Б) Проблема центрального героя поэмы, эволюция соотношения между Чайльд-Гарольдом и образом автора от первой и четвертой песни.

У героя и автора есть общие черты - неудовлетворенность окружающей действительностью, стремление узнать мир, испытать собственные «духовные возможности и силы». Но в отличие от Чайльд Гарольда, Байрон лучше знает жизнь и людей («я изучил наречия чужие, к чужим входил не чужестранцем я»), его жизненный опыт глубже и шире, поэтому его герой вынужден покинуть страницы поэмы, когда нужно осмыслить и оценить вселенские проблемы н события - истоки европейского свободомыслия, битву при Ватерлоо. М. Кургинян видит специфичность образа Гарольда в его незавершенности: «Чайльд Гарольд призван запечатлеть сам момент пробуждения самосознания человека нового времени, когда он начинает ощущать на самом себе и в окружающем его мире последствия глубокой исторической ломки и осознавать вызванные ею непримиримо трагические противоречия как характерную черту своей современности»[13].

В характере Чайльд-Гарольда отразились в равной мере как индивидуалистические устремления поэта, так и сомнения Байрона в жизненности и действенности индивидуализма.

Байрон отрицал тождественность своего «я» с героем поэмы, хотя и использовал в изображении судьбы Чайльд-Гарольда мотивы и события собственной биографии.

Поэт принимал романтическое одиночество героя как протест против норм и правил жизни его круга, с которым вынужден был порвать и сам Байрон, но в то же время эгоцентризм и жизненная замкнутость Чайльд-Гарольда оказывались в конечном счете объектом критики поэта. Разочарование во всех проявлениях жизни, хладное безразличие к миру, в огромной степени свойственные герою, совершенно чужды живой и страстной натуре Байрона. Нарочитая небрежность в обращении автора с Гарольдом заставляет понимать, что герой поэмы всего лишь один из ее значимых элементов, но отнюдь не главный ни в смысловом, ни тем более в композиционном отношении.

Тяжелая, подлинная правда действительно оказывается основным предметом изображения в поэме Байрона. Именно она рождает в душе Гарольда неутихающую бурю, «хотя кругом покой и тишина»; и душевное беспокойство героя, не связанное с личными побуждениями, роднит его с автором и превращает с этого момента Байрона в союзника Чайльд-Гарольда.

В тесной связи с «мерой автобиографичности» героя находится и мотив «мировой скорби» в поэме. Может показаться, что характер душевных страданий автора и героя однотипен, но это далеко не так. Сердечная неудовлетворенность Гарольда рождается как бы изнутри. Печаль, одиночество, душевное смятение героя не вызваны какими-то реальными трагическими предпосылками: они возникают раньше, чем впечатления необъятного мира дадут герою истинные причины для необъятной скорби. Вначале лишь неуравновешенный характер, пресыщение, пугающая пустота и лживость непосредственных впечатлений от жизни лежат в основе горечи героя. Совсем не то у поэта:

...О, если б смертный мог

Бороться с неизбежною судьбою!

Не пала б Троя, Тир не изнемог,

Добро не гибло бы, не властвовал порок.

Трагическая обреченность усилий, направленных к добру, — вот первопричина скорби Байрона. И это для автора не априорная идея: пессимистический вывод родился из наблюдения над кровопролитной борьбой народов за независимость и счастье, в частности в поэме это и борьба испанского народа против наполеоновского нашествия.

Поэта удручала мысль о том, что испанский народ в борьбе за свободу отчизны от иностранного угнетения вынужден в то же время как бы крепить оковы феодального рабства в собственной стране. Байрон не видел перспективы в демократизации национально-освободительного движения испанского народа, и это чрезвычайно угнетало его.

Говоря о «демократическом, гуманистическом характере так называемой «мировой скорби» Байрона», А. А. Елистратова пишет: «Именно это представление о трагическом неравенстве сил борющегося за свою свободу народа и сил агрессора (а отнюдь не индивидуалистическое презрение к народной борьбе) служило почвой, на которой в «Паломничестве Чайльд-Гарольда» могли возникать и развиваться пессимистические настроения».

Также в поэме неоднократно упоминается, что Гарольд любовный угодник, Баройн же никогда не славился подобной репутацией.

Распутством не гнушаясь безобразным,

Душою предан низменным соблазнам,

Но чужд равно и чести и стыду,

Он в мире возлюбил многообразном,..

Он совести не знал укоров строгих

И слепо шел дорогою страстей.

Любил одну - прельщал любовью многих,

Любил - и не назвал ее своей.

И благо ускользнувшей от сетей

Развратника, что, близ жены скучая,

Бежал бы вновь на буйный пир друзей

И, все, что взял приданым, расточая,

Чуждался б радостей супружеского рая.

Стансы Инесе, например, единственное в песни первой место, за исключением начала, где внимание читателя приковано к Гарольду на протяжении целой страницы, да и то несколько опосредствованно. Гарольд исчезает надолго и вновь возникает, чисто механически вклиниваясь в повествование. Он не служит и внешнему сцеплению сюжета:

Но где ж Гарольд остался?

Не пора ли

Продолжить с ним его бесцельный путь?

Герой даже не выбирает своего маршрута: нет никаких поводов предпочесть ту или иную дорогу.

Многочисленные сентенции о любви, дружбе, покое и стремлениях, рассыпанные по песням поэмы, менее всего принадлежат Чайльд-Гарольду, за исключением редких замечаний, составляющих по сути биографические сведения о нем. Даже шутливая психология волокитства, рецепты успеха у кокеток, сожаление об уходящей с годами и опытом искренности влечений лишь частично могут быть отнесены к размышлениям героя[14].