Окраинные колонии якутов и пути русских завоевателей

Казачьи донесения о наличии якутских поселений в Вер­хоянском крае имеют большое значение и при решении во­проса о времени заселения якутами Вилюйского края. Нас удивляет то обстоятельство, что Серошевский, Майнов и По­пов не задумываются по поводу того странного и, каза­лось бы, совершенно непонятного явления, что северный Верхоянский округ, страна полюса морозов, оказался засе­ленным якутами-скотоводами, тогда как весь Вилюйский край, с его несравненно более благоприятными климатически­ми и географическими условиями для ведения скотоводческого хозяйства почти целиком, якобы, находился во владении тунгу­сов, этих примитивных охотников. Каждый, кто имеет даже са­мые элементарные сведения о путях сообщения и географиче­ских условиях Якутского края, должен знать, что Вилюйский округ намного ближе и доступнее для жителей Якутского округа, чем бассейн Яны. Мало того, почти повсюду жилые пунк­ты двух левобережных улусов Якутского округа, Намского и Западно-Кангаласского непосредственно соприкасаются с границей Вилюйского края. Дороги здесь пролегают по ров­ной местности, ленская покатость не разделяется от вилюй­ской высокими горными хребтами, как Верхоянский край от Якутского. Если от жилых пунктов Амгино-Ленского плоскогория до первых населенных мест Верхоянска нужно ехать на конях чуть не целый месяц по территории, где трудно про­кормить скот, то из любого пункта Лены можно добраться до русла самого Вилюя самое большее в две недели или даже в 10 дней. В Верхоянский край нужно пробираться только по известным двум-трем тропкам, а дорогу на Вилюй даже не надо и знать, ибо в любом направлении нет никаких есте­ственных преград.

Если якуты из Якутского округа колонизовали далекий, малодоступный, суровый Верхоянский край и задолго рань­ше до своего появления на Вилюе занесли туда рогатый и конный скот, в то время как благодатный Вилюй был напол нен только оленными тунгусами, получается полная несообразность. Очевидно ошиблись ученые, введенные в заблуждение казачьими документами. Критически не разобрав архивные документы, они совершенно зря отводят Вилюй во владение тунгусов. Куда девались те тунгусы, которые, якобы, плотным кольцом окружали и сдерживали якутов в пределах одного Якутского округа, как предполагает Серошевский? [256] Почему это плотное тунгусское кольцо так легко и незаметно оборвалось на Вилюе, когда часть якутов двинулась туда после прихода русских? Почему вилюйские тунгусы не использовали появление русских для отстаивания своих земель, когда пришельцы-якуты стали сгонять их с насиженных ро­довых урочищ? Где в исторических актах следы и отражения свежих боев на Вилюе якутов с тунгусами к моменту прихо­да русских? Почему архивисты до сих пор не отыскали ни одной страницы, в которой заключались бы жалобы тунгу­сов на насилия, совершенные над ними якутами за период порусской истории? Мысль о том, что якуты до прихода русских не выходили из пределов Якутского округа, впервые была высказана, как мы указывали раньше, историком Фишером. Последний не имел возможности уделить много внимания вопросам якутской истории, ибо он был занят состав­лением истории завоевания всей Сибири. Поэтому мы не вправе требовать от Фишера основательной и серьезной проработки всех вопросов якутской истории.

Иное отношение должно быть к трудам Серошевского и Майнова, которые выступают в роли специалистов- якутологов. Они повторяют необоснованные суждения Фишера, не подвергая тщательному критическому изучению исторические документы. Вацлав Серошевский, высказываясь за мас­совые переселения якутов из пределов Якутского округа под давлением русских, выступает скорее в роли талантливого беллетриста, нежели серьезного историка. Он на протяжении целых 12 страниц, увлекшись романтическим образом тунгуса, этого лесного рыцаря, развивает красивую фантазию о мужественной обороне им своих лесов от якутского напора. Он в интересах полноты созданного им художественного образа отвел во владение тунгусов весь обширный Вилюйский край. Но, однако, одно дело — поэтическая фантазия, совсем другое — житейская проза. Якуты-скотоводы, имея под боком просторный Вилюй с его относительно мирным климатом, луговыми местами и рыбными озерами, не стали бы переселяться в холодный и негостеприимный Верхоян­ский край, ибо, как говорится в русской поговорке, от добра добра не ищут, а от овса кони не рыщут.

Если внимательно изучать исторические акты, можно найти гораздо больше прямых указаний на то, что до рус­ской эпохи якуты колонизовали почти все известные теперь отдаленные окраины. Исследователи якутов открытие этих окраин и установление правильных сношений с ними готовы приписать инициативе русских. Они не замечают того, что все казачьи походы первых годов в отдаленные уголки Якут­ского края совершались по следам и установившимся доро­гам самих якутов. Если бы якуты, напуганные появлением русских, впервые устремились в неведомые окраины, не име­ющие постоянных сношений с общеякутскими центрами, то невозможно допустить, чтобы казаки так быстро снаряжали свои походы с точно рассчитанными маршрутами. Конечно, не они сами находили сухопутные дороги во все дебри Вер­хоянского края, Индигирки, Колымы, а местные проводники из якутов. Казаки, вне всякого сомнения, действовали не только одной открытой силой, но могли тряхнуть и мошной, вербуя себе сторонников.

В собранном нами сборнике народных преданий[257] среди сказаний якутов Верхоянского округа имеется один рассказ, в котором сообщается, что «русское войско привел в Верхо­янский край якут из «Дайды» (так называют там Якутский округ), по имени Бэрт-Чёрёгёр», «Бэрт» — дополнительное прозвище, которое значит — молодец, удалец. Таких «молодцов»-землепроходцев, конечно, было немало и среди челяди якутских феодалов. Они до недавнего времени совершали отдаленные поездки по поручениям своих тоёнов.

Упомянутый нами выше открыватель Верхоянского края, Постник Иванов, с 27-ю товарищами непосредственно из Верхоянска одет в верховья Индигирки объясачивать ламутов и юкагиров[258]. Мог ли он сам без помощи местных людей ориентироваться в неведомой стране? Конечно, не мог. Ве­роятно, за сотни лет до него все пути-дороги были открыты и пройдены взад и вперед аборигенами края. Весьма возмож­но, что русскому владычеству предшествовало якутское, при котором проторились все тропы и создался кадр опытных проводников и знатоков края. Только при их содействии постники могли обходить все топкие места и трясины, находить броды и удобные горные проходы и т. д. Для большей наглядности мы позволим себе иллюстрировать это положе­ние следующим зарегистрированным фактом о беспомощно­сти русского человека в лесах и дебрях Верхоянского края.

В 80-тых годах прошлого столетия трое политических ссыльных, поселенных в г. Верхоянске: Вацлав Серошевский, известный этнограф и бытописатель якутов, С. Е. Лион и Царевский решили бежать по тайге. Сначала они намерева­лись добраться до г. Якутска, а потом двинулись и дальше. Обо всех подробностях этого интересного побега рассказывает один из участников — Лион — в своих воспоминаниях, озаглавленных «Революционеры за полярным кругом»[259]. Бег­лецы купили лошадь, чтобы навьючить свой багаж и запасы продовольствия, достали карту, по ней тщательно изучили кратчайший путь, нашли также и компас. Иными словами, вооружились как подобает образованным людям, чтобы пра­вильно ориентироваться в необозримой тайге. Наконец, на­стал назначенный день. Беглецы «трогательно и сердечно простились» с остающимися товарищами... Оставляют про­клятый Верхоянск и углубляются в лес по направлению к Якутску. Шли пять суток, приближаясь к дальней цели. Дальше мы предоставим слово самому Лиону.

«На пятый день, к величайшей нашей радости, лес стал постепенно редеть, и к вечеру мы увидели пред собой краси­вые луговые пространства... но... радость наша сменилась леденящим ужасом: невдалеке мы увидели церковь и разбро­санные юрты проклятого Верхоянска...»

Вот что значит самим пробивать дорогу без помощи мест­ных людей.

И вот почему современным историкам нельзя забывать о той огромной работе, которую задолго до появления рус­ских проделали тунгусы и якуты в области практического ознакомления с географией и топографией занятой ими тер­ритории и сопредельных стран. Вацлав Серошевский, припи­сывая первым русским завоевателям открывание дорог во все отдаленные окраины Якутского края, забыл свой собст­венный горький опыт по отысканию прямых путей из Вер­хоянска в Якутск. Ни чудесный компас, ни тщательное изу чение географической карты не могли обеспечить им ту осве­домленность, которая дается тунгусу или якуту путем дли­тельного опыта. И. И. Майнов тоже проделал тот же неудач­ный опыт побега через якутскую тайгу вместе с Михалевичем и Терещенко в августе 1888 г.[260].

Попутно мы заметим здесь, что все тунгусские весенние и летние стоянки по берегам реки в Олекминском и Вилюйском крае, конечно, обязаны своим происхождением мено­вым взаимоотношениям с якутами, которые устанавливали постоянный товарообмен с таежными и захребетными тун­гусами. Последние при выборе своих сезонных стоянок дол­жны были считаться с удобствами своих покупателей, кото­рые прибывали к ним верхом на конях или на берестяных ветках по реке. И вот почему казаки натыкались повсюду на тунгусов, имеющих большие запасы соболей и лисиц, не для них предназначенные. Эта налаженность торгового дела в крае, наличие определенных ярмарочных пунктов с удоб­ными путями, развитая охотничье-промысловая клиентура якутов, заранее увязанные тюки пушнины в ожидании своих обычных покупателей — все в общей совокупности должно было обусловить необычайно богатый урожай пушной добычи при первых неожиданных казачьих налетах. Это обстоятель­ство вызвало среди русских сильный ажиотаж и преувеличен­ное представление о пушных богатствах Ленского края. В кругах енисейских казаков и вольнопромышленных людей Лена по обилию пушнины стала притчей во языцех. Туда потянулась ватага вольных промышленников. Каждый каза­чий отряд сопровождался такой вольницей в количестве, зна­чительно превосходящем воинские силы. Так, например, в походе упомянутого выше Елеськи Юрьева (Бузы) на Оле­нек и реку Яну при 10-ти казаках участвует 40 человек про­мышленников.

Историк Якутии Григорий Попов пишет:

«В короткий промежуток времени якутские казаки иско­лесили почти всю нынешнюю территорию Якутского края... Одно перечисление конечных пунктов проникновения якут­ских казаков должно изумить воображение читателя»[261].

Но почему вся ленская пушнина группировалась партия­ми, почему она сосредотачивалась в известных пунктах, по чему тунгусы безграничных таежных дебрей имели постоян­ные выходы, почему все пути-дороги в пушные районы были ведомы в центре Якутии, — об истинных причинах этого яв­ления ни Гр. Попов и ни другие исследователи совсем не до­гадываются.

Мы имеем немало ярких доказательств того, что русские люди того времени по достоинству оценили налаженность торгового аппарата Якутского края по сравнению с соседним Енисеем. Недаром в официальных документах первого вре­мени за Леной укоренилось особое почетное звание «вели­кая река Лена», а сами якуты заслужили в этнографической литературе не то похвальную, не то ругательную славу весьма опытных и ловких торгашей и притом даже безотносительно к своему классовому происхождению.

Ко времени прихода казаков якуты давным давно откры­ли и проложили дорогу в далекий Оймяконский край, распо­ложенный в верховьях реки Индигирки близ Охотского по­бережья.

И. И. Майнов, разобравшись по актам 1639 года в похо­дах казаков на Амгу и Алдан в землю сыланских, батулинских и нахарских родов, заключает:

«Из этих сообщений, как и из других подобных им, видно, что восточной границей распространения якутов за Ле­ной уже тогда служила река Амга, тогда как на севере якутские кочевья кое-где продвигались до Алдана, но чаще не продвигались до самой этой реки, а занимали верхнее и сред­нее течение впадающих в Алдан рек Танды и Баяги... Мы с полной уверенностью можем ограничить якутскую террито­рию той поры намеченными выше пределами»[262].

Майнов вообще очень быстро и легко уверяется, не про­смотрев даже опубликованные акты периода казачьих завое­ваний. Н. Оглоблин напечатал челобитные Семена Дежнева, из которых видно, что последний совершал походы на далекий Вилюй в пределы современного Верхне-Вилюйского улуса и на дальний Оймякон для объясачения якутов. О своем по­ходе на Вилюй Дежнев пишет так:

«И в прошлом в 147 г. (1639 г.) с сыном боярским с Парфеном Ходыревым и служилыми людьми служил я, холоп твой, с ними в Якутском остроге всякие твои государевы службы. И при нем, Парфене Ходыреве, Кангаласскому роду князец Сахей убил двух человек служилых людей, Федорка Шиврина да Елфина Зипунка, и убив тех служилых людей, тот Сахейко збежал с своих жилищ в дальние места в Орготскую волость, и в тае Орготцкую волость посылан был служилый человек Иван Метлех для твоего государева ясач­ного збору, и сын его Сэхеев Тоглойко и того служилого Ивана Метлеха убил. И сын боярский Иарфеней Ходырев посылал меня холопа твоего для государева ясачного сбору в тае ж Оргутцкую волость и я холоп с того князца Сахея и ево детей и с его родников и с иных оргутцких якутов взял с них твоего государева ясаку 3 сорока 20 соболей»[263].

Кангаласский князец Сахей бежит в «дальние места». Якуты Ёргётского наслега (в офиц. документ. Орготский) за­нимают очень обширную территорию, прилегающую к грани­цам Западно-Кангаласского улуса. Орготские якуты, как бли­жайшие из вилюйчан, постоянно ездят в приленские наслеги Западно-Кангаласского улуса для приработков и вывоза хле­ба, по их территории пролегает дорога Олекминск — Вилюйск. Через этот же наслег существует ближайший путь к Кемпендяйским соляным источникам. Не ясно ли, что оргетцы жили и живут там же, куда ездил Семен Дежнев в пого­ню за кангаласским князцом Сахейко? Из сообщения Деж­нева ясно видно, что оргётцы в своих «дальних местах» яв­ляются старожилами.

Осенью того же 1639 г. письменный голова Василий По­ярков посылает Дежнева «через Камень, на Яну реку с 15-ю человеками»... «И мы, холопи твои, на Яне реке с якутских людей твоего великого государя ясаку взяли 8 сороков 20 соболей, да 2 лисицы бурых» (т. е. через 2 года после по­хода Постника Иванова).

Ещё через 3 года (в 1642 г,) воевода Петр Головин по­сылает Дежнева с служилым человеком Михаилом Стародухиным с 14-ю товарищами на Оемокон реку для ясачного сбору. «И мы, холопи твои, на Оемоконе с тунгусково князца Чоны и с ево братьи и родников и с якутов взяли твоего го­сударева ясаку против прежнего с прибылью».

Отсюда мы видим, что Оймякон имел якутское население. Оймякон, как богатый пушной и промышленный район, был известен якутам исстари, оймяконская чернобурая лиса и густая тайга являются излюбленными поэтическими обра зами в якутских богатырских былинах. Слава о пушном богатстве, конечно, и побуждала казаков совершать эти дальние походы. Если бы Верхоянск, Оймякон не имели в центрах якутских поселений обширного потребительского рынка, то можно ли допустить в них такие значительные пушные запасы — в 300 и более соболей, которые захватываются казаками в одну поездку?

Мы не будем отрицать того, что в Оймякон и на Вилюй было беженчество из Якутского округа, но началось л,, _Лно лишь со времени прихода казаков и носило ли такой по _ль_ ный характер, как это представляется историкам Якутии? Дальше мы увидим, что и в собственной истории якутов было немало моментов, когда развивалось единичное и групповое бегство в дальние окраины, благодаря чему последние к мо­менту прихода русских были все известны и имели уже старожильческое якутское население, которое и послужило щу­пальцами для быстрого распространения и русского владычества. Вот почему, куда ни приходят русские казаки, они везде и всюду находят готовые, уже выявленные и еженощно собираемые пушные богатства.

Из той же челобитной Дежнева мы узнаем, что он со Стародухиным, сделав коч, из Оймякона спустились по Индигирке, и там обнаружили алазейских юкагиров и юкагиров-«оймоков» (омук по якутски — чужеплеменник или человек иного рода, улуса) на Ковыме реке (Колыма). Нетрудно понять, что Дежнев шел по информациям и путям сообще­ния якутов и тунгусов, которые тоже могли собирать ясак ещё задолго до прихода русских.

Не мешает кстати отметить здесь, что и самые слова «ясак», «аманат» не исконные русские слова, а заимствован­ные от турко-монгольских племен, которые, наступая из юж­но-русских степей на лесную полосу европейской России за­вели эту практику сбирания ясака и ловли аманатов. «Ясак на языке монгольских и тюркских племен обозначает дань, уплачиваемую обыкновенно натурой, главным образом, пуш­ниной, мягкою рухлядью»[264].

На тюркских наречиях «йаса», «йасак» — царский приказ, уложение, постановление, закон, штраф, наказание, дань, подать[265]. Отсюда и «йасаул» (русский казач. чин — есаул)- уставщик, исполнитель повелений, конная стража, капрал дворцовой стражи и т. д.[266].

Якутский язык интересен тем, что сохранил основу этих слов и понятий: джасай, джасайар — распоряжаться, управ­лять, приказывать, джасал — распоряжение, указ, приказ, усмотрение, закон. Ясак по-якутски должен был бы зву­чать— «джасах», но он утрачен. «Джасах» встречается лишь в форме бессознательного переживания, например, «албан- джасах аат» — в смысле славное, широко известное имя, но при сравнительном, с тюркскими и монгольскими наречиями, анализе можно переводить — должностное, законом присво­енное имя.

«Аманат» происходит от «алма, алман, албан» — взятие, подать, ясак[267]. Корень «ал» (по-якутски — ыл) — брать, взять, взять себе.

Русские принесли якутам немало древнетурецких слов и терминов, занесенных к ним кочевниками, следы которых все ещё сохраняются в якутском языке и в их былинном эпосе. Приведем несколько примеров. Русскому «булат, булатный» в якутском языке соответствует «болот» — меч; «сайдак» — налучник, колчан, у якутов — «саадах»; «куйак» — латы, бро­ня сохраняется без изменения — куньах (куйах); чепрак — «чапараак»; торока—«тёргюю»; даже такие слова как «тор­говать, торговля», по-видимому, находятся в связи с назва­нием шелка и мануфактурных тканей на древнетурецких язы­ках — «торго».

Перейдем к нашим заключительным выводам.

Критическое изучение документов, относящихся ко вре­мени установления русской власти в Якутии, приводит нас к убеждению, что господствующее в старой литературе мнение о пределах распространения якутского племени до прихода русских, основано на простом неведении и отсутствии серьез­ного научного интереса к делу изучения истории малых на­родов.

Весь обширный Вилюйский край, за исключением неболь­шого клочка земли по р. Чоне, должен быть показан искон­ной якутской территорией, где якуты-скотоводы жили и жи­вут, эксплуатируя те самые места, которые они занимали в момент прибытия казаков. В связи с этим фактом пред исто риком, разрабатывающим вопросы древней истории якутов, возникает серьезная дилемма: якуты, переселявшиеся из Прибайкалья на север, заняли раньше территорию Якутского или Вилюйского округа?

Точно также почти весь Верхоянский край, за исключе­нием средней части бассейна Индигирки, где позже мы на­ходим маленький Эльгетский улус с населением в 2000 чело­век об. п., был занят якутами-скотоводами. Следовательно, и появление якутов в этой стране полюса морозов встает пред взором историка как факт незапамятной древности, выходящей далеко за пределы трехвекового господства рус­ской власти.

Если якутская скотоводческая колонизация задолго рань­ше до прихода русских казаков захватила все удобные сель­скохозяйственные угодья в бассейнах Вилюя и Яны, то на основании каких данных вся полярная часть современной Якутии от Хатанги на западе и на восток, по крайней мере, до устья Яны должна быть показана свободной от своего теперешнего по-якутски говорящего населения? Если якуты- оленеводы, охотники и рыболовы б. Жиганского улуса, от которого позже выделился маленький Усть-Янский улус, имеющий 1000 душ населения, в момент появления казаков сидели на своих местах, т. е. в низовьях Лены до её дельты и до устья соседней Яны, то и картина распространения яку­тов по полярному северу, которую мы можем наблюдать те­перь, отодвигается вглубь давно прошедших веков. Из поляр­ных владений по-якутски говорящего народа мы были бы вправе исключить только колымский север, где небольшая колония якутов-скотоводов в составе 3000 человек об. п. по­явилась после установления власти русских царей.

Итак, «чудесное», как пишет Серошевский, перемещение почти половины якутского племени за пределы б. Якутского округа после прибытия русских мы должны и обязаны по­нять лишь как «чудо» простого неведения и полной беспри­зорности истории малых народов, населявших окраинные ко­лонии императорской России.

В тесной связи с установленными фактами распростране­ния якутов по необъятным просторам современной Якутской республики три столетия тому назад историческая проблема о времени появления якутов в пределах северо-восточной Сибири получает очень серьезный характер, ибо и продолжи­тельность периода, потраченного якутами на постепенное занятие такой обширной территории, не может не возрастать пропорционально квадратуре последней. Пред историком древней Якутии вырисовывается целая анфилада веков, упи­рающихся, может быть, к началу нашей эры, когда в глуби­нах Центральной Азии совершались великие перевороты, столкновения племен и народов, вызвавшие повальные пере­селения народов в прилегающих частях Сибири задолго раньше до эпохи, так называемого, «великого переселения» народов в Европе. Раньше мы ознакомили наших читателей с теоретическим спором двух знаменитых академиков-линг­вистов Бётлингка и Радлова по вопросу о древности или мо­лодости якутского языка, следовательно, и народа. Этот спор с некоторым перевесом научного мнения Бётлингка продол­жается и теперь, ибо велико обаяние имени и научных заслуг и академика Радлова. Рассмотренные нами исторические документы эпохи завоевания казаками всего Ленского края, по нашему мнению, всей своей тяжестью ложатся на сторону взглядов академика Бётлингка, ввиду чего надлежало бы этот давний теоретический спор признать ликвидированным. Лав­ры русского Мильтиада в области научной туркологии, ко­торые долго не давали спать позднему Фемистоклу, должны быть присуждены окончательно и бесповоротно академику Бётлингку.