Публий Корнелий Тацит. Германия (около 98 года н. э.)

Гл. II. Я думаю, что сами германцы являются корен­ными жителями [своей страны], совсем не смешанными с другими народами вследствие ли переселения [их] или мирных сношений [с ними], так как в прежние времена те, кто хотел переселяться, прибывали не сухим путем, а на кораблях. Океан[10] же, простирающийся по ту сторону Германии на огромное пространство и, так сказать, про­тивоположный нам, редко посещается кораблями с нашей стороны. Притом, не говоря уж об опасностях плавания по страшному и неизвестному морю, кто же оставит Азию, Африку или Италию для того, чтобы устремиться в Гер­манию с ее некрасивыми ландшафтами, суровым кли­матом и наводящим тоску видом вследствие невозделан-ности, если только она не его родина?

В своих старинных песнях, являющихся у германцев единственным видом исторических преданий и летописей, они славят рожденного землей бога Туискона и его сына Манна как основателей своего племени, от которых оно происходит. Они приписывают Манну трех сыновей, по имени которых ближайшие к Океану германцы назы­ваются ингевонамиу живущие внутри страны — герми-ионами, а остальные — истевонами. Впрочем, как это бывает, когда дело касается очень давних времен, не­которые утверждают, что у бога было больше сыновей, от которых произошло больше названий племен, — марсы, гимбривии, свевы, вандилии, — и что все это дей­ствительно подлинные и древние имена. Имя же " Гер­мания" новое и недавно вошедшее в употребление...

Гл. III. Рассказывают, что у них был и Геркулес[11], ко­торого они, идя в битву, воспевают прежде всех героев. С ним связаны и существующие у них песни, исполнением которых, называемым " бардит", они воспламеняют свои сердца; по самому же звуку они гадают об исходе пред­стоящей битвы: в зависимости от того, как бардит про­звучит в рядах войска, они или устрашают [неприятеля], или сами пугаются; при этом обращается внимание не столько на стройность голосов, сколько на единодушие в выражении мужества. Особая свирепость придается зву­ку [этого клича], имеющего характер прерывистого гула, тем, что ко рту прикладывается щит, отчего голос де­лается сильнее и глуше...

Гл. IV. Сам я присоединяюсь к мнению тех, кто думает, что народы Германии не смешивались посредством бра­ков ни с какими другими народами и представляют собой особое, чистое и только на себя похожее племя; вслед­ствие этого у них у всех одинаковый внешний вид, на­сколько это возможно в таком большом количестве лю­дей: свирепые темно-голубые глаза, золотистого цвета волосы, большое тело, но сильное только при нападении, а для напряженной деятельности и трудов недостаточно выносливое; жажды и зноя они совсем не могут пере­носить, к холоду же и голоду они приучены [своим] кли­матом и почвой.

Гл. V. Хотя [их] страна и различна до некоторой сте­пени по своему виду, но в общем она представляет собой или страшный лес, или отвратительное болото. Та часть ее, которая обращена к Галлии, — более сырая, а в части, примыкающей к Норику и Паннонии, больше ветров; для посевов она плодородна, но не годится для разведения фруктовых деревьев; скотом изобильна, но он большей частью малорослый; даже рабочий скот не имеет вну­шительного вида и не может похвастаться рогами. Германцы любят, чтобы скота было много: в этом един­ственный и самый приятный для них вид богатства. В золоте и серебре боги им отказали, не знаю уж по бла­госклонности к ним или же потому, что разгневались на них. Я, однако, не утверждаю, что в Германии совсем нет месторождений серебра и золота; но кто их раз­ведывал? Впрочем, германцы и не одержимы такой стра­стью к обладанию [драгоценными металлами] и к поль­зованию ими [как другие народы]; у них можно видеть подаренные их послам и старейшинам серебряные сосуды не в меньшем пренебрежении, чем глиняные. Впрочем, ближайшие [к Рейну и Дунаю племена] ценят золото и серебро для употребления в торговле: они ценят не­которые виды наших монет и отдают им предпочтение; живущие же внутри страны пользуются более простой и древней формой торговли, а именно — меновой. Из монет они больше всего одобряют старинные и давно известные — серраты и бигаты[12], вообще они домогаются больше серебра, чем золота, не из любви к нему, а потому, что при торговле обыкновенными и дешевыми предме­тами удобнее иметь запас серебряных монет.

Гл. VI. Железа у них тоже немного, как это можно заключить по характеру их наступательного оружия. Они редко пользуются мечами или длинными копьями, а дей­ствуют дротиком*, или, как они его называют, фрамеей*, с узким и коротким железным наконечником, оружием настолько острым и удобным, что одним и тем же дро­тиком они, смотря по обстоятельствам, сражаются и в ру­копашную и издали. Даже всадники довольствуются фра­меей и щитом, пехотинцы же пускают и метательные копья, каждый по нескольку штук, причем они, голые или в коротком плаще, мечут их на огромное расстояние. У германцев совсем нет хвастовства роскошью [оружия]; только щиты они расцвечивают изысканнейшими краска­ми. У немногих [имеется] панцирь, а шлем, металли­ческий или кожаный, едва [найдется] у одного или двух. Их лошади не отличаются ни внешней красотой, ни быст­ротой; да германцы и не научились делать разные эволюции по нашему обычаю: они гонят [своих лошадей] или прямо, или вправо с таким сомкнутым кругом, чтобы никто не оставался последним.

Вообще они считают, что пехота сильнее [конницы], и поэтому сражаются смешанными отрядами, вводя в ка­валерийское сражение и пехоту, быстротой своей при­способленную к этому и согласованную с конницей; таких пехотинцев выбирают из всей молодежи и ставят их впе­реди боевой линии. Число их определенное — по сотне из каждого округа; они так и называются у германцев [" сотнями" ]; а то, что раньше действительно обозначало количество, теперь стало названием [отряда] и почетным именем.

Боевой строй [германцев] составляется из клиньев. От­ступить, но с тем, чтобы вновь наступать, [у них] счи­тается не трусостью, а благоразумием. Тела своих [убитых и раненых] они уносят с поля битвы даже тогда, когда исход ее сомнителен. Оставить свой щит — особенно позорный поступок: обесчестившему себя таким образом нельзя присутствовать при богослужении или участвовать в народном собрании, и многие, вышедшие живыми из битвы, кончают свою позорную жизнь петлей.

Гл. VII. Королей они выбирают по знатности, а вое­начальников — по доблести. [При этом] у королей нет неограниченной или произвольной власти, а вожди гла­венствуют скорее [тем, что являются] примером, чем на основании права приказывать, тем, что они смелы, вы­деляются [в бою], сражаются впереди строя и этим воз­буждают удивление. Однако казнить, заключать в оковы и подвергать телесному наказанию не позволяется ни­кому, кроме жрецов, да и то не в виде наказания и по приказу вождя, но как бы по повелению бога, который, как они верят, присутствует среди сражающихся: в битву они приносят взятые из рощ священные изображения и значки. Но что является особенным возбудителем их храб­рости, это то, что их турмы[13] и клинья представляют собой не случайные скопления людей, а составляются из семейств и родов, а вблизи находятся милые их сердцу существа, и оттуда они слышат вопль женщин и плач младенцев; для каждого это самые священные свидетели, гамые ценные хвалители: свои раны они несут к матерям и женам, а те не боятся считать их и осматривать; они же носят сражающимся пищу, а также поощряют их.

Гл. VIII. Рассказывают, что иногда колеблющиеся и расстроенные ряды восстанавливались женщинами, бла­годаря их неумолчным мольбам и тому, что они под­ставляли свои груди [бегущим] и указывали на неиз­бежный плен, которого германцы боятся, особенно для сноих женщин, до такой степени, что крепче связаны бывают своими обязательствами те германские племена, которые вынуждены в числе своих заложников давать также знатных девушек. Они думают, что в женщинах есть нечто священное и вещее, не отвергают с пренеб­режением их советов и не оставляют без внимания их прорицаний...

Гл. IX. Из богов германцы больше всего почитают Меркурия[14], которому в известные дни разрешается при­носить также и человеческие жертвы. Геркулеса и Марса[15] они умилостивляют назначенными для этого животными. Часть свевов приносит жертвы также Изиде[16]. Я недо­статочно осведомлен, откуда и как появился этот чу­жеземный культ, но то, что символ этой богини изо­бражается в виде барки, показывает, что культ этот принеcен из-за моря. Однако германцы считают не соответствующим величию божественных существ заключать их в стены храмов, а также изображать их в каком-либо человеческом виде; они посвящают им рощи и дубравы и именами богов называют то сокровенное, что созерцают только с благоговением.

Гл. X. Гадание по птицам и по жеребьевым палочкам они почитают, как никто. Способ гадания по жеребьевым палочкам простой: отрубивши ветку плодоносящего де­рена, они разрезают ее на куски, которые отмечают какими-то знаками и разбрасывают как попало по белому покрывалу. Затем жрец племени, если вопрошают по по­воду общественных дел, или же сам отец семейства, если вопрошают о делах частных, помолившись богам и смотря на небо, трижды берет по одной палочке и на основании сделанных раньше значков дает толкование. Если полу­чилось запрещение, то в этот день о том же самом деле нельзя было вопрошать никаким образом; если же раз­решение, то требовалось удостоверить его гадание по птицам. И это также им известно — гадать по голосам и полету птиц. Особенностью же этого народа является то, что он ищет предзнаменований и предостережений также и от лошадей. В тех же рощах и дубравах [которые посвящены богам] на общественный счет содержатся [та­кие лошади], белые и не оскверненные никакой работой для смертных. Их, запряженных в священную колесницу, сопровождают жрец вместе с королем или вождем пле­мени и примечают их ржание и фырканье; и ни к какому гаданию германцы не относятся с большей верой, и при­том не только простолюдины, но и знать; жрецы считают себя служителями богов, а коней — посвященными в их тайны. Есть у германцев и другой способ наблюдать за знамениями, при помощи которого они стараются уз­нать исход важных войн. Они сводят взятого каким-ни­будь образом в плен воина того народа, с которым ведется война, с избранным из числа своих соплеменников, каж­дого со своим национальным оружием: и победа того или другого принимается как предзнаменование.

Гл. XI. О менее значительных делах совещаются старейшины, о более важных — все, причем те дела, о которых выносит решение народ, [предварительно] об­суждаются старейшинами. Сходятся в определенные дни, если только не произойдет чего-нибудь неожиданного и внезапного, а именно в новолуние или полнолуние, так как германцы верят, что эти дни являются самыми счастливыми для начала дела. Они ведут счет времени не по дням, как мы, а по ночам; так они делают при уговорах и уведомлениях; они думают, что ночь ведет за собой день. Из свободы у них вытекает тот недостаток, что они собираются не сразу, как бы по чьему-нибудь приказанию, но у них пропадает два и три дня из-за медлительности собирающихся. Когда толпе вздумается, они усаживаются вооруженные. Молчание водворяется жрецами, которые тогда имеют право наказывать. Затем ныслушивается король или кто-либо из старейшин, со­образно с его возрастом, знатностью, военной славой, красноречием, не столько потому, что он имеет власть приказывать, сколько в силу убедительности. Если мне­ние не нравится, его отвергают шумным ропотом, а если правится, то потрясают фрамеями*: восхвалять оружием инляется у них почетнейшим способом одобрения.

Гл. XII. Перед народным собранием можно также вы­ступать с обвинением и предлагать на разбирательство дела, влекущие за собой смертную казнь. Наказания могут быть различны, смотря по преступлению: предателей и перебежчиков вешают на деревьях; трусов и дезертиров, а также осквернивших свое тело топят в грязи на болоте, наваливши сверху хворостом. Эта разница в способах каз­ни зависит от того, что, по их понятиям, преступление надо при наказании выставлять напоказ, позорные же деяния — прятать. Более легкие проступки также нака­зываются соответствующим образом: уличенные в них штрафуются известным количеством лошадей и скота; часть этой пени уплачивается королю или племени, часть — самому истцу или его родичам.

На этих же собраниях производятся также выборы ста­рейшин, которые творят суд по округам и деревням. При каждом из них находится по 100 человек свиты из народа для совета и придания его решениям авторитета.

Гл. XIII. [Германцы] не решают никаких дел, ни об­щественных, ни частных, иначе как вооруженные. Но у них не в обычае, чтобы кто-нибудь начал носить оружие раньше, чем племя признает его достойным этого. Тогда кто-нибудь из старейшин, или отец, или сородич в самом народном собрании вручает юноше щит и фрамею*; это у них заменяет тогу[17], это является первой почестью юно­шей: до этого они были членами семьи, теперь стали членами государства. Большая знатность или выдающи­еся заслуги отцов доставляют звание вождя даже юно­шам; прочие присоединяются к более сильным и уже давно испытанным [в боях], и нет никакого стыда состоять в [чьей-нибудь] дружине. Впрочем, и в самой дружине есть степени по решению того [вождя], за которым она следует. Велико бывает соревнование и среди дружин­ников, кому из них занять у своего вождя первое место, и среди [самих] вождей, у кого более многочисленная и удалая дружина. В ней его почет, в ней его сила: быть всегда окруженным большой толпой избранных юношей составляет гордость в мирное время и защиту во время войны. И не только у своего, но и у соседних племен вождь становится знаменитым и славным, если его дружина выдается своей многочисленностью и до­блестью: его домогаются посольства, ему шлют дары, и часто одна слава его решает исход войны.

Гл. XIV. Во время сражения вождю стыдно быть пре­взойденным храбростью [своей дружиной], дружине же стыдно не сравняться с вождем; вернуться же живым из боя, в котором пал вождь, значит на всю жизнь покрыть себя позором и бесчестьем; защищать его, оберегать, а также славе его приписывать свои подвиги — в этом главная присяга [дружинника]: вожди сражаются за по­беду, дружинники — за вождя. Если племя, в котором они родились, коснеет в долгом мире и праздности, то многие из знатных юношей отправляются к тем племенам, которые в то время ведут какую-нибудь войну, так как этому народу покой противен, да и легче отличиться среди опасностей, а прокормить большую дружину можно только грабежом или войной. Дружинники же от щедрот своего вождя ждут себе и боевого коня, и обагренную кровью победоносную фрамею*, а вместо жалованья для них устраиваются пиры, правда, не изысканные, но обиль­ные. Средства для такой щедрости и доставляют грабеж и война. [Этих людей] легче убедить вызывать на бой врага и получать раны, чем пахать землю и выжидать урожая; даже больше — они считают леностью и ма­лодушием приобретать потом то, что можно добыть кровью.

Гл. XV. Когда они не идут на войну, то все свое время проводят частью на охоте, но больше в праздности, предаваясь сну и еде, так что самые сильные и воинственные ничего не делают, предоставляя заботу и о доме, и о пенатах, и о поле женщинам, старикам и вообще самым слабым из своих домочадцев; сами они прозябают [в лени] но удивительному противоречию природы, когда одни и те же люди так любят бездействие и так ненавидят покой.

У [германских] племен существует обычай, чтобы все добровольно приносили вождям некоторое количество скота или земных плодов; это принимается как почетный дар, но в то же время служит для удовлетворения по­требностей. [Вожди] особенно радуются дарам соседних племен, присылаемым не от отдельных лиц, а от имени всего племени и состоящим из отборных коней, ценного оружия, фалер[18] и ожерелий; мы научили их принимать также и деньги.

Гл. XVI. Достаточно известно, что германские народы совсем не живут в городах и даже не выносят, чтобы их жилища соприкасались друг с другом; селятся они в отдалении друг от друга и вразброд, где [кому] при­глянулся [какой-нибудь] ручей, или поляна, или лес. Де­ревни они устраивают не по-нашему — в виде соеди­ненных между собой и примыкающих друг к другу стро­ений, но каждый окружает свой дом [определенным] про­странством или для предохранения от пожара, или же но неумению строить. У них также нет обыкновения поль­зоваться [для построек] щебнем и делать черепичные крыши. [Строительный] материал они употребляют не обделанным и не заботятся о красивом и радующем глаз виде [построек]. Впрочем, некоторые места они обма­нывают землей, такой чистой и яркой, что получается впечатление цветного узора. У них в обычае для убежища на зиму и хранения продуктов вырывать подземелья, на­валивая сверху много навоза; такие места смягчают су­ровость холодов, а в случае нашествия неприятеля все открытое разграбляется, спрятанное же и зарытое или остается неизвестным, или ускользает, потому, что его надо искать.

Гл. XVII. Одеждой для всех служит короткий плащ, застегнутый пряжкой или, за ее отсутствием, колючкой. Ничем другим не прикрытые, они проводят целые дни перед огнем у очага. Самые зажиточные отличаются одеждой, но не развевающейся, как у сарматов или пар­фян, а в обтяжку и обрисовывающей каждый член. Носят и звериные шкуры, ближайшие к берегу[19] — какие попало, более отдаленные — с выбором, так как у них нет нарядов [получаемых] от торговли. Они выбирают зверей и, со­дравши с них шкуру, разбрасывают по ней пятна из меха чудовищ, которых производит отдаленный Океан и не­ведомое море. Одежда женщин такая же, как и у мужчин, с той только разницей, что они часто носят покрывала из холста, которые расцвечивают пурпуровой краской; верхняя часть их одежды не удлиняется рукавами, так что остаются обнаженными руки и ближайшая к ним часть груди.

Гл. XVIII. Несмотря на это, браки там строги, и никакая сторона их нравов не является более похвальной, ибо они почти единственные из варваров, которые доволь­ствуются одной женой, за исключением очень немногих, которые имеют несколько жен, но не из любострастия, а потому, что их из-за знатности осаждают многими брач­ными предложениями.

Приданое не жена приносит мужу, а муж дает жене. При этом присутствуют родители и сородичи, которые и расценивают подарки; дары эти выбираются не для женской услады и не для того, чтобы в них наряжалась новобрачная, — это волы, взнузданный конь, щит с копь­ем и мечом. За эти подарки берется жена, а она в свою очередь приносит мужу какое-нибудь оружие. Это счи­тается у них самыми крепкими узами, заменяет священные таинства и брачных богов. Для того чтобы женщина не считала чуждыми себе мысли о подвигах и случайностях войны, уже первые брачные обряды напоминают ей о том, что она должна явиться товарищем [мужа] в трудах и опасностях, переносить и в мирное время, и на войне то же [что и муж] и на одно с ним отваживаться: такое именно значение имеет упряжка волов, взнузданный конь и данное ей оружие — что она должна так жить и так погибнуть, и принять то, что нерушимо и честно отдаст детям, а от них это получат невестки, которые в свою очередь передадут [это] внукам.

Гл. XIX. Так живут женщины, целомудрие которых охраняется, не развращаемые никакими соблазнительны­ми зрелищами, никакими возбуждающими пиршествами. Тайны письмен равно не ведают ни мужчины, ни жен­щины. Прелюбодеяния у столь многолюдного народа чрезвычайно редки...

Гл. XX....Сын сестры в такой же чести у своего дяди, как и у отца, некоторые даже считают этот вид кровной связи более тесным и священным и при взятии залож­ников предпочтительно требуют [именно таких родст­венников], так как ими крепче удерживается душа и шире охватывается семья. Однако наследниками и преемниками каждого являются его собственные дети; завещания ни­какого [у германцев не бывает]. Если у [кого-нибудь] нет детей, то во владение [наследством] вступают бли­жайшие по степени [родства] — братья, [затем] дядья но отцу, дядья по матери. Чем больше сородичей, тем многочисленнее свойственники[20], тем большей любовью окружена старость... Бездетность не имеет никакой цены.

Гл. XXI. [У германцев] обязательно принимать на себя как вражду [своего] отца или сородича, так и дружбу. Впрочем, [вражда] не продолжается [бесконечно и не являетсятся] непримиримой. Даже убийство может быть ис­куплено известным количеством скота, крупного и мел­кого, [причем] удовлетворение получает вся семья. Это очень полезно в интересах общества, так как при свободе | расправы] вражда [гораздо] опаснее.

Ни один народ не является таким щедрым в госте­приимстве. Считается грехом отказать кому-либо из смертных в приюте. Каждый угощает лучшими кушаньями сообразно своему достатку. Когда [угощения] не хватает, то тот, кто сейчас был хозяином, делается указателем пристанища и спутником, и они идут в ближайший дом без приглашения, и это ничего не значит: обоих при­нимают с одинаковой сердечностью. По отношению к праву гостеприимства никто не делает различия между знакомым и незнакомым. Если, уходя, гость чего-нибудь потребует, то обычай велит предоставить ему [эту вещь], так же просто можно потребовать [чего-нибудь] в свою очередь [и от него]. Они любят подарки, но ни данный [ими подарок] не ставится себе в заслугу, ни полученный ни к чему не обязывает. Отношения между хозяином и гостем определяются взаимной предупредительностью. Гл. XXII. Вставши от сна, который часто захватывает у них и день, они тотчас же умываются, чаще всего теплой водой, так как зима у них продолжается большую часть года. Умывшись, они принимают пищу, причем каждый сидит отдельно за своим особым столом. Потом идут вооруженные по своим делам, а нередко и на пирушку. У них не считается зазорным пить без перерыва день и ночь. Как это бывает между пьяными, у них часто бывают ссоры, которые редко кончаются [только] пере­бранкой, чаще же убийством и нанесением ран. Однако во время этих пиров они обыкновенно также совещаются о примирении враждующих, о заключении брачных со­юзов, о выборах старейшин, наконец, о мире и о войне, так как по их понятиям, ни в какое другое время душа не бывает так открыта для бесхитростных мыслей и так легко воспламеняема на великие дела. Народ этот, не лукавый и не хитрый, среди непринужденных шуток от­крывает то, что раньше было скрыто на душе. Выска­занная таким образом и ничем не прикрытая мысль на другой день снова обсуждается. Для выбора того и дру­гого времени есть разумное основание: * они обсуждают тогда, когда не способны к лицемерию, а решение при­нимают, когда не могут ошибиться.

Гл. XXIII. Напитком им служит жидкость из ячменя или пшеницы, превращенная [посредством брожения] в некоторое подобие вина. Ближайшие к берегу покупают и вино. Пища простая: дикорастущие плоды, свежая дичь или кислое молоко; без особого приготовления и без приправ они утоляют ими голод. По отношению к жажде они не так умеренны; если потакать [их] пьянству и давать [им пить] вволю, то при помощи пороков их не менее легко победить, чем оружием.

Гл. XXIV. У них один вид зрелищ, и на всех собраниях тот же самый: нагие юноши в виде забавы прыгают между | воткнутыми в землю острием вверх] мечами и страшными фрамеями*. Упражнение превратило это в искусство, ис­кусство придалЬ ему красоту; но [это делается] не из корысти или за плату — достаточной наградой отважной резвости [плясунов] является удовольствие зрителей.

Они играют в кости и, что удивительно, занимаются: > тим как серьезным делом и трезвые, и с таким азартом и при выигрыше и при проигрыше, что, когда уже ничего не осталось, при самом последнем метании костей играют на свободу и тело. Побежденный добровольно идет в рабство, и, хотя бы он был моложе и сильнее, дает себя снязать и продать. Таково их упорство в дурном деле; сами же они называют это верностью. Такого рода рабов они сбывают с рук продажей, чтобы избавиться от стыда [подобной] победы.

Гл. XXV. Остальными рабами они пользуются не так, как у нас, с распределением служебных обязанностей между ними как дворовой челядью: каждый из рабов распоряжается в своем доме, в своем хозяйстве. Господин только облагает его, подобно колону, известным коли­чеством хлеба, или мелкого скота, или одежды [в виде оброка]; и лишь в этом выражается его обязанность как раба. Все остальные обязанности по дому несут жена и дети [господина]. Раба редко подвергают побоям, за­ключают в оковы и наказывают принудительными ра­ботами; чаще случается, что его убивают, но не в на­казание или вследствие строгости, а с горяча и в порыве гнева, как бы врага, с той только разницей, что такое убийство остается безнаказанным.

Вольноотпущенники немногим выше рабов. Редко они имеют значение в доме и никогда — в государстве, за исключением тех народов, у которых существует коро­левская власть, где они [иногда] возвышаются над сво­бодными и [даже] над знатными; у других же народов низкое положение вольноотпущенников является дока­зательством свободы.

Гл. XXVI. Германцы не знают отдачи денег в рост и наращивания процентов; [и таким неведением] они луч­ше защищены [от этого зла], чем если бы оно было запрещено [законом].

Земля занимается всеми вместе поочередно по числу работников, и вскоре они делят ее между собой по до­стоинству; дележ облегчается обширностью земельной площади: они каждый год меняют пашню, и [все-таки] еще остается [свободное] поле. Они ведь не борются с [естественным] плодородием почвы и ее размерами при помощи труда — они не разводят фруктовых садов, не отделяют лугов, не орошают огородов; они требуют от земли только [урожая] посеянного [хлеба]. От этого они и год делят не на столько частей, как мы: у них су­ществуют понятия и соответствующие слова для зимы, весны и лета, названия же осени и ее благ[21] они не знают.

Гл. XXVII. При устройстве похорон [германцы не про­являют] никакого тщеславия, они только заботятся о том, чтобы при сожжении тел знаменитых мужей употреб­лялось дерево известных пород. [Погребальный] костер они не загромождают коврами и благовониями; на нем сжигается оружие каждого [покойника], а у некоторых и конь. Могила покрывается дерном. Они с пренебрежением относятся к почести высоких и громоздких па­мятников как тяжелых для покойника. Вопли и слезы у них быстро прекращаются, скорбь же и печаль остаются надолго. Вопли [по их мнению] приличны женщинам, мужчинам же — память...

Гл. XXX.... Начиная от Герцинских лесистых гор[22], крепко сидят на своей земле хатты, страна которых не представляет собой такой болотистой равнины, как у дру­гих племен, входящих в состав Германии, потому что чдесь идут холмы, лишь постепенно становящиеся все реже и реже, и Герцинский лес все время сопровождает своих хаттов и их охраняет. У хаттов еще более крепкие |чем у других германцев] тела, плотные члены, грозное выражение лица и большая сила духа. Для германцев они очень разумны и искусны: они поручают командо­вание избранным и слушаются тех, кому оно поручено, жают строй, применяются к обстоятельствам, умеют во­время удержаться от нападения, распределить день, ока­пываться на ночь, считать счастье чем-то сомнительным, а храбрость — надежным и, что особенно редко и свой­ственно лишь римской дисциплине, они больше пола­гаются на вождя, чем на войско. Вся сила их в пехоте, которая нагружена кроме оружия еще и железными ин­струментами и припасами. Другие [германцы] идут в сра­жение, хатты же снаряжаются на войну; у них редки набеги и случайные стычки. И действительно, это ка­валерийскому натиску свойственно срывать победу и бы­стро отступать; а от [такого] проворства недалеко и до страха; медлительность же близка к стойкости.

Гл. XXXI. И то, что у других германских народов встре­чается изредка и является делом личной инициативы, у хаттов обратилось в обычай: только что достигший юношеского возраста отпускает волосы и бороду и до тех пор не изменяет такого вида, свидетельствующего D данном обете и обязывающего к храбрости, пока не убьет врага. Только после крови и [военной] добычи от­крывают они лицо, считая, что только тогда они расплатились за свое рождение и стали достойны своего отечества и родителей. У трусливых и невоинственных этот ужасный вид [так и] остается. Наиболее храбрые носят на себе железное кольцо [что у этого племени позорно], как бы оковы, до тех пор, пока не убьют не­приятеля. Очень многим из хаттов такой наряд нравится, и они в нем доживают до старости, обращая на себя своим странным видом внимание как неприятелей, так и своих. Они начинают все битвы, в строю они всегда первые, страшные на вид. Но и в мирное время они не утрачивают своей дикости и не придают более кроткого вида своей наружности. Нет у них ни дома, ни поля, ни какой-либо другой заботы. К кому они придут, у того и кормятся. [Так они и живут], пренебрегая своим, рас­точая чужое, пока благодаря бледной старости такая су­ровая доблесть не станет им не под силу.

Гл. XXXII. Ближайшие к хаттам — узипы и тенктеры, которые живут на Рейне, могущем [здесь[23]] быть доста­точной границей благодаря своему определенному руслу. Тенктеры сверх обычной военной славы отличаются ис­кусством кавалерийского маневрирования, и даже хатты не больше славятся своей пехотой, чем тенктеры кон­ницей. Так уж это пошло от предков, а потомки им под­ражают. В этом — забава детей, соревнование юношей, [заниматься этим] упорно продолжают старики. Вместе с челядью, домом и наследственными правами переда­ются и кони. Но их получает не старший из сыновей, как все остальное [имущество], а тот, кто превосходит других неустрашимостью на войне.

Гл. XXXIII. Возле тенктеров были в прежние времена бруктеры, но теперь, как рассказывают, сюда пересели­лись хамавы и ангриварии, которые прогнали их и со­вершенно истребили с общего согласия соседних племен вследствие ли их ненависти к высокомерию [бруктеров], или привлекательности добычи...

Гл. XXXV. До сих пор мы знакомились с Германией на западе. На севере она поворачивает очень большим изгибом. Здесь мы тотчас же встретим племя хавков; хотя они начинаются от фризов и занимают часть [мор­ского] берега, но краем они примыкают ко всем тем пле­менам, о которых я говорил, пока не сделают загиб в сторону хаттов. Таким огромным пространством земли хавки не только владеют, но они и густо населяют его. Это — самый благородный народ среди германцев, ко­торый предпочитает охранять свое могущество справед­ливостью. Без жадности, без властолюбия, спокойные и обособленные, они не затевают никаких войн, никого не разоряют грабежом и разбоем...

Гл. XXXVI. Бок о бок с хавками и хаттами [живут] херуски, которые, никем не тревожимые, поддерживали мир, слишком долгий и расслабляющий... Те самые хе­руски, которые когда-то назывались добрыми и справед­ливыми, теперь стали называться малодушными и глу­пыми... Крушение херусков увлекло за собой и соседнее племя фозов: при несчастье они оказались товарищами на равных правах, тогда как в счастливые времена они были в подчиненном положении.

Гл. XXXVII. У того же изгиба Германии живут кимвры, ближайшие к Океану[24]. Теперь это незначительное племя, но великое по своей славе. Обширные следы этой ста­ринной славы остаются и до сих пор: занимающие боль­шое пространство лагери на обоих берегах [Рейна], ок­ружностью которых можно измерить, какое огромное ко­личество людей было у них, в частности, воинов...

Гл. XXXVIII. Теперь следует сказать о свевах, о народе, в состав которого входит не одно племя, как у хаттов или тенктеров. Они занимают бблыпую часть Германии и хотя делятся на ряд племен, имеющих свои собственные названия, но все вместе обозначаются общим именем све-нов. Отличительным признаком этого народа является то, что они зачесывают волосы набок и связывают их в пучок. Этим свевы отличаются от других германцев, а у свевов — свободные от рабов...

Гл. XXXIX. Самыми древними и благородными из свевов называют себя семноны. И эта уверенность в их древ­ности подтверждается религией. Все народы одной с ни­ми крови сходятся в лице своих представителей в оп­ределенное время в лес, священный для них благодаря верованиям их предков и внушаемому им издревле тре­пету; здесь они от имени всего народа убивают в жертву человека и таким ужасным действием начинают торже­ственно справлять свой варварский обряд. И в других формах выражается благоговение к этой роще: никто не может в нее войти, иначе как в оковах, чтобы этим под­черкнуть свою приниженность и величие божества; если он случайно упадет, то нельзя ему подняться и встать на ноги, а должен он выкатиться по земле. Весь этот обряд имеет целью показать, будто бы именно здесь ко­лыбель всего народа, где над всеми властвует бог и все остальное находится у него в подчинении и послушании. Авторитет семнонов поддерживается их благополучием: они населяют 100 округов, и вследствие такой много­численности своего народа они верят, что являются гла­вой свевов.

Гл. XL. Наоборот, лангобарды своей славой обязаны малочисленности. Окруженные многими и очень силь­ными племенами, они обеспечивают себя не послушанием, а битвами и тем, что не боятся опасностей. За ними следуют ревдигны, авионы, англы, варины, эвдозы, сва-рины и нуитоны, защищаемые реками и лесами. Каждое из этих племен в отдельности ничем не замечательно, но все они поклоняются Нерте, т. е. Матери-Земле, и думают, что она вмешивается в дела людей и объезжает народы. На одном из островов Океана есть девственная роща, а в ней посвященная богине колесница, накрытая покрывалом. Доступ к ней разрешается одному только жрецу. Он знает, когда богиня находится внутри [ко­лесницы], и с великим благоговением следует за ней, влекомой телками. Тогда наступают радостные дни, праздничный вид приобретают те места, которые она удо­стоит своим прибытием и где гостит. Никто [тогда] не затевает войн, не берется за оружие; все железо спрятано; лишь тогда познают они мир и спокойствие, но только до тех пор любят их, пока тот же жрец не возвратит в священную рощу богиню, пресытившуюся общением со смертными. Тотчас же после этого в скрытом от не­скромных глаз озере обмываются и колесница, и покровы, и, если угодно верить, самое божество. Все это делают рабы, которых немедленно вслед за этим поглощает то же самое озеро. Отсюда тайный ужас и благочестивое неведение по отношению к тому, что могут видеть только те, кто должен умереть.

Гл. XLI. Эта часть свевов простирается до самых от­даленных мест Германии. Ближе [к нам] — теперь я буду следовать по течению Данувия[25], как раньше Рейна — [живет] племя гермундуров, верное римлянам. Поэтому они единственные из германцев ведут торговлю не только на берегу, но и внутри страны, а также в самой цветущей из их колоний провинции Реции. Они переходят [реку] везде и без страха, и в то время как другим племенам мы показываем только наше оружие и лагери, им, как людям не жадным, мы открываем наши дома и виллы. В области гермундуров берет свое начало Альбис...

Гл. XLII. Рядом с гермундурами живут наристы, а далее квады и маркоманы. Особенно велики слава и силы маркоманов, которые даже населяемую ими область при­обрели благодаря своей храбрости, прогнав из нее некогда бойев. Но наристы и квады также не вырождаются. Там находится как бы граница Германии, поскольку она опо­ясывается Данувием. У маркоманов и квадов вплоть до наших дней держались короли из их собственного пле­мени, из знатного рода Маробода и Тудра; но теперь они уже терпят и чужестранных; впрочем, сила и власть этих королей поддерживается авторитетом Рима. Мы по­могаем им изредка оружием, но чаще деньгами; от этого, однако, не умаляется их значение.

Гл. XLIII. Сзади к маркоманам и квадам примыкают марсигны, котины, озы и буры. Из них марсигны и буры своим языком и образом жизни походят на свевов; котины же своим галльским языком, а озы паннонским доказывают, что они не германцы, а также и тем, что терпят подати; часть податей на них, как на инородцев, накла­дывают сарматы, часть — квады. Котикам это тем более стыдно, что они добывают железо.

Все эти народы занимают частью равнины, главным же образом лесистые горы и вершины гор и горных цепей, так как свевов разделяет и рассекает непрерывная цепь гор, по ту сторону которых живут многие народы; из них шире всех распространяется народ лугиев, разде­ляющийся на много племен. Среди этих последних до­статочно назвать наиболее значительных — гариев, гель-веонов, манимов, гелизиев, наганарвалов. У наганарвалов имеется роща, относящаяся к древнему культу. Ею за­ведует жрец в женском наряде, а боги, при истолковании их на римский лад, напоминают Кастора и Поллукса. Такова сущность этих божеств, а имя им Алки. [Не су­ществует] никаких изображений [этих божеств] и никаких признаков чужеземного культа [занесенного извне]; од­нако они почитаются как братья, как юноши.

Всех только что перечисленных племен превосходят гарии своей силой; кроме того, впечатление от своего [и без того] свирепого вида они усиливают искусственно, придавая ему необычную дикость, а также выбором вре­мени для сражения; щиты [у них] черные, тело выкра­шено, а для битвы они выбирают темные ночи...

Гл. XLIV. За лугиями живут готоны, управляемые ко­ролями уже несколько строже, чем остальные германские племена, однако не настолько, чтобы совершенно ли­шиться свободы. Дальше, у самого Океана — ругии и лемовии: особенностью всех этих племен является то, что щиты у них круглые, мечи короткие и что они по­винуются королям.

Отсюда [на север] на самом Океане живут племена свионов, которые сильны не только пехотой и вообще войском, но и флотом. Форма их кораблей отличается тем, что с обеих сторон у них находится нос, что дает им возможность когда угодно приставать к берегу; они не употребляют парусов, а весла не прикрепляют к бортам одно за другим; они свободны, как это бывает на некоторых реках, и подвижны, так что грести ими можно и в ту и в другую сторону, смотря по надобности. Бо­гатство у свионов в чести, поэтому ими повелевает один [человек], без всяких ограничений, а не с условным пра­вом на повиновение. Оружие у них не находится на руках у всех, как у остальных германцев, но заперто и сте­режется, а именно рабом; это делается потому, что вне­запному нападению неприятелей препятствует Океан, а кроме того, праздные руки вооруженных людей [легко} переходят границы дозволенного; и действительно, не и интересах короля поручать надзор за оружием кому-нибудь из знати или из свободных и даже из вольно­отпущенников.

Гл. XLV....Правым берегом Свевского моря[26] омывается земля племен эстиев, у которых обычаи и внешний вид, как у свевов, а язык больше похож на британский. Они поклоняются матери богов и носят как символ своих ве­рований изображения кабанов. Это у них заменяющая оружие защита от всего, гарантирующая почитателю бо­гини безопасность даже среди врагов. Они редко поль­зуются железным оружием, часто же дубинами. Над хле­бом и другими плодами земли они трудятся с большим терпением, чем это соответствует обычной лености гер­манцев. Они также обыскивают и море и одни из всех на его отмелях и даже на самом берегу собирают янтарь, который сами называют " глез". Но какова его природа и откуда он берется, они, будучи варварами, не доиски­ваются и не имеют об этом точных сведений. Он даже долго валялся у них среди других отбросов моря, пока наша страсть к роскоши не создала ему славы. Сами же они его совсем не употребляют. Собирается он в грубом виде, приносится [на рынок] без всякой отделки, и они получают за него плату с удивлением...

Следом за свионами живут племена ситонов, во всем на них похожие. Ситоны отличаются только одним тем, что над ними господствует женщина — до такой степени они пали даже в рабстве своем> не говоря уже о свободе.

Гл. XLVI. Здесь конец Свевии. Что касается певкинов, венедов и феннов, то я не знаю, отнести ли их к гер­манцам, или к сарматам. Впрочем, певкины, которых не­которые называют бастарнами, живут, как германцы, бу­дучи похожи на них языком, образом жизни, жилищем, — грязь у всех, праздность среди знати. Благодаря сме­шанным бракам они в значительной степени обезобра­зились, наподобие сарматов. Венеды многое заимствовали из нравов последних, так как они, занимаясь грабежом, исходили все леса и горы между певкинами и феннами. Однако их следует причислить скорее к германцам ввиду того, что они и дома прочные строят, и щиты имеют, и любят ходить и даже быстро — все это совершенно чуждо сарматам, всю жизнь проводящим в кибитке и на коне. Фенны отличаются удивительной дикостью и ужасной бедностью; у них нет оружия, нет лошадей, нет пенатов; пищей им служит трава, одеждой — шкура, ложем — земля. Вся надежда их на стрелы, которые они за неимением железа снабжают костяным наконеч­ником. Одна и та же охота кормит и мужчин и женщин, которые повсюду их сопровождают и участвуют в добыче. Их дети не имеют другого убежища от диких зверей и непогоды, кроме сплетенных между собой ветвей, под которыми они укрываются; сюда возвращается молодежь, здесь пристанище стариков. Но это они считают большим счастьем, чем изнывать в поле, трудиться в доме, рис­ковать своим и чужим добром, [постоянно находясь] меж­ду надеждой и страхом. Не опасаясь ни людей, ни богов, они достигли самого трудного — им даже нечего же­лать...

[1] Галльские племена.

[2] 900 м.

[3] То есть в 55 г. до н. э.

* Здесь и далее при звездочках по тексту см. «Словарь терминов и понятий в конце книги».

[4] Эльба.

[5] Большая чаша для смешивания вина с водой

[6] Глиняный сосуд вместимостью в 10-12 амфор.

[7] Фракийское племя на Дунае.

[8] Германское племя на Рейне.

[9] Галльское племя в Аквитании.

[10] Северное море

[11] Вероятно, имеется в виду бог грома Донар.

[12] Серраты – римские серебряные монеты с зазубринами; бигаты – с изображением колесницы, запряженной парой лошадей.

[13] Кавалерийские отряды

[14] Германский бог Водан.

[15] Германский бог Циу.

[16] Германская богиня семьи Идис.

[17] У римлян облачение юношей в мужской плащ — тогу являлось обря­дом признания совершеннолетия.

[18] Драгоценные бляхи для украшения конской сбруи.

[19] К берегу Рейна.

[20] То есть некровная родня.

[21] То есть фруктов.

[22] Гарц в современной Германии

[23] В северо-западной части Германии.

[24] Северное море.

[25] Дунай.

[26] Балтийское море.