Примечания к пятнадцатой главе

1. нет лошадей: Лошади Байрона славились в Венеции, где они, действительно, крайне немногочисленны и совершенно бесполезны. Он содержал их в конюшне на Лидо – широкой прибрежной полосе на Адриатическом море – и, живя там, почти ежедневно ездил верхом. Лорд Байрон очень любил верховую езду – так же как и плавание: в седле он ничем не отличался от всех прочих.

2. Carbonari: Сам лорд Байрон был принят в члены этого общества и посещал его собрания; у себя в доме хранил оружие карбонариев и запас ментоновского пороха, для них приобретенного. Он всегда относился к итальянским заговорщикам критически и ясно видел их недостатки – романскую импульсивность и пр., однако последовательно и до конца поддерживал их деятельность. Хотя один из них один из них

3. Жак-Арман: По моим сведениям, эта история содержится в «Memoires sur la vie privé e de Marie-Antoinette»^[72] мадам Кампан (1822). He знаю, там ли нашел ее лорд Б.

4. некий английский поэт: Такая заметка появилась в итальянской газете: в ней проводилась аналогия, которая лорду Байрону могла бы показаться привлекательной, однако на основании, вряд ли для него лестном, и потому наверняка немало его позабавила. Получить справедливую оценку, исходящую из ложной предпосылки, – вот тщета человеческих желаний.

5. Быть может, она умерла: У лорда Байрона, как хорошо известно, была дочь от Клер Клермон (сводной сестры Мэри Шелли), которую он назвал Аллегрой. Она умерла в возрасте пяти лет от лихорадки в монастыре, куда лорд Б. отправил ее ради образования. Мне неизвестно, да и нет возможности узнать, были ли написаны эти страницы до ее смерти. Лорд Б. при первой возможности забрал девочку из семейства Шелли, где от различных болезней умер не один ребенок; вероятно, он полагал, что в их обществе она умрет непременно. Он любил Аллегру, всячески ей потворствовал и нашел ее непослушной, пустой, склонной к спорам – обычным ребенком. Однако, передавая ее в руки монахинь, он вовсе не стремился от нее избавиться: он хотел подготовить ее к единственному образу жизни, который для нее себе представлял, – к жизни в Италии, замужеству с итальянцем, для чего уже выделил ей приданое до того, как она… Что если бы это была я Это дитя моя сестра всего на год и месяц меня младше он любил ее и не мог или не захотел держать возле себя говорил что заберет ее в Америку Что если бы он сумел вызволить меня из Англии и взять с собой в путешествия?? Думаю об этом или думала раньше, и часто Тогда бы я умерла в итальянском монастыре – и меня отослали бы домой как ее в крошечном гробике – похоронили как он велел в церкви в Харроу священник отказался хоронить ее в церкви, поставить Памятнику церковной стены, и ее могила затеряна где-то на кладбище Он написал для нее эпитафию Я пойду к ней, а она не возвратится ко мне нет это не я лежу на кладбище в Харроу без надгробной надписи

6. В ней не было ни малейшего изъяна: По слухам, нечто подобное он однажды спросил обо мне и попросил няньку приподнять мне платьице, чтобы осмотреть ноги возможно отсюда и пошла лживая история я знаю что она лжива будто бы когда моя мать лежала в родах и я появилась на свет он подошел к двери пьяный и спросил: Что, оно умерло? Так умерло или нет? Этого не было матушка подтвердит Он спросил нет ли у меня телесного изъяна Вопрос естественный – ведь у него такой был. – сегодня страшные боли матушкина Библия рядом со

От: lnovak@metrognome.net.au

Кому: " Смит" ‹anovak@strongwomanstory.org›

Тема: RE: Gravitas

[Уважаемая – Как, сгодится? Обращение – тоже часть gravitas: ] Глубокоуважаемая Александра,

Чрезвычайно признателен Вам за доверительное сообщение о потрясающем открытии – находке повести лорда Байрона, дотоле неизвестной. Когда известие будет наконец обнародовано, оно изменит наше представление о Байроне, о его творчестве – и, прежде всего, об его отношениях с женой и дочерью. На мой взгляд, лишь немногие открытия, связанные с писателями данного периода, сопоставимы по важности с этим. Когда в Чикагском университете я завершал диссертацию о Байроне, он находился в глубочайшем небрежении, какое только может выпасть на долю крупного поэта, однако его жизнь и творческий путь никогда не переставали интересовать и волновать комментаторов, биографов и читающую публику – при том, что с его произведениями знакомились все меньше. За время моего преподавания в двух университетах (Вы запрашивали сведения о моей биографии – отправляю их особо, по факсу) я, разумеется, старался внушить моим студентам представление о действительном значении поэта: свидетельство тому – мои статьи, эссе, монографии и доклады. Тогда наиболее существенным представлялось отделить Байрона от легенд о нем, и я писал работы под названиями «Байроничен ли Байрон?» и «Уберегите Байрона от его друзей». Даже сейчас эта задача представляется мудреной – и переубедить мне, вероятно, удалось немногих. Я же устранился как от изучения Байрона, так и от университетского преподавания ради других интересов и неотложных дел: последние двадцать лет занимался целым рядом кинематографических проектов с целью обратить внимание того мира, к которому принадлежу и сам, на бедствия, страдания и повседневную жизнь людей, живущих во многих «отдаленных» частях нашей планеты (для них эти края вовсе не отдалены – равно и для тех, кто к ним неравнодушен). Я горжусь своими фильмами и радуюсь наградам, которые они получили, хотя научного метода для измерения их реального воздействия не существует – как не было и способа определить влияние Байрона на борьбу повстанцев за независимость Греции.

Теперь, когда даже мне Байрон представляется порой частью безвозвратно ушедшего прошлого, в мире вновь пробудился интерес к его личности, уже в силу иных причин, среди которых – его неоднозначная сексуальность: ее ныне допустимо изучать без уверток и моральных оценок – словом, непредвзято; Байрон не нуждается ни в оправдании, ни в возвеличивании – по крайней мере, в этом. Но на первый план выдвинулась дочь Байрона – в связи с тем, какие перемены претерпел мир за последние десятилетия: она предстала словно пророчицей, которая ясно, хотя и не в подробностях, видела будущее. Ада и в самом деле прозревала то, что доступно было единицам (а в сущности, никому): она понимала, что машины грядущей эпохи будут производить вычисления, манипулировать символами, сочинять музыку, хранить информацию и выполнять действия, на которые – как считалось при ее жизни – способен только человеческий ум.

Сама Ада, однако, усматривала в своей деятельности и нечто большее: ей представлялось, что она разрабатывает совершенно новую разновидность науки, которая перебросит мост между молекулярной физикой и человеческим интеллектом; науки, в которой исследователи станут собственными лабораториями: так поэты, живые кузницы, выковывают из своего опыта новую реальность. Мать Ады, женщина возвышенная (а также мстительная и подозрительная), с первых дней ограждала ее от поэзии и всего, что несло в себе начала воображения, эмоциональности, сосредоточенности на внутреннем мире – словом, байронизма. Так Ада усвоила – чего ее мать себе и вообразить не могла: наука – это царство, где, как и в поэзии, всесильны страсть и мечта. Иными словами, она осознала, что продолжает отцовы эксперименты, раскрывавшие скрытые возможности жизни, свободы и стремления к счастью, – но ее эксперименты выражены в других терминах, которые эпоха Байрона не в состоянии была воспринять и которые Ада не могла вполне ясно сформулировать. Она верила в молекулярную физику разума, космологию мысли, подлинную науку за рамками простого самоанализа и рефлексии – по сути, в такую науку, которая, избегнув редукционизма, преобразит самоанализ как таковой – и что вычислительные машины сделаются необходимыми его компонентами: как инструменты и как субъекты. Что ж, она была права – права и сейчас. Современная неврология, немыслимая без инструментария, какой Ада рисовала в воображении, занимается как раз тем, чем хотелось заниматься ей, – и приходит к выводам или прозрениям, которые были бы ей понятны. (Френология – Ада ею увлекалась, однако в итоге нашла не отвечающей требованиям – была ранней попыткой основать психологию на физиологическом строении мозга.) В самом деле, нельзя уйти от мысли, что Ада – которая обрела повесть отца (кстати, в высшей степени нехарактерный текст), спасла ее от уничтожения, зашифровала и снабдила комментариями – тем самым, экспериментируя с памятью и наследственностью, сознательно разрешала поставленную перед собой задачу. Если Ваши разыскания подтвердятся, Ада, по-видимому, продолжала эту свою работу до последнего дня.

Таким образом, Ваша находка представляет интерес не только для нас, застарелых байрономанов – если еще остались те, кто сохранил верность кумиру. Ваше открытие ценно тем светом (и теплом), какие оно проливает на Аду – не на ее деятельность, о которой сохранились отрывочные свидетельства, но на ее личность – на то, кем она была и кем могла стать; и это гораздо важнее для нас, живущих в мире, куда она мечтала заглянуть – и, нет сомнения, заглянула.

Ваш

Ли

[Как ты считаешь – это то, что нужно? Что-то добавить/убавить? Могу, если хочешь, накатать и по-другому. Читая это примечание, ты можешь засомневаться, но я верю во все, что написал. – Л.]

* * * * *

От: " Смит" ‹anovak@strongwomanstory.org›

Кому: lnovak@inetrognome.net.au

Тема: Спасибо

Хорошо. Спасибо. Правда, большое спасибо.

Я тоже верю – каждому слову.

Хочу лишь добавить следующее: «Если данная работа не увидит свет, это станет потерей не только для истории литературы и байроноведения. Прежде всего, это нанесет урон нашему представлению об Аде, сведения о которой значительно более скудны, нежели о Байроне. В этой работе (произведении? повести? замысле?) она сотрудничала с покойным отцом, в результате чего оба предстают для нас гораздо яснее – в особенности сама Ада». Годится? Таких понтов, как у тебя, мне взять неоткуда. Я так этому и не научилась. Или к тебе это само пришло?

Фотографию скоро вышлю.

С

* * * * *