Благодарности 8 страница. Зимой 1947–1948 годов экономическая ситуация ухудшалась с каждым днем

Зимой 1947–1948 годов экономическая ситуация ухудшалась с каждым днем. Множились протесты против перебоев с продовольствием и завышения цен. Цзиньчжоу был ключевой базой снабжения для крупных соединений Гоминьдана на севере, и в середине декабря 1947 года двадцатитысячная толпа напала на два полных зернохранилища.

Процветала торговля девушками: их продавали в бордели и богатым мужчинам в качестве служанок–рабынь. Город заполонили нищие, предлагавшие своих детей за продукты. Много дней у маминой школы лежала на ледяной земле истощенная женщина в лохмотьях с безысходностью во взгляде. Рядом стояла девочка лет десяти с немой мукой на лице. Из–за шиворота у нее торчала палка с криво накарябанной надписью: «Продаю дочь за 10 кило риса».

Бедствовали учителя. Они требовали повысить жалованье, и правительство повысило плату за обучение. Это мало что изменило, так как родители не могли платить больше. Учитель в маминой школе умер, отравившись куском мяса, подобранным на улице. Он знал, что мясо гнилое, но так мучился от голода, что решил рискнуть.

Мама стала председателем ученического союза. Ее партийный наставник Лян велел ей привлечь на сторону коммунистов учителей и учеников, и она развернула кампанию пожертвований в пользу педагогического состава. Вместе с другими девушками она ходила по кино и театрам и перед началом представлений предлагала публике сделать пожертвования. Ученицы устраивали также музыкальные выступления и благотворительные базары, но они приносили смехотворные прибыли — люди были или слишком бедны, или слишком скупы.

Однажды она встретила на улице подругу, внучку командующего бригадой и жену гоминьдановского офицера. Та рассказала, что вечером в роскошном ресторане состоится банкет для пятидесяти офицеров с супругами. В те дни Гоминьдан кутил напропалую. Мама помчалась в школу и разыскала кого только могла. Она велела всем собраться в пять часов у главной городской достопримечательности — восемнадцатиметровой барабанной башни XI века. Прибыв туда во главе внушительного отряда, она увидела более сотни девушек, ожидающих ее приказов. Мама поделилась с ними своим планом. Около шести часов они увидели, как один за другим прибывают в колясках и на рикшах офицеры. Женщины были разодеты в пух и прах — в шелк, атлас, увешаны звенящими драгоценностями.

Когда гости целиком отдались еде и питью, мама с несколькими подругами вошла в ресторан. Гоминьдан разложился настолько, что уже не охранял самого себя. Мама забралась на стол. В своем синем платье из хлопка она являла образец суровой простоты среди расшитого шелка и бриллиантов. Она произнесла краткую речь о бедственном положении учителей и завершила ее словами: «Все мы знаем, что вы щедрые люди. Наверняка вы будете рады доказать свою щедрость».

Офицеры попались. Никто не хотел выглядеть жадным. Это был повод порисоваться перед сослуживцами. И, конечно, им хотелось избавиться от непрошеных посетителей. Девушки обошли ломящиеся от угощений столы и записали, сколько готов дать каждый офицер. Следующим утром они обошли их дома и собрали пожертвования. Учителя были невероятно благодарны девушкам, доставившим деньги немедленно, пока, в течение нескольких часов, они еще имели какую–то ценность.

Маму не наказали: возможно, пирующие устыдились, что их так легко провели, и не захотели распространения слухов. Хотя, разумеется, вскоре о происшествии знал весь город. Мама успешно повернула правила игры против них самих. Ее возмущало, что гоминьдановская элита шикует, в то время как на улицах люди умирают от голода. Тем сильнее она сочувствовала коммунистам.

Если в городе не хватало пищи, то в деревне — одежды, так как Гоминьдан запретил продавать текстиль в сельскую местность. Служа привратником, «Верный» Пэй–о должен был пресекать контрабандную продажу тканей коммунистам. Среди контрабандистов были люди с черного рынка, агенты гоминьдановских чиновников и подпольные коммунисты.

Обычно «Верный» с коллегами останавливали телеги, конфисковывали материю и отпускали контрабандиста в надежде, что тот вернется с другим грузом, который они также смогут конфисковать. Иногда они заключали с торговцами сделки под определенный процент. В любом случае они продавали ткани в районы, подвластные коммунистам. «Верный» со товарищи как сыр в масле катались.

Как–то вечером к воротам, у которых дежурил Пэй–о, подъехала грязная невразумительная повозка. Он разыграл обычную процедуру обыска, тыкал в тюк ткани в задней части телеги, ходил вокруг с грозным видом, надеясь запугать возницу и склонить его к выгодной сделке. Он оценил на глаз стоимость груза, возможное сопротивление возницы и попытался выведать у него, кто его хозяин. Пэй–о не спешил, так как груз был солидный, больше, чем он мог вывезти из города до рассвета.

Он сел рядом с возницей и велел ему разворачиваться и ехать обратно в город. Возница, привыкший делать, что говорят, повиновался.

В час ночи бабушку разбудил стук в дверь. За дверью она обнаружила Пэй–о. Он сказал, что хочет оставить на ночь груз. Бабушка не могла не согласиться, потому что по китайской традиции отказать родне практически невозможно. Долг перед семьей и родными считался важнее, чем нравственные убеждения. Она скрыла эту историю от доктора Ся, который спал.

Еще до рассвета Пэй–о появился с двумя телегами. Он погрузил на них товар и уехал, когда начинало светать. Меньше чем через полчаса дом оцепили вооруженные полицейские. Возница, работавший на другой отдел разведки, пожаловался своим хозяевам. Естественно, они хотели вернуть себе имущество.

Доктор Ся и бабушка попали в неприятную ситуацию, но, по крайней мере, товар у них найти не могли. Для мамы же налет полиции был катастрофой. Она схватила коммунистические брошюры и побежала в туалет, где спрятала их в свои теплые штаны с начесом. Надев тяжелую шубу, она прошествовала мимо полицейских с непринужденным видом, изображая, будто идет в школу. Те сказали, что обыщут ее. Она закричала, что пожалуется на них «дяде» Чжугэ.

Полиция понятия не имела о том, что у этой семьи связи в разведке. К тому же непонятно было, кто конфисковал материю. В администрации Цзиньчжоу царил хаос, ибо в городе было расквартировано огромное количество гоминьдановских подразделений и вдобавок любой человек с пистолетом и связями наверху обладал немалой властью. Когда Пэй–о с друзьями изъял у возницы груз, тот не спросил, на кого они работают.

Едва мама произнесла имя Чжугэ, поведение офицера резко изменилось. Чжугэ был приятелем его босса. По его знаку солдаты опустили ружья и перестали вести себя нагло. Офицер отдал честь и принес извинения, что побеспокоил такую знатную семью. Рядовые полицейские выглядели даже разочарованнее, чем начальство: нет добычи — нет денег, а нет денег — нет еды. Они обиженно зашаркали прочь.

Тогда в Цзиньчжоу открылся новый Северо–восточный университет в изгнании, созданный из студентов и преподавателей, бежавших из коммунистической северной Маньчжурии. Там коммунисты проводили свой курс жесткими методами: многие собственники земли были убиты. В городах даже владельцы маленьких фабрик и магазинов были лишены имущества как эксплуататоры. Большинство интеллигентов происходили из зажиточных семей, поэтому сами они или их родственники пострадали от рук коммунистов.

В университете был медицинский факультет, куда мама хотела поступить. Она всегда мечтала стать врачом. Отчасти это объяснялось влиянием доктора Ся, отчасти — тем, что медицинская профессия более всего подходила независимой женщине. Лян горячо поддержал этот план. Партия возлагала на нее надежды. В феврале 1948 года мама поступила на медицинский факультет вольнослушательницей.

Университет в изгнании стал полем битвы, где коммунисты и Гоминьдан сражались за души студентов. Гоминьдан сознавал, что в Маньчжурии дела его обстоят не лучшим образом, и всячески призывал студентов и интеллигентов переезжать на юг. Коммунисты не хотели терять этих образованных людей. Они внесли поправки в свою земельную реформу и издали директиву, предписывающую хорошо обращаться с городскими капиталистами и интеллигентами из состоятельных семей. Вооруженное этим более умеренным курсом, цзиньчжоуское подполье начало кампанию с целью убедить преподавателей и студентов не уезжать. Это стало главной маминой задачей.

Несмотря на изменения в политике коммунистов, некоторые преподаватели и студенты решили, что безопасней уехать. Один корабль со студентами уплыл в Тяньцзинь, примерно в четырехстах километрах к юго–западу, в конце июня. Прибыв туда, они обнаружили, что там для них не приготовили ни еды, ни жилья. Местные гоминьдановские власти посоветовали им вступить в армию. «Отвоюйте свою родину!» — сказали им. Не для этого они бежали из Маньчжурии. Подпольщики–коммунисты, которые приплыли вместе с ними, призвали их заявить свой протест, и 5 июля студенты устроили демонстрацию в центре Тяньцзиня. Войска открыли огонь, десятки студентов были ранены, порой серьезно, а несколько человек погибло.

Когда об этом стало известно в Цзиньчжоу, мама немедленно решила организовать публичную поддержку тяньцзиньских студентов. Она созвала заседание глав ученических союзов школ и техникумов, которые проголосовали за создание Цзиньчжоуской федерации ученических союзов. Маму избрали председателем. Они решили послать в Тяньцзинь телеграмму солидарности, устроить марш к резиденции генерала Цю, главного коменданта, и вручить ему петицию.

Мамины друзья беспокойно ожидали в школе ее указаний. Был серый, дождливый день, земля превратилась в липкую грязь. Стемнело, а мама с еще шестью студенческими вожаками так и не появились. Затем пришло известие, что во время заседания нагрянула полиция и забрала их. Полицию проинформировал Яохань, школьный политический руководитель.

Их отвели в резиденцию коменданта. Через некоторое время в комнату вошел генерал Цю. Он занял свое место за столом и заговорил спокойным, отеческим голосом, демонстрируя скорее печаль, чем гнев. Молодежи свойственно совершать глупости, сказал он. Но что они понимают в политике? Отдают ли себе отчет в том, что их использовали коммунисты? Им нужно сидеть и учиться. Генерал обещал освободить их, если они подпишут бумагу с признанием своих ошибок и назовут имена стоящих за ними коммунистов. Он помолчал, чтобы посмотреть, какой эффект произвели его слова.

Маму его нотации вывели из себя. Она вышла вперед и громко спросила: «Скажите, комендант, какие ошибки мы совершили?» Генерал раздраженно ответил: «Вас использовали коммунистические бандиты для создания беспорядков. Этого мало?» Мама крикнула: «Какие коммунистические бандиты? Наши друзья погибли в Тяньцзине, потому что они сбежали от коммунистов по вашему совету. Вы поэтому их расстреляли? В чем мы провинились?» После бурного обмена репликами генерал ударил кулаком по столу и рявкнул охране: «Покажите ей здание!» Он повернулся к маме: «Ты должна понять, где находишься!» Прежде чем солдаты схватили ее, мама рванулась вперед и тоже ударила кулаком по столу: «Где бы я ни была, я ничего дурного не сделала!»

Маму тут же крепко схватили под руки и оттащили от стола. Ее поволокли по коридору, вниз по лестнице и втолкнули в темную камеру. На другом ее конце она увидела человека в лохмотьях. Он сидел на скамье, словно опершись о столб. Голова свисала на сторону. Мама поняла, что его привязали туловищем к столбу, а бедрами к скамье. Двое мужчин заталкивали ему под пятки кирпичи. С каждым кирпичом раздавался глубокий сдавленный стон. У мамы поплыло перед глазами, ей послышался хруст костей. Затем ее отвели в другую комнату, где офицер–экскурсовод показал ей нос к носу человека, раздетого по пояс и подвешенного на балке за запястья. Лохматые волосы скрывали лицо. Перед ним у жаровни сидел тюремщик и курил. Вдруг он снял с жаровни железный прут с раскаленным наконечником размером с мужской кулак. С ухмылкой он прижал его к груди узника. Раздались дикий крик и ужасное шипение, из раны повалил дым, запахло жареным мясом. Но мама не вскрикнула, не упала в обморок. Ужас вызвал у нее ярость, что придало ей невероятной силы, изгнавшей из сердца всякий страх.

Офицер спросил, не хочет ли она теперь написать признание. Она отказалась, повторив, что не знает за собой никаких коммунистов. Ее запихнули в каморку, где стояла койка с несколькими простынями. Там она просидела несколько нескончаемых дней, слушая через стенку звуки пыток и раз за разом отвергая требования назвать имена.

Однажды ее вывели в усыпанный щебенкой, заросший сорняками двор позади здания. Ей велели встать у высокой стены. Рядом прислонили заключенного, который от пыток не мог стоять сам. Несколько солдат лениво заняли свои позиции. Ей завязали глаза. Она ничего не видела, но все равно их закрыла и приготовилась умереть, гордая, что отдаст жизнь за великое дело.

Она услышала выстрелы, но ничего не почувствовала. Примерно через минуту повязку с глаз сняли, и она оглянулась, щурясь на свет. Человек лежал на земле. С ухмылкой подошел офицер, водивший ее по темнице. Он изумленно поднял бровь, увидев, что эта семнадцатилетняя девочка не рыдает, не умоляет о пощаде. Мама спокойно сказала, что ей не в чем сознаваться.

Ее отвели обратно в камеру. Никто ее не беспокоил, ее не пытали. Несколько дней спустя ее освободили. Всю предшествующую неделю коммунисты–подпольщики хлопотали о ней. Бабушка ходила к главному коменданту каждый день, плакала, умоляла, грозила покончить с собой. Доктор Ся обратился к самым влиятельным своим пациентам, преподнес им дорогие подарки. Максимально использовали и связи семьи в разведке. Многие люди письменно поручились за маму, заявив, что она не коммунистка, а просто молодая пылкая особа.

Случившееся нисколько не умерило ее энтузиазм. Едва выйдя из тюрьмы, она приступила к организации гражданской панихиды по погибшим в Тяньцзине студентам. Власти дали разрешение. В Цзиньчжоу многие были разгневаны расстрелом студентов, покинувших город по совету правительства. Одновременно в школах спешно объявили конец семестра и отменили экзамены в надежде, что студенты разъедутся по домам.

В тот момент подпольщикам рекомендовали эвакуироваться в районы с коммунистической властью. Тем, кто не хотел или не мог этого сделать, предписали приостановить нелегальную работу. Гоминьдан закручивал гайки, уже арестовали и задержали очень многих тайных коммунистов. Лян уходил, и позвал с собой маму, но бабушка ее не отпустила. Маму не подозревают в связях с коммунистами, — сказала она, — но заподозрят, если она уедет. И как же быть со всеми людьми, выступившими в ее защиту? В случае ее бегства всех их ожидают неприятности.

И мама осталась. Но ей хотелось действовать. Она обратилась к Юй–у, единственному известному ей в городе коммунисту. Юй–у не знал Ляна и других ее связных. Они принадлежали к разным нелегальным сетям, работавшим совершенно независимо друг от друга, так что попав в тюрьму и не вынеся пыток они могли назвать лишь ограниченное число имен.

Цзиньчжоу был важнейшим центром снабжения и распределения для всех армий Гоминьдана на северо–востоке. В нем насчитывалось более полумиллиона солдат, растянутых вдоль уязвимых железнодорожных путей и сконцентрированных в нескольких становящихся все меньше районах вокруг основных городов. К лету 1948 года в Цзиньчжоу размещались двухсоттысячные гоминьдановские войска под руководством нескольких командующих. Чан Кайши не ладил со многими в генеральской верхушке и тасовал посты, что деморализовало солдат. Работа разных подразделений была плохо скоординирована, между ними царило недоверие. Многие стратеги, включая высокопоставленных американских советников, считали, что Чан Кайши следует уйти из Маньчжурии. Ключевым пунктом для любого отступления, «добровольного» или под давлением необходимости, морем или железной дорогой, был Цзиньчжоу. Город находился всего в полутораста километрах от Великой стены, совсем рядом с собственно китайской территорией, где Гоминьдан, казалось, более или менее держал ситуацию под контролем. Город был хорошо укреплен с моря — порт Хулудао располагался всего в пятидесяти километрах к югу и соединялся с городом довольно надежной железной дорогой.

Весной 1948 года Гоминьдан приступил к строительству новой системы оборонительных сооружений, из цементных блоков со стальной арматурой вокруг Цзиньчжоу. Коммунисты, думали они, не могут выдвинуть против них ни танки, ни сколько–нибудь значительную артиллерию, нет у них и опыта штурма массивных укреплений. Идея состояла в том, чтобы окружить город самодостаточными крепостями, каждая из которых могла функционировать независимо даже в случае блокады. Крепости должны были соединяться окопами в два метра шириной и глубиной, полностью обтянутыми колючей проволокой. Главнокомандующий Маньчжурии, генерал Вэй Лихуан, прибыл с инспекцией и объявил систему неуязвимой.

Но проект так и не был завершен, отчасти из–за нехватки материалов и дурного планирования, но прежде всего из–за коррупции. Руководитель работ воровал стройматериалы и сбывал их на черном рынке. Рабочим платили так мало, что не хватало на еду. К сентябрю, когда коммунисты стали стягивать войска вокруг города, укрепления были закончены лишь на треть, да и та представляла собой небольшие, разрозненные цементные форты. Остальное в спешке соорудили из глиняных обломков старой городской стены.

Коммунистам, собиравшим гигантские силы численностью более четверти миллиона человек для решающего сражения, было жизненно важно знать устройство этой системы и расположение гоминьдановских войск. Главнокомандующий всеми коммунистическими армиями Чжу Дэ телеграфировал местному командующему: «Нужно взять Цзиньчжоу... и весь Китай в наших руках». Группе Юй–у было дано поручение предоставить последнюю информацию перед окончательным наступлением. Он отчаянно нуждался в людях, и когда мама предложила свои услуги, и он, и его начальство очень обрадовались.

Коммунисты прислали в город несколько переодетых офицеров–разведчиков, но мужчина, в одиночестве бродивший по окраинам, немедленно пробудил бы подозрения.

Влюбленная парочка смотрелась гораздо естественнее. При Гоминьдане юноши и девушки уже могли появляться вместе на людях. Мама была идеальной «подругой» для мужчин–разведчиков.

Юй–у велел ей в определенное время прийти в определенное место. Она должна была надеть бледно–голубое платье и приколоть к волосам красный шелковый цветок. Коммунист должен был держать гоминьдановскую «Центральную ежедневную газету», свернутую треугольником, и вытереть пот сначала с левой, потом с правой стороны лица.

В назначенный день мама вошла в маленькую кумирню, стоявшую за пределами северной городской стены, но внутри укреплений. К ней подошел мужчина с газетой треугольником и произвел условленные движения. Мама три раза потрепала его правой рукой по правой щеке, он три раза потрепал ее левой рукой по левой щеке. Мама взяла его под руку, и они пошли.

Мама по–настоящему не понимала, что он делает, но ни о чем не спрашивала. Большую часть времени они шли молча, заговаривая только, когда кто–нибудь попадался навстречу. Операция прошла гладко.

Были и другие прогулки — по окраинам города и на железную дорогу, жизненно важную транспортную артерию.

Одно дело было собрать информацию, другое — передать ее за пределы города. К концу июля на контрольно–пропускных пунктах всех выходящих из города тщательно обыскивали. Юй–у посоветовался с мамой, чьим способностям и мужеству привык доверять. Машины старших офицеров освобождались от обыска, и мама вспомнила о знакомстве, которое можно было использовать. Она училась вместе с внучкой генерала Цзи, брат которой был полковником в дедушкиной бригаде.

Цзи происходили из Цзиньчжоу и обладали значительным влиянием. Несколько домов их клана, с ухоженным садом, занимали целую улицу, которую так и прозвали — «улица Цзи». Мама часто гуляла в саду с подругой и подружилась с ее братом, Хуэйгэ.

Хуэйгэ, красивый молодой человек лет двадцати пяти, закончил инженерный факультет. В отличие от многих отпрысков богатых влиятельных семей, он не был пустым щеголем. Маме он нравился, нравилась и она ему. Он начал являться к Ся с визитами и приглашать маму на чаепития. Бабушка души в нем не чаяла; она считала этого вежливого юношу прекрасной партией.

Вскоре Хуэйгэ стал приглашать маму для встреч наедине. Они приходили вместе с сестрой, которая притворялась, что следит за благопристойностью, но быстро исчезала под каким–нибудь надуманным предлогом. Она хвалила маме своего брата и утверждала, что он дедушкин любимец. Должно быть, она также рассказывала и брату о моей матери, потому что, как оказалось, он много о ней знает, в частности, что ее арестовывали за радикальную деятельность. У них нашлось много общего. Хуэйгэ не скрывал своего отношения к Гоминьдану. Несколько раз он, теребя свой мундир полковника, со вздохом говорил, что ждет конца войны, чтобы вернуться к профессии инженера, и что дни Гоминьдана сочтены. У мамы было чувство, что он с ней совершенно искренен.

Она не сомневалась, что нравится ему, но не знала, не крылись ли за его действиями политические соображения. Она решила, что он пытается внушить ей, а через нее и коммунистам: «Мне не нравится Гоминьдан, я готов вам помогать».

Они стали молчаливыми сообщниками. Однажды мама спросила, не хочет ли он сдаться коммунистам вместе со своими подчиненными. Он сказал, что как штабной офицер не командует ни одним солдатом. Мама предложила ему убедить дедушку сдаться (что случалось сплошь и рядом), но он грустно сказал, что старик скорее всего застрелит его после первого же слова на эту тему.

Мама рассказала об этом Юй–у, и тот велел ей обрабатывать Хуэйгэ. Вскоре Юй–у велел ей попросить Хуэйгэ покатать ее за городом на своем джипе. Они совершили три–четыре такие поездки, и каждый раз, когда они проезжали мимо деревенского нужника, мама заходила туда и прятала в стенном отверстии записку; Хуэйгэ ждал в автомобиле. Он никогда не задавал вопросов. Он все чаще говорил, что беспокоится о своей семье и о себе самом. Он намекал, что коммунисты могут расстрелять его: «Боюсь, скоро я стану бесплотной душой, живущей за западными воротами!» (По поверью, мертвые живут на западном небе, в царстве вечного покоя. Казни в Цзиньчжоу, как и в большинстве других китайских городов, происходили за западными воротами.) Говоря это, он смотрел маме в глаза, явно ожидая возражений.

Мама была убеждена, что коммунисты пощадят его за то, что он для них сделал. Хотя открыто ничего не говорилось, она уверенно отвечала: «Гони от себя эти мрачные мысли!» или: «Уверена, с тобой этого не случится!»

В конце лета положение Гоминьдана продолжало ухудшаться — и не только в связи с военными действиями. Коррупция порождала хаос. К концу 1947 года инфляция достигла невероятных 100 000 процентов — а к концу 1948 года в районах под властью Гоминьдана она поднялась до 2 870 000 процентов. За ночь цена гаоляна, главного зернового продукта, выростала в Цзиньчжоу в семьдесят раз. Для гражданского населения жизнь с каждым днем становилась тяжелее, потому что все больше продуктов забирала армия, и значительную их часть местные офицеры перепродавали на черном рынке.

Мнения руководства Гоминьдана по вопросам стратегии разошлись. Чан Кайши предлагал отступить из Мукдена, крупнейшего города Маньчжурии, и сосредоточить все усилия на обороне Цзиньчжоу, но он не в состоянии был убедить в этом своих генералов. Казалось, он возлагает все надежды на расширение американской интервенции. В генеральном штабе расцветали пораженческие настроения.

К сентябрю во власти Гоминьдана оставались лишь три маньчжурских твердыни: Мукден, Чанчунь (старая столица Маньчжоу–го, Синьцзин) и Цзиньчжоу — а также триста километров связывающего их железнодорожного полотна. Коммунисты окружали все три города одновременно, и Гоминьдан не знал, откуда начнется основное наступление. В итоге это оказался Цзиньчжоу, самый южный и стратегически важный, так как с его падением другие два были бы отрезаны от снабжения. Коммунисты могли дислоцировать свои войска незаметно, а Гоминьдан зависел от железной дороги, на которую постоянно совершались нападения, и, в меньшей степени, от воздушного транспорта.

Атака на Цзиньчжоу началась 12 сентября 1948 года. Американский дипломат Джон Ф. Мелби 23 сентября записал в своем дневнике во время полета в Мукден: «На севере, вдоль маньчжурского коридора, артиллерия коммунистов разносила цзиньчжоуское летное поле вдребезги». На следующий день, 24 сентября, коммунисты подошли ближе. Через двадцать четыре часа Чан Кайши приказал генералу Вэй Лихуану прорваться из Мукдена с пятнадцатью дивизиями и снять осаду с Цзиньчжоу. Однако генерал Вэй колебался, и к 26 сентября коммунисты фактически изолировали Цзиньчжоу.

1 октября кольцо вокруг города сомкнулось. В тот же день пал соседний Исянь, бабушкин родной город. Чан Кайши прилетел в Мукден, чтобы принять командование на себя. Он приказал отправить на помощь Цзиньчжоу семь дополнительных дивизий, но ему удалось заставить генерала Вэя выдвинуться из Мукдена только 9 октября — через две недели после того, как был отдан приказ — к тому же лишь с одиннадцатью дивизиями вместо пятнадцати. 6 октября Чан Кайши полетел в Хулудао и приказал тамошним войскам освободить Цзиньчжоу. Отдельные подразделения повиновались, но из–за своей разрозненности оказались изолированы и уничтожены.

Коммунисты готовились превратить наступление на Цзиньчжоу в блокаду. Юй–у дал маме чрезвычайно важное задание: пронести в оружейный склад дивизии Хуэйгэ детонаторы. Боеприпасы хранились на территории, огороженной стенами с колючей проволокой, по слухам, находившейся под током. Входящих и выходящих обыскивали. Военные, служившие на складе, в основном проводили время за азартными играми и попойками. Иногда привозили проституток, и офицеры устраивали танцы в импровизированном клубе. Мама сказала Хуэйгэ, что хочет посмотреть на танцы, и он без лишних вопросов согласился.

На следующий день незнакомец вручил маме детонаторы. Она положила их в сумку и поехала с Хуэйгэ на склад. Их не обыскивали. Мама попросила Хуэйгэ показать ей территорию, а сумку, по инструкции, оставила в машине. В их отсутствие подпольщики должны были забрать детонаторы. Мама нарочно шла медленно, чтобы дать сообщникам больше времени. Хуэйгэ был рад возможности сделать ей приятное.

В ту ночь город сотряс оглушительный взрыв. Началась цепная реакция, рвущиеся динамит и снаряды озаряли небо величественным фейерверком. Улица, где располагался склад, пылала. В радиусе пятидесяти метров окна разлетелись вдребезги. На следующий день Хуэйгэ пригласил маму в особняк Цзи. Он был небритый, с пустым взглядом. Очевидно, он не сомкнул глаз. Он поприветствовал ее несколько сдержаннее, чем обычно.

После тяжкого молчания Хуэйгэ спросил, слышала ли она новость. Ее выражение лица подтвердило худшие его опасения — он помог совершить диверсию против своей собственной дивизии. Он сказал, что будет расследование. «Не знаю, снесет ли мне этот взрыв голову с плеч или, напротив, я получу награду». Мама его утешила: «Я уверена, ты вне подозрений. Уверена, тебя наградят». Тут Хуэйгэ встал и по–военному отдал ей честь. «Спасибо тебе за обещание!» — воскликнул он.

Снаряды коммунистов начали залетать в город. Впервые услышав их свист, мама слегка испугалась. Позже, когда обстрел усилился, она привыкла. Казалось, непрерывно гремит гром. У большинства жителей страх заглушало фаталистическое безразличие. Осада положила конец строгому маньчжурскому ритуалу в доме доктора Ся; впервые все домочадцы — мужчины и женщины, господа и слуги — садились за один стол. До этого они разделялись не меньше чем на восемь групп и все ели разное. Однажды, когда они собирались обедать, в окно влетел снаряд; он пронесся над каном, где играл годовалый сын Юйлиня, и упал под стол. К счастью, как многие снаряды, он был без взрывчатки.

С началом осады исчезло продовольствие, даже с черного рынка. За сто миллионов гоминьдановских долларов едва можно было купить полкило гаоляна. Все, кто мог себе это позволить, в том числе и бабушка, до осады запасались гаоляном и соевыми бобами. Муж бабушкиной сестры, «Верный» Пэй–о, благодаря связям добывал дополнительное продовольствие. Во время осады их осла убило шрапнелью, и его съели.

8 октября коммунисты бросили в атаку почти четверть миллиона бойцов. Бомбардировки заметно усилились. К тому же обстрел велся прицельно. Гоминьдановский главнокомандующий Фань Ханьцзе говорил, что снаряды будто преследуют его. Артиллерию выбили со многих позиций; крепости незавершенной оборонительной системы, а также шоссе и железные дороги попали под сплошной огонь. Были разорваны провода телефонной связи электропередач.

13 октября пали внешние оборонные рубежи. Более чем стотысячные гоминьдановские войска беспорядочно отступили в центр города. В ту ночь в дом Ся вломилась дюжина опустившихся солдат. Они требовали еды. Они не ели два дня. Доктор Ся любезно встретил их, а жена Юйлиня тут же поставила на огонь огромную кастрюлю с гаоляновой лапшой. Когда лапша сварилась, она подала ее на стол и пошла в соседнюю комнату за солдатами. Едва она повернулась, чтобы идти назад, в кастрюлю влетел снаряд и разнес лапшу по всей кухне. Она нырнула под столик перед каном.

Перед ней оказался солдат, но она схватила его за ногу и не дала войти в кухню. Бабушка перепугалась. «А если бы он повернулся и нажал на курок?» — сдавленно прошептала она как только он отошел.

До самой последней стадии осады обстрел велся удивительно точно. Обычных домов было разрушено немного, но население страдало от ужасных пожаров, которые нечем было тушить. Небо затянуло густым черным дымом, ничего не видно было дальше чем на несколько метров, даже днем. Гром артиллерии оглушал. Мама слышала, как люди стонут, но не могла определить ни где они, ни что случилось.