Воровство

Позвонили. Я открыла. Полное недоумение: передо мной девятикласс­ник Толик К. с большим портфелем, будто из школы, хотя сегодня вос­кресенье. Это был далеко не лучший ученик, дерзкий, неорганизован­ный, ленивый, но способный и умный, физически сильный, держал он себя подчеркнуто независимо и насмешливо. Я пропустила его вперед и показала на стул.

— Очень хочется пить, — сказал он.
Я подала стакан холодной воды.

— Еще!

Я подала еще и села в кресло напротив. Он раскрыл портфель, и на стол, на диван, на ковер посыпались дамские легкие нарядные косын­ки, а потом и болоньевый плащ, входящий в ту пору в моду и вызываю­щий наивное вожделение старшеклассниц.

— Что это? — после паузы спросила я.

— Украл.
Молчание.

— В спорткомбинате. Рядом с вашим домом. Там всесоюзные соревно­
вания по теннису. Народу тьма.

— Зачем?

Он зло посмотрел на меня и почти крикнул:

— Заманчиво! А главное, просто: не охраняют...

— А дальше что? — спросила я.

— Вот вы и скажите... — насмешливо протянул он.

Я подумала: назад, в раздевалки спорткомбината. Но как? Подбро­сить, и разбирайте, где чье? А он, Толик, даст тягу? Вот именно это и заманчиво, и очень просто.

— Ну? — требовательно спросил он.

— В милицию, — ответила я.

Он тяжко глотнул воздух и стал собирать все разбросанное по комна­те и заталкивать в портфель. Подошел к двери и прошипел:

— Тоже мне... Сонечка Мармеладова!

Я быстро надела пальто и вышла вместе с ним.

Не буду рассказывать о последующих перипетиях. О разговоре в ми­лиции, о встречах с сотрудницей детской комнаты, о долгих горьких Раздумьях и беседах с Толиными родителями, о беспощадных словах, которые говорила я ему. Он мне их прощал. Мрачнел, горел гневом, но прощал. Что-то ломал в себе, много думал и прощал.

А вот моего громового обвинительного выступления на педсовете не простил: он отлучил меня от себя безоговорочно, и я поняла, что амни-

стии в его отношении ко мне я не подлежу. Как же так? Столько для него сделать, столько потратить нервов, сил, времени... и быть отверженной им? Очень больно и обидно. Очень обидно. За что? Прошло время, и я поняла: а ведь ты был прав, Толик.

Не должна была я выступать на педсовете!

Спросите у моей учительницы

Слово учителя! Мы, словесники, размышляя о его значении, при­выкли связывать свои раздумья с уроком, на котором слово учителя звучит то пропагандистски страстно, то объяснительно мягко и на­стойчиво, то строго вопросительно, то весело и задорно. На уроке сло­во обращено ко всему классу, хотя, конечно, нередко предназначено кому-нибудь одному. Это на уроке.

А если слово сказано походя (позволительно ли так выразиться?), в
обычном внеурочном общении с ребятами, в перемену, после занятий,
по дороге домой, в походе, на репетициях вечеров — как и чем тогда
«наше слово отзовется»? И отзовется ли? Может быть, вне урока оно
теряет свою силу воздействия и значимость? Нет, не теряет. И отзовется.
Только мы об этом, мне кажется, мало думаем, ре ^томним, хотя и
восхищаемся стихами Вадима Шефнера: «Слово> 5ить, словом

можно спасти... словом можно полки за собой

Сколько несправедливых обид, о котор^т л не подо-

зреваешь, иногда испытывают ученики о^г , думанно ска-

занного тобой слова! Оказывается, Ал je-то замечание

исключительно на свой счет, оно е'.шдным, и вот уже

между нами барьер. А ты не знае' как этого случайного

слова уже не помнишь и тепер», мание. Девятиклассни-

ца Н. стала здороваться как-'', о вздергивая подбородок...

и смотрит настороженно. ^/ осительно, недоуменно... Что

же это? Когда и что я.шоходом, смеясь, не придавая

значения слову, а он' лось.

Кто-кто, а слор.жен помнить: в подборе слов, их со-

четании, интон", заключено и спасение, и возвышение,

и утверждени.зненно важной проблемы.

...Театр.. Зрители сидели и стояли где только можно

было. D'. приподнятая атмосфера: на сцене творческий

отчет оде театра, сменяли друг друга сцены из спектак-

лей.юрческим накалом, свежестью, новизной. Ведущий

г авный режиссер, стройный, молодой, подтянутый, хотя

левелюра, борода, усы уже седы. Умно, остроумно, наход-jh диалог со зрительным залом.

усы, ответы, вопросы, ответы... И вдруг — после паузы: «А вот

-сная просьба: " Расскажите, почему вы решили связать свою судь-

театром". Но об этом надо было бы спросить не меня, а мою учи-

льницу литературы. Это было очень давно. Я учился, кажется, в восьмом

классе. Литкружок ставил спектакль, в котором мне роли не дали, но я

все равно принимал во всем активное участие: бывал на репетициях,

Горячо peal провал на удачи п ш^дачи lUDajjnu-i^n и nui. djjwm Tiu-nmivwi)

подсказывал учительнице. И вот, когда стал особенно рьяно вмешивать­ся в ее указания, моя учительница тяжело вздохнула и, положив мне руку на плечо, объявила: " Быть тебе режиссером". Ну, я ее и послушал­ся! Впрочем, пусть она за это и отвечает. Она — гостья нашего города и сегодня здесь, в зале, я ей низко кланяюсь и с радостью даю ей слово».

Как вы понимаете, речь шла обо мне. Сначала я приняла это предло­жение за шутку, но зал стал требовать моего ответа. Ни жива ни мертва, едва выбравшись из тесноты рядов, я поднялась на сцену и что-то гово­рила о том, что, мол, плох тот учитель, которого не обгоняют его учени­ки, и т.д. и награжденная аплодисментами вернулась на свое место, совершенно удрученная... Дело в том, что я совершенно не помнила: при каких обстоятельствах и что именно я говорила когда-то своему ученику, нынешнему режиссеру. Конечно, и спектакли были, и заня­тия драмкружка были, и этот мальчик был, но слов своих не помню.

Я вдруг явственно ощутила ответственность за каждое свое слово, почувствовала, какая опасность может таиться в каждом учительском слове, и в то же время я ощутила гордость за его целительное, спаси­тельное значение. Это чувство было настолько сильным, что мне стало страшно перед своей совестью и учительским долгом. Так страшно и ответственно, что я посчитала необходимым поделиться этим со своими коллегами, особенно молодыми. Потому что там, в театре, я поняла: какое счастье, что этим мальчиком, этим восьмиклассником, которому я так смело предрекла будущее, оказался ныне профессор, народный артист, талантливый режиссер!

ИЗ РАССКАЗОВ ЧЕТВЕРОКЛАССНИКА МАКСИМА НЕУЕМНОГО

Проницательность

Перед тем как нам дать участок для уборки школьного двора, класс­ный нас выстроил. Проницательно всех осмотрел, а про меня сказал безнадежно: «Этот точно работать не будет» — и взял у меня из рук метлу. Я убежал, спрятался, дождался, когда уйдет классный, нашел Другую метлу и убирал с ребятами двор до последней соринки.

Справедливость

Наших три класса коллективно повели в кино. Учительница всех про­пускала в зрительный зал гуськом. Я зашел, стал искать свое место и вижу, что у меня два билета: мой и Вовкин. Значит, Вовку не пропустят! Скорее выбежал, нашел взволнованного Вовку, и мы с ним встали в конец очереди. Учительница увидела у меня оторванный контроль, как схватит за плечо: «Не можешь без хитростей! Где билет?» — и выгнала из строя. Но я фильм все-таки посмотрел: я побежал в другую дверь, там билеты проверяла не учительница, объяснил все тете-контролеру, и она меня пропустила.

стии в его отношении ко мне я не подлежу. Как же так? Столько для него сделать, столько потратить нервов, сил, времени... и быть отверженной им? Очень больно и обидно. Очень обидно. За что? Прошло время, и я поняла: а ведь ты был прав, Толик.

Не должна была я выступать на педсовете!

Спросите у моей учительницы

Слово учителя! Мы, словесники, размышляя о его значении, при­выкли связывать свои раздумья с уроком, на котором слово учителя звучит то пропагандистски страстно, то объяснительно мягко и на­стойчиво, то строго вопросительно, то весело и задорно. На уроке сло­во обращено ко всему классу, хотя, конечно, нередко предназначено кому-нибудь одному. Это на уроке.

А если слово сказано походя (позволительно ли так выразиться?), в обычном внеурочном общении с ребятами, в перемену, после занятий, по дороге домой, в походе, на репетициях вечеров — как и чем тогда «наше слово отзовется»? И отзовется ли? Может быть, вне урока оно теряет свою силу воздействия и значимость? Нет, не теряет. И отзовется. Только мы об этом, мне кажется, мало думаем, редко помним, хотя и восхищаемся стихами Вадима Шефнера: «Словом можно убить, словом можно спасти... словом можно полки за собой повести...»

Сколько несправедливых обид, о которых ты, учитель, и не подо­зреваешь, иногда испытывают ученики от случайно, необдуманно ска­занного тобой слова! Оказывается, Алеша принял какое-то замечание исключительно на свой счет, оно ему показалось обидным, и вот уже между нами барьер. А ты не знаешь, почему, так как этого случайного слова уже не помнишь и теперь бьешься за понимание. Девятиклассни­ца Н. стала здороваться как-то особенно: гордо вздергивая подбородок... и смотрит настороженно. А вон тот — вопросительно, недоуменно... Что же это? Когда и что я им сказала? Мимоходом, смеясь, не придавая значения слову, а оно вон как отозвалось.

Кто-кто, а словесник всегда должен помнить: в подборе слов, их со­четании, интонации может быть заключено и спасение, и возвышение, и утверждение, и решение жизненно важной проблемы.

...Театр был переполнен. Зрители сидели и стояли где только можно было. Царила радостная приподнятая атмосфера: на сцене творческий отчет любимого в городе театра, сменяли друг друга сцены из спектак­лей. Все дышало творческим накалом, свежестью, новизной. Ведущий программы — главный режиссер, стройный, молодой, подтянутый, хотя его красивая шевелюра, борода, усы уже седы. Умно, остроумно, наход­чиво ведет он диалог со зрительным залом.

Вопросы, ответы, вопросы, ответы... И вдруг — после паузы: «А вот интересная просьба: " Расскажите, почему вы решили связать свою судь­бу с театром". Но об этом надо было бы спросить не меня, а мою учи­тельницу литературы. Это было очень давно. Я учился, кажется, в восьмом классе. Литкружок ставил спектакль, в котором мне роли не дали, но я все равно принимал во всем активное участие: бывал на репетициях,

подсказывал учительнице. И вот, когда стал особенно рьяно вмешивать­ся в ее указания, моя учительница тяжело вздохнула и, положив мне руку на плечо, объявила: " Быть тебе режиссером". Ну, я ее и послушал­ся! Впрочем, пусть она за это и отвечает. Она — гостья нашего города и сегодня здесь, в зале, я ей низко кланяюсь и с радостью даю ей слово».

Как вы понимаете, речь шла обо мне. Сначала я приняла это предло­жение за шутку, но зал стал требовать моего ответа. Ни жива ни мертва, едва выбравшись из тесноты рядов, я поднялась на сцену и что-то гово­рила о том, что, мол, плох тот учитель, которого не обгоняют его учени­ки, и т.д. и награжденная аплодисментами вернулась на свое место, совершенно удрученная... Дело в том, что я совершенно не помнила: при каких обстоятельствах и что именно я говорила когда-то своему ученику, нынешнему режиссеру. Конечно, и спектакли были, и заня­тия драмкружка были, и этот мальчик был, но слов своих не помню.

Я вдруг явственно ощутила ответственность за каждое свое слово, почувствовала, какая опасность может таиться в каждом учительском слове, и в то же время я ощутила гордость за его целительное, спаси­тельное значение. Это чувство было настолько сильным, что мне стало страшно перед своей совестью и учительским долгом. Так страшно и ответственно, что я посчитала необходимым поделиться этим со своими коллегами, особенно молодыми. Потому что там, в театре, я поняла: какое счастье, что этим мальчиком, этим восьмиклассником, которому я так смело предрекла будущее, оказался ныне профессор, народный артист, талантливый режиссер!

ИЗ РАССКАЗОВ ЧЕТВЕРОКЛАССНИКА МАКСИМА НЕУЕМНОГО

Проницательность

Перед тем как нам дать участок для уборки школьного двора, класс­ный нас выстроил. Проницательно всех осмотрел, а про меня сказал безнадежно: «Этот точно работать не будет» — и взял у меня из рук метлу. Я убежал, спрятался, дождался, когда уйдет классный, нашел другую метлу и убирал с ребятами двор до последней соринки.

Справедливость

Наших три класса коллективно повели в кино. Учительница всех про­пускала в зрительный зал гуськом. Я зашел, стал искать свое место и вижу, что у меня два билета: мой и Вовкин. Значит, Вовку не пропустят! Скорее выбежал, нашел взволнованного Вовку, и мы с ним встали в конец очереди. Учительница увидела у меня оторванный контроль, как схватит за плечо: «Не можешь без хитростей! Где билет?» — и выгнала из строя. Но я фильм все-таки посмотрел: я побежал в другую дверь, там билеты проверяла не учительница, объяснил все тете-контролеру, и она меня пропустила.

Сначала был простой диктант, а на другой день — директорский. В про­стом диктанте за ошибки оценки ставят нам, а в директорском — за наши ошибки оценки ставят учительнице.

На простом диктанте я одно слово не расслышал, заглянул к Элле, а учительница как повернет рукой мою голову к тетради носом... Се­годня директорский диктант. Даже завуч на последней парте сидела. Учительница диктует медленно-медленно. Я пишу, стараюсь. Вдруг вижу — на моем листе палец с накрашенным ногтем. Ну, я дальше пишу, а палец как надавит на тетрадь, аж побелел. Я всмотрелся, куда давит палец.

Ах, это я в слове «честность» «т» пропустил. Я быстренько вставил, а учительница дальше пошла между рядами.