Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
|
Заключение.
Господину Ж.Неро В прошлом году, в один из теплых и солнечных январских дней, я вышел изСен-Поля и отправился побродить и помечтать в дикие леса, покрывающиеостров. Я думал о вас, мой друг; мне казалось, что в этих девственныхлесах еще живет память о ваших прогулках и занятиях, что земля еще хранитследы ваших ног. Я повсюду встречал те чудеса природы, о которых читал вваших волшебных рассказах, так скрашивавших часы моего досуга, и, желаяполюбоваться вместе с вами чудесной природой, я мысленно призывал вас изстарой Европы, где вы живете сейчас в благодетельной и мирнойбезвестности. Счастливый человек! Ни один коварный друг не сделал ещевашего таланта и ума всеобщим достоянием. Я направился в одно уединенное место, расположенное в самой возвышеннойчасти острова и известное под названием Долины гигантов. Огромный кусок горной породы, оторвавшись во время землетрясения, проложил по склону главного хребта дорогу, усеянную нагроможденными всамом поэтическом беспорядке обломками скал. Тут мелкие камни удерживают вравновесии огромную глыбу, там выросла целая стена утесов, легких, воздушных, кружевных и ажурных, как мавританский дворец; здесь обелиск избазальта, словно высеченный резцом ваятеля, высится на зубчатом основании; еще дальше - развалины средневекового замка рядом с бесформенной ипричудливой китайской пагодой. Тут как будто собраны всевозможные видыискусства, различные образцы архитектуры, и кажется, что гений всех векови всех народов черпал свое вдохновение в этом величественном зодчестве, созданном случаем и разрушением. Вероятно, эти фантастические постройкипородили мавританскую архитектуру. Стройные пальмы в лесах также должныбыли послужить искусству прекрасными образцами для подражания. Дерево, цепляющееся за землю сотней корней, отходящих от ствола, должно бытьпервым навело на мысль построить собор, опирающийся на легкие своды. Заодну ночь буря собрала в Долину гигантов все формы, все виды красоты, смело нагромоздила их друг на друга, разбросала, соединила в причудливыегруппы. Вероятно, духи воздуха в огня принимали участке в этой дьявольскойработе; только они могли придать созданию своих рук такой дикий, фантастический и незавершенный характер, отличающий их творения оттворений человека. Только они могли нагромоздить такие невероятные глыбы, сдвинуть с места гигантские массивы, передвинуть горы, как песчинки, исреди возведенного ими хаоса, поражающего воображение человека, разбросатьграндиозные замыслы искусства, величественные контрасты, которыеневозможно осуществить и которые, как бы насмехаясь над дерзновеннымипопытками художника, говорят ему: " Попробуйте сотворить нечто подобное! ". Я остановился у подножия базальтового обелиска высотою околошестидесяти футов, как будто отшлифованного искусным гранильщиком. Насередине этого необычайного сооружения виднелась крупная надпись, казалосьначертанная какой-то нечеловеческой рукой. На камнях вулканическогопроисхождения часто встречаются такие следы. Когда-то вулканический огоньрасплавил их, и прилипшие к ним раковины и лианы оставили на них своиоттиски. Этой случайностью и объясняется странная игра природы - отпечаткииероглифов, таинственные письмена: словно имя, начертанное здесь каким-тосверхъестественным существом при помощи кабалистических знаков. Я долго стоял перед обелиском, охваченный наивным желанием проникнуть всмысл этой загадочной надписи. Силясь разгадать ее, я так глубокозадумался, что совсем забыл о времени. А меж тем густой туман, покрывавший сначала лишь вершины гор, началспускаться по склонам и быстро скрыл от моего взора их очертания. Преждечем я дошел до средины плато, туман настиг меня и непроницаемой завесойокутал окрестности. Но тут поднялся страшный ветер и в одно мгновениеразогнал его. Затем ветер стих, туман опять сгустился и вновь был рассеянбешеным порывом бури. Чтобы укрыться от урагана, я спрятался в пещеру, но к ветруприсоединилось вскоре новое бедствие: от дождя вздулись реки, берущие своеначало на вершинах гор. Через час вся местность была затоплена, и вода, ручьями стекая со склонов, бешеным потоком понеслась в долину. После двухдневного тяжелого и опасного пути провидение наконецсжалилось надо мной и привело меня к жилищу, расположенному в живописном идиком месте. Домик, построенный просто, но красиво, устоял под натискомбури, так как был защищен навесом скал, служившим ему как бы щитом. Чутьподальше бешеный поток низвергался в ущелье, образуя на дне его озеро, теперь вышедшее из берегов; над озером красивые деревья уже поднимали своиверхушки, помятые и согнутые грозой. Я постучал. Человек, показавшийся на пороге, невольно заставил меняотступить. Не успел я попросить о приюте, как хозяин молча вежливым жестомпригласил меня войти. Итак, я вошел и очутился лицом к лицу с сэромРальфом Брауном. Прошел год с тех пор, как господин Браун и его спутница вернулись вколонию на шхуне " Нахандов", и за это время сэра Ральфа видели в городе неболее трех раз; что же касается госпожи Дельмар, то она жила так замкнуто, что многие жители даже сомневались в ее существовании. Приблизительно в тоже время и я впервые прибыл на остров, и теперешняя встреча с господиномБрауном была второй в моей жизни. Первое наше знакомство оставило во мне неизгладимое впечатление: мывстретились в Сен-Поле, на берегу моря. Его внешность и манеры сперва неостановили моего внимания, но затем, когда я из праздного любопытства сталрасспрашивать о нем местных жителей и получил странные и противоречивыеответы, я начал с большим вниманием приглядываться к отшельнику с озераБерника. - Грубый и невоспитанный человек, - говорили одни, - полноеничтожество! Единственное его достоинство, что он вечно молчит. - Человек исключительно образованный и серьезный, - говорили другие, -но такого высокого мнения о себе, такой гордец, что не желает дажеразговаривать с простыми смертными. - Он любит только самого себя, - говорили третьи, - посредственный, нонеглупый, невероятный эгоист; говорят даже, что он совершенный нелюдим. - Разве вы о нем ничего не знаете? - спросил меня один юноша, выросшийв колонии и отличавшийся благодаря этому узостью провинциальных взглядов.- Это дурной человек, негодяй, подло отравивший своего друга ради того, чтобы жениться на его жене. Такое мнение настолько ошеломило меня, что я обратился к пожиломуколонисту, человеку, как я знал, рассудительному. На мой вопрошающий взгляд, настойчиво требовавший разъяснения этихзагадок, он ответил: - Когда-то сэр Ральф был светским человеком, его уважали, но не любилиза замкнутый и необщительный нрав. Вот все, что я могу сказать о нем, таккак со времени той злополучной истории я с ним не встречался. - Какой истории? - спросил я. И мне рассказали о внезапной смерти полковника Дельмара, о бегстве егожены в ту же ночь, об отъезде и возвращении господина Брауна. Загадочныеобстоятельства этих событий не были выяснены, несмотря на судебноерасследование; никто не мог доказать вины бежавшей. Прокурор прекратилследствие, но все знали о пристрастном отношении властей к господинуБрауну, и общественное мнение было возмущено тем, что дело, запятнавшеедвух людей такими ужасными подозрениями, не было разобрано. Подозрения больше всего, казалось, подтверждались тем, что оба, тайкомвозвратившись в колонию, поселились в пустынном ущелье Берника. По мнениюлюдей, они бежали с острова, чтобы дать делу заглохнуть; но во Франциивысшее общество отвергло их, им пришлось уехать обратно и укрытьсяподальше, дабы в уединении спокойно наслаждаться своей преступной любовью. Но слухи эти полностью опровергались: говорили - и это последнеесообщение исходило от людей наиболее осведомленных, - что госпожа Дельмарникогда не чувствовала симпатии, а скорее питала отвращение к своемукузену господину Брауну. Потому-то я тогда внимательно, я сказал бы даже - пристально, сталвглядываться в героя столь странных рассказов. Он сидел на тюке товаров, ожидая возвращения матроса, с которым договорился о какой-то покупке; егосиние, как море, глаза, спокойные и мечтательные, были устремлены вдаль.Черты его лица выражали полнейшую безмятежность; в этом здоровом и мощноморганизме все, казалось, находилось в равновесии, и ничто не нарушалообщей гармонии; поклялся бы, что его напрасно так зло оклеветали, что насовести этого человека нет никакого преступления, что даже в мыслях он неспособен на это и что его сердце и руки так же непорочны, как и его чистыйлоб. Вдруг рассеянный взгляд баронета остановился на мне, - я смотрел нанего с жадным и нескрываемым любопытством. Сконфузившись, как пойманный споличным вор, я в смущении опустил глаза, ибо увидел, что сэр Ральфсмотрит на меня со строгим упреком. С тех пор невольно я часто думал онем, он даже снился мне, и эти мысли вызывали во мне смутное беспокойство, непонятное волнение, точно какой-то магнетический ток исходил от этогочеловека с такой необычайной судьбой. У меня появилось сильное и настойчивое желание поближе узнать сэраРальфа, но я предпочел бы наблюдать за ним издали, так, чтобы он сам невидел меня. Мне казалось, что я в чем-то виноват перед ним. Холоднаяясность его взгляда приводила меня в трепет. Этот человек, должно быть, обладал либо исключительным нравственным превосходством, либо невероятнымковарством, и я чувствовал себя перед ним ничтожным и мелким. Он принял меня учтиво, но сдержанно и без суеты. Провел к себе вкомнату, предложил переодеться во все сухое, а затем познакомил со своейподругой жизни, которая уже ждала нас за столом. При виде ее красоты и молодости (ей казалось не больше восемнадцатилет), любуясь ее свежестью и очарованием, слушая ее нежный голос, япочувствовал какое-то болезненное волнение. У меня тотчас же явиласьмысль, что эта женщина или очень преступна, или очень несчастна, или онадействительно виновата в ужасном злодеянии, или напрасно заклейменапозорным обвинением. Целую неделю вышедшие из берегов реки, затопленные равнины, дожди иветры удерживали меня в Бернике; но вот выглянуло солнце, а я все еще недумал расставаться со своими гостеприимными хозяевами. Ни тот, ни другой не обладали ни внешним блеском, ни остроумием, новсе, что они говорили, было значительно или очень приятно; они жилисердцем, а не умом. Индиана была малообразованна, но это не было грубоеневежество, происходящее от лени, небрежности или ограниченности. Ейстрастно хотелось приобрести те знания, которые она не смогла получитьиз-за трудных обстоятельств своей жизни; может быть, с ее стороны былоизвестным кокетством постоянно обращаться с вопросами к сэру Ральфу, чтобыдать ему возможность блеснуть передо мной своими обширными иразнообразными познаниями. Она была весела, но без излишней живости; в ее манерах была грустнаямедлительность, свойственная креолкам, и в ней мне это казалось особеннопленительным; ее необычайно кроткие глаза как будто говорили о жизни, полной страдания и горя; даже когда ее губы улыбались, взгляд ее оставалсяпечальным, но эта печаль словно отражала думы о выпавшем на ее долюсчастье и трогательную благодарность судьбе. Как-то утром я сказал им, что мне пора наконец уходить. - Как, уже? - спросили они. Это было сказано так искренне и сердечно, что я решил остаться еще нанекоторое время. Мне хотелось во что бы то ни стало узнать от сэра Ральфавсю их историю; но ужасные подозрения, запавшие в мою душу, вызывали вомне непреодолимую робость. Я попытался побороть ее. - Послушайте, - сказал я, - люди - страшные мерзавцы, они наговорилимне про вас много дурного. Познакомившись с вами, я этому больше неудивляюсь. Ваша жизнь была, по-видимому, настолько прекрасна, что еерешили оклеветать. Я внезапно остановился при виде наивного изумления, появившегося налице госпожи Дельмар. Тогда я понял, что она ничего не знает оботвратительных слухах, распространявшихся на ее счет. А на лице сэраРальфа появилось высокомерное и недовольное выражение. Я встал, чтобыпроститься с ними, сконфуженный и огорченный, уничтоженный взглядомгосподина Брауна, напомнившим мне о нашей первой встрече и о немой беседе, происшедшей между нами на берегу моря. В отчаянии от того, что приходится при таких условиях навсегдарасставаться с этим прекрасным человеком, упрекая себя за те оскорбление иобиду, которые я нанес ему в благодарность за счастливые дни, проведенныев его доме, я почувствовал, что сердце у меня сжалось, и горько заплакал. - Молодой человек, - промолвил он, взяв меня за руку, - останьтесь снами еще на день. Я не могу отпустить так нашего единственного друга. -Затем, когда госпожа Дельмар вышла из комнаты, он продолжал: - Я понял васи расскажу вам свою жизнь, но не в присутствии Индианы: есть раны, которыене следует бередить. Вечером мы пошли прогуляться по лесу. Буря сорвала всю листву сдеревьев, таких зеленых и красивых всего две недели тому назад, но теперьони уже снова покрывались толстыми смолистыми почками. Птицы и насекомыевернулись в свои владения. Новые бутоны распускались на месте увядшихцветов. Ручьи стремительно освобождались от песка, нанесенного в их русло.Здоровая и счастливая жизнь опять вступала в свои права. - Посмотрите, - сказал Ральф, - с какой поразительной быстротойпрекрасная и богатая природа залечивает свои раны. Не кажется ли вам, чтоона как бы стыдится потерять время и всеми силами старается в несколькодней проделать работу целого года? - И ей удается это, - заметила госпожа Дельмар. - Я помню прошлогодниебури: через месяц от них не оставалось и следа. - То же бывает и с разбитым сердцем, - сказал я ей, - если счастье кнему возвращается, оно быстро расцветает и вновь обретает молодость. Индиана протянула мне руку и посмотрела на господина Брауна свыражением бесконечной нежности и счастья. Когда настала ночь и она ушла к себе в спальню, сэр Ральф, усадив менярядом с собой на скамейке в саду, рассказал мне свою историю, начав ее стого места, где мы остановились в предыдущей главе. Вдруг он умолк и, казалось, совсем забыл о моем присутствии. Крайне заинтересованный всем услышанным, я решился прервать егоразмышления и задать ему последний вопрос. Он вздрогнул, как человек, очнувшийся от сна, но затем, добродушноулыбнувшись, ответил: - Мой юный друг, есть воспоминания, о которых не следует рассказывать, дабы не нарушать их святости. Скажу вам только одно - я тогда твердо решилумереть вместе с Индианой. Но, верно, небо не захотело принять от насподобной жертвы. Врач, вероятно, сказал бы вам, что у меня закружиласьголова и я пошел не по той тропинке. Но я не врач и предпочитаю думать, что ангел Авраама и Товия, этот прекрасный белоснежный ангел с голубымиглазами и золотым поясом, какого вы часто видели в ваших детскихсновидениях, спустился на лунном луче и, паря в брызгах водопада, распростер свои серебристые крылья над моей нежной подругой. Единственное, о чем я могу сказать с уверенностью, это то, что луна совершенно скрыласьза вершинами гор, а мирное журчание водопада не было потревожено ни единымзловещим звуком. Птицы, спавшие на скалах, встрепенулись, лишь когда белаяполоса показалась на горизонте; и первый луч солнца, озаривший зарослипомеранцевых деревьев, застал меня на коленях, славящим бога. Не думайте, однако, что я без колебаний принял неожиданное счастье, возрождавшее меня к новой жизни. Я даже боялся представить себе лучезарноебудущее, которое ожидало меня; и когда Индиана открыла глаза и улыбнуласьмне, я показал ей на водопад и стал говорить о смерти. " Если вы не жалеете, что дожили до сегодняшнего утра, - сказал я, - томы можем признаться друг другу, что вкусили счастье во всей его полноте итеперь нам тем более следует расстаться с жизнью, потому что завтра моязвезда может померкнуть. Кто знает, быть может, покинув эти места и выйдяиз состояния безумного опьянения, в какое повергли меня мысли о любви исмерти, я вновь превращусь в того бесчувственного человека, которого выпрезирали еще вчера. Не покраснеете ли вы за себя, если я опять станутаким, как прежде? Ах, Индиана, избавьте меня от этого ужасного горя, этобыло бы последним ударом судьбы". " Разве вы сомневаетесь в своем сердце, Ральф? - спросила Индиана, и налице ее появилось очаровательное выражение нежности и доверия. - Или моесердце вам кажется недостаточно надежным? " Сказать ли вам правду? Первые дни я не был счастлив. Я не сомневался вискренности Индианы, но будущее пугало меня. В продолжение тридцати лет яотносился к себе с недоверием, и мне трудно было в один день свыкнуться смыслью, что я могу нравиться и быть любимым. Минутами на меня нападалисомнения и страх; не раз я жалел о том, что не бросился в озеро в тот миг, когда одно слово Индианы даровало мне счастье. У нее, по-видимому, тоже бывали такие минуты, когда грусть сноваовладевала ею; она с трудом отучала себя от страданий, так как душасвыкается с горем, сживается с ним и очень медленно отрывается от него. Ноя должен отдать справедливость этой, женщине: она никогда не пожалела оРеймоне, она забыла его настолько, что у нее не осталось к нему дажененависти. И вот, как это бывает при настоящей и глубокой любви, время неуменьшило нашей привязанности, а наоборот - укрепило и увеличило ее. Скаждым днем наше чувство приобретало новую силу, потому что с каждым днеммы все больше уважали и ценили друг друга. Постепенно наши страхи исчезли, и, видя, как легко было рассеять все наши сомнения, мы с улыбкойпризнались, что виноваты оба, ибо были трусами и боялись своего счастья. Ис этого времени мы спокойно наслаждаемся нашей любовью. Ральф замолчал, и несколько мгновений мы оба сидели молча, погруженныев благоговейное раздумье. - Не буду говорить вам о моем счастье, - снова начал он, сжимая мнеруку. - Если есть страдания, о которых не говорят и которые окутывают душукак бы смертным саваном, существуют и радости, навсегда затаенные вчеловеческом сердце, потому что их нельзя выразить ни одним земным словом.Впрочем, если бы даже какой-нибудь ангел спустился с небес на эти цветущиеветви и рассказал вам о них, вы все равно не поняли бы его, молодойчеловек, так как жизненные бури и грозы еще не коснулись вас. Увы, душа, никогда не страдавшая, не может постичь счастья! Что же касается нашихпреступлений, - прибавил он с улыбкой, - то... - О! - воскликнул я со слезами на глазах. - Послушайте, - тотчас же перебил меня Ральф, - вы прожили спреступниками ущелья Берника очень недолго, но и одного часа вам былодостаточно, чтобы узнать нашу жизнь. Все дни ее похожи один на другой, всеони одинаково спокойны и прекрасны и протекают так же быстро, как чистыедни нашего детства. Каждый вечер мы благодарим небо и каждое утро молимего послать нам те же радости и горести, что и накануне. Большую частьнашего дохода мы тратим на выкуп больных негров. Это и есть главнаяпричина всех тех недоброжелательных слухов, которые распускают про насколонисты. Как жаль, что мы не настолько богаты, чтобы освободить всех, кто находится в рабстве! Наши слуги - это наши друзья: они разделяют наширадости, а мы заботимся об их нуждах. Так проходит наша жизнь - без горя, без сожалений. Мы редко говорим о прошлом и так ж редко о будущем. Мывспоминаем прошлое без горечи смело смотрим вперед. Если нам на глазанавертываются иногда слезы, то ведь бывают слезы блаженства, и толькотяжелое горе не знает их. - Друг мой, - сказал я после продолжительного молчания, - если былюдские обвинения достигли вас, то ваше счастье было бы им достойнымответом. - Вы еще молоды, - ответил он, - и для вас, чистого душой и неиспорченного светом, наше счастье - лучшее доказательство нашейдобродетели, но для людей оно - наше главное преступление. Поверьте мне: одиночество прекрасно, и о людях жалеть не стоит. - Не все обвиняют вас, - заметил я, - но даже те, кто отдает вамдолжное, осуждают вас за презрение к общественному мнению и, признаваявашу добродетель, считают вас гордым и высокомерным. - В этом упреке, - возразил Ральф, - больше гордыни, чем в моемпредполагаемом презрении. Что касается общественного мнения, то, видя, кого оно превозносит, следовало бы протянуть руку тем, кого оно презирает.Говорят, что без людского уважения нельзя быть счастливым, - пусть тот, кто думает так, и хлопочет о нем. Я же лично искренне жалею тех, чьесчастье зависит от каприза людской молвы. - Некоторые моралисты осуждают ваше уединение, они считают, что каждыйчеловек принадлежит обществу. Говорят также, что вы подаете другим опасныйпример. - Общество не может чего-либо требовать от того, кто сам ничего не ждетот него, - возразил сэр Ральф, - а что мой пример заразителен, я не верю.Для того чтобы порвать с обществом, нужна очень большая сила воли, а этасила воли приобретается слишком тяжкими страданиями. Итак, позвольте наммирно наслаждаться нашим безвестным счастьем, мы обязаны им только самимсебе и прячем его от всех, чтобы не возбуждать зависти. Идите, молодойчеловек, туда, куда влечет вас ваша судьба; не отказывайтесь от друзей, родины, положения, создавайте себе доброе имя. А у меня есть моя Индиана.Не порывайте цепей, связывающих вас с обществом, уважайте его законы, еслиони защищают вас, цените его суждения, если они справедливы, но есликогда-нибудь общество оклевещет и отвергнет вас, найдите в себе мужествообойтись без него. - Да, - ответил я, - чистое сердце помогает выносить изгнание, но, чтобы полюбить изгнание, надо иметь такую подругу жизни, как ваша. - Ах, если бы вы знали, - сказал он с невыразимой улыбкой, - какуюжалость внушает мне общество, презирающее меня! На следующий день я расстался с Ральфом и Индианой. Он обнял меня, аИндиана прослезилась. - Прощайте, - сказали они, - возвращайтесь в свет, но, если онкогда-нибудь отвернется от вас, вспомните о нашей индийской хижине.
Данная страница нарушает авторские права?