Почему мы не отбрасываем своих страданий, невежества и несчастья? Как человеческим существам быть счастливыми и блаженными? 4 страница

Стремление к счастью просто показывает, что в это самое мгновение вы не счастливы. Стремление к счастью просто показывает, что вы — несчастное существо. А несчастное существо проецирует жизнь в будущее, воображает, что однажды — в тот или иной день, тем или иным образом — оно будет счастливо. Ваша проекция исходит из страдания; она несет в себе сами семена страдания. Она исходит из вас, она не может быть отличной от вас. Это словно ваш ребенок — ее лицо похоже на ваше; ее кровь течет в ваших жилах. Она будет продолжением вас.

Сегодня вы несчастливы. Вы создаете проекцию, воображаете, что будете счастливы завтра, но завтра — это проекция вас и всего того, какие вы сегодня. Вы несчастливы — завтра возникнет из этого несчастья, и вы будете еще более несчастливы. Конечно, из большего несчастья вы снова пожелаете большего счастья в будущем. Теперь вы пойманы в ловушку порочного круга: чем более несчастными вы становитесь, тем более желаете счастья; чем более вы желаете счастья, тем более становитесь несчастными. Так собака гоняется за собственным хвостом.

В дзэн для этого есть определенное название. Люди дзэн говорят, что это все равно, что стегать кнутом повозку. Если ваши лошади не движутся, а вы продолжаете погонять повозку, это не поможет. Вы несчастны, и тогда все, о чем вы можете мечтать, все, что вы можете спроецировать, только принесет еще большее страдание.

Поэтому первое, что нужно сделать, — это прекратить создавать сновидения, прекратить проецировать. Первое, что нужно сделать, — это быть здесь и сейчас. Что бы ни происходило, просто будьте здесь и сейчас — и вас ожидает великое откровение.

Это откровение состоит в том, что никто не может быть несчастлив в Здесь-и-Сейчас.

Были ли вы когда-нибудь несчастны здесь и сейчас? В это самое мгновение — есть ли какая-нибудь возможность быть несчастливым прямо сейчас? Вы можете подумать о вчерашнем дне и стать несчастливыми. Вы можете подумать о завтрашнем дне и стать несчастливыми. Но прямо в это самое мгновение — в это пульсирующее, трепещущее, реальное мгновение — можете ли вы быть несчастливым прямо сейчас? Без всякого прошлого, без всякого будущего?

Вы можете принести несчастье из прошлого, из памяти. Вчера кто-то вас оскорбил, и, может быть, вы все еще несете рану, может быть, вы все еще несете обиду, может быть, вы все еще чувствуете себя из-за этого несчастливыми: «Почему? — почему это случилось со мной? Почему этот человек меня оскорбил? Я сделал ему столько добра, я всегда ему помогал, всегда был другом, — а он меня оскорбил!» Вы играете с чем-то, чего больше нет. Вчера ушло безвозвратно.

Или же вы можете быть несчастливыми из-за завтрашнего дня. Завтра у вас кончатся деньги — где вы тогда будете жить? Что вы будете есть? Завтра у вас кончатся деньги! — теперь входит несчастье. Оно приходит либо из вчерашнего дня, либо из завтрашнего, но никогда оно не здесь и не сейчас. Прямо в это мгновение, в сейчас, несчастье невозможно.

Вот все, что вам нужно узнать, чтобы вы смогли стать Буддой. Тогда никто не преградит вам путь. Тогда вы можете забыть всех Фрейдов; тогда счастье не только возможно, но и уже случилось. Оно — прямо перед вами, и вы его не видите, потому что продолжаете смотреть по сторонам.

Счастье находится там же, где находитесь вы, — где вы, там и счастье. Оно вас окружает; это естественное явление. Оно точно как воздух, точно как небо. Счастья не следует искать; это само вещество, из которого состоит вселенная. Радость — само вещество, из которого состоит вселенная. Но вам следует смотреть прямо, вам следует смотреть в непосредственно близкое. Смотря по сторонам, вы ничего не видите.

Вы упускаете из-за самих себя. Вы упускаете из-за того, что ошибочен ваш подход.

Но, продолжая умирать для прошлого, и никогда не думая о будущем, попытайтесь быть несчастным — вы обречены на поражение! Вам не удастся быть несчастным; ваше поражение абсолютно определенно и предсказуемо. У вас это не получится — как бы искусны вы ни были в том, чтобы оставаться несчастными, сколько бы ни тренировались, вы не сможете создать несчастье в это самое мгновение.

Стремление к счастью помогает вам смотреть куда-то в другую сторону, и тогда вы продолжаете упускать. Счастье нужно не создать — счастье нужно просто увидеть. Оно уже присутствует. В это самое мгновение вы можете стать счастливыми, безмерно счастливыми.

Именно так это случилось с Буддой. Он был сыном короля, и у него было все, но он не был счастлив. Он становился более и более несчастливым — чем больше у тебя есть, тем более несчастливым ты становишься. Это беда богатого человека. Именно это происходит сегодня в Америке: чем богаче становятся американцы, тем более они становятся несчастливыми; чем богаче они становятся, тем в большую приходят растерянность: что им делать?

Бедные люди всегда точно знают, что им делать: они должны зарабатывать деньги, они должны построить хороший дом, они должны купить машину, они должны отправить детей в университет. Их всегда ждет определенная программа. Им всегда некогда. У них есть будущее, у них есть надежда: «Рано или поздно...» Они страдают, но у них есть надежда.

Богатый человек страдает, но даже надежды у него нет. Он несчастен вдвойне. И нельзя найти человека более бедного, чем человек богатый; он беден вдвойне. Он продолжает проецировать в будущее, но теперь он знает, что будущее ничего не принесет, — потому что все, в чем он нуждается, у него уже есть. Он становится беспокойным, его ум более и более наполняется тревогой, плохими предчувствиями. Он приходит в тоску. Именно это случилось с Буддой.

Он был богат. У него было все, что только возможно. Он стал очень несчастливым. Однажды он бежал из своего дворца, оставив все богатства, оставив красивую жену, новорожденного ребенка, — он бежал. Он стал нищим. Он начал искать счастья. Он приходил к одному гуру, к другому гуру; и каждого он спрашивал, что ему делать, чтобы быть счастливым, — и, конечно, нашлись люди, готовые дать ему тысячу и один совет, и он следовал каждому совету. И чем более он следовал их советам, тем в большее приходил замешательство.

Будда пробовал все, что ему говорили. Кто-то говорил: «Займись хатха-йогой» — он становился хатха-йогом. Он выполнял упражнения йоги и доходил в своих упражнениях до самой крайности. Ничего из этого не получалось. Может быть, при помощи хатха-йоги можно усовершенствовать тело, но нельзя стать счастливым. Само по себе лучшее тело, более здоровое тело ничего не изменит. Если энергии станет больше, у вас в распоряжении окажется больше энергии, чтобы быть несчастливыми, — но вы останетесь несчастливым. Что вы будете с ней делать? Если у вас будет больше денег, что вы будете с ними делать? Вы будете делать только то, что сможете, а если небольшое количество денег делает вас такими несчастными, большее количество денег сделает вас еще более несчастными. Это простая арифметика.

Будда отбросил всю йогу. Он пошел к другим учителям, к раджа-йогам, которые учат не упражнениям тела, а только мантрам, ритуальным песнопениям, медитациям. Он делал и это, но и из этого ничего не получилось. Он действительно искал. Если вы действительно ищете, ничто вам не поможет, никакого лекарства нет.

Посредственные люди останавливаются где-то на полпути, они — не настоящие искатели. Настоящий искатель тот, кто доходит в своем поиске до самого конца и осознает, что все его поиски бессмысленны. Сами по себе поиски являются очередной разновидностью желания — и Будда однажды это осознал. Сначала он оставил свой дворец, оставил свои мирские владения; затем однажды, через шесть летдуховных поисков, он отбросил и все поиски. Ранее были отброшены поиски материальные, теперь он отбросил поиски духовные. Ранее был отброшен этот мир, теперь он отбросил и мир иной.

Он полностью избавился от желания... и в тот же миг это случилось. В тот же миг явилось благословение. Когда все желание отпало, все надежды отпали, последняя надежда угасла, внезапно Гаутама Сиддхартха стал Буддой. Эта природа была с ним всегда, но он смотрел куда-то в другую сторону. Она была всегда — внутри, снаружи, именно так устроена вселенная. Она блаженна, она божественна, она есть истина.

От Агонии к Экстазу

Радость означает: войти в собственное существо. Поначалу это трудно, тяжело. Поначалу вам придется столкнуться лицом к лицу со страданием; это очень трудная и опасная тропа. Но чем глубже вы входите, тем больше награда.

Вам следует понять одно: просветление — это не бегство от боли, но понимание боли, понимание собственного страдания, понимание собственного несчастья — не прикрытие, не заменитель, но глубокое прозрение: «Почему я несчастен, почему во мне столько тревоги, почему во мне столько боли и какие причины во мне это создают?» И увидеть эти причины ясно — значит, быть от них свободным.

Само прозрение в собственное страдание приносит свободу от страдания. И то, что остается, — и есть просветление. Просветление — это не что-то, что приходит к вам. Только когда боль и страдание, тоска и тревога поняты в совершенстве, и они испарились, потому что у них нет больше причины, чтобы существовать в вас, — это состояние просветления. Оно приносит вам — впервые — настоящую удовлетворенность, настоящее блаженство, подлинный экстаз. И только тогда вы можете сравнивать.

То, что вы раньше называли «удовлетворенностью», ею не было. То, что вы раньше называли «счастьем», им не было. Но прямо сейчас вам не с чем сравнивать.

Как только просветление дает вам ощущение вкуса реального, вы видите, что все ваши удовольствия, все ваше счастье было просто веществом, из которого состоят сны; это не было реальным. А то, что пришло сейчас, пришло навсегда.

Вот определение реального: удовлетворенность, которая приходит и никогда больше не покидает вас, — настоящая удовлетворенность. Удовлетворенность, которая приходит и снова уходит, — не удовлетворенность, но просто промежуток между двумя периодами страдания. Точно так же, как мы называем промежуток между войнами «мирным временем»... — это не мирное время, это просто подготовка к следующей войне. Если состояние войны назвать позитивной войной, время между войнами окажется негативной войной, холодной войной. Война уходит в подполье, вы готовитесь к горячей войне.

Все, что приходит и уходит, — есть сон. Пусть это будет определением. Все, что приходит и не уходит никогда, — есть реальность. Попытайтесь понять свое страдание. Проживите его, идите в саму его глубину, найдите его причину, установите, откуда оно берется. Пусть вашей медитацией будет понимание.

И попытайтесь понять также и свою удовлетворенность, и свое счастье, и вы увидите их поверхностность. Как только вы узнаете, что ваше счастье поверхностно, а боль очень глубока — а это в ваших руках, — вы можете изменить весь стиль своего сознания. Удовлетворенность может стать всем вашим существом; для неудовлетворенности не останется ни малейшего пространства.

Любовь становится самой вашей жизнью. И она остается с вами. Время идет, но то, чего вы достигли, становится только глубже и глубже. Из этого рождается больше и больше цветов, больше и больше песен. Именно это мы называем просветлением. Это слово — восточное, но опыт его не имеет ничего общего ни с Востоком, ни с Западом.

То, что мы обычно считаем радостью, — не радость; самое большее — это развлечение. Это просто способ бежать от себя. Это способ опьянить себя, способ в чем-то себя утопить, чтобы можно было забыть свое страдание, беспокойство, тоску, тревогу.

Поэтому считаются радостью всевозможные развлечения — это не так! Все, что приходит снаружи, — не радость, не может быть радостью. Все, что от чего-то зависит, — не радость и не может быть радостью. Радость возникает из самого вашего ядра. Она абсолютно независима — не зависима ни от какого обстоятельства. И это не бегство от себя; по сути, это столкновение с собой. Радость возникает, только когда вы приходите домой.

Таким образом, все, что известно под названием радости, — ее прямая противоположность, просто диаметральная противоположность: это не радость. По сути, вы ищете развлечения именно потому, что лишены радости.

Случилось так, что один из великих русских писателей, Максим Горький, посетил Америку. Ему показали всевозможные вещи, изобретенные американцами, чтобы развлекать себя, чтобы в них потеряться. Экскурсовод надеялся, что он будет очень доволен. Но чем больше видел Максим Горький, тем более несчастливым и грустным выглядел. Экскурсовод спросил его: — Что случилось? Разве вы не понимаете?

— Понимаю, — сказал Максим Горький. — Именно поэтому мне грустно. Наверное, эта страна совсем лишена радости; иначе не было бы необходимости в таком количестве развлечений.

Только лишенный радости человек нуждается в развлечении. Чем меньше радости становится в мире, тем больше нам нужны телевизор, кино, аттракционы и еще тысяча и одна вещь. Нам все нужнее алкоголь, нам все нужнее новые виды наркотиков — просто чтобы избежать наполняющего нас страдания, просто чтобы не приходилось сталкиваться лицом к лицу с наполняющей нас болью, просто, так или иначе, забыть все это. Но путем впадения в забытье ничто не будет достигнуто. Таким образом, радость означает: войти в собственное существо. Поначалу это трудно, тяжело. Поначалу вам придется столкнуться лицом к лицу со страданием; это очень трудная и опасная тропа. Но чем глубже вы входите, тем выше это вознаграждается, тем больше награда.

Однажды, научившись смотреть в лицо собственному страданию, вы начинаете наполняться радостью, потому что в самом этом прямом столкновении, страдание начинает исчезать, и вы начинаете становиться более и более цельным.

Однажды, когда придет страдание, вы посмотрите страданию прямо в лицо... и внезапно — перелом: вы видите страдание как отдельное от себя, а вы сами отдельны от него. Вы были отдельны всегда; оно было только иллюзией, отождествленностью, в которую вы вовлеклись. Теперь, когда вы знаете, что вы — не оно, случается всплеск радости, взрыв радости.

Каждый ребенок рождается экстатичным. Экстаз естественен. Это не что-то такое, что случатся только с великими мудрецами. Это нечто, что все мы приносим с собой в мир; с ним приходит каждый. Это глубочайшее внутреннее ядро жизни. Это часть того, чтобы быть живым. Жизнь — это экстаз. Каждый ребенок приносит его с собой в мир, но затем на ребенка набрасывается общество, начинает разрушать возможность экстаза, начинает делать ребенка несчастным, начинает обусловливать ребенка.

Общество невротично, и оно не может допустить существования экстатичных людей. Они для него опасны. Попытайтесь понять этот механизм — тогда все будет проще.

Нельзя контролировать экстатичного человека; это невозможно. Контролировать можно только несчастного человека. Экстатичный человек неизбежно будет свободным. Экстаз — есть свобода. Когда вы экстатичны, вас нельзя низвести до рабского существования. Вас не так легко разрушить; вас нельзя убедить жить в тюрьме. Вам хочется танцевать под звездами, вам хочется гулять вместе с ветром, вам хочется разговаривать с Солнцем и Луной. Вам нужно безграничное, бесконечное, гигантское, громадное. Вас нельзя соблазнить жизнью в темной клетке. Вас нельзя обратить в раба. Вы живете собственную жизнь и делаете свое дело.

Для общества это очень трудно. Если экстатичных людей много, общество почувствует, что разваливается на части. Его структура больше не сможет сохраняться. Экстатичные люди будут бунтарями. Помните, я не называю экстатичного человека «революционером»; я называю его «бунтарем». Революционер — это тот, кто хочет изменить общество, но он хочет заменить его другим обществом. Бунтарь — это тот, кто хочет жить как индивидуальность, и ему хотелось бы, чтобы в мире не было никакой застывшей социальной структуры. Бунтарь — этот тот, кто не хочет заменять это общество никаким другим обществом, потому что все виды обществ оказались одним и тем же. Капиталист, коммунист, фашист, социалист — все они двоюродные братья; между ними нет большой разницы. Общество есть общество. Все церкви оказались одним и тем же — индуистская, христианская, мусульманская. Как только структура получает власть, она хочет, чтобы никто не был экстатичным, потому что экстаз против структуры.

Смотрите и медитируйте на это: экстаз против структуры. Экстаз — бунтарский. Он не революционный. Революционер хочет другую структуру — по собственному выбору, согласно собственной утопии, но это все равно структура. Он хочет быть у власти. Он хочет быть угнетателем, а не угнетаемым; он хочет быть эксплуататором, а не эксплуатируемым; он хочет править, а не быть управляемым.

Бунтарь — это тот, кто не хочет ни править, ни подвергаться правлению. Бунтарь — это тот, кто не хочет в мире никакого правления. Бунтарь анархичен.

Бунтарь — это тот, кто доверяет природе, а не созданным человеком структурам, который доверяет, что если оставить природу в покое, все будет чудесно. Так оно и есть!

Вся эта безграничная вселенная продолжается без всякого правительства. Животные, птицы, деревья — все сущее продолжается без всякого правительства. Почему в правительстве нуждается человек? Наверное, что-то пошло не так. Почему человек так невротичен, что не может жить без правителей?

Есть некий порочный круг. Человек может жить без правителей, но он никогда не получал такой возможности — правители не дадут вам никакой возможности. Как только вы узнаете, что можете жить без правителей, кому захочется, чтобы они вообще были? Кто будет их поддерживать? Прямо сейчас вы поддерживаете собственных врагов. Вы продолжаете голосовать за собственных врагов. Двое ваших врагов противостоят друг другу в соревновании за президентство, и из них вы выбираете. Оба они равноценны. Это все равно, что дать вам свободу выбирать, в какую тюрьму вы хотите сесть, и вы радостно голосуете: «Мне хочется в тюрьму А, или в тюрьму Б, я верю в республиканскую тюрьму, я верю в демократическую тюрьму». Но все это тюрьмы. Как только вы поддерживаете определенную тюрьму, у этой тюрьмы появляется собственное капиталовложение. Теперь она не позволит вам испытать ни малейшего вкуса свободы.

С самого детства нам не позволяют испытывать вкус свободы, потому что, однажды испытав, что такое свобода, мы не смиримся, не пойдем на компромисс, — тогда мы не будем жить в темной клетке. Мы скорее умрем, чем кому-нибудь позволим низвести нас в рабство. Мы сможем постоять за себя.

Конечно, бунтарь не заинтересован в том, чтобы добиться власти над другими людьми. Это признаки невроза — когда вы слишком заинтересованы в том, чтобы иметь власть над другими. Это просто показывает, что глубоко внутри вы боитесь, что если не получите власти над другими, другие подчинят вас себе.

Макиавелли говорит, что лучший способ защиты — это нападение. Лучший способ себя защитить — это напасть первым. Все эти так называемые политики — на Востоке, на Западе — все они глубоко внутри очень слабые люди, страдающие комплексом неполноценности, боящиеся, что если они не будут иметь политической власти, кто-то начнет их эксплуатировать, и они думают: зачем подвергаться эксплуатации, если можно эксплуатировать самим? Эксплуатируемый и эксплуататор — оба они плывут в одной и той же лодке — и каждый держит в руках по веслу и гребет, приводя лодку в движение.

Если однажды ребенок узнает вкус свободы, он никогда не станет частью никакого общества, никакой церкви, никакого клуба и никакой политической партии. Он будет оставаться индивидуальностью, он будет оставаться свободным и создавать вокруг себя пульсацию свободы. Само его существо станет дверью в свободу.

Ребенку не позволяют испытать вкуса свободы. Если ребенок спрашивает мать: «Мама, можно я выйду на улицу? Там светит солнце, и воздух такой свежий, и мне хочется побегать во дворе», тотчас же — почти непроизвольно — мать говорит: «Нет!» Ребенок просил не так уж много. Он только хотел выйти на улицу, на утреннее солнце, на свежий воздух, хотел насладиться солнечным светом, воздухом и обществом деревьев — он ничего больше не просил! — но непроизвольно, из какой-то глубокой одержимости, мать говорит: «Нет!». Очень трудно услышать, чтобы мать на что-нибудь сказала «да», очень трудно услышать, чтобы отец сказал «да». Даже если они говорят «да», то с большой неохотой. Даже если они говорят «да», они заставляют ребенка чувствовать себя виноватым, чувствовать, что он их к этому вынуждает, что он делает что-то неправильное.

Каждый раз, когда ребенок чувствует себя счастливым, что бы он ни делал, тот или другой человек обязательно придет и остановит его: «Не делай этого!». Постепенно ребенок понимает: «Все, что делает меня счастливым, неправильно». И конечно, он никогда не чувствует себя счастливым, делая то, что говорят ему другие, потому что это не исходит из его спонтанного импульса. Он узнает, что быть несчастным — правильно, а быть счастливым — неправильно. Это становится глубоко укорененной ассоциацией.

Если он хочет раскрыть часы и посмотреть вовнутрь, на него набрасывается вся семья: «Перестань! Ты поломаешь часы. Это нехорошо». Он только хотел заглянуть в часы, им двигала научная любознательность. Ему хотелось посмотреть, почему они тикают. Это было совершенно правомерно. И часы не настолько ценны, как его любознательность, как его исследовательский ум. Часы ничего не стоят — даже если они поломаются, не о чем беспокоиться; но если будет разрушен исследовательский ум, разрушено будет многое, тогда он никогда не будет исследовать и искать истину.

Или чудесным вечером, когда небо полно звезд, ребенок хочет выйти и посидеть снаружи, но ему пора ложиться спать. Он совершенно не хочет спать; у него нет сна ни в одном глазу, и он полностью пробужден. Ребенок озадачен. Утром, когда ему хочется спать, к нему пристают все: «Вставай!» Когда он наслаждался, когда было так прекрасно лежать в постели, когда он хотел перевернуться на другой бок и еще немного поспать, увидеть еще немного снов, все были против него: «Вставай! Пора вставать». Теперь он совершенно не хочет спать, а хочет наслаждаться звездами. Это мгновение очень поэтично, очень романтично. Он чувствует трепет. Как он может уснуть, находясь в таком трепете? Он так взволнован, ему хочется петь и танцевать, а его заставляют ложиться спать: «Уже девять часов. Пора спать». Теперь он был бы счастлив продолжать бодрствовать, но его принуждают лечь спать.

Когда он играет, его заставляют сесть за обеденный стол. Он не голоден. Когда он голоден, мать говорит: «Сейчас не время». Таким образом мы последовательно разрушаем все возможности того, чтобы ребенок был экстатичным, все возможности того, чтобы ребенок был счастливым, веселым, жизнерадостным. Все, в чем ребенок спонтанно чувствует себя счастливым, оказывается неправильным, а все, к чему он не чувствует ни малейшего интереса, — правильным.

Когда ребенок в школе, на дворе за стенами школы внезапно начинает петь птица, и все внимание ребенка устремляется к птице, конечно — не к учителю же математики, который стоит у доски со своим уродливым мелом. Но у учителя больше власти, больше политической власти, чем у птицы. Безусловно, у птицы нет никакой власти, но есть красота. Птица привлекает ребенка, не вбивая ему в голову: «Будь внимательнее! Не отвлекайся!». Нет — просто, спонтанно, естественно сознание ребенка начинает течь из окна наружу. Оно приближается к птице. Там его сердце, но он должен смотреть на доску. Там не на что смотреть, но он должен притворяться.

Счастье оказывается неправильным. Каждый раз, когда возникает счастье, ребенок начинает бояться, что вот-вот что-то окажется неправильным. Если ребенок играет с собственным телом, это неправильно. Если ребенок играет с собственными половыми органами, это неправильно. А это один из самых экстатичных моментов в жизни ребенка. Он наслаждается своим телом; это вызывает в нем трепет. Но всякий трепет должен быть пресечен, вся радость должна быть разрушена. Это невротично, но невротично само общество.

То же самое делали с родителями их родители; теперь они это делают со своими детьми. Таким образом одно поколение продолжает разрушать другое. Таким образом мы передаем свои неврозы от одного поколения к другому. Вся земля превратилась в сумасшедший дом. Кажется, никто не знает, что такое экстаз. Он утрачен. Созданы многие слои барьеров.

Я заметил, что, когда люди начинают медитировать и ощущают прилив энергии, когда они начинают чувствовать себя счастливыми, они тут же приходят ко мне и говорят: «Происходит очень странная вещь. Я чувствую себя счастливым, но одновременно чувствую себя виноватым, совершенно без причины». Виноватым? Они сами озадачены. Почему человек должен чувствовать себя виноватым? Они знают, что ничего не сделали, что для чувства вины не было никакой причины. Откуда возникает это чувство вины? Оно приходит из той глубоко укорененной обусловленности, что радость неправильна. Быть грустным приемлемо, но быть счастливым непозволительно.

Когда-то я жил в одном городке, полицейский комиссар которого был моим другом; мы дружили с университетских времен. Он часто приходил ко мне и говорил:

— Я так несчастен. Помоги мне из этого выбраться.

— Ты говоришь о том, чтобы из этого выбраться, — говорил я, — но я не вижу, что ты действительно хочешь из этого выбраться. Зачем, прежде всего, ты вообще выбрал эту работу в полицейском департаменте? Наверное, ты был несчастен, и тебе хотелось сделать несчастными и всех остальных.

Как-то раз я попросил трех своих друзей пройтись по городу, начать в разных местах танцевать, быть счастливыми. Я сказал:

— Просто пойдите и сделайте это в качестве эксперимента.

Через час, конечно, их задержала полиция. Я позвонил полицейскому комиссару и сказал:

— Почему вы задержали этих моих друзей?

— Эти люди кажутся безумными, — сказал он. Я спросил его:

— Сделали ли они что-нибудь плохое? Причинили кому-нибудь вред?

— Нет, ничего подобного, — сказал он. — По сути дела, они ничего плохого не сделали.

— Почему же тогда вы их задержали?

— Но они же танцевали на улицах! — сказал он. — И они смеялись.

— Но если они не сделали ничего причиняющего вред другим, зачем вмешиваться? Почему ты должен вмешиваться? Они ни на кого не нападали, они не вторгались ни на чью территорию. Они просто танцевали. Они ни в чем не виноваты, они только смеялись.

— Ты прав, — сказал он, — но это опасно.

— Почему это опасно? Быть счастливым опасно? Быть экстатичным опасно?

Он понял суть; он тут же их освободил. Он прибежал ко мне; он сказал:

— Может быть, ты и прав. Я не могу позволить себе быть счастливым — и я не могу позволить быть счастливым никому другому.

Вот вам ваши политики, вот вам ваши полицейские комиссары, вот вам ваши магистраты, присяжные, вожди, так называемые святые, священники, папы — вот вам все эти люди. Все они сделали большие вложения в ваше несчастье. Они зависят от вашего несчастья. Если вы несчастны, они счастливы.

Только несчастный человек пойдет в храм, чтобы молиться. Счастливый человек — и в храм? Зачем?

Я слышал, что однажды Адольф Гитлер беседовал с британским дипломатом; они были на тридцатом этаже небоскреба, и, чтобы произвести на англичанина впечатление, Гитлер приказал одному немецкому солдату выпрыгнуть в окно. Солдат просто выпрыгнул, без малейшего колебания и, конечно, разбился насмерть. Британский дипломат не мог поверить своим глазам; это было невероятно. Он был очень потрясен. Просто выбросить жизнь?.. — и без всякой причины. Чтобы еще усилить впечатление, Гитлер приказал другому солдату: «Прыгай!» — и другой тоже прыгнул. Чтобы впечатление стало полным, он приказал то же самое третьему.

Но к этому моменту дипломат уже немного пришел в себя. Он бросился к солдату, остановил его и сказал:

— Что вы делаете? Как вы можете выбрасывать свою жизнь так, без всякой причины?

— Кому захочется жить, сэр, в этой стране под властью этого сумасшедшего? — сказал тот. — Кому захочется жить с этим Адольфом Гитлером? Лучше умереть! Это свобода.

Когда люди несчастны, смерть кажется свободой. Когда люди несчастны, они так полны ярости, гнева, что готовы убивать, — даже рискуя тем, что убьют их. Политик существует, потому что вы несчастны. Благодаря этому может продолжаться Вьетнам, Бангладеш, Арабские страны. Продолжается война. В одном или другом месте продолжается война.

Это положение вещей нужно понять — почему оно существует, и как вам из него выпасть. Пока вы не выпадете из него, пока не поймете весь механизм, всю обусловленность — гипноз, под которым вы живете, — пока вы его не уловите, не начнете наблюдать и не отбросите, вы никогда не будете экстатичными, никогда не сможете петь песню, которую пришли спеть. Тогда вы умрете, так и не спев свою песню. Тогда вы умрете, так и не станцевав свой танец. Тогда вы умрете, никогда даже не жив.

Ваша жизнь — это только надежда; это не реальность. Она может быть реальностью.

Тот невроз, который вы называете обществом, цивилизацией, культурой, образованием, — у этого невроза есть очень тонкая структура. Вот эта структура: общество дает вам символические идеи, чтобы реальность мало-помалу затуманилась, покрылась дымкой, чтобы вы не могли видеть реального и начали испытывать привязанность к нереальному. Например, общество вам говорит быть честолюбивыми; оно помогает вам идти на поводу у амбиций. Амбиции означают: жить в надежде, жить в завтра. Амбиции означают, что сегодня нужно пожертвовать ради завтра.

Сегодня — вот все, что есть; сейчас — единственное время, в котором вы есть, единственное время, в котором вы когда-либо будете. Если вы хотите жить, значит — сейчас или никогда.