Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Любовь у стендаля
|
|
I
(ПРИДУМАННАЯ ЛЮБОВЬ) В голове Стендаля рождалось много теорий, однако теоретиком он не былни в коей мере. Этим, как, впрочем, и многим другим, он напоминает нашегоБароху, у которого любая человеческая тема незамедлительно претворяется всистему идей. При поверхностном взгляде и того и другого можно принять зафилософов, по ошибке ставших писателями. Между тем все как раз наоборот.Весьма красноречиво обилие созданных ими обоими теорий. У философа не бываетбольше одной. И в этом - коренное отличие между истинно теоретическимтемпераментом и тем, который его лишь отдаленно напоминает. Теоретик выстраивает систему, побуждаемый к этому неодолимымстремлением адекватно передавать реальность. А это обязывает его быть ввысшей степени осмотрительным и, среди прочего, поддерживать в строгом истройном единстве преизбыток своих идей. Поскольку действительностьошеломляюще едина. Какой ужас испытал Парменид, осознав это! Между тем нашимысли и чувства отрывисты, противоречивы и многообразны. У Стендаля и Барохиидеи воплощаются в ткани языка, литературном жанре, посредством которого ипроисходит лирическая эманация. Их теории - песни. Они мыслят pro иcontra[6] (вещь невозможная для мыслителя), любят и ненавидят в понятиях.Вот почему они столь щедры на теории, разнородные и взаимоисключающие, обязанные своим возникновением сиюминутному настроению. Теории, будучипеснями, несут правду, но не о сути вещей, а о певце. Поэтому-то я не склонен их осуждать. В сущности, ни Стендаль, ни Барохане претендовали на то, чтобы их считали философами; и если я привлеквнимание к этой неоднозначной черте их духовного облика, то только издоставляющей радость потребности видеть всех такими, какие они есть. Ихпринимают за философов. Tant pis! Но они ими не являются. Tant mieux! [7] Если с Барохой в данном случае все более или менее ясно, то соСтендалем дело обстоит несколько сложнее, поскольку есть тема, на которую онфилософствовал вполне серьезно. По стечению обстоятельств та же, которойотдавал предпочтение Сократ, патрон всех философов. Ta erotika - вопросылюбви. Трактат " De l'amour" [8] - одна из самых читаемых книг. Представьте, чтовы входите в будуар маркизы, актрисы или же просто светской дамы.Осматриваетесь в ожидании хозяйки. Первыми, конечно, внимание привлекаюткартины (и почему это на стенах непременно должны висеть картины?). И почтивсегда - ощущение прихотливости, оставляемое живописным полотном. В данномслучае картина такова; однако она с успехом могла быть и совсем иной. Намтак не хватает того щемящего волнения, которое охватывает при встрече счем-то предугаданным. А потом взгляд скользнет по мебели, по книгам, лежащимтут и там. Задержится на обложке - и что же на ней? " De l'amour". Полагая, что им надлежит разбираться в любви, маркиза, актриса и светская дамаобзаводились источником просвещения, подобно человеку, который вместе савтомобилем покупает и руководство по двигателям внутреннего сгорания. Книга читается с упоением. Стендаль всегда повествует, даже когда онрассуждает, обосновывает и теоретизирует. На мой взгляд, он - лучший из всехрассказчиков, архирассказчик перед лицом Всевышнего. Однако достоверна лиего теория любви как кристаллизации? Почему никто не посвятил ей серьезногоисследования? О ней судачили, но никто не подверг ее тому анализу, какогоона заслуживала. Неужели она того не стоила? В сущности говоря, любовь, согласно этойтеории, не что иное, как порождение фантазии. Не в том дело, что в любвисвойственно ошибаться, а в том, что по природе своей она сама естьзаблуждение. Мы влюбляемся, когда наше воображение наделяет кого-либо неприсущими ему достоинствами. Впоследствии дурман рассеивается, а вместе сним умирает любовь. Это еще определеннее, чем объявить по обыкновению любовьслепой. Для Стендаля она больше чем слепая - придуманная. Она не только невидит реальности - она ее подменяет. Достаточно приглядеться к этой доктрине сегодня, чтобы уяснить время иместо ее создания: это типичное порождение европейского XIX столетия. Онаотмечена двумя его характернейшими особенностями - пессимизмом ипозитивизмом. Теория " кристаллизации" идеалистична, поскольку во внешнемобъекте, на котором сосредоточены наши помыслы, она видит всего лишьпроекцию субъекта. Со времен Ренессанса европеец предрасположен к взгляду намир как на эманацию духа[9]. До XIX века этот идеализм был преимущественнорадостным. Мир, который проецирует субъект, по-своему реален, доподлинен изначителен. Между тем теория " кристаллизации" пессимистична. Цель ее -доказать, что естественные, по нашему убеждению, душевные порывы не чтоиное, как особые, из ряда вон выходящие явления. Так, Тэн пытается убедитьнас, что нормальное восприятие всего лишь освященное временем коллективноезаблуждение. И это типично для теоретической мысли минувшего столетия.Нормальное познается через анормальное, возвышенное - через низменное.Достойна удивления потребность доказать, что Мироздание - абсолютное quidpro quo, самодовлеющая глупость. Моралист пытается убедить вас в том, чтоальтруизм - это затаенный эгоизм. Дарвин методично опишет ту деятельность поупорядочиванию жизни, которую проводит смерть, и увидит основу жизни вборьбе за существование. Карл Маркс сходным образом представит классовуюборьбу как движущую силу истории[10]. Между тем истина настолько далека от этого непреклонного пессимизма, что ей удается подчас укорениться и в нем самом, хотя мрачный мыслитель обэтом и не подозревает. Пример тому - теория " кристаллизации". Из нее вконечном счете следует, что человек любит только то, что достойно его любви.Однако, не найдя ничего подобного в действительности, он прибегает к своейфантазии. Именно выдуманные достоинства и порождают любовь. Куда как простосчесть иллюзорным нечто совершенное. Однако тот, кто так поступает, забываетоб одном самоочевидном факте. Если нечто совершенное не существует, откудамы знаем о его существовании? Если в реальной женщине нет тех качеств, которые способны вызвать у нас пылкую страсть, в каком чудесном villed'eaux[11] мы видели призрачную женщину, способную покорить нас? Заключенная в любви доля обмана очевиднейшим образом преувеличивается.Заметив, что подчас качества любимого человека в действительности совсеминые, нам надо спросить себя, не является ли вымышленной сама любовь.Психология любви должна весьма недоверчиво относиться именно к подлинностиисследуемого чувства. На мой взгляд, самая сильная сторона трактата Стендаля- это предположение, что есть любовные истории, которые таковыми неявляются. Что же еще означает известная классификация родов любви: amour-gout, amow-vanite, amour-passion[12] и т. д. Вполне естественно, чтоесли зарождающееся чувство отнесено к любви по ошибке, то ложным будет все, что с ним связано, и прежде всего объект, который его вызвал. Истинной, по Стендалю, является только " любовь-страсть". Думается, чтои это понятие слишком широко. " Любовь-страсть" также поддается дальнейшейдифференциации. Причина ложной любви не только в тщеславии или в gout. Естьи иной источник подлога, более непосредственный и исконный. Любовь - этоэмоциональная деятельность, снискавшая наибольшую хвалу. Поэты испокон вековукрашали ее и прихорашивали своими косметическими средствами, наделяя приэтом странной, беспредметной реальностью, отчего, еще не испытав, мы ее ужезнаем, о ней размышляем и готовы ей себя посвятить, как какому-либо видуискусства или ремеслу. Итак, представьте себе мужчину или женщину, длякоторых любовь in genere[13], в некой абстракции, - идеал их жизненногоповедения. Они будут постоянно жить под знаком мнимой влюбленности. Им ненужно ожидать, пока заструится ток любви от определенного объекта; онидовольствуются первым попавшимся. При этом любят саму любовь, а тот, коголюбят, в сущности, всего лишь предлог. Человек, с которым это происходит, если он не чужд размышлений, наинепременнейше придумает теорию" кристаллизации". Стендаль - один из тех, кто любит любить. В своей недавней книге" Интимная жизнь Стендаля" Авель Боннар пишет: " От женщин он требует лишьподтверждения своих иллюзий. Он влюбляется, чтобы не чувствоватьодиночества; впрочем, по правде говоря, его любовные отношения на тричетверти - плод его собственной фантазии". Есть два типа теорий любви. Один из них составляют расхожиепредставления, общеизвестные истины, не вытекающие из реальностипривлекаемого в доказательство материала. Другой включает более глубокиевзгляды, основывающиеся на личном опыте. В наших умозаключениях о любвипроглядывают контуры любовных отношений каждого из нас. Случай Стендаля абсолютно ясен. Речь идет о человеке, который не тольконикогда по-настоящему не любил, но которого также никогда и не любили. Егожизнь была заполнена псевдолюбовью. Между тем псевдолюбовь оставляет в душетолько горький осадок подлога, воспоминание о том, как она испарилась. Есливглядеться в стендалевскую теорию и проанализировать ее, то окажется, чтовсе в ней поставлено с ног на голову; кульминационная фаза любвипредставлена здесь как ее финал. Как объяснить то обстоятельство, что любовьумирает, хотя ее объект остается все тем же? Следовало хотя бы предположить- как это сделал Кант в теории познания, - что не объект наших любовныхчувств управляет ими, а, как раз наоборот, наша взбудораженная фантазиясозидает объект. Любовь, умирает, если она родилась по недоразумению. Эмоциональный опыт Шатобриана привел его к прямо противоположнымвыводам. Вот человек, неспособный на большое чувство, который был наделендаром вызывать истинную любовь. Немало женщин встретил он на своем пути, ивсе они сразу и навсегда были охвачены любовью. Сразу и навсегда. Шатобриан, пожалуй, был обречен на создание доктрины, согласно которой истинная любовьбессмертна и рождается в мгновение ока.II
III
(ЛЮБОВЬ К СОВЕРШЕНСТВУ) Широко известна метафора, которая позволила Стендалю определить своютеорию любви словом " кристаллизация". Если в соляные копи Зальцбурга броситьветочку и вытащить ее на следующий день, то она оказывается преображенной.Скромная частица растительного мира покрывается ослепительными кристаллами, вязь которых придает ей дивную красоту. Согласно Стендалю, в душе, наделенной даром любви, происходят сходные процессы. Реальный облик женщины, запав в душу мужчины, мало-помалу преображается вязью наслаиваемых фантазий, которые наделяют бесцветный образ всей полнотой совершенства. Эта известная теория всегда казалась мне в высшей степени ложной.Пожалуй, единственно продуктивным в ней является вывод (пусть даже скорееугадываемый, чем сформулированный), что любовь в известном смысле - этостремление к совершенству. Исходя из этого, Стендаль вынужден допустить, чтосовершенства - плод нашего воображения. Однако специально он на этом неостанавливается, поскольку для него это - самоочевидная вещь, занимающая вего теории весьма скромное место; он ни в коей мере не ощущает, что речьидет о самой значительной, самой глубокой, самой загадочной особенностилюбви. Теорию " кристаллизации" волнуют главным образом причины разочарованийв любви, утраты иллюзий; то есть почему охладевают, а не почему влюбляются. Стендаль, как настоящий француз, становится поверхностным, как толькопереходит к общим рассуждениям. Он проходит мимо грандиозного, первостепенной важности явления, скользнув по нему взглядом и не удивившись.Между тем способность удивляться тому, что принято считать очевидным иестественным, дана именно философу. Вспомним, как Платон идет напрямик, безколебаний затрагивая болезнетворный нерв любви. " Любовь - это вечная страстьпорождать себя в красоте" [18]. " Какая наивность! " - скажут дамы, докторалюбовных наук, за коктейлем в отеле " Ритц", в любом уголке мира. Дамы неподозревают, какую радость они доставили философу, с улыбкой про себяотметившему, что его слова вызвали снисхождение в прелестных женскихглазках. Им и невдомек, что, когда философ говорит им о любви, он не тольконе флиртует с ними, но абсолютно к ним безразличен. Как заметил Фихте, философствовать - это не что иное, как не жить, точно так же как жить - этоне что иное, как не философствовать. Сколь сладостен дар выключаться изжизни, исчезать в некое скрытое от глаз измерение! И чем лучше философвладеет этим даром, тем скорее женщина сочтет его наивным. В теории любвиее, равно как и Стендаля, интересуют психологические тонкости и анекдоты, которые, конечно же, заслуживают внимания, лишь бы при этом не выпадали изполя зрения коренные проблемы сердечных чувств, и среди них наиважнейшая -та, которую Платон сформулировал двадцать пять веков тому назад. Отклоняясь от темы, коснемся вкратце этого кардинального вопроса. В платоновском словаре под красотой подразумевается то, что мы привыклиназывать " совершенством". С известной осторожностью, при этом неукоснительнооставаясь в кругу рассуждений Платона, можно сказать, что суть его концепциисводится к следующему: любовь непременно включает в себя стремление любящегосоединиться с другим человеком, которого он считает наделенным каким-тосовершенством. Другими словами, это - влечение нашей души к чему-то визвестном смысле замечательному, превосходному, высшему. Сердечные чувства -а точнее, любовная страсть - порождаются не нами, а вызвавшим нашевосхищение объектом. При этом то обстоятельство, что он может быть.совершенным как от природы, так и лишь в нашем представлении, не имеетникакого значения. Пусть читатель представит себе состояние влюбленности, при которой объект любви лишен для любящего малейшего оттенка совершенства, и он увидит, что это невозможно. Итак, влюбиться - значит почувствовать себяочарованным чем-то (ниже мы проиллюстрируем, что это означает); в то жевремя нечто может очаровать, если оно является или кажется совершенным. Я неутверждаю, что любимый должен казаться во всех отношениях совершенным, -ошибка Стендаля именно в этом. Достаточно, чтобы он был совершенным вкаком-либо смысле, поскольку совершенство в человеческих представлениях -это не абсолютно идеальное, а то, что отличается особенно высокимидостоинствами, что превосходит окружающее. Но это лишь одна сторона вопроса. Вторая заключается в том, что мыначинаем стремиться к близости с человеком, наделенным этими высокимидостоинствами. Что понимать под словом " близость"? По искреннему признаниюсамых истовых влюбленных, они не испытывали - во всяком случае, как нечтопоглощающее все их помыслы - потребности в физической близости. Это оченьделикатная тема, требующая полной определенности. Речь не о том, что любящийне жаждет также и интимной близости с возлюбленной. Однако раз он ее " также" жаждет, было бы неверным сказать, что только этого он и жаждет. Пора отметить еще одно немаловажное обстоятельство. Никем отчетливо неосознавалось - пожалуй, лишь за исключением Шелера - различие между" любовной страстью" и " любовным инстинктом", отчего под первой, как правило, подразумевается второе. Бесспорно, в человеке почти всегда инстинктыпереплетены с внеинстинктивными проявлениями душевного и даже духовногосвойства. С инстинктом в чистом виде мы встречаемся в редчайших случаях.Распространенное представление о " плотской любви", на мой взгляд, не вполнеобоснованно. Испытывать исключительно физическое влечение трудно, и не частоэто встречается. Как правило, чувственности сопутствуют и сочетаются с нейпроявления эмоционального подъема, восхищение телесной красотой, симпатия ит. д. Тем не менее случаев абсолютно чувственного, инстинктивного влеченияболее чем достаточно, чтобы отличать его от " любовной страсти". Отличиеоказывается особенно явственным в двух крайних ситуациях: когда плотскоевлечение подавляется доводами морали или обстоятельствами или когда, наоборот, преизбыток его вырождается в сладострастие. Ясно, что в обоихслучаях, в отличие от любви, крайняя похоть - точнее, даже бескрайняя похоть- существует независимо от объекта. Влечение томит до появления человека илиситуации, способных его удовлетворить. В результате ему безразлично, ктоименно послужит удовлетворению. Инстинкт не знает предпочтений, когда он неболее чем инстинкт. Поэтому-то он и не является порывом к совершенству. Если любовный инстинкт и гарантирует сохранение рода, то он необеспечивает его совершенствование. И наоборот, истинная любовная страсть, восхищение другим человеком, его душой и телом, в нерасторжимом единстве, испокон веков не могла не быть великой силой, способствующейсовершенствованию рода человеческого. Вместо того чтобы существоватьнезависимо от объекта, она неизменно получает жизненный импульс отвозникающего на нашем пути человека, отличающегося некими выдающимисядостоинствами, способными вызвать сердечный порыв. Стоит только его ощутить, как любящий испытывает необъяснимуюпотребность растворить свою личность в личности другого человека и, наоборот, вобрать в свою личность личность любимого. Загадочное стремление! В то время как в остальных жизненных проявлениях для нас нет ничего болеенеприемлемого, чем вторжение другого в наше индивидуальное бытие, отрадалюбви состоит в том, чтобы почувствовать себя в метафизическом смыслеспособным впитать как губка чужую личность в такой степени, чтобы лишь вединстве, являя " личность в двух лицах", находить удовлетворение. Этонапоминает доктрину сенсимонистов, согласно которой реальная человеческаяособь представляет собой мужчину и женщину одновременно. Впрочем, в этойдоктрине никак не отражена неодолимая потребность в слиянии. Когда любовьнеподдельна, она претворяется в более или менее осознанное желание видеть вребенке некий символ и вместе с тем реальное воплощение достоинств любимого.Это третье звено, берущее начало в любви, по-видимому, отражает во всейизначальной чистоте ее суть. Ребенок - это и не отец и не мать, а ихперсонифицированное единство и безграничное стремление к совершенству, ставшее физической и духовной реальностью. Наивный Платон был прав: любовь -это вечная страсть порождать себя в прекрасном, или, как выразил это один изнеоплатоников, Лоренцо де Медичи, appetito di bellezza. Теоретическая мысль нового времени охладела к космологии и проникласьпочти исключительно психологическими интересами. Тонкости психологии любви, нагромоздившей казуистические арабески, отвлекли наше внимание от этогокоренного и одновременно вселенского аспекта любви. Итак, мы вступаем вобласть психологии, хотя и вразрез с ее принципами, памятуя, что пестраяистория наших любовных переживаний, со всеми их виражами и казусами, представляет собой не более как результат действия этой коренной ивселенской силы, которую наш душевный мир - примитивный или утонченный, бесхитростный или изощренный, той или иной эпохи - способен был лишьосваивать и воплощать в различные формы. Погружая турбины и иные, маленькиеили большие, механизмы в поток, не стоит забывать о его первозданнойдвижущей силе.IV
(РАЗНООБРАЗИЕ ЛЮБВИ) Нельзя отрицать, что теория " кристаллизации" на первый взгляд содержитв себе одну бесспорную истину. Действительно, в сфере любовных дел у нассплошь и рядом открываются глаза на собственные ошибки. Мы наделили любимогочеловека отсутствующими у него достоинствами и совершенствами. Не признатьли в таком случае правоту Стендаля? Пожалуй, не стоит. Случается, что одинтолько преизбыток правоты не позволяет быть правым. Было бы более чемстранно, если, ошибаясь на каждом шагу во взаимоотношениях с реальностью, влюбви мы оказались бы абсолютно прозорливыми. Мы то и дело усматриваемиллюзорные свойства у вещей вполне реальных. Для человека видеть что бы тони было, а особенно оценивать - значит непременно дополнять его. Еще Декартотметил, что, выглядывая в окно и думая, что видит людей, он заблуждался.Что же он видел на самом деле? Chapeaux et manteaux: rien de plus[19]. (Неправда ли, это наблюдение вполне могло принадлежатьхудожнику-импрессионисту: на ум невольно приходит картина Веласкеса " Lespetits chevaliers" [20], хранящаяся в Лувре, с которой Мане сделал копию).Строго говоря, никто не видит реальность такой, какая она есть. Если бы этопроизошло, то день великого прозрения был бы последним днем жизни на Земле.Тем не менее мы полагаем, что наше восприятие адекватно отражает реальностьи позволяет сквозь призрачный туман вскрыть скелет мира, великиетектонические складки. Многим, пожалуй даже большинству, недоступно и это: они довольствуются словами и намеками, как сомнамбулы, бредут по жизни, ограничив себя набором условностей. То, что мы называем гениальностью, насамом деле всего лишь редко встречающаяся чудесная способность расширятьпросвет в этом тумане фантазий и воочию видеть новый, дрожащий отпронзительной наготы сколок доподлинной реальности. Итак, то, что кажется верным в теории " кристаллизации", является лишьчастным проявлением общей закономерности. В известном смысле вся нашадуховная жизнь - это кристаллизация. А значит, данная особенность любви -явление общего порядка. В конце концов, можно было бы допустить, что вовремя влюбленности процесс кристаллизации значительно усиливается. Ноподобное предположение в корне ошибочно, и уж во всяком случае, ложностендалевское понимание. Представления влюбленного не более иллюзорны, чемнаше мнение о политике, артисте, бизнесмене и т. д. Судя по всему, люди ввопросах любви столь же недалеки или прозорливы, как и вообще в своихсуждениях о ближнем. Почти все мы близоруки в своей оценке людей - самогосложного и тонкого явления в мире. Чтобы покончить с теорией кристаллизации, достаточно вспомнить теслучаи, в которых она очевиднейшим образом отсутствует: это наиболеераспространенные случаи любви, когда оба любящих не теряют рассудка и, насколько это возможно, не впадают в ошибку. Теории любовных влеченийследовало бы начать с прояснения наиболее типичных форм, вместо того чтобы ссамого начала сосредоточиваться на исключительном в исследуемом явлении.Дело в том, что подчас, вместо того чтобы искать женщину, наделенную некимидорогими его сердцу достоинствами, мужчина вдруг обнаруживает в какой-нибудьженщине свойства, о которых он до сих пор и не подозревал. Заметьте, чторечь идет исключительно о женских свойствах. Как могут они, стольнепредсказуемые, быть плодом воображения мужчины? И наоборот, как могут бытьмужские достоинства плодом воображения женщины? Доля истины, заключающаяся всамом факте предчувствий и как бы выдумывании достоинств, еще необнаруженных в реальности, не имеет ничего общего с идеей Стендаля. Мы ещеостановимся на этом скрытом от глаз аспекте. Прежде всего, в наблюдении, лежащем в основе этой теории, допущенагрубейшая ошибка. Предполагается, судя по всему, что состояние влюбленностисопряжено со сверхактивностью сознания. Стендалевская кристаллизациясопровождается всплеском душевной энергии, обогащением внутреннего мира.Между тем следует признать, что влюбленность - это состояние душевногоубожества, при котором наша внутренняя жизнь скудеет, нищает и парализуется. Я сказал " влюбленность". Во избежание трюизмов, изобилующих врассуждениях о любви, необходимо внести известную ясность в употреблениетерминов. Словом " любовь", столь простым и коротким, покрывается массазначений, настолько различных, что впору отказаться видеть в них что-либообщее. Мы говорим о " любви к женщине"; но также и о " любви к Богу", " любви кродине", " любви к искусству", " сыновней любви" и т. д. Одно и то же словоопекает и окликает столь многоликий и беспокойный мир. Можно оспаривать употребление слова, если за ним стоят понятия, несвязанные между собой, коренным образом лишенные общей для них основы. Так, слово " лев", употребляемое для обозначения царя зверей, являетсяодновременно именем римских пап и названием испанского города. По волеслучая одна фонема обременена различными значениями, которые отсылают нас кразличным характеризуемым ими объектам. Лингвисты и логики говорят вподобных случаях о " полисемии", поскольку слово имеет множество значений. Имеем ли мы дело с одним и тем же явлением, когда слово " любовь" встречается нам в приведенных выше выражениях? Есть ли какая-то органичнаясвязь между " любовью к науке" и " любовью к женщине"? Сопоставив оба душевныхсостояния, мы обнаруживаем, что почти во всем они отличаются. Однако же естьодна общая для них особенность, которую позволяет выявить детальный анализ.Сосредоточив внимание только на ней, абстрагировавшись от остальных свойств, присутствующих в обоих душевных состояниях, можно было бы определить, чтоже, собственно говоря, надо понимать под " любовью". В свойственной намложной манере раздвигать границы частного явления мы определяем этим словомсоответствующее состояние души как таковое, в то время как оно являетсяследствием целого ряда факторов, а не только " любви" и даже не толькопереживаний. К сожалению, последние сто лет психология не воспринималась как частькультуры, а усилия психологов сводились, как правило, к разглядыванию вувеличительное стекло, используемое и поныне для изучения человеческойпсихики. Любовь, если быть предельно точными[*Имеется в виду именно любовь, а нето состояние, в котором находится любящий], - это самодостаточнаяэмоциональная деятельность, направленная на любой объект, одушевленный илинеодушевленный. Будучи " эмоциональной" деятельностью, она, с одной стороны, отличается от функций интеллекта - осознавать, внимать, размышлять, вспоминать, воображать, а с другой - от желания, с которым ее сплошь и рядомпутают. Испытывая жажду, хотят выпить воды, однако ее при этом не любят.Любовь, бесспорно, порождает желания, однако сама по себе любовь и желаниене одно и то же. Мы хотим жить на родине и желаем ей процветания, " потомучто" ее любим. Наша любовь предшествует этим желаниям, прорастающим из нее, как ростки из семени. Будучи эмоциональной " деятельностью", любовь отличается от пассивныхчувств, таких, как радость или грусть. Последние напоминают краски, которымирасцвечивается наша душа. Грусть и радость - " состояния", и пребывают в нихв полной прострации. Радость сама по себе бездеятельна, однако она можетслужить причиной действий. Между тем любовь не просто " состояние", нодеятельность в направлении любимого. Я имею в виду не порывы тела и духа, вызываемые любовью, а то, что в самой природе любви заложена потребностьчеловека преодолевать границы своего " я" в стремлении к тому, что он любит.И за тридевять земель от объекта, не помышляя о нем и о встрече с ним, еслитолько мы любим, мы будем обволакивать его на расстоянии теплым, жизнетворящим потоком. Со всей определенностью это докажет сравнение любви сненавистью. Ненависть к кому-либо или чему-либо не пассивное " состояние", как состояние грусти, а некое действие, жуткое отрицающее действие, разрушающее в воображении объект ненависти. Признание факта существованияспецифической эмоциональной деятельности, отличной от любой инойдеятельности нашего тела или нашей души, будь то интеллектуальная, чувственная или же волевая, представляется мне чрезвычайно важным дляподлинной психологии любви. Касаясь этого вопроса, как правило, ограничиваются описанием результатов. Крайне редко в ходе анализа цепкоухватывается сама любовь в ее своеобразии и отличиях от другихпсихологических явлений. Теперь не кажется уже столь неприемлемым предположение, что между" любовью к науке" и " любовью к женщине" есть нечто общее. Эта эмоциональнаядеятельность, этот наш теплый, жизнетворящий интерес к некому явлению можетс равным успехом быть обращен к женщине, участку земли (родине) или родучеловеческой деятельности - спорту, науке и т. д. Стоит также добавить, что, вне всякого сомнения, в " любви к науке" или в " любви к женщине" все, что неотносится к собственно эмоциональной деятельности, непосредственно с любовьюне связано. В очень многих " любовных историях" истинная любовь почти отсутствует.Есть желание, любопытство, настойчивость, одержимость, непритворный обманчувств, но не этот жар утверждения существования другого, каким бы ни былоего отношение к нам. Что же касается " любовных историй", то не стоитзабывать, что они включают в себя кроме любви sensu stricto немало иныхэлементов. В широком смысле слова мы привыкли называть любовью " влюбленность" -чрезвычайно сложное душевное состояние, в котором собственно говоря любовьиграет второстепенную роль. Именно ее имеет в виду Стендаль, расширительноназвавший свою книгу - " О любви", продемонстрировав тем самым ограниченностьсвоего философского кругозора. Итак, эта " влюбленность", которую теория кристаллизации представляеткак душевную сверхактивность, на мой взгляд, является скорее оскудением ичастичным параличом жизни нашего сознания. Подчиняясь ей, мы кое-чтоутрачиваем по сравнению с обычным состоянием, а не приобретаем. Этовынуждает нас обрисовать в самых общих чертах психологию сердечного порыва.V
(ЗАИНТЕРЕСОВАННОСТЬ И ОДЕРЖИМОСТЬ) Прежде всего отметим, что " влюбленность" непосредственно связана сзаинтересованностью. Стоит обратиться к жизни нашего сознания, как мы обнаруживаем таммножество явлений мира внешнего и внутреннего. Эти явления, которые, одно задругим, удерживаются в памяти, не свалены там беспорядочной грудой. Онирасположены в известном порядке, некой иерархии. В самом деле, что-либо однонеизменно выделено, предпочтено другому, особым образом высвечено, как еслибы наш внутренний свет, озаряя его, придавал ему особый смысл. Наш интересвсегда избирателен: уделив чему-то внимание, мы неизбежно обделяем вниманиеммногое другое, отходящее тем самым на второй план, подобно хору или фону. Поскольку явлений, составляющих внутренний мир каждого из нас, бесконечно много, а сознание отнюдь не безгранично, между ними происходитнечто вроде борьбы за наше внимание. По сути дела, вся наша душевная идуховная жизнь проходит в этой зоне особой освещенности. Остальное - зонаосознанного невнимания, не говоря уже о подсознании и т. д., - всего лишьзаявка на жизнь, ее подготовка, склад, резерв. Можно представить себе чуткоесознание в качестве жизненного пространства нашей личности. Как правило, любая вещь, заинтересовав нас ненадолго, уступает вскореместо другой. Итак, заинтересованность переходит от одного объекта кдругому, на некоторое время задерживаясь на каждом из них в зависимости отих жизненной ценности. Представим себе, что в один прекрасный день нашевнимание парализуется и замрет на одном из объектов. Все остальное в миреокажется изгнанным, отторгнутым, как бы не существующим, и за отсутствиемкакого бы то ни было сравнения объект, в полном смысле приковавший к себенаше внимание, приобретет немыслимые масштабы. Тогда он действительнораспространится по всей сфере нашего рассудка и один будет заменять для насвесь мир, отвергнутый из-за нашего упорного невнимания. По существу, нечтоподобное происходит, когда мы подносим руку к глазам: сколь она ни мала, еетем не менее хватает, чтобы скрыть весь кругозор и заполнить собой все полезрения. То, что привлекло наше внимание, наделено для нас ipso facto[21]большей реальностью, бытием более полноценным, чем то, что не привлекло, -нечто почти иллюзорное и безжизненное, дремлющее на подступах к нашемусознанию. Вполне понятно, что, обладая большей реальностью, оно оказываетсяболее весомым, более ценным, более значительным и заменяет собой затененнуючасть мира. В том случае, если один объект привлекает наше внимание чаще и дольшеобычного, мы имеем дело с " одержимостью". Одержимый - это человек сненормальными проявлениями заинтересованности. Почти все великие люди былиодержимыми, только последствия их одержимости, их " навязчивой идеи" представляются нам полезными и достойными уважения. Когда Ньютона спросили, как ему удалось открыть законы всемирной механики, он ответил: " Nocte diequeincubando" (" Думая об этом денно и нощно"). Это - признание в одержимости.По сути дела, ничто нас так не отличает друг от друга, как проявлениязаинтересованности. В каждом человеке она выражается по-разному. Так, человека, привыкшего размышлять, упорно пытающегося дойти до потаеннойсущности каждой проблемы, раздражает та легкость, с которой вниманиечеловека толпы перескакивает с объекта на объект. И наоборот, человека толпыутомляет и удручает медлительность мыслителя, внимание которого подобноневоду, цепляющемуся за бугристое морское дно. Наконец, каждого из насдостаточно полно характеризуют его пристрастия и влечения. У одного, стоитему только услышать экономические выкладки, начинается головокружение, какбудто он падает в люк. Заинтересованность другого движется стихийно, как соткоса, в направлении искусства или амурных дел. Стоило бы принять следующуюформулу: скажи мне, чему ты оказываешь внимание, и я скажу тебе, кто ты. Итак, я убежден, что " влюбленность" - это проявлениезаинтересованности, ненормальное ее состояние, возникающее у нормальногочеловека. Подтверждением тому является уже первая стадия " влюбленности". Обществосостоит из множества женщин и множества мужчин, живущих в тесном общении. Виндифферентном состоянии внимание каждого мужчины - равно как и каждойженщины - переходит от одного представителя противоположного пола к другому.Из-за давней симпатии, особой близости и т. д. женщина уделит этому мужчинечуть больше внимания, чем другому; однако несоразмерность между вниманием кодному и невниманием ко всем остальным не столь уж велика. В сущности говоря- если оставить в стороне весьма незначительные отличия - все мужчины, которых женщина знает, находятся от нее на равном по отношению к ее интересурасстоянии, в одном ряду. Однако в один прекрасный момент принциподинаковости в распределении внимания нарушается. Внимание женщинынепроизвольно начинает приостанавливаться на одном из этих мужчин, и вскореона уже не без труда отрывается от него в своих помыслах, чтобы проявитьинтерес к кому-либо и чему-либо иному. Однообразный ряд прерван: один измужчин перемещен вниманием женщины на минимальное расстояние. " Влюбленность" при своем зарождении - это всего лишь чрезмернаязаинтересованность другим человеком. Если мужчине удастся воспользоватьсясвоим привилегированным положением и умело поддерживать этот интерес, всеостальное произойдет с удручающим автоматизмом. С каждым днем он будет всебольше отрываться от общего, безликого ряда; с каждым днем все с большимразмахом обосновываться во влекущейся к нему душе. Женщине будет все труднееобходить вниманием своего избранника. Постепенно все другие люди и вещиокажутся вытесненными из ее сознания. Где бы ни находилась " влюбленная", чембы ни была она занята, точкой притяжения ее внимания будет этот мужчина. Ейбудет непросто переключить внимание на житейскую суету. Августин Блаженныйтонко подметил предрасположенность любви к преувеличениям: " Amor meus, pondus meum; illo feror, quocumque feror" (" Любовь моя - бремя мое; влекомыйим, я иду повсюду, где я иду"). Причем речь идет не о том, что наша душевная жизнь становится богаче.Как раз наоборот. Налицо резкое сужение крута вещей, которые ранее насволновали. Сознание сворачивается и вмещает ныне только один объект.Внимание парализуется: оно не переходит от одной вещи к другой. Оно сковано, заторможено, присвоено одним-единственным человеком. Theia mania(" божественная одержимость"), согласно Платону[22]. (Нам еще предстоитвыяснить, чем обусловлена эта " Божественность", столь поразительная инепомерная). Однако влюбленному кажется, что жизнь его сознания становится богаче.Стягиваясь, его мир теряет многомерность. Все душевные силы влекутся к однойточке, создавая ложное впечатление напряженной духовной жизни. В то же время подобная однобокость придает особо выделенному объектучудные свойства. Дело не в том, что ему приписываются несуществующиедостоинства (я уже останавливался на такой возможности; однако это не самоеважное и неизбежное, как ошибочно полагал Стендаль). Буквально осаждаяобъект вниманием, сосредоточившись на нем, мы позволяем ему занять в нашемсознании исключительное место. Он существует для нас ежесекундно; онпостоянно рядом, в непосредственной близости от нас, реальнее всего иного.За всем остальным нужно отправляться в поиск, с трудом высвобождая для этогонаше внимание, само себя приковавшее к предмету любви. Тут мы обнаруживаем немалое сходство между влюбленностью и мистическимпорывом, в описаниях которого обычны ссылки на " присутствие Бога". И это непустая фраза. Она отражает истинное положение вещей. Благодаря молитвам имедитациям мистика Бог, преисполнившись доподлинным бытием, становитсянеотделимой частью его внутреннего мира. Отныне и до тех пор, пока вниманиене ослабеет, мистик нерушимо связан с Богом. Любое сильное внутреннеепобуждение приводит его к Всевышнему, то есть вновь возвращает кпредставлению о Нем. Впрочем, в этом нет ничего исключительно религиозного.Любая вещь может так же всецело подчинить себе человека, как идея Богаподчиняет себе мистика. Это состояние знакомо ученому, годами размышляющемунад некой проблемой, романисту, мысли которого неотвязно заняты создаваемымперсонажем. Вспомним Бальзака, прервавшего деловой разговор словами: " Давайте вернемся к реальности! Поговорим о Цезаре Биротто" [23]. Так же идля влюбленного присутствие его возлюбленной извечно и вездесуще. Она как бывобрала в себя весь внешний мир. В сущности говоря, для влюбленного мир несуществует. Возлюбленная вытеснила его и заменила собой. Потому влюбленный водной ирландской песне поет: " Любимая, ты моя часть света".VI
ДОБРОВОЛЬНО И НЕМИНУЕМО Воздержимся от романтических жестов и согласимся, что " влюбленность" -повторяю, речь идет не о любви sensu stricto[24] - это состояние душевнойдеградации, некое временное отупение. Не будь этого закоснения ума, сужениянашего привычного мира, мы не могли бы влюбляться. Подобное описание " любви" очевиднейшим образом противоположно тому, которым пользуется Стендаль. Вместо того чтобы копить в объекте множествовсяких качеств, как следует из теории кристаллизации, на самом деле мынеестественным образом изолируем объект, оставаясь наедине с ним, недвижимыеи парализованные, словно петух перед белой полосой, действующей на негогипнотически. При этом я вовсе не пытаюсь оспаривать великие завоевания сердечныхчувств, столькими зарницами осветивших историю общества и отдельных людей.Любовь - это великое произведение искусства, таинство сопряжения душ и тел.Тем не менее очевидно, что ее возникновение связано с массой обстоятельствмашинального, шаблонного и, по существу, бездуховного свойства. Каждый изотмеченных любовью, прекрасной самой по себе, весьма ограничен и, как я ужеговорил, действует по шаблону. Не существует любви без полового влечения. Любовь использует его какгрубую силу, как бриг использует ветер. Второй из этих подвластных ипослушных любви природных сил является " влюбленность", которой она управляеткак искусный наездник. Не стоит забывать, что любая высшая духовнаядеятельность, столь чтимая в нашей культуре, немыслима без множестваэлементарных машинальных действий. Стоит нам впасть в это состояние умственной ограниченности, душевнойангины, то есть влюбленности, как мы пропали. В первые дни мы еще способнына какое-то сопротивление; однако когда разумное соотношение междупредпочтением, оказываемым одной женщине, и вниманием, оказываемым всемостальным, да и мирозданию в целом, нарушается, процесс становитсянеуправляемым. Заинтересованность идеальным образом служит проявлению личности; этомеханизм, регулирующий нашу внутреннюю жизнь. Парализованная, она сковываетсвободу движений. Чтобы спастись, нужно было бы вновь расширить границынашего сознания, что потребовало бы введения в него новых объектов, лишающихпредмет любви его привилегированного положения. Если бы во время припадкавлюбленности нам удалось взглянуть на предмет любви в нормальнойперспективе, его чудодейственной власти пришел бы конец. Однако для этогонам пришлось бы проявить интерес ко всему окружающему нас миру и тем самымвыйти за пределы внутреннего, коль скоро в нем нет места ни для чего, крометого, что мы возлюбили. Мы оказываемся в замкнутом пространстве, абсолютно изолированные отвнешнего мира. Ничего извне не проникнет и не поможет нам скрыться черезкакую-нибудь лазейку. Душа влюбленного напоминает комнату больного, вкоторую не поступает свежий воздух. Вот почему любая влюбленность невольно тяготеет к исступлению.Отказываясь от самой себя, она будет склоняться к крайностям. Это прекрасно знают " покорители" и женских и мужских сердец. Стоиттолько женщине уделить внимание мужчине, как он, не прикладывая почтиникаких усилий, займет все ее воображение. Всего можно добиться, говоря то" да", то " нет", проявляя то интерес, то безразличие, то пропадая, то сновапоявляясь. Подобное пульсирование действует на заинтересованность женщины, как пневматическая машина, и в конце концов превращает для нее весь мир впустыню. Насколько точно говорят в народе - " вскружить голову". И впрямь: голова поглощена, заворожена предметом любви! Подавляющая часть " любовныхисторий" сводится к этому элементарному манипулированию заинтересованностьюдругого. Влюбленного спасает только сильная встряска извне, какие-либо иныевынужденные отношения. Вполне понятно, что разлука, путешествия служат длявлюбленных хорошим лекарством. Удаленность предмета любви ослабляет вниманиек нему; она препятствует тому, чтобы интерес питали новые впечатления.Путешествия вынуждают нас буквально начинать новую жизнь, разрешатьмножество мелких проблем, вырывают нас из оправы обыденности, приводя всоприкосновение с нами многие и многие неизвестные нам объекты, - тем самымудается нарушить патологическую замкнутость и герметичность сознания, вкоторое наряду со свежим воздухом проникает и нормальная перспектива. Теперь имеет смысл вернуться к тому возражению, которое должна былавызвать у читателя предыдущая глава. Определяя влюбленность как внимание, прикованное к одному человеку, мы находим в этом живом интересе много общегос тем, которое вызывают у нас чрезвычайные политические или экономическиесобытия. Однако не менее существенно и различие. Во время влюбленности вниманиепо доброй воле уделяется другому человеку. В сумятице жизни интерес, наоборот, проявляется непроизвольно, вынужденно. Наше внимание поневолепривлечено к тому, что нам досаждает, и это вызывает наибольшую досаду.Вундт был первым. кто - вот уже семьдесят лет тому назад - отметил разницумежду пассивным и активным вниманием. Внимание бывает пассивным, когда, кпримеру, на улице раздается выстрел - непривычный шум безотчетно вторгаетсяв наше сознание и овладевает вниманием. Любящий же не ощущает никакогопринуждения, ибо внимание по доброй воле уделяется предмету любви. Тонкий психологический анализ этого явления выявил бы противоречивыечерты любопытнейшей ситуации, при которой мы уделяем внимание добровольно ив то же время неминуемо. От проницательного взгляда не ускользнет, что влюбляется тот, кто хочетвлюбиться. В этом отличие влюбленности, состояния, в сущности говоря, вполнеестественного, от одержимости как патологического состояния. Одержимый своейидеей не волен в ее выборе. Ужас его положения в том и состоит, чтоовладевшая им идея грубо навязывается его внутреннему миру извне, внедряетсяв него некой незримой, бесплотной силой. Только в одном случае наша заинтересованность другим человеком идетизнутри и при этом не является влюбленностью. А именно - в случае ненависти.В сущности, любовь и ненависть - это близнецы-недруги, тождественные иантагонистические. Подобно тому как испытывают влюбленность, испытывают -столь же часто - и " вненавистность". Выходя из состояния влюбленности, мы испытываем чувство, близкоепробуждению, освобождающему из пропасти, в которой томятся сны. Толькотеперь мы осознаем, насколько разреженным был воздух в герметичномвнутреннем мире нашего увлечения, и понимаем, что жизненное пространстводолжно продуваться ветрами и быть весьма обширным. Некоторое время мы будемиспытывать вялость, слабость и уныние выздоравливающих. Стоит только влюбленности зародиться - она протекает удручающеоднообразно. Я имею в виду, что все, кто влюбляются, влюбляются одинаково -умный и глупый, молодой и старый, буржуа и художник. Это подтверждает еебезотчетный характер. Единственное, что в ней не вполне безотчетно, - это ее зарождение. Вотпочему оно в большей степени, чем любая иная фаза влюбленности, занимает наскак психологов. Что же, собственно, привлекает внимание конкретной женщины вконкретном мужчине и конкретного мужчины в конкретной женщине? Какого родакачества дают преимущество одному из безликой вереницы других людей? Вот чтодействительно представляет огромный интерес. И вместе с тем заключает в себене меньшую трудность. Ибо если все, кто влюбляются, влюбляются одинаково, влюбляются они, однако же, не в одно и то же. Нет таких качеств, которые бынеизменно вызывали влюбленность. Однако прежде чем обратиться к столь щекотливой теме, как вопрос о том, что же вызывает влюбленность и каковы различные типы сердечных пристрастий, стоит отметить неожиданное сходство между влюбленностью как параличомвнимания и мистическим состоянием, а также, что еще существеннее, состояниемгипноза.VII
ВЛЮБЛЕННОСТЬ, ЭКСТАЗ И СОСТОЯНИЕ ГИПНОЗА Заметив, что служанка становится рассеянной, хозяйка понимает, что онавлюбилась. Закрепощенное внимание не позволяет бедной женщине с интересомотноситься к окружающему ее миру. Она живет в упоении, уйдя в себя, ежесекундно созерцая запечатленный в ее душе образ любимого. Этасосредоточенность на собственном внутреннем мире делает влюбленного похожимна сомнамбулу, лунатика, " очарованного". И в самом деле, влюбленность - этоочарованность. Любовный напиток Тристана издавна с редкой пластичностьюраскрывает загадочную природу " любви". В обиходной речи, оттачивающейся тысячелетиями, бьют чудные родникипсихологических наблюдений, абсолютно достоверных и до сих пор не учтенных.То, что вызывает влюбленность, - это всегда " чары". И это понятие из областимагии, применяемое к предмету любви, показывает нам, что от народногосознания, творящего язык, не ускользнула сверхъестественность и известнаяпредосудительность того состояния, в котором оказывается влюбленный. Старинный стих - cantus и carmen - служил магической формулой.Проявлением и магическим итогом формулы было incantatio. Отсюда - " чары", аво французском из carmen - charme. Однако, каковы бы ни были отношения влюбленности с магией, на мойвзгляд, существует более глубокая, чем это признавалось до сих пор, связьмежду нею и мистическим состоянием. На мысль об этом коренном родстве должнобыло навести то обстоятельство, что неизменно, с поразительнойпоследовательностью мистик для выражения своих чувств прибегает к любовнойлексике и образности. Обращаясь к мистическим учениям, трудно было этого незаметить, однако все ограничивались утверждением, что речь идет всего лишь ометафорах. К метафоре относятся так же, как и к моде. Есть категория людей, которые, признав что-либо метафорой или модой, тем самым как бы зачеркиваютего и лишают исследовательского интереса. Как будто метафора и мода не такаяже реальность, как и все остальное, и они не подчиняются столь женепреложным законам, как те, что ведают движением планет. Однако, если всеми изучавшими мистицизм признавалось широкоеиспользование в нем любовной лексики, незамеченным осталось одно частное, номногозначительное обстоятельство. А именно тот факт, что и влюбленный питаетпристрастие к религиозным оборотам. Согласно Платону, любовь - это" божественная" одержимость, а каждый влюбленный обожествляет своювозлюбленную, чувствует себя рядом с ней " как на небе" и т. д. Этотлюбопытный лексический взаимообмен между любовью и мистицизмом наводит намысль об общих корнях. Мистическое состояние и впрямь напоминает влюбленность. Они совпадаютдаже в своем докучливом однообразии. Подобно тому как, влюбляясь, влюбляютсяодинаково, мистики всех времен и народов прошли один и тот же путь исказали, в сущности, одно и то же. Возьмем любую мистическую книгу - индийскую или китайскую, александрийскую или арабскую, немецкую или испанскую. Всегда речь в них идето трансцендентном путеводителе, стремлении души к Богу. И этапы пути и тесилы, которые оказывают ей поддержку, неизменно одни и те же, не считаяотличий внешнего и случайного характера[*Единственно существенное отличиесостоит в следующем: некоторые мистики были " помимо прочего" великимимыслителями и наряду со своим мистицизмом передают нам свои доктрины, нередко гениальные. Таковы Плотин или Мейстер Экхарт. Однако в областисобственно мистики они неотличимы от самых заурядных исступленных]. Я прекрасно понимаю и, если угодно, разделяю ту неприязнь, которуюиспокон веков Церковь выказывала по отношению к мистикам, как будтоопасаясь, что похождения исступленного духа ведут к ниспровержению религии.Исступленный - в известном смысле помешанный. Ему не хватает чувства меры идушевной ясности. Он придает единению с Богом неистовый характер, претящийбезмятежной основательности истинного священника. Дело в том, чтонаходящаяся в состоянии экстаза монахиня вызывает у католического теологатакое же презрение, какое китайский мандарин испытывает к мистику-даоисту.Приверженцы тотального хаоса непременно предпочтут анархию и дурман мистиковясному и упорядоченному складу ума священников, то есть Церкви. Мне трудно сними в этом согласиться. Для меня неоспоримо, что любая теология ближеподводит нас к пониманию Бога, говорит нам больше о природе божественного, чем все экстазы всех мистиков, вместе взятых. Если вместо того, чтобыизначально скептически относиться к исступленному, - прислушаться к нему изадуматься, что же дают нам его трансцендентные погружения, заслуживает лиего духовный опыт внимания, мы вынуждены будем признать, что услышали отнего сущие пустяки. Мне кажется, что европейское сознание вплотную подошло кновому откровению о Боге, новым подтверждениям его существования, самымсущественным. Но я сильно сомневаюсь, что обогащение наших представлений обожественной сути идет к нам по подземным извивам мистики, а не по залитымсветом дорогам анализирующей мысли. Теология, а не экстаз. Однако вернемся к нашей теме. Мистицизм также является проявлением заинтересованности. Первое, чтонам рекомендует мистическая методика, - это обратить на что-то своевнимание. На что? Самая скрупулезная, толковая и известная методика, аименно йога, простодушно раскрывает безотчетность зарождающегося состояния, ибо на интересующий нас вопрос отвечает: на что угодно. Таким образом, вовсене объект определяет или же вызывает явление: напротив, он служит всего лишьпредлогом к тому, чтобы душа пришла в неестественное состояние.Действительно, особое внимание обращают на что-либо только для того, чтобыперестать обращать внимание на все остальное. Ступая на мистический путь, мыизгоняем из нашего внутреннего мира множество объектов, позволявших вниманиюсвободно перемещаться с одного из них на другой. Так, согласно Сан Хуану дела Крус, предпосылкой для любого странствия в запредельное служит " покойнаяобитель". Обуздание влечений и любопытства; " великое отречение от всего", -по словам Святой Тересы, " высвобождение души"; другими словами, полный отрывот корней и сцеплений наших многочисленных жизненных интересов, дабы" предуготовиться к слиянию" (Святая Тереса), - все это служит одной цели.Сходным образом индус формулирует условие овладения таинствами мистицизма: nanatvam na pasyati - не замечать толпы и многообразия. Изгнание вещей, по которым обычно скользит наше внимание, достигаетсябезусловным закрепощением души. В Индии любая вещь может служить этой цели, сама же наука называется kasina. Можно, к примеру, раскатать глинянуюлепешку, положить ее рядом с собой и сосредоточить на ней свое внимание. Илисозерцать с высоты бегущий ручеек, или же смотреть на лужу, в которойотражается свет. Или зажечь огонь, поставить перед ним щит с проделанным внем отверстием и смотреть сквозь него на пламя. Возникает нечто подобноеэффекту воздушного насоса, о котором выше в какой-то мере шла речь, благодаря чему влюбленные " подчиняются чужой воле". Не может быть мистического экстаза без предшествующего ему опустошениядуши. " Вот почему, - по словам Сан Хуана де ла Крус, - Господь распорядился, чтобы алтарь, на котором должна приноситься жертва, был полым", " дабыуразумела душа, сколь полой, избавленной от всех вещей ее хотел бы видетьГосподь" [* См.: Baruzi J. Saint Jean de la Croix et le probleme de1'experience mystique. Paris, 1924]. Один немецкий мистик еще энергичнеевыразил это отчуждение внимания от всего, кроме Бога, - сказав: " Яизродился". А тому же Сан Хуану принадлежат прекрасные слова: " Я не сторожустадо", то есть он отринул от себя все заботы. Наконец самое удивительное: изгнав из души все многообразие мира, мистик станет нас убеждать, что он вплотную приблизился к Богу, что онисполнен Богом. Другими словами, что именно Бог и заполняет собой этупустоту. Поэтому Мейстер Экхарт говорит о " безмолвной пустыне Бога" [25], аСан Хуан - о " темной ночи души", темной и вместе с тем полной света, настолько полной, что, беспрепятственно разливаясь повсюду, светоборачивается мраком. " Таково свойство души очищенной и освобожденной отвсех частных влечений и привязанностей, которая, отказавшись от всего иотвернувшись от всего, обитая в своей темной, непроглядной пустоте, предрасположена к приятию всего мира, дабы сбылось в ней изречение СвятогоПавла: " Nihil habentes et omnia possidentes" (" Мы ничего не имеем, но всемобладаем" [26]). Сан Хуан в другом месте дает еще более яркое определениеэтой преисполненной пустоты, этого сияющего мрака: " гулкое одиночество".VIII
Итак, мы остановились на том, что мистик, подобно влюбленному, достигает неестественного состояния, " сосредоточив" все свое внимание наодном объекте, назначение которого только в том, чтобы отвлечь внимание отвсего остального и обеспечить опустошение души. И все же " жилище", в котором мистик пренебрегает всем остальным, чтобылицезреть лишь Бога, не самое сокровенное - и выше можно подняться по стезеисступленности. Бог, к которому стремятся усилием воли, имеющий границы и очертания; Бог, в раздумьях о котором прибегают к помощи чего бы то ни было; наконец, Бог, оказывающийся объектом для нашего внимания, слишком напоминаетпосюсторонний мир, чтобы действительно быть Богом. Вот где истоки доктрины, парадоксальные контуры которой то и дело вырисовываются на страницахсочинений мистиков, убеждающих нас, что стремиться надо к тому, чтобы недумать " даже" о Боге. Ход рассуждений при этом приблизительно следующий: если неотступно думать о Нем, тянуться к Нему, наступает момент, когда Онперестает быть чем-то внешним для нашей души и отличным от нее, находящимсявне и перед нею. Другими словами, перестает быть objectum и превращается вinjectum[27]. Бог проникает в душу, сливается с ней, или, как принятоговорить, душа растворяется в Боге, перестает воспринимать себя как нечтоотдельное. Именно этого слияния и жаждет мистик. " И становится душа - яговорю о самом сокровенном в этой душе - как будто бы единым целым сБогом" [28], - пишет Святая Тереса в " Седьмом жилище". При этом речь не идето том, что этот союз ощущается как нечто недолговечное, достигаемое сегодняи затем утрачиваемое. Мистик воспринимает это слияние как непреходящее, подобно тому как влюбленный клянется в вечной любви. Святая Тересарешительно настаивает на разграничении между двумя типами единения: первыйможно " уподобить двум свечам, настолько соединившим свое пламя, что кажется, будто свеча одна... Однако их без труда можно отделить одну от другой, иснова перед нами две свечи". Другой, напротив, можно " уподобить воде, падающей с неба в реку, или ручью, где она смешивается настолько, что никомуне удастся уже определить и отделить ту, которая была в реке, от той, которая упала с неба; точно так же вода ручейка, впадающего в море, уженеотделима; точно так же, если свет двумя потоками льется в помещение, в немон будет уже одним светом". Экхарт прекрасно обосновывает известную ущербность того состояния, прикотором Бог является всего лишь объектом раздумий. " Истинное присутствиеБога возможно только в душе, а не в мыслях о Боге, неустанных иоднообразных. Человек не должен только думать о Боге, ибо, стоит мыслямиссякнуть, как Бога не станет". Таким образом, высшей ступенью мистическогопути будет та, на которой человек проникнется Богом, станет губкой, впитывающей божественность. Ему ничего не стоит теперь вернуться в мир ипогрузиться в земные заботы, поскольку он будет, в сущности, как автомат, следовать указаниям Бога. Его желания, поступки и жизненное поведение отнего уже не зависят. Отныне ему безразлично, что он делает и что с нимпроисходит, коль скоро " он" покинул землю, свои дела и стремления, неуязвимый и непроницаемый для всего чувственного мира. То, чтодействительно было его личностью, эмигрировало к Богу, перетекло в Бога; осталась лишь механическая кукла, некое " создан|
|