Говор якутов оленеводов

Первоначальное не якутское происхождение основного ядра якутов-оленеводов сильнее всего чувствуется в особен­ностях их говора, сохранившего довольно отчетливые пере­житки какого-то тунгусского наречия, а также и явные примеси бесспорных монгольских слов, хотя и не столь мно­гочисленных.

Некоторые особенности этого говора свидетельствуют о ближайшем родстве их носителей с якутским населением северо-восточного Вилюя. Это сказалось, например, в окании: Хотун, солуур, холбуйа и т. д., а не хатын, салыыр, халбыйа. Верхоянские якуты-скотоводы и весь север Якутского округа (Намцы, Дюпсюно-Борогонцы и Баягантайцы) определенно акают, тогда как население южной половины Якутского округа и всего Вилюя окают. Значит, оленеводческую куль­туру севера Якутского края, поскольку она отличается от ме­стной тунгусской, принесли окающие якуты через бассейн Вилюя задолго раньше нашествия акающих якутов-скотоводов, наступавших на север со стороны Якутского округа.

В фонетике северных якутов интенсивное скрещение с тунгусами сказалось в палатализации (смягчении) коренных гласных в некоторых словах. Например, многие говорят «эгэллим» вместо «агаллым», «юстюн» вместо «устун», «кёрдюк» вм. «курдук» и проч. Нередко замечается смешение заднеязычных согласных. Вместо «х» вставляют «к» вместо «к» — «г», например: «миэкэ» вместо «миэхэ», «гэлии» вм. «кэлии», «гэриэс» вм. «кэриэс», «гилэнг» вм. «килэнг» «гильбиэннэрдээх иэдэсинг», «кэрэк бэйэлэнэн» и т. Д. Эти явления типичны для объякученных тунгусов и в южных ок­ругах.

В якутизации христианских имен у северных якутов наблюдается своя особая традиция, отличная от способов восприятия этих имен южными якутами. Например, имена Евдокия, Мария, Дарья, Прокопий, Василий у них приняли такие формы: Джэбдэк, Маарый, Даарый, Прокуус, Бачыык и проч.

Из морфологических явлений нужно отметить явное злоупотребление тунгусскими уменьшительными аффиксами «каан», «кээн», «чаан», «чээн». Северный якут постоянно при­бегает к уменьшительным формам без всякой надобности: бысахчаан, сюгэчээн, табакаан, кисикээн, ыккаан, учугаччаан (близко), сайыннгыкаан (лето), «кыылкааны бултанабыт» и т. д. Эта тенденция особенно заметна при употреблении слов с притяжательными местоименными аффиксами. По- видимому, у них считается делом хорошего тона и благо­приличия все то, что принадлежит человеку называть уменьшительными именами. Сильное пристрастие к уменьши­тельным именам констатируется у многих тунгусских племен.

Вместе с тем мы устанавливаем вероятное происхождение общеякутских уменьшительных аффиксов «каан» и «чаан», совершенно отличных от общетурецких. Во всех турецких наречиях, за исключением черневых татар и якутов, умень­шительные аффиксы являются разновидностями «чаак- чэк» (шак-шэк, жак-жэк, джак-джэк, джик, цак-цык и т. д.). У черневых татар и татар с р. Лебеди — «нак-нэк, нок-нёк»» а у якутов — «каан-чаан»[307]. Турецкая уменьшительная форма на «чах» сохранилась лишь в немногих аморфных словообразованиях, как, например, кулунчаак, солуурчах, туутчах.

Ввиду наличия у тунгусов аффиксов «каан» и «чаан», а также их привычки часто прибегать к уменьшительным формам, можно усомниться в непосредственном монгольском происхождении якутского аффикса «каан». У илимпейских тунгусов «оронкоон» — уменьшительное от «орон» — олень, «пууртакаан» — ножичек, «кунгакаан» — ребенок, «джасыкчаан» — ящичек[308].

У северных якутов констатируются и неожиданные для южных говоров формы образования долгих гласных, напримep: «маа» из «маагы» — «маа сиригэр сююрэн киирдэ», «суо» из «сойуо» (суо ыйа — месяц гонки зверей по насту, название месяца), «тойуу» из «тогойум» — дитятько мое, «догоо» из «догоор».

В северном говоре бытует одна форма образования отыменных глаголов, совершенно неизвестная всем прочим якутам, за исключением левобережного населения северо- восточного Вилюя. Они от многих имен существительных образуют глаголы при помощи аффикса, который в якутском наречии указывает действие — обзаводиться чем-либо, приоб­ретать что-либо, и употребляют с особым оригинальным зна­чением. Например: от «кыыл» — дикий олень, при помощи аффикса «ла» образуется глагол «кыыл-ла-нар» со значени­ем — ходить на диких оленей, охотиться на них. Точно также от «кюёл» — озеро — «кюёллэнэр» — рыбачить, от «мас» — дерево, дрова — «мастанар» — ездить за дровами, от «ыал» — сосед — «ыалланар» — ходить, ездить по гостям. Аналогично «глагольное образование «ыттыыр» — гоняться за зверем с собакой.

Приведенное неправильное употребление якутских слово­образовательных аффиксов приходится рассматривать как верные признаки «варваризма». То же явление сказывается в постоянном употреблении глагольной формы «ой-умсуй- ойумсут» вместо «ойуннаа-ойуннат». Совершенно ориги­нальное словообразование, неизвестное южным якутам, мы находим в глаголе «мэнгиэрт» — наживлять, от «мэнгиэ» — нажива. Здесь мы сталкиваемся с лингвистическим явлением другого порядка, которое нужно характеризовать как проявление «архаизма» в языке, т. е. сохранения отживших форм и слов. Глагол «мэнгиэрт» образован совершенно правильно, наподобие «хоруо-хоруорт», но южными якутами забыт. Таких архаичных слов в говоре северных якутов, по-видимому, сохранилось значительное количество. Приведем немно­гие примеры, зарегистрированные нами при беглом знаком­стве с северным говором. Слово «ёс» употребляется со зна­чением — обычай, правило, закон. Часто про общепринятое правило поведения говорят — «бу дойду джонун ёсё» привычка, обычай людей этой страны. У южных якутов мы находим лишь слабый намек на подобное значение слова «ёс» в понятии «ёс хосооно» — поговорка, крылатое речение дословно — складное выражение обычая. Глагол «юттэр» у северян значит — разжигать костер («уоту юттэр»), а у южан «юттэр» значит — скучить, уплотнить дрова в костре, чтобы он не потух. Существительное имя «джиэл» со зна­чением «дверная покрышка» у северян живое и употребитель­ное слово, а у южан оно сохраняется лишь в былинном язы­ке и в тавтологическом новообразовании «джиэл аана» (по существу, отверстие двери). Живой глагол «киристээ» — приложить стрелу на тетиву от «кирис» — тетива, несомнен­но, был известен когда-то и южанам. К тем же архаизмам нужно причислить целый ряд слов, исчезнувших или устаре­вающих у южан, но живых и обиходных в северном говоре: «сурт» — место, где останавливались с чумом, «тюсюю» — место остановки многих кочевников, «мунньах» — группа чумов в одном месте, «оттук» — пастбище оленей, «курум» — свадьба (у южан вытесняется словом «уруу»), «куолбас» — гроб, «хараама» — олень темной масти, «туруу» — передышка, остановка при езде на оленях, «уктас» — чулки («кээнчэ» у южан), «дюрюктэ» — стружки для разжигания костра, «кэрикэ» — плоскогорье, «хосуун» — витязь, воин и т. д. Весьма любопытны и своеобразные глаголы в северном го­воре: «мёккюйэр» — сворачивать, убегать (об оленях, домаш­них или диких), «эриттэрэр» — гоняться за диким оленем на домашнем, запряженном в нарты, «абалаа» — ругать, «кэб» — натыкаться на что-либо.

Слово «нокоо» у южан служит формой обращения к пар­ню — «эй, парень», а у северян употребляется и при обра­щении к девушке. (У южан — «хотуой»). Точно также и «балыс-балта» у южан — младшая сестра, а у северян и млад­ший брат, что у первых передается словом «ини».

Если варваризмы свидетельствуют о чуждых этнических примесях к якутам, то архаизмы в языке нужно рассматри­вать, как доказательства давнего разобщения северных яку­тов от южных.

Мы останавливаемся на важнейших особенностях говора северных якутов, которые легко бросались в глаза при поверх­ностном ознакомлении с ним даже человеку, совсем не про­свещенному в лингвистических премудростях. При более вни­мательном и длительном наблюдении, вероятно, можно отыс­кать и много других отклонений от южных говоров в области грамматических явлений, особенно в процессе словообразо­ваний и фонетики. Наши столкновения с северными якутами были кратковременны и касались района, сильно задетого позднейшим наплывом южных якутов (с. Булун и местечко Кюсююр). Кроме того, мы не имели возможности сузить наши исследовательские задачи до специальных вопросов лингвистики. На языковые явления мы обращали внимание лишь постольку, поскольку они дают возможность ориенти­роваться в этническом происхождении северных якутов, а также определить давность их обособления от остальной массы якутов. Подробное изучение северного якутского го­вора с точки зрения его отношения к якутскому диалекту и к другим языкам (тунгусским и монгольским) может быть вы­полнено лишь лингвистом по специальности. Ввиду этого свой попутный интерес к языку северных якутов мы ограни­чили лишь простой регистрацией небольшого количества слов, которые были для нас непонятны и свидетельствовали о чуждых примесях к якутскому племени или воскрешали более ранние стадии в развитии его языка.

Историка якутского племени не может не интересовать, например, неожиданное обнаружение в языке северных якутов явно монгольских слов, которые абсолютно неизвест­ны южным якутам-скотоводам. Например, в Усть-Янском улусе оказывается слово «малахай» со значением шапка. У бурят и халха-монголов «малагай» и «малгай» — шапка[309]. Дальше, среди обитателей р. Оленека бытует слово «алха» со значением молот. У монголов и бурят «алха» и «алхо» — молот[310]. Во многих пунктах распространения оленных якутов слово «чопчу» употребляется с довольно устойчивым значением «пуговица». Хотя «топчы» со значением пуговица известно в некоторых турецких наречиях (телеут., шорс., лебед, и кара-кирг.), в данном случае оно могло быть занесено лишь из монгольских наречий. В монгольских и бурятских наречиях «топчи» и «тобши» — пуговица (там же, 253 стр.). В Усть-Янском улусе якутское «хамса» — трубка, произно­сится «хангса», т. е. так же, как у балаганских бурят «ганза» — медная трубка китайской работы. В бассейне р. Оленека зайца называют «кутунах», что тоже неизвестно южным якутам. У селенгинских бурят — заяц—«охотоно». (Под- горб., 100 стр. Хотя «ходан» — заяц по-урянхайски, а также «хойан, хойон» — и в целом ряде других турецких диалек­тов).

Если северных якутов признаем лишь объякученными местными тунгусами, то откуда они могли бы получить эти монгольские слова, совершенно неизвестные южным якутам- скотоводам? Правда, слово «чопчу» известно и последним, но в другом значении: медные привески к кожаной и дере­вянной посуде или к одежде. Очевидно, северные якуты пришли откуда-то с юга, где они очень близко, гораздо бли­же, чем южные якуты, соприкасались с монголами.

Лингвисты признали в якутском языке огромное количе­ство слов, якобы позаимствованных из монгольских наречий, но указанные выше лишние монголизмы в языке северных якутов, скорее намекают на то, что происхождение якуто­-монгольских языковых параллелей нужно искать не в мон­гольских позаимствованиях якутского языка, а, наоборот, в заносе древнетурецких элементов в монгольский. Что же касается путей проникновения в язык якутов-оленеводов монгольских элементов, то на них мы остановимся в заключительной главе по истории северных якутов.

В лексическом составе языка северных якутов, наряду с монгольскими словами, мы обнаруживаем значительное количество бесспорных переживаний из тунгусских наречий. Таковы все названия оленей по возрастам, по полу, по масти, частей оленьей туши, оленьей сбруи и вообще разная хозяй­ственная терминология, относящаяся как к домашним, так и к диким оленям, названия разных принадлежностей охотни­чьего промысла, вооружения охотника и воина, их одежда всякого рода предметов в хозяйственном быту оленеводов, названия разных родов пищи, некоторые слова, выражаю щие религиозные понятия, обычаи и прочее. (Об них см. в приложении «Словарь особенных слов в говоре якутов-оленеводов»). В словаре приводятся все установленные нами па­раллели с тунгусскими наречиями. Этими языковыми пере­житками устанавливается, что якуты вливались в тунгусскую массу, которая жила когда-то в ближайшем соседстве с мон­гольскими племенами.

Якутский язык признается совершенно однородным, сла­гающимся из нескольких местных говоров, слегка различаю­щихся друг от друга. Мы не можем, конечно, настаивать на том, чтобы говор северных якутов рассматривался как само­стоятельное поднаречие якутского языка. Но тем не менее мы позволяем себе думать, что говор оленных якутов рас­ходится от говоров якутов-скотовсдов гораздо сильнее, чем последние между собой. Поэтому было бы целесообразно якутское наречие прежде всего разделять на говоры южные (скотоводов) и северные (оленеводов). Вместе с тем нельзя не пожелать, чтобы на говоры якутов-оленеводов обратили должное внимание специалисты-языковеды, ибо наши на­блюдения и замечания в этой, чуждой для нас, области являются не более как суждениями простого обывателя.

На этом мы закончим наши краткие замечания о языке северных якутов. При определении этнического происхож­дения того или другого народа, язык не есть единственное доказательство. Его показания необходимо проверить и со­гласовать с другими данными, прежде чем придти к оконча­тельным историческим выводам о происхождении якутов- оленеводов.