Глава III. Теперь пора нам рассказать, как Кир в первый раз совершил выезд из своего дворца, ибо торжественность такого выезда

Теперь пора нам рассказать, как Кир в первый раз совершил выезд из своего дворца, ибо торжественность такого выезда, по нашему мнению, тоже служит одним из средств, придуманных для внушения большего уважения к власти. Итак, сначала до выезда он пригласил к себе всех начальствующих лиц из персов и прочие союзников и раздал им мидийское платье. Тогда впервые персы надели на себя мидийскую одежду. За раздачею Кир объявил им, что желает проехать на священные участки, выделенные богам, и вместе с ними принести там жертвы.

— Поэтому, — продолжал он, — завтра до восхода солнца явитесь в этих новых нарядах к дверям моего дворца и станьте так, как вам укажет от моего имени перс Феравл; а когда я открою шествие, следуйте за мной в указанном порядке. Если же кому из вас придет в голову, что можно совершать выезд иначе, более великолепно, чем это мы делаем нынче, то пусть по возвращении обратно он мне скажет об этом, ибо как, по-вашему мнению, будет более всего великолепно и достойно, так и должно все устроить.

После того как он раздал самым знатным самые красивые наряды, он велел принести множество другого мидийского платья, заготовленного им в большом количестве, не жалея ни пурпурных плащей, ни темно-красных, ни багряных, ни алых. Выделив каждому из командиров соответственную долю этих одежд, он велел им нарядить в них своих друзей, «точно так же, — сказал он, — как я наряжаю вас». Тут кто-то из присутствующих спросил его:

— А ты сам, Кир, когда облачишься в свой наряд?

— А разве вам не кажется, — отвечал Кир, — что нынче, наряжая вас, я и сам наряжаюсь? Не тревожьтесь, — заключил он. — Если я смогу доставить благо вам, моим друзьям, то в какой бы одежде я ни оказался, все равно я буду выглядеть великолепно.

Итак, все они разошлись и, призвав своих друзей, стали обряжать их в новые одежды. Между тем Кир, зная, что Феравл, тот самый простой перс, [330]наделен сообразительностью, любовью к красоте и порядку, а также несомненным стремлением угодить ему, ибо и раньше еще Феравл поддержал предложение награждать каждого по заслугам, — Кир пригласил его к себе и стал советоваться, как устроить свой выезд таким образом, чтобы людям преданным он показался великолепным, а недоброжелателям — устрашающим. После того как они все рассмотрели и пришли к одинаковому мнению, Кир велел Феравлу принять на себя заботу, чтобы завтрашний выезд прошел именно так, как они признали наилучшим.

— Я распорядился, — сказал Кир, — чтобы все повиновались твоим приказаниям о порядке выезда. А чтобы они с большей охотой слушались твоих приказаний, возьми и отнеси эти новые хитоны начальникам копьеносцев, эти касы[331]для верховой езды отдай начальникам всадников, а вот эти хитоны вручи командирам колесниц. Феравл пошел относить эти подарки. Командиры, завидев его, говорили:

— Ты стал важным человеком, Феравл, раз уж ты и нам будешь указывать, что надо делать.

— Клянусь Зевсом, — отвечал Феравл, — похоже, что мне придется делать не только это, но и носить вам вещи. По крайней мере сейчас я принес два каса, один для тебя, а другой для твоего товарища. Ты можешь взять любой, какой пожелаешь.

Разумеется, получавший кас тут же забыл о своей зависти; мало того, он сразу стал советоваться с Феравлом, какой кас ему взять. Тот показал ему, какой лучше, и добавил:

— Если, однако, ты расскажешь, что я предоставил тебе право выбора, то в другой раз, когда я снова буду прислуживать, ты не найдешь во мне такого доброго служителя.

Распределив подарки так, как ему было указано, Феравл немедленно занялся подготовкой предстоящего выезда, стараясь, чтобы все выглядело наилучшим образом.

На следующий день, еще до рассвета, все было в полном порядке: ряды воинов вытянулись по обеим сторонам дороги, как и теперь еще они выстраиваются на пути следования царя. В середину между этими рядами нельзя вступать никому, кроме лиц высокого положения; для этого рядом разместились биченосцы, готовые обрушить удары на любого, кто станет нарушать порядок. Первыми, перед самыми воротами, выстроились по четыре человека в глубину около четырех тысяч копьеносцев, по две тысячи с каждой стороны ворот. Сюда же прибыли в полном составе всадники, которые стояли, сойдя с коней и просунув руки в рукава кандиев, как и теперь они еще делают, когда предстают пред очи царя.[332]Персы выстроились справа, а прочие союзники слева от дороги и точно так же стали колесницы, равным числом с каждой стороны. Когда, наконец, распахнулись ворота царского дворца, первыми вывели поставленных по четыре в ряд великолепных быков, предназначенных для заклания Зевсу и другим богам, на которых указали маги. Ведь персы придерживаются того правила, что в вопросах религии к мнению знатоков надо прислушиваться еще больше, чем в любом другом деле. За быками вели коней, предназначенных в жертву Гелиосу.[333]За ними ехала священная колесница Зевса, запряженная белыми лошадьми, с золоченым дышлом и вся в венках; [334]за нею двигалась колесница Гелиоса, тоже запряженная белыми лошадьми и украшенная венками, как и первая, а за ней третья колесница, запряженная конями, покрытыми пурпурными попонами. Позади нее шли люди, несшие на большой жаровне огонь.[335]За ними из ворот выехал на колеснице Кир в прямой тиаре[336]и пурпурном хитоне с белой полосой посередине. Никому, кроме царя, не разрешается носить хитон с белой полосой.[337]На Кире были еще анаксириды[338]красного цвета и пурпурный кандий. Вокруг тиары у него обвивалась диадема, [339]и тот же отличительный знак имели его сородичи, [340]причем они сохраняют его и поныне. Руки его были обнажены, а рукава откинуты. Рядом с ним стоял возничий, человек высокого роста, однако ниже Кира, то ли на самом деле, то ли потому, что так было устроено; [341]во всяком случае Кир казался намного выше. При виде Кира все простерлись ниц, может быть, по примеру некоторых, кому так было приказано, а может быть, и от впечатления, произведенного роскошным облачением и величественным видом Кира. До того никто из персов не падал перед Киром ниц.[342]Как только показалась колесница Кира, четыре тысячи копьеносцев двинулись вперед, следуя по две тысячи с каждой стороны от колесницы. Помимо них, Кира сопровождали около трехсот его скиптродержцев на конях, в красивых нарядах и с дротиками. Кроме того, под уздцы вели около двухсот коней из конюшен Кира, украшенных золотой сбруей и покрытых полосатыми попонами. За ними шли еще две тысячи копьеносцев, а дальше — построенные по сто в ширину и в глубину десять тысяч всадников, которые положили начало персидской коннице; командовал ими Хрисант. За ними в таком же порядке шли другие десять тысяч персидских всадников, которыми командовал Гистасп; за ними в том же порядке еще десять тысяч под командованием Датама, а за этими еще

[343]под командованием Гадата. Далее шли мидийские всадники, а затем по порядку армяне, гирканцы, кадусии и, наконец, саки. За всадниками двигались построенные по четыре в ряд колесницы; ими командовал перс Артабат.

За колесницей Кира, по обеим сторонам воинских цепей, шли толпы людей, желавших обратиться к Киру с различными просьбами. Послав к этим людям нескольких своих скиптродержцев, — а у него с каждой стороны колесницы ехало по три таких скиптродержца специально для передачи приказов, — Кир велел объявить им, что если есть какие-либо просьбы к нему, то пусть каждый расскажет о своем деле кому-нибудь из гиппархов, [344]а те уже передадут ему. Люди сразу отступили от Кира и поспешили к всадникам, обдумывая каждый, к кому лучше обратиться.

Между тем Кир через своих посланцев стал подзывать к себе по очереди тех из друзей, на кого он хотел обратить особое внимание толпы, и всем им давал такие наставления:

— Если кто-нибудь из этих людей, следующих за нами, обратится к вам с просьбой, но просьба эта покажется вам необоснованной, не обращайте на такого никакого внимания; если же вы сочтете его просьбу законной, то доложите о ней мне, чтобы мы вместе обсудили и решили его дело.

Все вообще друзья, как только он подзывал их, спешили изо всех сил на его зов, стараясь этим придать больше блеска власти Кира и вместе с тем показать, насколько они готовы повиноваться. Был, однако, среди них некий Даиферн, человек по натуре грубоватый, который полагал, что чем неспешнее он будет откликаться на зов Кира, тем больше независимости проявит.[345]Кир заметил это и, прежде чем тот собрался подойти и поговорить, послал к нему одного из своих скиптродержцев и велел передать, что более не нуждается в его услугах; и действительно, впредь Кир уже никогда не подзывал его к себе. Наоборот, другому, получившему приглашение позже, но явившемуся раньше Даиферна, Кир тут же подарил коня — одного из тех, которых вели за колесницей, — и приказал одному из скиптродержцев отвести его, куда прикажет новый хозяин. Наблюдавшие со стороны сочли это особенной милостью и с той минуты гораздо больше людей стало заискивать перед этим человеком.

Когда процессия достигла священных участков, принесли в жертву Зевсу и сожгли целиком быков, затем в честь Гелиоса совершили всесожжение коней[346]и, согласно обряду, указанному магами, заклали жертвы в честь Геи, а напоследок принесли жертвы героям-покровителям Сирии.[347]

После этого, поскольку местность здесь была ровная, Кир наметил расстояние примерно в пять стадиев[348]и велел всадникам каждого племени поочередно проскакать его, пуская лошадей во весь опор. Сам он скакал вместе с персами и одержал победу, намного опередив других, потому что издавна постоянно упражнялся в верховой езде. У мидян победил Артабаз — ведь Кир подарил ему своего коня; среди сирийцев, перешедших на сторону Кира, первым был Гадат, у армян — Тигран, у гирканцев — сын их гиппарха, у саков же — простой воин, который на своем коне обошел остальных всадников почти на половину пути. Рассказывают, что Кир спросил тогда юношу, согласится ли он поменять своего коня на царство. А тот ответил на это:

— За царство я бы не отдал, но, пожалуй, отдал бы, чтобы заслужить благодарность доблестного мужа.

— Ну что ж, — промолвил Кир, — я готов показать тебе место, куда ты можешь стрелять с закрытыми глазами и все-таки без ошибки попадешь в доблестного мужа.

— В таком случае, — сказал сак, — непременно покажи мне это место, чтобы я мог швырнуть туда хотя бы этим комком земли. — И с этими словами он поднял ком земли.

Кир без колебаний указал саку на место, где собралось большинство его друзей; тот же, зажмурившись, запустил туда комом земли и попал в проезжавшего мимо Феравла. Последний как раз направлялся передать какое-то приказание Кира; хотя ком попал прямо в него, он даже не обернулся, но продолжал свой путь туда, куда его послали. Открыв глаза, сак спросил, в кого он попал.

— Клянусь Зевсом, — отвечал Кир, — ни в кого из присутствующих.

— Но тогда тем более, — заметил юноша, — я не мог попасть и в отсутствующих.

— Да нет, клянусь Зевсом, — возразил Кир, — ты попал вон в того всадника, скачущего возле колесниц.

— Отчего же тогда он даже не обернется?

— Похоже, сумасшедший какой-то, — ответил Кир.

Услышав это, юноша помчался посмотреть, в кого он попал, и нагнал Феравла, у которого вся борода была в земле и крови, струившейся из разбитого носа. Подъехав к нему, молодой человек спросил, не ранен ли он.

— Как видишь, — отвечал тот.

— В таком случае, я дарю тебе своего коня.

— За что это? — спросил Феравл. Тогда сак рассказал ему, как было дело, и в конце прибавил:

— Я уверен, что попал в доблестного мужа.

— Конечно, — заметил на это Феравл, — будь у тебя больше благоразумия, ты мог бы подарить коня кому-нибудь другому, кто побогаче меня; но раз уж так случилось, я приму твой дар. Однако я молю богов, подставивших меня под твой удар, дать мне возможность сделать так, чтобы ты не раскаивался в своем даре. Теперь же, — добавил он, — садись на моего коня и уезжай, а я скоро присоединюсь к тебе.

Такой обмен совершили они между собой. А у кадусиев победу одержал Рафин. Кир устроил также заезды колесниц, по очереди друг за другом. Всех победителей, чтобы они могли принести жертвы и попировать, он оделил быками и чашами. Сам он тоже взял себе быка в качестве награды за победу, а доставшиеся ему чаши подарил Феравлу за то, что тот, по его мнению, великолепно обставил его выезд из дворца. Торжественный порядок царского выезда, установленный тогда Киром, сохраняется в Персии и поныне, разве что иногда не бывает жертвенных животных, когда царь не собирается совершать жертвоприношения. В тот день, по окончании состязаний, все вернулись обратно в город и отправились обедать: те, кому были подарены дома, — по своим домам, а остальные — в лагерь.

Что касается Феравла, то он пригласил к себе сака, подарившего ему коня, и угостил его на славу. Когда же они покончили с трапезой, Феравл наполнил кубки, которые он получил от Кира, и, выпив за здоровье гостя, подарил их ему. Видя множество прекрасных покрывал, роскошную обстановку и массу слуг, сак задал хозяину вопрос:

— Скажи мне, Феравл, ты и на родине у себя принадлежал к числу богатых?

— Каких там богатых, — отвечал Феравл. — Я был как раз из тех, кто живет трудом своих рук. Мой отец, сам работая не покладая рук, едва мог содержать меня и дать воспитание, какое полагается мальчикам. А когда я подрос, он никак уже не мог прокормить меня, не понуждая к работе, и потому отвел меня в деревню и велел трудиться.[349]С тех пор, пока отец был жив, я уже сам содержал его, вскапывая и засевая ничтожный клочок земли, который, впрочем, был не так уж плох и даже отличался своеобразной справедливостью. Ведь сколько он принимал зерна, столько по-честному и отдавал, и даже с некоторым избытком, а иногда, в силу особенного своего плодородия, возвращал мне вдвое против того, что получал.[350]Вот так жил я у себя на родине, а все это, что ты теперь видишь, подарил мне Кир.

— Какой же ты счастливец, — воскликнул сак, — и вообще, и потому в особенности, что стал богатым из бедного! Ибо, я думаю, тебе сейчас гораздо приятнее быть богатым потому, что ты разбогател после страшной нужды.

— Неужели ты полагаешь, сак, — возразил на это Феравл, — что жить мне стало настолько же приятнее, насколько я стал богаче? Тебе неведомо, конечно, что я ем, пью и сплю теперь ничуть не сладостнее, чем тогда, когда я был беден. Оттого, что всего у меня вдоволь, я получаю лишь одну выгоду: больше надо сторожить, больше раздавать другим, больше испытывать беспокойства от всяких забот. Ведь нынче множество слуг требуют от меня еды, питья и одежды, а некоторые еще нуждаются в помощи врача. А то приходит кто-нибудь и приносит остатки овцы, разорванной волками, или быка, свалившегося в пропасть, или сообщает, что на скот напала чума. Так что, — заключил Феравл, — кажется мне, что теперь из-за моего богатства у меня больше огорчений, чем раньше было из-за нужды.

— Тем не менее, клянусь Зевсом, — сказал сак, — когда богатства твои в сохранности, вид их доставляет тебе гораздо больше радостей, чем испытываю их я.

— Все-таки, сак, — заметил Феравл, — не так приятно владеть богатством, как тягостно потерять его. Ты сам поймешь, что я говорю правду. Ведь среди людей богатых ты не найдешь таких, кого избыток удовольствий заставит проводить ночи без сна, тогда как любой, кто лишится чего-нибудь, не сможет глаз сомкнуть от огорчения.

— Да, клянусь Зевсом, — подтвердил сак, — но и среди тех, кто получает что-либо, ты не увидишь таких, кто от пущей радости впал бы в дремоту.

— Это верно, — согласился Феравл. — И если бы владение богатством доставляло столько удовольствия, сколько его приобретение, то богачи были бы гораздо счастливее бедняков. Но в том-то и дело, сак, что тому, кто много имеет, много приходится и тратить и на богов, и на друзей, и на гостей. Между тем, кто сильно радуется деньгам, тот, можешь быть уверен, сильно огорчается, когда должен их истратить.

— Наверное это так, клянусь Зевсом, — промолвил сак. — Но я-то к числу таких не принадлежу; напротив, я считаю, что счастье в том и состоит, чтобы, имея много, много и тратить.

— Тогда, ради всех богов, — воскликнул Феравл, — почему бы тебе сейчас же не стать счастливым человеком и не сделать меня таким же? Возьми все эти богатства и владей и пользуйся ими, как хочешь, а мне только выдели содержание, как гостю какому-нибудь, и даже более скромное, чем гостю: мне будет достаточно, если ты уделишь мне долю того, что будешь брать себе сам.

— Ты шутишь, — сказал сак. Однако Феравл поклялся, что он говорит вполне серьезно.

— Более того, сак, я добьюсь для тебя от Кира позволения не являться ко двору и не служить в войске.[351]Оставайся дома и наслаждайся богатством, а я выполню наш долг и за себя и за тебя. Мало того, если я получу еще какую-нибудь награду за службу Киру или за участие в каком-либо походе, я передам ее тебе, чтобы ты распоряжался еще большим достоянием; только избавь меня от всех этих забот. Если я буду свободен от них, то тем самым, я убежден, ты окажешь огромную услугу и мне и Киру.

После такого разговора они так и порешили и стали действовать соответственно. При этом один был уверен, что он обрел счастье, потому что получил в свое распоряжение большое достояние, а другой считал себя на вершине блаженства, потому что ему посчастливилось найти управляющего, который предоставлял ему досуг для занятия тем, в чем он находил удовольствие.

Натуре Феравла была свойственна любовь к друзьям; более того, он считал, что нет ничего столь приятного и полезного, чем выказывать заботу о людях. Он был убежден, что из всех живых существ человек в особенности наделен чувством долга и благодарности. Ибо он видел, что на похвалу люди охотно отвечают похвалою, а за услуги стараются отплатить услугами; что тем, кого они знают как своих доброжелателей, они отвечают преданностью и не способны на враждебное чувство к таким, в чьей любви к себе они убеждены; что из всех живых существ они отличаются наибольшей склонностью воздавать своим родителям благодарностью за их заботы и при жизни их и после смерти; прочие же существа, как он знал, гораздо неблагодарнее и бесчувственнее людей. Поэтому Феравл чрезвычайно радовался, что у него будет теперь возможность, освободившись от заботы об имуществе, целиком посвятить себя друзьям; в свою очередь, сак был доволен тем, что отныне он мог, владея многим, многим и пользоваться. Сак любил Феравла за то, что тот всегда что-нибудь приносил в дом, а тот — сака за готовность все принять и не докучать ему, несмотря на растущие заботы об увеличивавшемся состоянии. Вот так они с тех пор и жили.