Они уходят

День пятницы подходил к концу, как всякий другой день. В конторе теперь не хватало рук. Хотя с понедельника уже работал новый рассыльный, Грегори Торп (мальчик с очень длинным лицом, в очках, гораздо добросовестнее и старательнее Стэнли, но не такой симпатичный), но с понедельника же отсутствовал Тарджис, и на его место еще не взяли никого. К счастью, в последние дни дела было не так много. Наплыв заказов и спешка, которые наблюдались здесь две-три недели назад, теперь, видимо, миновали. Мистер Голспи со вторника не приходил в контору и не присылал новых заказов, а парохода из Балтики ждали не раньше будущего понедельника, так что служащие вздохнули свободнее. Даже без Тарджиса они справлялись с работой. Мистер Смит, следивший за ними из-за своего стола, решил, что через полчаса или три четверти часа все будет закончено. Около шести он уйдет домой, спокойно и не торопясь напьется чаю, и у него еще останется до концерта много времени. Ему предстояло сегодня слушать симфонию Брамса, ту самую, которую он уже раз слушал. Но сегодня ее будет исполнять другой оркестр. Какая удача, что ему попалось на глаза объявление о концерте! Симфония Брамса № 1. Мистер Смит всю неделю радовался, что снова услышит ее. Он много раз тщетно пытался вспомнить мелодию, которая ему так понравилась, и вдруг она зазвучала в его памяти. Та-там-та-та-там-там. Пусть Брамс — классик, пусть это такая серьезная музыка, как о ней говорят (мистер Смит успел расспросить об этом кое-кого), — воспоминание о его первой симфонии, этом непонятном, но великолепном дерзновении, согревало душу Герберта Нормена Смита. Та-там-та-та-там-там… Нет, нельзя же так, надо работать и присмотреть за тем, чтобы и другие все делали как следует.

— Мисс Мэтфилд, у вас есть что-нибудь на подпись мистеру Дэрсингему? А у вас, мисс Селлерс? Если есть, отнесите ему.

Мистер Дэрсингем был у себя в кабинете. Он сидел там сегодня почти весь день — явление необычное и довольно странное, потому что мистер Дэрсингем, по-видимому, был не слишком перегружен работой. Он, должно быть, ожидал кого-то или чего-то. Несколько раз, когда раздавался стук входной двери, мистер Смит слышал, как мистер Дэрсингем выходил из кабинета, словно у него не хватало терпения подождать еще полминуты. И на телефонные звонки он откликался с нервной торопливостью. Это было удивительно не похоже на мистера Дэрсингема. Мистер Смит решил, что, вероятно, тут замешаны какие-то личные дела и, значит, его, Смита, это не касается.

— А где же письмо от «Поппета и сыновей»? — спросил он. — Готов поклясться, что видел его час назад на моем столе. Это письмо по поводу их счета, я еще утром сказал кому-то из вас, что надо сегодня же на него ответить. Кажется, вам, мисс Селлерс? Так вы его взяли отсюда или нет? Поищите, пожалуйста, у себя… Да, да, это оно. Давайте его сюда, я вам продиктую ответ… Поппет и сыновья… Поппет и сыновья… — машинально повторял мистер Смит, перечитывая письмо. — Да-а. Ну что, готовы? Нет, простите, еще минутку, придется проверить цифры… Пятьдесят че-ты-ре фунта три-над-цать шиллингов… да, все в порядке. Ну, давайте…

Мистер Смит поправил пенсне, откашлялся с некоторой важностью. До сих пор еще сознание, что он, Герберт Нормен Смит, кассир, сидит и диктует письма различным фирмам, вызывало в нем тайный трепет гордости.

— Э… э… мы получили ваше сообщение от… (поставьте число, мисс Селлерс) касательно утверждения счета, датированного… (поставьте число), и настоящим имеем честь подтвердить, что счет совершенно верен. Вы просили отправить товар большой скоростью и выразили согласие оплатить экстренные расходы по доставке, каковую сумму предлагали добавить к нашему счету, что нами и сделано. Ссылаясь на ваше письмо (у меня где-то была записана дата этого письма… да, вот она!) от четвертого декабря прошлого года…

Мистер Смит закончил письмо, и мисс Селлерс поспешила с ним к своей машинке. Мисс Мэтфилд тоже, по-видимому, очень торопилась. Одним взмахом руки она вытащила из машинки последний лист и с бешеной быстротой начала просматривать пачку переписанных бумаг. Новый мальчик, Грегори, усердно копировал письма с миной человека, занятого не слишком многообещающими бактериологическими исследованиями. День проходил, как проходит всякая пятница. Ничто не предвещало, что каждую минуту может произойти взрыв, и разве только в необычном поведении мистера Дэрсингема, который теперь беспокойно ходил взад и вперед по кабинету, чуялось нечто зловещее.

— Кто это приходил? — спросил мистер Смит, когда хлопнула дверь и Грегори вернулся из передней.

— Кажется, это телеграфист, сэр, — ответил Грегори замогильным голосом.

— То есть как это «кажется»?

— Мистер Дэрсингем вышел раньше меня, сэр, он уже стоял в дверях и что-то принимал, так что я не мог разглядеть, кто пришел. Я видел только его рукав, и мне показалось, что это телеграфист. Видите ли, сэр, дверь-то открывается внутрь, а мистер Дэрсингем придерживал ее рукой, так что я из-за двери не мог…

— Ладно, ладно, понимаю. Незачем так много толковать об этом. — В этом новом мальчике была какая-то унылая серьезность, которая вначале обращала на себя внимание, а сейчас уже только раздражала мистера Смита. Хорошо, когда мальчик добросовестно относится к своим обязанностям, но этот был уж слишком усерден и серьезен. Нельзя было даже отвести душу и резко приказать ему делать свое дело, потому что он все время что-то делал, трудился в поте лица. Мистер Смит находил, что он похож на молодую овцу в очках, и сожалел, что не выбрал какого-нибудь другого, более жизнерадостного мальчика. Пусть бы даже и отлынивал иногда от работы, не беда.

— Смит! Смит!

— Иду, мистер Дэрсингем!

Мистер Смит слегка нахмурился. Ему не нравилось, что его звали таким образом — кричали из кабинета, это роняло его авторитет. Но он поспешил на зов, потому что по голосу мистера Дэрсингема было слышно, что он имеет сообщить нечто важное.

— Закройте дверь, Смит, — начал мистер Дэрсингем, сейчас уже не такой веселый и розовый, как всегда. — Вот что… Как они там, кончают?

— Уже собираются уходить, сэр.

— А, хорошо, — промолвил мистер Дэрсингем устало. — Я все подписал? Скажите, чтобы мне принесли те письма, которые должны быть отправлены сегодня. Я подожду, пока все уйдут и оставят нас вдвоем. Распорядитесь, пожалуйста, Смит, чтобы они поскорее заканчивали работу.

Недоумевающий и уже встревоженный мистер Смит засуетился, торопя мисс Селлерс и Грегори, бегая в кабинет и обратно с письмами, и в десять минут все было подписано, скопировано, запечатано.

— Да, да, это все, вы можете идти. Отлично. До свиданья, мисс Мэтфилд. Что? Ах да, да, помню, мистер Дэрсингем разрешил вам завтра не приходить. Уезжаете за город на субботу и воскресенье? Счастливица!.. Да, да, все в порядке, до свиданья, мисс Селлерс. А вы… как вас… Грегори, не забудьте, что там три заказных, утром сдадите мне квитанции. До свиданья, до свиданья.

Он вошел в кабинет.

— Все сделано, мистер Дэрсингем. Ушли все.

— Ладно, Смит. Принесите книгу заказов, потом остальные. Первым делом книгу заказов.

Мистер Смит решил, что он намерен сделать небольшую проверку — так сказать, общий обзор всех операций. Это очень разумно — время от времени делать такие проверки. Мистер Смит надеялся, что его задержат ненадолго, и был очень доволен, даже польщен, потому что он ничего так не любил, как всякие конфиденциальные деловые разговоры. Он с удовольствием отметил про себя, что мистер Дэрсингем начинает серьезно относиться к своим обязанностям главы цветущего предприятия.

— Надеюсь, ничего плохого не случилось, мистер Дэрсингем? — спросил он, когда принес в кабинет все книги.

Мистер Дэрсингем отрывисто рассмеялся. Смех был пренеприятный. Он заставил мистера Смита вздрогнуть.

— Все плохо, Смит, все полетит к черту, если только вы не найдете какой-либо выход. Садитесь, садитесь, старина. Нам придется провозиться с этим делом не один час.

Мистер Смит сел, не спуская глаз с лица мистера Дэрсингема.

— Голспи улизнул, — продолжал мистер Дэрсингем. — Он нас убил, окончательно убил. Проклятая свинья! Господи, какой я идиот, что поверил такому плуту! Мне следовало знать… А теперь он уехал. Я утром ринулся к нему на квартиру в Мэйда-Вейл, хотел застать его врасплох, объясниться начистоту, а он, оказывается, уехал, — по крайней мере так сказала прислуга. Я думаю, она не врет. Во всяком случае, он если еще и не уехал, то уезжает за границу. Просто удирает, проклятый мошенник! Это не единственная его грязная афера, будьте уверены! Я все время подозревал, что он орудует не только в нашей конторе, но и в других местах. Ведь он только часть дня занимался нашими делами… Но успел все же разорить нас!

Мистер Дэрсингем вскочил со стула, отшвырнув ногой через всю комнату комок смятой бумаги.

— Но что случилось, мистер Дэрсингем? Ведь вы, кажется, были подготовлены к тому, что он может уйти от нас. Вы мне говорили об этом еще недели две назад, когда он потребовал все свои деньги вперед, и хотели тогда заставить его подписать обязательство, что представительство этой заграничной фирмы остается за нами.

— Оно и осталось за нами! — воскликнул мистер Дэрсингем с горечью. — Это несомненно! Но оно не стоит теперь выеденного яйца, вот что! Микорский повысил цены на весь товар. Он объясняет это тем, что новый способ производства стоит дороже и что у них затруднения с рабочими… Ссылается на какие-то новые государственные налоги… Приводит сто причин. Может быть, все это правда, а может быть, и нет, но факт остается фактом: они повысили все цены на пятьдесят, шестьдесят и даже семьдесят процентов.

— Да что вы говорите! О Господи, ведь это просто смешно! Тогда их товар не дешевле, чем у самых лучших старых фирм, с которыми мы раньше торговали. Да, я теперь вижу, что…

— Ничего вы не видите и ничего вы еще не знаете! — неожиданно заорал на него мистер Дэрсингем. — Дело обстоит во сто раз хуже, чем вы думаете. Прочтите телеграмму.

— Не понимаю, сэр, — сказал мистер Смит, внимательно прочитав телеграмму. — Почему они вдруг телеграфируют это?

— Потому что я запросил их по телеграфу, верно ли то, что мне написал Голспи. Я думал, что он просто из дьявольской злобы меня запугивает. Оказывается, нет. Они между собой в сговоре, это ясно. По-моему, это просто компания подлых аферистов, а Голспи — самый худший из них.

— Простите, мистер Дэрсингем, я вижу, мы попали в скверную переделку, но мне не все еще ясно… Не могут же они сейчас повысить цены!

— О Господи! Именно это они сделали, их телеграмма подтверждает это. — Мистер Дэрсингем с такой силой ударил кулаком по столу, что ушиб руку. После этого он немного остыл и снова сел за стол. — Я стал слишком раздражителен. Простите, Смит, что я кричал, но тут есть от чего потерять голову, Я вам расскажу все по порядку. Сегодня утром я получил письмо от Голспи, в котором он сообщает о своем уходе. Вот, почитайте сами.

Мистер Смит прочел письмо дважды. Это было как будто обыкновенное деловое письмо, но в нем весьма заметно сквозила обидная ирония. Одно место, где было прямо сказано, что мистер Дэрсингем хотел за его спиной отбить у него представительство, но ему это не удалось, заставило мистера Смита поднять глаза и спросить:

— Вы в самом деле писали этим людям, сэр, чтобы они передали вам представительство?

Мистер Дэрсингем утвердительно кивнул.

Мистер Смит с минуту молчал.

— Я думаю, вам не следовало так поступать, сэр, — сказал он наконец почтительно, но с упреком.

— Это мое дело, Смит.

Мистер Смит опустил глаза и ничего не ответил. Некоторое время оба молчали, и в кабинете стояла странная тишина.

— Ну хорошо, — воскликнул мистер Дэрсингем, преодолевая смущение, — может быть, вы и правы, может быть, и не следовало. Дело обернулось так, что теперь приходится считать это неудачным шагом. Но имейте в виду, Смит, я вовсе не хотел делать что-то тайком. Тем, кто не знает всех обстоятельств, может показаться, будто я хотел отнять у человека кусок хлеба, действуя за его спиной. Но это не так. Голспи из тех, кто сегодня — здесь, завтра — там. Это сразу видно. Он этого и не скрывал, даже хвастал этим. Он мне никогда не нравился, и неизвестно, какие штуки он мог бы еще выкинуть. Он явился сюда, использовал наши связи в торговом мире, нашу организацию и все остальное, получил, как вы знаете, большие деньги за комиссию и все время расхаживал по нашей конторе, как хозяин. Невыносимый нахал! Вначале я старался быть с ним как можно любезнее, но из этого ничего не выходило. И жене моей он страшно не понравился, — она видела его только раз, но (вы знаете женщин) раскусила в пять минут и с тех пор постоянно уговаривала меня не иметь с ним никакого дела, избавиться от него поскорее. Вот я и написал конфиденциальное письмо Микорскому, указал, что им выгоднее передать представительство оптовой лондонской фирме, как, например, нам, что… гм… теперешнее положение дел не устраивает ни их, ни нас и что им следует обсудить этот вопрос. Это было перед самой поездкой Голспи туда, и они, конечно, все ему рассказали. Я не подозревал, что они его приятели. Думал, что тут обыкновенная деловая связь и что я вправе предложить другие условия — без участия Голспи.

— Да, понятно, — сказал мистер Смит, все еще несколько сдержанно. — Значит, они все ему сообщили, и оттого-то он и взбесился?

— Да, но я уверен, что он с самого начала готовился сыграть с нами какую-нибудь грязную штуку. Он не джентльмен, сразу видно, и даже не обыкновенный честный коммерсант. Он просто авантюрист и берется за что угодно, если можно нагреть руки. Неудивительно, что он нигде не засиживается, как все такие господа. Вы заметили, что он пишет в своем письме: «прилагаю один документик, о котором я забыл вам сказать». Вот он, этот «документик», смотрите — сообщение Микорского о повышении цен на все товары, писанное в то время, когда Голспи был там. Вот полный прейскурант — надбавки от пятидесяти до семидесяти процентов.

— Но… но… — начал запинаясь мистер Смит, после того как просмотрел список, — от нас нельзя требовать, чтобы мы сейчас платили по таким ценам. Мы закупили очень много по старым.

— Вот как? Покупал Голспи, и я не имел от них никакого подтверждения.

— В таком случае нельзя ли аннулировать последние заказы, мистер Дэрсингем? В жизни не слыхал ничего подобного! Это недопустимо. Оказывается, цены повышены несколько месяцев тому назад, а мы все это время покупали и думали, что покупаем по старым ценам. Они ведь не могут заставить нас принять весь заказанный товар по новым расценкам?

— Не знаю. Не в этом сейчас дело, Смит, неужели вы не понимаете? Главное то, что мы товар не только купили, но и продали нашим клиентам.

Мистер Смит понял. Теперь все было неумолимо ясно. Ужас, который он испытал, вероятно, отразился на его лице, потому что мистер Дэрсингем продолжал:

— Да, продали целые горы товара, тысячи квадратных футов, приняли крупные заказы, Смит, громадные заказы, те самые, по которым мы авансом выплатили Голспи комиссионные. Выражение вашего лица меня не удивляет. Я сам весь день в таком состоянии… Хотя я все же надеялся, что тут какое-то недоразумение… пока не пришла телеграмма.

— Мистер Дэрсингем, да ведь это… это разорение, полное разорение!

— И это подло, нечестно, Смит. Нас просто надула компания мошенников. Как вы думаете, возможно еще отказаться от всех заказов?

Мистер Смит с минуту размышлял, потом медленно покачал головой:

— Мы обязались доставить товар, и выхода у нас нет, мистер Дэрсингем. Если заказчики потребуют товар, придется его дать. И они могут заставить нас отдать товар по тем ценам, по которым мы его продали, или же закрыть предприятие. Тут и спору быть не может, сэр.

— А я вот о чем думаю, Смит. Мы не виноваты в том, что произошло. Это не обычный случай, когда фирма продает еще не купленный товар, рассчитывая на падение цен, а потом, если цены поднялись, терпит убыток. Тут совсем другое. Нас подвели, это чистейшее жульничество. Вина не наша. Если я объясню все нашим клиентам, скажу им прямо, что Голспи оказался мазуриком и обманул нас, быть может, они согласятся аннулировать заказы? Надо попытаться, не так ли? Где наша книга заказов? Хочу посмотреть, кто больше всех закупил и с кем можно сейчас же переговорить… Вот, например, «Браун и Горстейн». Их правление недалеко отсюда.

— И с ними у нас сделка на очень большую сумму, — заметил мистер Смит. — Вы еще, может быть, застанете мистера Горстейна.

— Сейчас позвоню в контору, узнаю, там ли он. — И, уже сняв трубку, он добавил: — Пожалуйста, Смит, подсчитайте хотя бы приблизительно, сколько они заказали.

Пока мистер Смит считал, мистер Дэрсингем узнал, что Горстейн еще не ушел и готов сейчас же принять его.

— Я иду, — сказал мистер Дэрсингем. — Еще только предупрежу жену, что запоздаю. Мы, кажется, вечером играем где-то в бридж. О Господи, мне сегодня так же хочется играть в бридж, как… как забавляться, пуская волчок.

Когда он кончил разговор по телефону, мистер Смит уже сидел за столом, положив перед собой книгу заказов и лист бумаги.

— Пока вы сходите туда, мистер Дэрсингем, я попробую пересчитать все по новым ценам.

— Я как раз хотел вас об этом просить, — сказал мистер Дэрсингем, снимая с вешалки пальто и шляпу. — Да, в хорошую мы попали переделку, нечего сказать! Я постараюсь вернуться как можно скорее.

Оставшись один, мистер Смит не стал предаваться размышлениям, он не хотел ни о чем думать. Он с суровым видом принялся за работу и целых четверть часа не поднимал глаз от книги. Складывал, вычитал, умножал. Работы было по горло. Нужно было сделать перерасчет по всем заказам последних месяцев, начиная с декабря, прибавить к новым расценкам обычные расходы и сумму, выплаченную Голспи. Мистер Смит делал все это с обычной аккуратностью и добросовестностью, стараясь, чтобы итог при первом взгляде на него выяснял положение. Так он работал уже больше четверти часа, когда вдруг зазвонил телефон. Но оказалось, что это ошибка и вызывают не их контору. Мистер Смит машинально набил табаком трубку и минуты две прислушивался к различным звукам, доносившимся с лестницы, с улицы Ангела, из других кварталов Сити. Эта заглушенная симфония, по-видимому, была единственной, которую ему придется слушать сегодня вечером. О Брамсе нечего было и думать. Он сунул в рот незажженную трубку и снова занялся вычислениями. Время бежало незаметно, росли столбики цифр, и так прошло еще полчаса.

Наконец в комнату ворвался мистер Дэрсингем, воплощение энергии и отчаяния.

— Ничего не выходит, Смит. Мы погибли!

— Что говорит мистер Горстейн?

— Я им рассказал все, что можно было, и они меня высмеяли. Честное слово, просто-напросто высмеяли! Конечно, делали вид, что сочувствуют и все такое, но я видел, что всё это — одно притворство. Ваш Горстейн тоже подлец, если хотите знать! «Очень сожалею» да «Ах, как вам не повезло» и все такое, а смысл его речи вот каков: они купили по тем ценам, которые мы предложили, и обязались снабдить своих покупателей, и на все закупленное заключили сделки с другими, и значит, мы обязаны им доставить все на прежних условиях. Спорить бесполезно. Они мне прямо сказали, что все другие заказчики ответят то же самое, а пожалуй, еще резче и грубее. Да, теперь я вижу ясно, что нам не выпутаться.

— Положение ужасное, мистер Дэрсингем, просто ужасное.

— Господи Боже мой, Смит, вам незачем твердить мне это! Мне и не снилось никогда, что придется расхлебывать такую кашу, — и во всем виноват этот гнусный мошенник. Честное слово, Смит, я не любитель бокса, но попадись мне сейчас этот тип, я бы с ним схватился. И один из нас остался бы на месте. Ну что, подсчитали?

Мистер Смит посмотрел на свои итоги, и только сейчас ему стало ясно все значение их. Он протянул бумагу мистеру Дэрсингему.

Мистер Дэрсингем несколько минут молча смотрел на нее, опустив нижнюю губу и водя пальцем по зубам. Потом усомнился в двух-трех цифрах, и мистер Смит снова проверил их. Несколько раз оба заглядывали в книгу заказов. Но цифры были неумолимы.

— Я только что заодно выяснил наше финансовое положение, мистер Дэрсингем. Вот взгляните, здесь все видно.

Они вместе просмотрели все и потратили еще полчаса на совершенно бесполезную дискуссию, бесполезность которой мистер Смит с болью в сердце понимал очень хорошо.

— Отрадного мало, Смит, — сказал наконец мистер Дэрсингем. — Ничего тут не поделаешь. Нас здорово выпотрошила эта скотина, забрав вперед комиссионные, и теперь придется продать с убытком весь товар до последнего квадратного фута и выполнить заказы.

— Убытки огромные. Наше предприятие этого не выдержит, мистер Дэрсингем.

— Знаю. Да и что бы от него уцелело, если бы даже мне удалось получить ссуду и продержаться после этого удара? В каком положении мы будем? Опять в таком же, как до появления Голспи: доходов хватит только на то, чтобы окупать расходы, и в довершение всего я влезу по уши в долги. Да мы этак и месяца не продержались бы! Я занял всюду, где мог, и если бы даже мог занять еще, я бы этого не сделал, — теперь это значит просто бросать деньги на ветер. Нет, вы скажите честно, Смит, что тут можно сделать?

Мистер Смит еще раз просмотрел бумаги, но сделал это только для того, чтобы выиграть время. Он пытался найти выход, но не находил его.

— Так как же вы все-таки намерены поступить, мистер Дэрсингем? — спросил он уныло.

— Никак. Кончать все. Что я еще могу? Куплю, сколько будет возможно, товару у этих жуликов, сдам его заказчикам — и все. Если нас объявят банкротами, тогда конец. Если нет, я сам ликвидирую дело и уйду. Я думаю, это не первый случай, когда жулики обчищают такого отпетого дурака, как я, и разоряют его предприятие. Не так ли?

— Не знаю, что вам и сказать, мистер Дэрсингем. — Мистер Смит в полном унынии смотрел на стену напротив.

— Говорить тут нечего. Но чего я не могу пережить — это того, что подлецу Голспи удалось улизнуть!

— Еще тогда, когда он потребовал свои деньги авансом, мне это показалось подозрительным, сэр…

— Так какого же черта вы молчали тогда? Что толку теперь говорить мне это?

— Я и тогда намекал вам, сэр, право, намекал…

— А я этого не помню, прямо вам скажу. Как бы то ни было, сейчас об этом толковать поздно. Голспи ограбил меня — ну, совершенно так же, как любой взломщик, который забрался бы ко мне в дом, — нет, если вдуматься, еще хуже. И невозможно даже обратиться в суд. Что он сделал? Получил вперед деньги и задержал письмо. С такими обвинениями в полицию не сунешься. Негодяй! Вот это-то меня и бесит… Который час? Четверть девятого? Пойдемте отсюда, Смит.

Они вместе сошли с лестницы и вышли на улицу. Все было тихо, признаки жизни замечались лишь в трактире «Белая лошадь».

— Не знаю, как вам, Смит, — сказал мистер Дэрсингем, остановившись, — а мне хочется пить. Меня давно мучит жажда. Как вы насчет виски? Давайте выпьем по стаканчику, пока мы еще можем заплатить за него.

Бар был совершенно пуст, если не считать большого серого кота, нахально растянувшегося во всю длину перед огнем. Откуда-то вынырнула служанка, унесла несколько стаканов, отполировала тряпкой часть прилавка, сказала коту: «Том, Том, Том», — потом улыбнулась посетителям, как полагается даме улыбаться джентльменам, и сказала:

— Добрый вечер. Теперь здесь чище, правда?

— Два двойных виски, пожалуйста, и две порции содовой, — сказал мистер Дэрсингем.

— Два двойных, — шепотом повторила себе под нос девушка.

Мистеру Смиту невольно вспомнилось, как мистер Голспи привел его сюда и настоял, чтобы он выпил две порции виски. В тот вечер мистер Голспи сказал, что он, Смит, заслуживает прибавки. Тогда будущее казалось таким прекрасным!

— Ваше здоровье, Смит, — промолвил мистер Дэрсингем, чокаясь с ним. — Мне обидно за вас, что все так обернулось, хотя вы теряете далеко не так много, как я. Ну, выпьем за вашу удачу, за то, чтобы вы скоро нашли новое место, лучше, чем у «Твигга и Дэрсингема».

— Благодарю вас, мистер Дэрсингем, — сказал мистер Смит застенчиво. — Ваше здоровье, сэр.

— Как посмотришь на этого кота, так можно подумать, что мышам от него житья нет, — сказала служанка. — Не правда ли? А на самом деле он никуда не годится. Ни одной мыши не тронет. Верно, Том? Кормят тебя задаром, ленивую старую скотину! Поди сюда. Том, Том, Том!

— Как только улажу здесь все, поищу какую-нибудь службу на Востоке, — сказал мистер Дэрсингем конфиденциальным тоном. — Довольно с меня Сити, я никогда его не любил. Эти дела, в сущности, претят моей натуре, Смит. Мне всегда хотелось уехать на Восток. Только там можно жить, как подобает джентльмену. Один мой знакомый — он наш сосед и только недавно вернулся оттуда — как-то говорил, что может в любой момент устроить меня там на хорошее жалованье. Я теперь на это рассчитываю.

Мистер Смит кивнул. Лицо его омрачилось. Его не ожидала служба на Востоке, и слова мистера Дэрсингема внезапно открыли перед ним мрачную перспективу его собственного будущего. Но он предпочел не думать об этом сейчас.

— Посмотрите-ка на него, на этого старого дурачка, — сказала служанка, взяв кота на руки. — Ведь ты старый дурачок, Том? А красивая у него шерстка, правда? Ну, ступай на пол, Том. Марш! Нет, вы только полюбуйтесь на него! Он у нас сам умеет открывать дверь. Другого такого хитрого кота поискать, честное слово.

Мистер Дэрсингем залпом допил свое виски с содовой.

— Проклятое невезение! Хуже не бывает. Ошибка моя в том, Смит, что я не послушался… э… как его… инстинкта, интуиции, когда к нам пришел Голспи. Я хотел быть настоящим дельцом Сити, ловкачом, умеющим обделывать всякие дела, — вот как этот противный Горстейн и все остальные. Но это совсем не в моем характере. Голспи мне сразу не понравился, и мне следовало знать, что он меня погубит. Но ничего, ничего, он кончит скверно, и дочка его тоже! Вы ее видели когда-нибудь, Смит? Очень красивая, тип киноактрисы или певички из хора, и ужасная кокетка. Вам надо было бы слышать, как о ней говорит моя жена! Она была у нас в доме только один раз, больше мы ее не приглашали. А что это за история вышла у нее с Тарджисом? Голспи приходит вдруг и заявляет, что Тарджиса надо прогнать за то, что он сыграл какую-то скверную штуку с его дочерью. Я так и не понял тогда, в чем дело, но держу пари, что тут виноват не Тарджис, а мисс Голспи: сразу видно, что она за птица.

— Я тоже ничего не понял в этой истории, — отозвался мистер Смит мрачно. — Мне ничего толком не рассказали.

— Да и мне тоже, уверяю вас. Но я и не старался вникнуть, потому что о Тарджисе я никогда не был высокого мнения и рад был от него избавиться. А теперь мне немного жаль беднягу. Вы не слыхали, как его дела, Смит?

— Мисс Селлерс, кажется, была у него раза два. Я замечаю, что она к нему неравнодушна. Работы он еще не нашел, конечно, и вряд ли скоро найдет… — Мистер Смит задышал часто, как человек, который хотел было вздохнуть, да забыл, как это делается. Потом посмотрел на свой стакан с недопитым виски и медленно допил его.

— Ну, мне пора, пожалуй, — сказал мистер Дэрсингем. — После виски я проголодался. Заеду в клуб, посмотрю, нельзя ли там закусить. Может быть, я там встречу человека, который даст мне пару разумных советов насчет этого злосчастного дела. Потом поеду домой — вот уж что мне совсем не улыбается, Смит! Вы тоже домой?

— Да, — сказал мистер Смит, медленно застегивая пальто. — Я иду домой!

Когда автобус замешался в муравейник других автобусов, которыми кишит всегда площадь перед вокзалом Виктории, мисс Мэтфилд почувствовала, что дрожит. Она волновалась, нервы были напряжены. Она колебалась между двумя решениями. Выйдя из автобуса, она пошла на вокзал, где толпилось множество народу и уже чувствовался канун воскресенья. Отыскала место, где они с мистером Голспи условились встретиться, — на платформе, между книжным киоском и большими часами с четырьмя циферблатами. Мистер Голспи еще не пришел. Это ее не удивило, так как было довольно рано. Она даже вздохнула с облегчением, увидев, что его нет: у нее будет время собраться с мыслями.

Она далеко неспокойно и не уверенно пускалась в это путешествие. Оно было задумано и обсуждено (если можно назвать обсуждением несколько беглых, торопливых вопросов и ответов в последнюю минуту) три дня тому назад, во вторник вечером, и с тех пор она не видела мистера Голспи. Он не приходил в контору, и она не имела от него вестей, но это ее ничуть не беспокоило. Она сильно подозревала, что он скоро уедет из Лондона, но не знала, когда именно, и думала, что он еще и сам этого не знает. В прошлый вторник, перед самым расставанием, он опять попросил ее поехать с ним за город на субботу и воскресенье, — в любое место, куда ей угодно. И на этот раз она согласилась, движимая какими-то смутными, противоречивыми чувствами и побуждениями: ноткой мольбы и подлинной страсти в голосе мужчины, внезапной жаждой новых переживаний, желанием довериться судьбе и преодолеть все свои сомнения, опасения, злые предчувствия. Гостиница, которую она видела когда-то на Сассексском побережье, должна была приютить их, и, прощаясь в тот вечер, они второпях уговорились относительно часа и места встречи. С тех пор у нее несколько раз появлялось искушение написать или позвонить ему по телефону, что она раздумала ехать. Но гордость не позволяла. Она обещала, что поедет, и сдержит слово! Она ведь давно жаждет новых переживаний и — хотя до сих пор не сознавалась себе в этом, — таких переживаний, в которых участвовал бы мужчина. Так вот теперь представляется случай, она дала согласие, и отступать нельзя. Но какой-то внутренний голос, голос не только мозга, но и крови, той самой горячей крови, которую этот грубый немолодой мужчина так умел волновать, какое-то второе существо в ней, настороженное и брезгливое, кричало, что надо бежать, бежать, спрятаться. Оно восставало против убожества этого романа наспех, украдкой, настойчиво указывало на зловещее отсутствие в нем всякой чистоты и красоты. Оно с отвращением отстранялось от обручального кольца (дешевой подделки), которое Лилиан везла с собой в сумочке, — необходимого аксессуара всех подобных приключений. Когда мистер Голспи во вторник попросил ее запастись таким кольцом, ее это только позабавило. Она и раньше слыхала об этих кольцах, они казались ей просто озорной шуткой, маленькой бутафорской принадлежностью веселых эскапад, и ей легко было внушить себе именно такое отношение к кольцу, спрятанному в ее сумочке. Однако внутренний протест не утихал, отвратительный осадок оставался. Если бы Голспи предложил ей выйти за него замуж (хотя бы даже и пришлось уехать с ним из Англии бог знает куда), она бы согласилась. Но он ей этого не предлагал. Тем не менее он хотел — и сильно хотел — обладать ею, и, несмотря ни на что, ее это радостно волновало и вселяло в нее какую-то бодрость и уверенность. После этого она, может быть, станет еще нужнее ему, исчезнет его самонадеянность (вначале он казался ей необычайно самонадеянным и независимым, и это делало его еще интереснее), и тогда — тогда все может принять совсем иной оборот!

Если вы обожаете движение и перемены, то большой железнодорожный вокзал имеет для вас неотразимую привлекательность. Вы еще заключены в темном коконе города, но один его конец уже раскрывается, и вам видна голубая даль. Крики, грохот, пыхтенье паровозов — все это только шум настраиваемого оркестра, и даже в запахе дыма чувствуется аромат приключений. В последние два дня у мисс Мэтфилд бывали минуты, когда эта поездка на вокзал Виктории, эти два дня за городом представлялись ей чем-то вроде неизбежного и страшного посещения зубного врача, и при мысли о них она внутренне холодела и сжималась. Но сейчас, на вокзале, она меньше прислушивалась к своим внутренним ощущениям и очень скоро приободрилась и повеселела. Пусть даже то, что ей предстоит, будет очень неприятно, — это все же лучше, чем ничего не испытать в жизни. И вряд ли это будет так уж неприятно.

Оживленная суета вокруг, в которой чувствовалось радостное ожидание, невольно заражала ее. Держа в руке чемоданчик, она шла к книжному киоску и мысленно видела себя со стороны — высокую, крепкую, здоровую, красивую женщину. Двое-трое мужчин средних лет игриво улыбались ей, кое-кто из молодых оглядывал ее внимательно и серьезно, все это показывало, что она сегодня интересна. В книжном киоске она нашла почти неограниченный выбор всякой литературы: тонкие журналы, толстые журналы, книги «нашумевшие», книги «весьма откровенные», книги, о которых на обложке сообщалось просто, что они «настоящая находка». Она не купила ничего, но уже один вид такого множества книг радовал ее. Невозможно было устоять против праздничного настроения вокруг. Наблюдая всех этих суетливых и растерянных людей, которых сегодня было здесь гораздо больше обычного, которые подбегали ко всякому встречному в железнодорожной форме, с отчаянием взирали на все доски с объявлениями, утирали пот, фыркали друг на друга и беспомощно смотрели, как горы багажа, подобно беспокойным призракам, перелетали с одной платформы на другую, — мисс Мэтфилд испытывала приятное чувство собственного превосходства. У нее нет ничего общего с этими людьми, она никогда не будет вести себя так, как они. И она смотрела на них с насмешливым пренебрежением, ибо была неспособна увидеть в этом метании озабоченных и неопытных пассажиров символ всей нашей жизни.

В Сассекс отходило два поезда. Мисс Мэтфилд и мистер Голспи рассчитывали попасть на первый из них. До его отхода оставалось только несколько минут. Мисс Мэтфилд вернулась на прежнее место, под часами, и с беспокойством озиралась по сторонам. Он, конечно, сначала купит билеты, потом уже только выйдет на главный перрон, и они еще вполне успеют занять места… если он вообще придет. На платформе людей все прибавлялось и прибавлялось, и, хотя мисс Мэтфилд стояла в центре небольшой пустой площадки, на видном месте, она боялась, что мистер Голспи не найдет ее. Осталось только две минуты. Она побежала к выходу на платформу № 17 и через барьер смотрела на толпу у поезда. Потом еще поспешнее вернулась на свое место под часами. Отсюда она слышала, как уходил поезд.

Экая досада! Теперь придется ожидать поезда больше сорока минут. Что ж, хорошо, тогда она, в свою очередь, заставит Голспи дожидаться! Она спокойно и решительно направилась в буфет, где народу было не очень много, но все имело такой вид, как будто буфет только что громила взбунтовавшаяся чернь. Здесь мисс Мэтфилд провела десять минут за чашкой чаю и папиросой. Она хотела пробыть здесь подольше, но почти невозможно сидеть спокойно, когда только одно стекло отделяет вас от поездов и толпы спешащих пассажиров. Возвращаясь к часам с четырьмя циферблатами и книжному киоску, она старалась идти как можно медленнее, но мешало внутреннее беспокойство, и она все ускоряла шаг, как будто ее поезд мог каждую минуту уйти. А мистера Голспи все не было. Она стала прохаживаться мимо киоска. Проходив так четверть часа, вернулась на условленное место и, поставив чемоданчик у ног, стояла неподвижно, строго выпрямившись, с напряженным и хмурым лицом. Здесь она будет стоять, и он не может не увидеть ее. Люди приходили и уходили, покупали газеты и книги, смотрели на часы, смотрели на доску с расписанием поездов, смотрели на нее. Справа и слева от нее носильщики катили нагруженные тележки и вагонетки. Поезда пыхтели, выпуская клубы дыма и освещая красными отблесками стеклянную крышу вокзала. Но мисс Мэтфилд ни на что больше не обращала внимания. Ей надоел вокзал Виктории, надоело ожидание. Уже и второй поезд на Сассекс должен был сейчас отойти, но она не двигалась с места и не делала больше попыток высмотреть в толпе мистера Голспи. Когда поезд ушел, она постояла еще минуты две, потом ушла с платформы.

Чтобы позвонить по телефону к нему на квартиру, пришлось ждать, так как у телефонных будок толпилось много пассажиров. Она знала номер его телефона и знала, что телефон, который был на прошлой неделе в неисправности, уже работает. Но ее бы не удивило, если бы из квартиры не ответили, так как она была уверена, что уж дома-то его, во всяком случае, нет. Что-то случилось и задержало его, это ясно. И он, наверное, в эту минуту едет на вокзал.

Однако на ее звонок ответили — к телефону, очевидно, подошла служанка.

— Скажите, пожалуйста, мистер Голспи дома?

— Нет. Он уехал. И мисс Голспи тоже. Оба уехали, — ответил голос.

— Уехали? То есть вы хотите сказать, что их нет дома?

— Нет, уехали. Совсем уехали.

— Да как же… не понимаю. Вы наверное знаете? Мы должны были с ним встретиться сегодня вечером.

— Я знаю только то, что они оба уехали. Куда-то в Южную Африку, или Южную Америку, или другое такое место. На пароходе. Это я наверное знаю. Я им помогала укладываться, — нелегкое это было дело, я вам скажу, и квартиру они оставили бог знает в каком виде. Я теперь здесь убираю после них, потому что они снимали ее с мебелью, а я служу у хозяйки. Сегодня во время обеда приходил какой-то господин, — продолжал голос (служанка, видимо, рада была случаю поболтать), — и сказал, что ему очень нужен мистер Голспи, но я ему ничего не могла объяснить, кроме того, что они уехали, уехали сегодня утром с багажом и со всем — в жизни своей не видывала такой кучи вещей!

— А мистер Голспи ничего не просил передать кому-нибудь?

— Нет, он просто уехал…

— Хорошо, спасибо, — сказала мисс Мэтфилд и повесила трубку.

Итак, он уехал, уехал из Англии и даже не сказал ей, что собирается уезжать, не предупредил, что не может встретиться с нею на вокзале! Он просто выбросил из головы и предстоящую поездку с нею за город и ее самое, как выбрасывают ненужную, смятую бумажку. Либо он забыл все, либо она так мало для него значит, что он не счел нужным ни увидеться с нею в последний раз, ни даже оставить ей письмо. И это человек, который… Боже, какое унижение! Она ушла с вокзала, сгорая от стыда и негодования. Час тому назад она, быть может, почувствовала бы облегчение, если бы мистер Голспи пришел и сказал ей, что на этот раз их поездка невозможна. Но она пришла с чемоданом, с этим мерзким кольцом в сумочке, ожидала, а он в это время был уже за много миль от Лондона, и ему было все равно, хотя бы она всю жизнь стояла и ждала его на вокзале Виктории. Никогда еще она не испытывала такого горького презрения к самой себе. Она готова была заплакать. Заплакать не оттого, что он уехал и она его, вероятно, никогда больше не увидит, а оттого, что из-за его неожиданного равнодушия — и как раз теперь! — она казалась самой себе жалкой, глупой, ничтожной. Это было похоже на внезапный приступ какой-то страшной болезни. Ее тяжело раненная гордость истекала кровью и причиняла ей такую боль, что она была близка к обмороку.

Только поэтому она не уступила внезапному желанию вернуться на вокзал, сесть в первый отходящий поезд и уехать на свободные два дня куда-нибудь, все равно куда, только бы вон из Лондона, подальше от клуба. Но это было невозможно: она не находила в себе ни капли энергии и инициативы, она слишком устала.

Она вошла в автобус № 2, взобралась на верхнюю площадку и невидящими, воспаленными глазами смотрела, как плывут мимо огни и синяя мгла Лондона, Гайд-парк, Парк-лейн, Оксфорд-стрит, Бейкер-стрит, Финчли-роуд, — бессмысленная игра света и тени, которая сейчас интересовала Лилиан Мэтфилд не больше, чем какая-нибудь китайская река, мелькающая на экране кино.

Придя в клуб, она поднялась наверх так торопливо, словно несла что-нибудь краденое, а не свой собственный чемоданчик. Так же поспешно и автоматически умылась, поправила прическу, переоделась, напудрилась и сошла вниз, в столовую. Есть ей, собственно, не хотелось, но что-то толкало ее окунуться поскорее в привычную жизнь клуба. Она предусмотрительно выбрала один из самых плохих столиков, где всегда сидели опоздавшие и где разговаривали мало — разве перекинутся иной раз случайными замечаниями. Мисс Мэтфилд ела мало; вид и запах пищи, да и все и всё вокруг, громкая болтовня и грохот посуды раздражали ее до боли. Но все же она досидела до конца и выпила кофе вместе со всеми. Вернувшись после обеда к себе в комнату, она занялась осмотром своих платьев, сердито отобрала несколько пар чулок, которые нужно было заштопать. Потом вдруг вспомнила что-то…

— Можно? — спросила из-за двери мисс Морисон. — Здравствуйте, Мэтфилд! Что это вы делали, скажите на милость? Наверное, что-нибудь отчаянное, судя по выражению вашего лица!

— Здравствуйте, Морисон. Я просто выбросила кое-что, — ответила мисс Мэтфилд, закрывая окно. Где-то на улице валялось сейчас обручальное кольцо, дешевая подделка.

Мисс Морисон вошла, умудряясь даже шаркать ночными туфлями как-то изящно — ибо она при любых обстоятельствах умела сохранять присущее ей хрупкое изящество, — и уселась на кровать, привалившись спиной к стене.

— Да, кстати, почему вы дома? Ведь вы собирались уехать за город до понедельника?

— Собиралась, — коротко ответила мисс Мэтфилд, вешая в шкаф какое-то платье, — да потом раздумала.

— Ага, — только и сказала мисс Морисон. Одним из ее достоинств было то, что (как с недавних пор заметила мисс Мэтфилд) она не задавала вопросов, когда они были явно неуместны, и не делала попыток совать нос в чужие дела. Большинство девушек в Бэрпенфилде не признавали за приятельницами права иметь от них тайны, если отношения были настолько близкие, что они навещали друг друга.

— Я хотела сегодня вечером пойти куда-нибудь, — продолжала мисс Морисон со своей обычной томностью, — но лень одолела. И нездоровится. Я, кажется, никогда еще не чувствовала себя так отвратительно, как сегодня, — вот разве когда болела гриппом или чем-то в этом роде. Надо бы сходить к врачу, но мне это не по карману, да и, кроме того, не нравится мне, что мы, женщины, вечно бегаем по докторам и молимся на них. Только что Кэднем, захлебываясь от восторга, рассказывала мне о каком-то враче, у которого она была: «Дорогая, ему не меньше пятидесяти, он женат и очень основательно женат, но совершенно очаровательный мужчина». Она прямо-таки бредит своим доктором! Мне противны эти бабы, которые обожают врачей и дантистов! Я не желаю быть на них похожей. А вы? Они еще, чего доброго, начнут обожать священников, потом «милых, чудесных собачек» — фу, гадость!.. Однако я совсем расклеилась. Виноваты отчасти идиотские выходки моей почтенной хозяйки (глупее ее нет женщины в мире, она с каждым днем глупее), а отчасти и погода. Вы согласны со мной, что это самое гадкое время года? Так долго придется ждать чего-нибудь интересного! Чертовски скучное время! Ничуть не удивляюсь, что вся публика, которая пишет в иллюстрированных журналах — леди Чегуорт, полковник Маш, Друг, — уезжают на это время за границу и болтаются на Ривьере, или Мадере, или где-то там еще. Хорошо делают. Счастливцы! Хотя, конечно, это несправедливо, что одни и те же люди каждый год уезжают туда, где хорошо, а другие, вот как мы, например, всегда сидят в Лондоне и осаждают автобусы в дождливые вечера. Следовало бы хоть иногда меняться: в этом году ваша очередь, в будущем — наша.

— Да, это верно, — отозвалась мисс Мэтфилд довольно безучастно. Она все еще возилась с платьями. — Я считаю, что это черт знает какая несправедливость. Я, кажется, становлюсь большевичкой.

— Я часто думала о том, как стать чем-нибудь, — сказала мисс Морисон задумчиво. — У вас есть сигареты, Мэтфилд?

— Есть где-то на камине. Достаньте их, пожалуйста. Я тоже хочу курить.

Отыскав сигареты, мисс Морисон подала одну мисс Мэтфилд и при этом бросила на нее любопытный взгляд.

— Вчера я смотрела пьесу Чехова. Говорила я вам о ней или нет? Дорогая, не ходите! Я плакала в три ручья, честное слово. Ну, поверители, точь-в-точь наш Бэрпенфилд, — все как на ладони! Ужас! Я вчера возвращалась домой и думала: «Я этого не вынесу. Не вынесу».

— По-моему, это глупости, Морисон, — заметила мисс Мэтфилд, садясь в единственное кресло.

— Что глупости?

— Да все — и то, что вы «не вынесете» и что наш клуб точь-в-точь пьеса Чехова. Ничего нет похожего.

— Откуда вы знаете, моя милая? Вы же не видели пьесы!

— Я ее читала.

— По-моему, прочесть и увидеть на сцене — это не одно и то же… Правда, в этой пьесе на первый взгляд все как будто другое, но, честное слово, у нас та же самая… как это… атмосфера.

— А я вам говорю, что ничего нет похожего, — возразила мисс Мэтфилд серьезно. — И право же, не следует говорить так о клубе. Это смешное и нелепое преувеличение. Когда вы говорите такие вещи, Морисон, вы меня возмущаете…

— С каких это пор, милая моя?

— Я решила, что просто бессмысленно жаловаться постоянно на жизнь, которую мы здесь ведем. От этого она кажется во сто раз хуже. На самом деле она вовсе не так плоха. А если плоха, так мы сами виноваты. Да, сами виноваты.

— Милочка, не может быть, чтобы вы всерьез так думали!

— Да, я так думаю.

Сказав это, мисс Мэтфилд отложила папиросу, с минуту смотрела в пол и вдруг расплакалась, совершенно неожиданно и без всякой видимой причины.

— Простите! — воскликнула она минут через пять, когда успокоилась. — Не думайте, что я сошла с ума, хотя я веду себя как сумасшедшая. Это, наверное, оттого, что я тоже премерзко себя чувствую — нервы очень развинтились, знаете ли…

— Голубушка моя, — подхватила мисс Морисон, которая во время всей этой сцены держала себя весьма тактично, — я понимаю… Если бы я не наревелась вчера в театре, не знаю, что со мной было бы сегодня.

— Слушайте, — мисс Мэтфилд вскочила и улыбнулась сквозь слезы, — я сегодня приняла одно решение. Да, это серьезно. Слушайте. Я решила работать изо всех сил и добиться хорошего положения и большого заработка…

— Неужели вы хотите бросить свою контору?

— Боже упаси! Тогда из моего плана ничего бы не вышло. Нет, я хочу им объявить, что нет такой работы, в конторе и вне конторы, которую я не могла бы выполнять, если меня к ней допустят. Я намерена всерьез заняться делом, а не только служить за деньги. Как раз теперь подходящий момент, потому что у нас много работы и людей не хватает, и тот, кто, собственно, продавал всю фанеру, только что от нас… уехал…

— Это не тот ли, о котором вы мне рассказывали, занятный такой?

— Он самый, — поспешно продолжала мисс Мэтфилд. — Он уехал, и, значит, у нас будет уйма работы, и придется брать новых служащих. Ну вот, я завтра утром пойду на улицу Ангела… собственно, я не обязана идти, потому что мне дали отпуск на завтра, я ведь думала, что уеду до понедельника…

— Постойте, постойте! Вы говорите, что вас отпустили на завтра и все-таки пойдете в контору? Вы не шутите? Милочка, ведь это же чистейшее идиотство!

— Да, пойду. И скажу мистеру Дэрсингему, что я могу делать все не хуже любого мужчины, что я даже готова обходить самые подозрительные углы Ист-Энда и продавать фанеру в мебельные мастерские. Пусть он меня испытает. Я надеюсь, что он согласится, в особенности сейчас, когда дела так хороши, что рук не хватает. Он может на мое место принять другую машинистку, а мне поручить настоящую работу. И тогда я потребую прибавки. И очень скоро я займу ответственный пост, и у меня будет интересное дело, приличное жалованье и все такое…

— Бред!.. Впрочем, я думаю, вы не ударили бы в грязь лицом, если бы они дали вам случай показать себя.

— Им придется это сделать. И я уверена, что не осрамлюсь.

В течение целого часа она постоянно возвращалась к этой теме, а когда мисс Морисон ушла, продолжала думать о своем решении и рисовала себе, как «Твигг и Дэрсингем» все больше и больше процветают, а она, как подлинная участница в деле, все богатеет. Она приезжает на улицу Ангела в собственном маленьком автомобиле. Вот она выходит из него, спокойная, выдержанная, деловая женщина, одетая несколько строго, все еще красивая. Раньше чем уснуть, она успела обставить себе не только маленькую квартирку в городе, но и загородный коттедж, в котором будет проводить свободные дни, — предмет восхищения ее матери и других гостей. «Лилиан, вы настоящий баловень судьбы!» — восклицают они. Но она говорит им, что все это — плоды тяжкого труда. Такова была последняя из ее дневных радужных грез. А на смену им пришли совсем иные, ночные грезы, непрошеные сны, смутные, тревожные, как сны ребенка, увезенного в незнакомые, чужие места.

В верхнем этаже дома № 34 на Баркфилд-Гарденс, в гостиной Пирсонов, мисс Дэрсингем, мисс Верэвер и супруги Пирсон играли в бридж. Мистер Дэрсингем тоже должен был прийти, но сообщил по телефону, что его задержали в конторе неотложные дела, так что мисс Верэвер (которая всегда в начале зимы уезжала за границу, но в этом году осталась в Лондоне из-за каких-то недоразумений со своим поверенным) заняла его место. Она всегда была готова занять чье угодно место за обеденным или карточным столом, но не выказывала при этом ни малейших признаков удовольствия.

Карточный стол стоял посреди гостиной, и, несмотря на то что комната была большая, больше всех комнат в квартире Дэрсингемов, стол и четыре игрока едва в ней умещались. Объяснялось это тем, что у Пирсонов было очень много вещей. Они вначале обставили гостиную хорошей, солидной мебелью времен королевы Виктории, потом сюда ворвался ослепительный Восток — трофеи из Сингапура. Если бы все княжества Малайской федерации были разорены землетрясением и наводнением, их можно было бы восстановить за счет обстановки одной этой комнаты, которая могла посрамить любую выставку. В гостиной Пирсонов все люди казались неуместными, и больше всех — сами хозяева.

Начали третий роббер. Партнером миссис Дэрсингем был мистер Пирсон, и они составляли неплохую пару, так как она играла смело, не раздумывая, а он очень осторожно, медленно и нерешительно, хотя и делал вид, будто замышляет какие-то невероятно хитрые комбинации. В эту хитрость не верил никто, кроме его жены, которая, потряхивая черными локонами, с девичьим жеманством протестовала против его коварных замыслов. «Ах, злодей!» — восклицала она, когда мистер Пирсон, после того как долго потирал подбородок и щурил глаза, додумывался до какого-нибудь самого заурядного хода. Миссис Пирсон, несмотря на то что много лет играла по вечерам в бридж, принадлежала к так называемым «неунывающим» плохим игрокам, которые постоянно советуются с другими, но не имеют ни малейшего желания научиться играть. Карты были для нее просто кусочками картона, а удовольствие доставляли ей только общество людей за зеленым столом и приятный разговор во время игры. Если бы кто-нибудь предложил ей сыграть в снэп или погадать на этих картах, она была бы в восторге, но так как в Сингапуре и в Лондоне люди почему-то предпочитали бридж, она с готовностью составляла им компанию. Пожалуй, во всем Баркфилд-Гарденс не сыскать было более неподходящего партнера для мисс Верэвер, которая играла превосходно и сосредоточенно, с азартом, не щадя противника, терпеть не могла пустых болтунов, идиотов, которые не выбрасывают козырей, дур, которые боятся выпустить из рук свои дрянные тузы, и вообще всех безмозглых чучел, которые во время игры лепечут: «А вы ее встречали в последнее время? Я не вижусь с нею целыми месяцами… Постойте, дайте вспомнить… Что такое козыри?» Миссис Пирсон в роли игрока в бридж соединяла в себе все недостатки, какие только были известны и ненавистны мисс Верэвер. Поэтому взгляды и тон мисс Верэвер, всегда странные и неприятные, теперь были неприятнее, чем когда-либо, и встревоженная миссис Дэрсингем уже жалела, что пригласила ее сегодня заменить Говарда. Но на миссис Пирсон эти взгляды и язвительный тон, по-видимому, не производили никакого впечатления.

— Ну-с, — сказал мистер Пирсон, берясь за карандаш, — значит, у нас уже триста. Что скажете, моя партнерша? Недурно на этот раз, а? Надо пользоваться моментом. Хи-хи-хи!

— Ну, не злодей ли? — воскликнула миссис Пирсон. — Да и вы не лучше, моя дорогая, зачем вы его поощряете? Теперь вы видите, мисс Верэвер, каково играть против моего мужа! Он ужасный человек. Ну не беда, следующая партия будет наша, правда?

— Но зачем это вам понадобилось идти с пик? — с горечью сказала мисс Верэвер.

— А что, разве не следовало? Пожалуйста, вы говорите мне, когда не следует идти с пик. Я видела, что у вас нет козырей, а у меня были пики, вот я и подумала, что, если я пойду с них, мы выиграем роббер. Когда вы увидите, что я делаю что-нибудь не так, мисс Верэвер, вы мне так прямо и скажите, не стесняйтесь. Я ведь знаю, что вы играете гораздо лучше меня. Что, следовало начать с короля?

Мисс Верэвер тяжело задышала и открыла было рот, но миссис Дэрсингем опередила ее.

— Ах, не будем говорить о том, что было! — воскликнула она поспешно. — Кому сдавать? Мне, кажется?

— Надеюсь, мистер Дэрсингем поднимется к нам, когда придет из конторы? — спросила миссис Пирсон, которая всегда рада была ухватиться за малейший повод к разговору. — Он поздно возвращается, да? Наверное, очень устает, бедный. Мы с мужем хорошо знаем, как это утомительно, не правда ли, мой друг?

— Правда, моя дорогая, — подтвердил ее муж. — Во всяком случае, я знаю, хи-хи-хи!

— В Сингапуре он работал ужасно много, — пояснила миссис Пирсон. — Все вечера бывал занят, иногда даже в жаркие месяцы.

— Но жаловаться на это не приходится, — заметил мистер Пирсон. — Когда много работы, значит, дела идут хорошо.

— Да, я тоже этим утешаюсь, — отозвалась миссис Дэрсингем, держа карты в руках, но не сдавая. — У них, кажется, неожиданный наплыв заказов или что-то в этом роде.

— А, это великолепно! — обрадовалась миссис Пирсон. — Так приятно слышать, что у человека, которого ты знаешь, дела хороши. В нынешнее время мало кто может этим похвастать.

— Говард очень переменился с тех пор, как у него столько дела, — продолжала миссис Дэрсингем, все еще держа карты в руках. — Он теперь охотно ездит в Сити. А еще недавно оно его так угнетало… Да, мой ход… постойте-ка…

— Следующий мой, — сказала мисс Верэвер сухо.

— Да? Хорошо. — И она занялась своими картами.

— Знаете, дорогая, я в то время не хотела ничего говорить… — начала было миссис Пирсон, но ей не дали докончить.

Миссис Дэрсингем в эту минуту подняла глаза и, встретив убийственный взгляд мисс Верэвер, сидевшей справа, поспешно объявила:

— Пас!

— …но я тоже замечала, что он расстроен, — продолжала миссис Пирсон. — Это было месяцев шесть тому назад, не так ли?

— Туз червей, — объявила мисс Верэвер тихо, но грозно. — Туз червей.

— Ах Боже мой, вы уже пошли? Как вы быстро обдумываете! — всполошилась миссис Пирсон и принялась с лихорадочной быстротой разбирать свои карты. — Вы сказали — туз червей, да? Ну, после того, что было, я ничего, ничего не стану говорить вслух…

— Да сейчас и не твой ход, — заметил ей мистер Пирсон. — В этой игре слово принадлежит твоему мужу. И я говорю: без козырей. Да, вот когда твой муж может заговорить, милочка! Хи-хи-хи!

И на этот раз тоже выиграли мистер Пирсон и миссис Дэрсингем, взяв восемьсот очков.

— Успеем сыграть еще один роббер? — спросила миссис Пирсон, всегда готовая продолжать игру, быть может, потому, что она, в сущности, не играла.

— Не думаю, — откликнулась мисс Верэвер с обычной своей непонятной усмешечкой.

— Нет, давайте на этом кончим, — сказала миссис Дэрсингем.

— Кто-то должен мне четыре шиллинга девять пенсов, — объявил мистер Пирсон.

— Нет, вы только послушайте его! Когда он играет в бридж, он невозможен!.. А я, кажется, проиграла как раз четыре и девять… или пять и девять? — Миссис Пирсон, тряхнув локонами, нагнулась к записям. — Но тебе я не буду платить, так и знай!

— Хи-хи-хи!

— Ну, а мне, пожалуй, надо платить долги. — Мисс Верэвер посмотрела на свою запись с таким видом, как будто это было что-то очень грязное, затем, не меняя выражения лица, оглядела своих партнеров. — Я как будто вам должна, дорогая. Боюсь… да, боюсь, что мне придется просить вас разменять деньги.

— Не беспокойтесь о такой мелочи, — возразила поспешно миссис Дэрсингем. — Да у меня и нет сдачи.

— В таком случае напомните мне, пожалуйста, о моем долге в следующий раз.

Мисс Верэвер сказала это таким тоном, как будто им предстояло скоро встретиться в какой-нибудь камере пыток.

— Кто-то пришел. Должно быть, мистер Дэрсингем.

Это был действительно он. Он вошел в гостиную, моргая глазами. Жена с беспокойством заметила, что он красен и имеет какой-то растрепанный вид.

Миссис Пирсон устремилась к нему навстречу:

— Пожалуйте, пожалуйте, бедный труженик! Садитесь вот сюда, устраивайтесь поудобнее. Вы работали все время, пока мы тут развлекались. Уолтер, скорее принеси чего-нибудь мистеру Дэрсингему. Я уверена, что он не откажется выпить стаканчик.

Мистер Дэрсингем не отказался и через минуту уже с наслаждением потягивал виски с содовой. Выпив и ставя стакан на поднос, он встретил взгляд жены и одно мгновение молча смотрел на нее. Теперь он нравился ей еще меньше. Во-первых, то была явно не первая порция виски за сегодняшний день. Миссис Дэрсингем сразу это заметила. И это было еще не все: она поняла, что случилось что-то неладное. Оглянулась, заметила, что мисс Верэвер в упор смотрит на мистера Дэрсингема, и тотчас решила, что надо как можно скорее избавиться от нее. Здесь еще Пирсоны, но это не беда, они милые и простые люди. Однако нельзя допустить, чтобы Мод Верэвер увидела или услышала что-нибудь. Миссис Дэрсингем только что хотела сказать, что им с мужем пора домой, но в эту минуту заговорил мистер Пирсон.

— У вас сегодня был горячий денек, да, Дэрсингем? — сказал он сочувственно, двигая отвислыми щеками. — Мы как раз только что говорили об этом. Такие вещи мне знакомы: бывала и у меня гонка, приходилось работать день и ночь — и даже в период жары, когда нечем было дышать. Такая работа, скажу я вам, здорово выматывает человека! Но зато дела идут в гору, верно? Лучше, чем другая крайность, не так ли? Хи-хи-хи-хи!

— Пожалуй, мне пора, — объявила наконец мисс Верэвер, жутко усмехаясь.

— Ну, как вы сегодня? Веселились? — спросил мистер Дэрсингем.

Она отступила на шаг.

— О… разумеется, — отозвалась она затем, по-прежнему не отрывая глаз от его лица.

— Очень рад слышать это. Люблю, когда людям весело, в особенности вам, мисс Верэвер.

Он держал себя очень странно, но мисс Верэвер не сочла нужным остаться и выяснить, в чем тут дело. Она стала прощаться. Миссис Дэрсингем сказала, что им тоже пора домой, но ее муж не двинулся с места, так что мисс Верэвер пришлось уйти одной и миссис Дэрсингем проводила ее вниз.

— Говард сегодня как будто не в своей тарелке, вы заметили? — сказала мисс Верэвер, когда они вошли в переднюю Дэрсингемов.

— Он устал, вот и все. У него вообще здоровье пошатнулось, оттого что он так много работает. Работать каждый день допоздна в Сити страшно утомительно.

— Да, вероятно. — Нельзя было вложить в два слова больше скептицизма, чем вложила в них мисс Верэвер.

— Ну еще бы! — с легким нетерпением воскликнула миссис Дэрсингем. — Попробуйте и увидите.

— А вы пробовали, моя дорогая? Это для меня новость… Надеюсь, Говард скоро поправится. Ему не следует так утомляться, это для него вредно, вы не находите? Ну, до свидания, спасибо, что пригласили меня четвертой на бридж и дали мне партнером миссис Пирсон. Всего хорошего, дорогая.

Миссис Дэрсингем поспешила обратно к Пирсонам, немного встревоженная и очень раздраженная. Похоже было на то, что Говард вовсе не задержался в конторе, а сбежал от дел в свой клуб и пил там больше, чем следует. От Говарда этого иной раз можно было ожидать.

Когда она вошла, ее муж сидел, вытянув ноги, и слушал Пирсонов, которые, как всегда, говорили о Сингапуре.

— В общем, если все взвесить, жизнь там не так плоха, хотя сейчас уже не то, что раньше, — заключил мистер Пирсон. — Повсюду на Востоке теперь хуже, чем было. Все же, будь я моложе, я бы снова туда уехал — право, уехал бы!

— Отлично, — сказал мистер Дэрсингем с какой-то мрачной решительностью. — Ну, а как же, Пирсон, насчет того места, которое вы мне обещали устроить?

— В любую минуту, когда захотите. Хи-хи-хи! Когда вам угодно выехать? Хи-хи-хи! — Мистер Пирсон, видимо, отнесся к этому как к забавной шутке.

— Вы поскорее переговорите с кем надо, дружище.

Миссис Пирсон решила тоже поддержать шутку.

— Начинайте уже сейчас готовиться к отъезду, милочка, — обратилась она к миссис Дэрсингем, которая улыбалась, но не особенно весело. Она не видела во всем этом ничего смешного и находила, что муж ведет себя нелепо. Пора увести его домой.

— Я не шучу, знаете ли, — сказал мистер Дэрсингем все так же мрачно и торжественно, — я говорю совершенно серьезно. Устройте мне службу в колониях как можно скорее. Серьезно!

— Ну конечно. И мы тоже не шутим. Когда же вам угодно ехать? Хи-хи-хи!

Мистер Дэрсингем залпом выпил стакан виски, потом стал рассматривать то, что оставалось на дне, последние золотистые капли, так внимательно, словно проделывал какой-то химический опыт.

— Право же, нам никак нельзя больше оставаться, никак нельзя! — закричала миссис Дэрсингем с напускной веселостью. И не прошло и двух минут, как она, сказав все, что полагается в таких случаях, почти вытолкала мужа из гостиной Пирсонов и увела его домой.

Внизу, в их собственной гостиной, было не топлено, и только в столовой еще чуть тлел огонь в камине. Мистер Дэрсингем, волоча ноги, добрался до камина и тяжело опустился в кресло. Жена вошла вслед за ним, но не садилась.

— Я иду спать, — холодно объявила она.

— Погоди минуту, — сказал мистер Дэрсингем глухо.

— Нет, я лучше лягу. Ты, может быть, не устал, а я устала. — И она повернулась к нему спиной.

— Нет, не уходи! — крикнул он на этот раз очень резко, в голосе его не осталось и следа хрипоты. — Не уходи, Понго! Мне надо тебе сказать кое-что.

Она закрыла дверь и вернулась к камину. «Понго» — было ее старое, глупое, но любимое прозвище, и даже теперь, когда она сердилась на мужа, когда он превратился в толстое, рыхлое, розовое существо, чьи слабости она знала наизусть, даже сейчас, когда он сидел перед нею, красный и охрипший от виски, совсем не тот человек, за которого она мечтала когда-то выйти замуж, во сто раз менее внимательный, и нежный, и умный, и смелый, — даже теперь у нее от этого слова что-то дрогнуло внутри. Она рассердилась на себя за это. Если он воображает, что его сразу простят только потому, что он назвал ее старым ласкательным именем, то жестоко ошибается.

Она стала по другую сторону камина и смотрела сверху на мужа.

— Да, я думаю, тебе не мешает объяснить свое поведение. Ты был в клубе?

Он кивнул и сделал нетерпеливый жест.

— Не в этом дело.

— Но если ты выдумываешь, что дела задерживают тебя поздно в Сити, а сам едешь в клуб и напиваешься, так уж по крайней мере не теряй рассудка и не показывайся людям на глаза в таком виде. А то являешься в гости и ведешь себя самым неприличным образом! Нет, Говард, это отвратительно. Ты знаешь, я в этом отношении не придирчива, как другие женщины, но всему есть предел. Мне кажется, ты в последние дни пьешь слишком много, гораздо больше, чем тебе можно. Да, да, я в этом уверена. Сегодня у Пирсонов всем было ясно, отчего ты в таком состоянии.

— Вот как? Им это было ясно? — Мистер Дэрсингем отрывисто засмеялся.

— Да, конечно.

— Нет, поверь, моя дорогая, им ничего не ясно. Ни одному из них. И даже тебе. Да, и тебе тоже.

— Ах, Говард, не говори глупостей!

— Нет, это не глупости. Видит Бог, я хотел бы, чтобы это были глупости. Ты слышала, как я просил Пирсона похлопотать насчет места? Ты, наверное, думала, что я дурачусь, да? Что это остроумная шутка?

— Остроумного я в ней ничего не вижу, но ты, кажется, воображал, что это так. Если хочешь знать, мне весь этот разговор показался довольно нелепым.

— А между тем я не шутил, Понго, — сказал он спокойно. — Я говорил вполне серьезно. Слушай. Мы совершенно разорены — я имею в виду фирму «Твигг и Дэрсингем», — мы окончательно прогорели.

— Говард, этого не может быть!

— Да, это правда. Из-за этого я задержался сегодня в к