Глава 17. По крайней мере, здесь были пони.

По крайней мере, здесь были пони.

Племенная ферма Халлоранов выглядела зеленой жемчужиной, где чистокровные кобылы и их жеребята гарцевали между аккуратными ограждениями на залитом солнцем холме. Именно об этом с гордостью рассказывал Лайам.

Зато дом Халлоранов оказался именно таким, каким его описывала, жалуясь, Пру. Он был мрачным и грязным и не знал женской руки с тех пор, как умерла матушка Лайама, восемь лет назад. К несчастью, Лайама здесь тоже никто не видел с тех пор, ка он отправился в Лондон.

Его отца, Джилли, больше беспокоили пропавшие деньги, вырученные от продаж в Таттерсоллз, чем исчезнувший сын. Вскоре ему предстояло платить квартальную ренту лорду Асквиту, а этот английский негодяй способен воспользоваться любым предлогом, чтобы захватить ферму – особенно сейчас, когда увидел, насколько успешной ее сделали Джилли и Лайам.

Кроме того, Джилли ясно дал понять, пока неохотно перевозил в тележке коробки и сундуки Грейс-Энн, что последнее, что ему нужно – это посадить себе на шею еще одну бесполезную, высокомерную англичанку. А у этой еще и сопляки, которых нужно кормить.

– Если ты подпустишь их близко к моим лошадкам, этих несносных маленьких паразитов, то я скормлю их волкам. Разве вы не знаете, что в Ирландии еще есть волки, а? Ага, огромные лохматые слюнявые твари, которые едят английских ребят на завтрак. А на десерт они закусывают пушистыми дворнягами.

Мальчики с криком спрятались за юбками Грейс-Энн, утащив с собой Герцога. Добро пожаловать в Ирландию, миссис Уоррингтон.

Отца Лайама можно было бы назвать старым брюзгой, если бы он был дряхлым. Но Джилли не мог быть старше сорока пяти лет, и он находился в прекрасной форме благодаря работе с лошадьми. Грейс-Энн видела в чертах его лица схожесть с Лайамом, только у Джилли было больше морщин – и он меньше улыбался.

– Ты умеешь готовить, девочка? От той, другой, столько же пользы, как от вымени у быка.

Из плюсов стоило отметить то, что от мистера Олмстеда прибыл чек, а сумма июньского содержания была щедро увеличена, чтобы окупить дорожные расходы. В записке говорилось, что это в счет образования мальчиков, так как известно, что путешествие – это познавательный опыт. Грейс-Энн от всей души согласилась с этим.

С деньгами она сумела успокоить Джилли и, что более важно, нанять горничную и экономку, чтобы самой меньше заниматься домашней работой и больше времени уделять Пруденс, которая и в самом деле плохо себя чувствовала. К тому же и без того подавленное настроение Пру не поднялось с известием о дезертирстве Лайама.

– Это потому, что я уродливая, – заплакала Пру, и так оно и было. Один взгляд на сестру – и Грейс-Энн поняла, что что-то не так. Дополнительные затраты привели в дом настоящего доктора, который не сказал ничего утешающего, а только подтвердил опасения старой Мары. Доктор признался Грейс-Энн, что испытывает серьезные сомнения насчет благополучного исхода, или насчет того, что Пру доносит ребенка до положенного срока. Травы старой Мары были таким же хорошим предписанием, как и все остальное, что ему было известно, а единственными советами врача стали покой и постельный режим для Пру.

Джилли фыркнул, когда Грейс-Энн рассказала ему об этом.

– И тебе надо было тратить свои наличные, чтобы услышать это? Эта женщина палец о палец не ударила с тех пор, как приехала сюда. Будет нетрудно обеспечить ей покой.

Грейс-Энн и новая горничная помогли Пру вымыть волосы, затем заплели в косы длинные светлые локоны и надели на нее красивое платье, покрой которого скрывал часть неуклюжести Пру. Пру ощутила себя настолько лучше, что позволила им помочь ей добраться до дивана в гостиной, которую прибрали и освежили новыми портьерами и подушками. Она даже улыбалась и кокетничала с лордом Асквитом, когда тот приехал узнать, не вернулся ли Лайам с деньгами. Английского помещика удалось уговорить отложить платеж, но только ненадолго, потому что он хотел уладить дело побыстрее и провести лето в Шотландии, на охоте и рыбалке. А между тем, он не имел ничего против лестного внимания английской распутной крошки.

Джилли сплюнул табачную слюну через окно, когда Асквит уехал.

– Жаль, что ты с приплодом. Похоже, что его сиятельство взял бы арендную плату в постели.

Пру вспыхнула от такой грубости и начала плакать. Нахмурившись на них обоих, Грейс-Энн помогла сестре вернуться в постель, а затем отправилась останавливать сыновей, практиковавшихся плеваться из окна.

По крайней мере, здесь были пони для мальчиков и множество детей, с которыми они могли играть – рыжеволосые, веснушчатые дети, ездившие без седла на крепких маленьких лошадках – и уйма конюхов, которые шатались вокруг и могли присмотреть за ними. На каждую горничную, отсутствующую в доме, приходилось по два мускулистых парня, вычищавших стойла. Не удивительно, что здесь не хватало денег, чтобы заплатить хозяину земли. Путем разумной аргументации, а затем – криком, который, кажется, Джилли уважал больше, Грейс-Энн поставила его в известность о расточительных издержках.

– Я всегда плохо разбирался в подсчетах, – признался Джилли, – за исключением тех случаев, которые касались женщин. – Грейс-Энн выслушала первую часть фразы, проигнорировала вторую, и начала помогать ему вести бухгалтерию в обмен на то, что Джилли научит мальчиков правильно ездить верхом, чтобы они были в безопасности. Герцог, слава Богу, не отходил от них, потому что Грейс-Энн боялась надолго покидать сестру. Пруденс становилась беспокойной и плакала, когда оставалась одна, вспоминая каждую историю о смерти во время родов, которую когда-либо слышала.

– Все это ерунда, Пру, – Грейс-Энн пыталась подбодрить младшую сестру. – Если у меня не было трудностей, когда я рожала близнецов, то и с тобой будет все в порядке с одним ребенком. И вся боль, которую я перенесла, стоила того, чтобы произвести на свет моих драгоценных мальчиков.

Пруденс застонала и снова расплакалась.

Уилли и Лес тем временем стали сильнее и загорели, словно дети фермеров, резвящиеся на сеновале. Грейс-Энн почти не видела их, за исключением того времени, когда они ели или пора было ложиться спать, да пары часов по утрам, когда она загоняла их и всех других детей, оказавшихся поблизости в гостиную на уроки. Она не собиралась давать Уэру возможность обвинить ее в пренебрежении образованием мальчиков, в добавление ко всем тем обидам, которые он мог держать против нее. Грейс-Энн полагала, что герцог будет рад увидеть, что дети теперь намного меньше зависят от матери, познавая грубовато-агрессивную, мальчишескую жизнь лошадей и собак, рыбалки и плавания. Она ненавидела все это и скучала по своим малюткам.

Грейс-Энн напомнила себе, выискивая что-то хорошее, что теперь у них была спальня, где она могла встать во весь рост. Мальчики никогда не будут ударяться головами о крышу, не важно, как быстро они будут расти. Конечно, крыша была соломенной, и иногда Грейс-Энн слышала, как там шуршит мышь, но она не станет думать ни об этом, ни об ушибленных локтях, ни о царапинах после сбора ягод, ни о мокрой, испорченной одежде. Зато мальчики выглядели счастливыми.

Но не Пруденс. Когда погода сделалась теплее, она стала более требовательной и испытывала больше неудобств. Учитывая, что от Лайама не было ни слова, сестра злилась еще больше: на него, на его отца, на ребенка, которого носила. И ее злость, казалось, иссушала те небольшие силы, которые у нее были.

А потом Таттерсоллз прислал Джилли банковский чек. В записке говорилось, что они провели удачный аукцион, но никто не пришел забрать выручку, за вычетом комиссионных, разумеется. Грейс-Энн настояла на том, чтобы мистер Халлоран потратил часть денег, оставшихся после выплаты лорду Асквиту, на то, чтобы нанять сыщика с Боу-стрит и разыскать Лайама. Лайам не сбежал бы без денег, даже если, по выражению Джилли, он струсил по поводу женитьбы на Пру.

– Клянусь, этими деньгами от продажи лошадей можно было бы оплатить достаточно дальний путь, – предположил Джилли, успокоившись насчет безопасности его фермы на еще один квартал.

Грейс-Энн написала мистеру Олмстеду в Лондон, как только Джилли согласился послать деньги. Она пообещала добавку к этой сумме, если возникнет необходимость, за счет своего дохода в следующем месяце, если это сможет помочь. Мальчики могут бегать босиком все лето; а ребенку Пруденс уже совсем скоро понадобится отец.

Убедившись, что его яхта находится в Портсмуте, ремонтируя паруса, его светлость уехал в Лондон, чтобы ждать, с благословения Мильсома. В данном случае дворецкий предпочел остаться в Уорике, наблюдать за весенней уборкой и предвидя дурное настроение его светлости.

Лиланд решил, что он встретит яхту в Бристоле через несколько недель, не желая проводить бесчисленные ночи в безразличных гостиницах и терпеть наемных лошадей и ехать по ужасным дорогам. По морю он достаточно быстро доберется до Ирландии. Что ж, недостаточно быстро, так как он уже опоздал, но своевременно, чтобы увезти мальчиков, пока их репутация не погибла окончательно. Уэр решил, что новизна плавания на корабле сможет утешить Уилли и Леса после расставания с матерью, если Грейс-Энн решит остаться со своим любовником, будь проклято ее распутное сердце.

После визита Олмстеда выяснилось, что ирландец некоторое время назад посетил поверенного Уэра, принес с собой просьбу Грейс-Энн, чтобы ее деньги пересылали в дом Халлорена в Ирландии, – и спрашивал о специальном разрешении. Это подтверждало слухи и меняло ситуацию. Если Грейс-Энн вышла замуж, то может ли Лиланд на самом деле назвать ее непутевой матерью и забрать мальчиков? Черт побери, ирландский тренер лошадей будет растить его наследников! Он отправился в зал Джентльмена Джексона, чтобы улучшить свои боксерские навыки. Казалось, что у каждого спарринг-партнера^[23] были рыжие волосы, и единственное, что спасало их веснушчатые головы – так это то, что Халлоран не вернулся, чтобы получить лицензию. Единственная причина, по которой Лиланд не отправился верхом в Ирландию тем же самым днем, – это бушующий шторм, который, по сообщениям, смыл целые дороги.

Тот же самый шторм задержал его яхту в Портсмуте еще на неделю. Так что Уэр все еще находился в Лондоне, когда прибыло последнее письмо Грейс-Энн к Олмстеду после долгой, вызванной непогодой, задержки. В этот раз она хотела нанять сыщика с Боу-стрит, чтобы найти ирландца. Ублюдок бросил ее? После того, как отправил ее в Ирландию? Уэр не стал утруждать себя возвращением к Джентльмену Джексону. Он пошел прямо в тир Мэнтона.

Непосредственно с Боу-стрит пришло сообщение о том, что путь мистера Лайама Халлорана оказалось проследить достаточно легко, а в последний раз его видели покидающим Таттерсоллз на пути к гостинице. Естественно, что он остановился не в самых шикарных апартаментах, а снял комнату в респектабельной гостинице, которая, к несчастью, располагалась в далеко не респектабельном районе. Так случилось, что в тот самый вечер в упомянутый район наведался отряд вербовщиков во флот Его Величества. И теперь Лайам Халлоран, было написано в конце сообщения, находится на пути в Америку, защищая иностранные интересы Его Величества.

Роды у Пруденс начались на следующий день после того, как пришло письмо – по меньшей мере, на месяц раньше, чем все предсказывали. По большинству стандартов это были легкие роды, если не считать криков будущей матери. Для Пруденс это оказалось самым болезненным и отвратительным событием в жизни, и она хотела только покончить с этим раз и навсегда. Она отказалась даже смотреть на ребенка.

Старая Мара прошептала Грейс-Энн, чтобы та не настаивала, потому что у младенца нет шансов выжить. Зачем разбивать сердце бедной девочки, показывая ей жалкое создание? Маре пришлось вдувать воздух в рот малютки, чтобы та испустила слабый, дрожащий вопль. Словно все крики Пруденс забрали голос и у младенца.

Ребенок был крошечным, с кожей голубоватого оттенка и тощий, как маленький птенец. Грейс-Энн никогда не видела такого маленького младенца, и она не переставала изумляться, заворачивая свою новорожденную племянницу в самые мягкие одеяла, держа ее на руках, чтобы согреть, баюкая крошечное тельце, чтобы малютка не тратила на плач те призрачные силы, которыми цеплялась за жизнь.

– Это красивая, идеальная маленькая девочка, Пру, – солгала Грейс-Энн. Или, может быть, именно это она и имела в виду, потому что Грейс-Энн всем сердцем полюбила хрупкого младенца с того момента, как взяла ее у старой Мары, а общеизвестно, что любовь слепа. – Как ты назовешь ее?

Пруденс отвернулась лицом к стене.

– Лучше поторопиться, миссус, и позвать святого отца, чтобы благословить ее, – предупредила старая Мара. – Малютка слишком слаба, чтобы протянуть до утра, предупреждаю.

– Только не католического священника, Грейси, – настойчиво проговорила Пру, но старая Мара бросила еще один взгляд на крошечное стянутое лицо и заявила, что не думает, что у них есть время дожидаться англиканского священника. Затем Джилли поклялся, что он пустит в дом только католического священника, а Пруденс снова начала кричать.

Как они могли спорить о том, в какой церкви крестить ребенка? Подумала Грейс-Энн. Разве ни одного из них не волнует, что младенец может, – нет, по всей вероятности, должен, – скоро умереть? Неужели только она испытывает жалость к этой жалкой маленькой крохе, которая с таким отчаянием сражается за каждый вздох?

– Джилли, позовите отца Падрейка, он ближе всех. Если Господь захочет еще одного ангела, то Ему будет все равно, кто послал ее. Пру, прекрати так себя вести, ты только еще больше истощишься. Скажи мне, как ты хочешь назвать малютку.

– Говорю тебе, мне она не нужна! Я все равно собиралась отослать ее в приют. Пусть они там назовут ее, если она протянет достаточно долго.

– Пруденс! Ты не можешь иметь это в виду. – Даже для Пруденс это была чересчур безжалостная мысль. – Ты просто переутомилась после родов. Ты не можешь отдать собственную плоть и кровь!

– Нет? Вот увидишь, Грейси. Отец Падрейк заведует приютом. Он заберет отродье, если она все еще будет жива.

Слезы побежали по лицу Грейс-Энн, то ли от жалости к новорожденной племяннице, то ли – к сестре, но она поклялась:

– Я ни за что не позволю тебе.

– Отлично, тогда забирай ее. Дай ей имя. Ребенок твой, если выживет. Пусть кто-нибудь составит тебе законные бумаги, если ты хочешь этого, Грейси, но поторопись, потому что как только я смогу выбраться из этой постели, я уеду отсюда – и без хилого маленького ирландского ублюдка.

Пришел священник, и Грейс-Энн еще раз попробовала убедить Пруденс дать ребенку имя.

– Я не стану этого делать! Просто дай ей какое-нибудь красивое, может быть, даже глупое, имя, но не как Пруденс или Грейс.

Отец Падрейк ждал, младенец дрожал в его руках.

– Антония, – с трудом выговорила Грейс-Энн, давая этому младенцу имя, которое она выбрала для дочери Тони. – Антония Фэйт.

– Антония Фэйт Уоррингтон, – провозгласила Пру.

Грейс-Энн сглотнула и кивнула. Она сделает это. Пруденс не собирается изменять свое эгоистичное сознание, а Грейс-Энн не была наивной, полагая, что это когда-нибудь произойдет. Даже если Пру и изменит свои чувства – или вообще выкажет какие-то чувства – и решит оставить младенца, то куда они пойдут, где они будут жить? Нет, Антонии будет лучше с тетушкой, которая уже полюбила ее. И никто, ну, почти никто, не знает, когда умер Тони. Она объявил маленькую Нину своей, посмертным ребенком Тони, так что не будет никакого скандала. Пру сможет вернуть себе свою жизнь и делать то, что хочет, а у Грейс-Энн будет маленькая девочка, которую ей всегда хотелось иметь. Если ей удастся выходить ее.