Крейзи, Джонни! Друзья, ну где же вы? Мы уже думали выйти, ну тут услышали тихий, но отчетливый и полный злобы Ферин голос:

— Ну, пидоры! Только попадитесь мне! Гондоны ебаные!

Потом последовало секундное затишье, и опять раздался тонкий и пронзительный, полный мольбы жалостливый крик:

— Крейзи, Джонни, ну где же вы, друзья?

Мы тихонько двинулись за ним по пятам, слушая изредка то его громогласные мольбы, то тихое и злобное:

— Суки! Попадитесь мне только! Ну и пидоры!

Следующий случай с Фери вышел по осени. Съев на входе в лес по восемьдесят грибов, мы ломились через бурелом с единственной целью — успеть до начала прихода поставить оказавшуюся у нас палатку и развести костер. Мы успели, пламя вспыхнуло, выхватывая нависшие ветви, и в мерцающем кругу оранжевого света мы принялись ставить палатку. Мы почти успели — я воткнул последний колышек, когда неожиданно почувствовал, как в меня входит могучий и необоримый дух. Ноги стали словно резиновые, мир подернулся и поплыл концентрическими узорами, а к горлу подступил тяжелый комок. Как сквозь вату я услышал Крейзин голоc: — Фери, поправь центральный кол, а то стенку чуть-чуть перекашивает.

Я еще успел увидеть, как Фери смотрит на палатку — темная фигура с маслянисто блестящими глазами, отчетливо выделяющаяся на фоне яркого ночного неба. Что-то в его облике показалось мне подозрительным, но было уже поздно. Фери бросился вперед, влетел внутрь палатки, смял её и покатился, наматывая ткань на себя. Он полностью запутался и какое-то время не мог вылезти, так захватили его внутри палатки волшебные грибы.