Глава девятая, в которой исследуются Головы и обнажаются Души

Достопочтенный Питер Пайпер (за которым Али следовал, как Данте за Вергилием) был, по-видимому, желанным гостем не только в Бальных Залах богатых домов, но и в тех заведениях, куда входили по Билетам и где обреталось общество иного разбора. По его словам, он состоял членом стольких Клубов, что не все мог припомнить, и прославился там невозмутимой сосредоточенностью за игорным столом, в которой усматривалось нечто механическое или, во всяком случае, сопряженное с Наукой, хотя сам он утверждал, что игра ничего общего с этим не имеет, а требует всего лишь изрядного безрассудства и малой толики Арифметики. Садясь играть в кости (его конек), этот неотразимо приятный джентльмен «во мгновение ока» менялся, хотя, сказать правду, немногие улавливали перемену. Во всем его облике выражались собранность и обостренная внимательность; от свойственных ему, как чудилось, беспечности и легкомыслия не оставалось и следа – или же он незаметно их отбрасывал, отнюдь не теряя природного добродушия. Чаша шла по кругу, на зеленое сукно падали кости – и в то время как прочих игроков, разгоряченных азартом и выпивкой, охватывало возбуждение, которое не сменялось усталостью, но только «возрастало от насыщенья», мистер Пайпер выглядел со стороны неким тружеником, занятым кропотливою работой – стеклодувом или часовщиком, – да и в самом деле от этих трудов зависело пополнение его кошелька. На лице мистера Пайпера неизменно играла ангельская улыбка – он улыбался, когда выигрывал, а при проигрыше начинал игру заново, – но его деятельный мозг непрерывно взвешивал шансы и без устали производил Вычисления, тогда как его партнеры при каждом броске то возносились в Рай, то ввергались в Ад, но причину этого не в состоянии были уяснить.

«Думаю, что игрок – счастливец, выигрывает он или нет, – заметил Али, когда по окончании вечера они ужинали вдвоем, запивая жаркое шампанским: Достопочтенный праздновал свой триумф. – То он на грани гибели, то спустя мгновение торжествует победу – его судьба постоянно висит на волоске – острота переживаний и есть жизнь – ennuyé ^[25] ему не бывать».

«Так-то оно так, однако определенная доля ennui продолжительному пребыванию в долговой тюрьме сопутствует, – ответил Достопочтенный, – хотя и допускаю, что пролог в преизбытке доставлял увеселение. А что, дорогой друг, ты чувствуешь себя ennuyй? По виду не скажешь, что тобою владеет недовольство».

«Скажи, – спросил Али, пропустив замечание мимо ушей, – кто этот джентльмен, только что вошедший? Все мои прежние знакомства за эти годы начисто выветрились у меня из памяти».

«Я его знаю, да и ты тоже, – сказал Достопочтенный. – Это отец нашего соученика по колледжу, его зовут Енох Уайтхед».

«Он женат?»

«Да».

«А ее имя – не Сюзанна?»

«Кажется, так. В городе она появляется нечасто. Что с вами, милорд, – чем вы взволнованы?»

Причину своего волнения Али назвать не мог – и только вглядывался в вошедшего – видел седую голову, бессмысленный взгляд, дряхлую фигуру, багровый Нос в темных прожилках – ему вспомнилась Сюзанна, какой она была – и какой уж больше не бывать! В ушах у Али стоял жуткий отцовский смех, раздавшийся той ночью, когда он в последний раз произнес ее сладостное имя, – той ночью, когда Судьба заставила его опрометью ринуться из дома вон, бессильного помочь, бессильного спасти не только ее, но и самого себя – и вот теперь она вернулась, но поздно – слишком поздно! «Нет, я ничем не взволнован, – ответил он, – ничем, ровным счетом ничем, вот только бутылка опустела, а новой не подано! Прошу тебя, дружище, – тут он потянул мистера Пайпера за рукав и впился в него таким взглядом, что кроткий джентльмен невольно отшатнулся, – убереги меня вон от того седовласого, помешай ему со мной поздороваться – умоляю тебя – сделай это для меня».

«Всенепременно, даю тебе слово!» – и Достопочтенный энергическим жестом подозвал официанта, приняв вид, который свидетельствовал о настоятельной необходимости. Обещание, надо заметить, он исполнил точнее некуда: когда на Востоке занялась летняя заря и Али вместе с Достопочтенным в компании друзей (кого именно – вспомнить Али впоследствии не удалось) пытались выбраться из Заведения – впрочем, не исключено, что уже другого – по винтовой лестнице, которую (по утверждению Достопочтенного) задумали и возвели до изобретения крепких Напитков, поскольку спуститься по ней в определенном состоянии было делом едва ли осуществимым, – Али распознал среди своих спутников того самого седовласого джентльмена. Али рванулся из рук Достопочтенного так резко, что тот почел за лучшее немедля оттащить его в сторону. «Что это за джентльмен? – громко вопросил компаньонов мистер Уайтхед. – В чем дело, почему он так на меня посмотрел?» – «Да это лорд Сэйн», – пояснили ему. Мистер Уайтхед на то: «А, я знавал его отца. Что ж, как говорят, яблочко от яблони». Этих слов Али, к счастью, не услышал.

Итак, она близко – Сюзанна! – она жива – не заточена в горькой юдоли былого, как Али представлял себе раньше. Жива – и с ней можно встретиться, можно обменяться какими-то словами или знаками, – но тут воображение Али, как говорится, пасовало и отказывалось что-либо рисовать. «В городе она появляется нечасто» – это не значит «никогда»: «никогда» и есть «никогда», а «нечасто» – это, быть может, завтра или послезавтра. Али вдруг заметил, что внимательно вчитывается – чего в жизни не делал – в газетную светскую хронику, где торжественно перечислялись все приезды и отъезды, происходившие в Обществе, словно это был Список Кораблей, отплывших в Трою: он выискивал там ее имя и имя ее супруга (хотя слова этого не произносил, даже наедине с собой). Устремляясь всякий раз туда, где была, как он ожидал, хотя бы малая вероятность ее появления, Али, видя белокурую головку или стройную ножку, исчезавшую в карете, тешил себя радостной мыслью – но это была не Сюзанна. Достопочтенный водил Али по Садам и Паркам: там каждый мог повстречаться с кем угодно – Али познакомился со Слоном, который хоботом стащил с него шляпу, а потом галантно вернул. Али ходил также посмотреть то, послушать это, подивиться на этакое, в музее Уикса на Грейт-Уиндмилл-стрит наблюдал за автоматами: гигантским механическим Тарантулом (когда он выскакивал из норы, дамы кричали пронзительно) и рядом крошечных Фигурок – забавно выглядел со стороны Достопочтенный, который через монокль любовался серебряной заводной Танцовщицей – образцом редкого изящества и точеных форм; ее темные глаза манили к себе, а грудь, казалось, трепетала при вздохе – какой чудесной женой, верно, могла бы она стать, думал он в мечтательном восхищении.

Хотя Сюзанны нигде не оказывалось, Али в ту пору не однажды случалось сталкиваться с мисс Катариной Делоне; он отдыхал душой, глядя в ее черные блестящие глаза и на волосы цвета воронова крыла – так когда-то, на пороге юности, он смотрел на прелестные женские существа – которые, однако, не носили платьев с кружевами и не завивали волос железными Щипцами по лондонской моде, а украшали себя бренчащими золотыми монетами, из которых состояло их Приданое, – в Лондоне та же сумма не предъявлялась столь наглядно, но оглашалась с помощью слухов. И вот на одном из изысканных собраний – где целомудреннейшим ушам не могло грозить никакое оскорбление – вслед за обменом взглядами и беглой улыбкой – Али удостоен был наконец (хоть и через посредника) беседы, что представлялось неслыханным свершением, наподобие обретения Золотого Руна; однако, заняв место рядом с мисс Делоне, Али нашел ее воплощением сердечности и доброжелательства. Она не боялась рассуждений на Ученые и Философские темы (каких ее сообщницам по ловле обычно советуют избегать, дабы не спугнуть невежественную Жертву) и увлекла ими Али.

«Я давно занята исследованием человеческой природы, – заявила мисс Делоне за ужином, – и уяснила для себя некоторые общие постулаты».

«В самом деле? – заинтересовался Али. – Вы много путешествовали и собрали достаточно наблюдений, из которых эти постулаты вывели?»

«Нет, путешествовала я немного, – серьезным тоном ответила мисс Делоне, – однако много читала, а теперь довольно часто бываю в обществе, и все, с чем я сталкиваюсь, подтверждает сделанные мною выводы».

«Выводы, получается, предшествовали наблюдениям?»

«Вы, кажется, надо мной смеетесь, – заметила мисс Делоне с мягкой улыбкой, но видом своим давая понять, что насмешек не потерпит. – Должна вам сказать, что у меня вошло в привычку, причем стойкую, после достаточно продолжительного знакомства с человеком заносить на бумагу его письменный Портрет, чтобы удержать мысли и впечатления».

«Надеюсь, меня вы от этого избавите».

«Когда мы сойдемся с вами поближе, я, быть может, об этом подумаю – учтите, что эта привычка сделалась для меня постоянной и мне бы не хотелось от нее отказываться. Объясните, пожалуйста, почему вам этого не желается».

«Вы говорите, что стремитесь удержать свои впечатления. Не уверен, что хочу этого, – ведь я считаю себя неудержимым, а то и безудержным».

«Пристальный наблюдатель способен безошибочно нарисовать любой портрет».

«А как быть с теми чертами, что недоступны взору?»

«Вы имеете в виду, – осведомилась мисс Делоне с легкой укоризной, – Душевные Качества, не так ли? Однако можно угадать и то, что сокрыто. Кстати, в Лондон из Германии как раз прибыл практикующий ученый – краниолог: он умеет, тщательно ощупав Голову, определить, какие умственные свойства преобладают, а какие отсутствуют».

«Тогда мозг, выходит, местоположение Души? – спросил Али. – А разве не Сердце?»

«Аристотель помещал душу в печень – надеюсь, вы не разделяете его мнения?»

Недавний приезд из Германии «герра Доктора» и в самом деле наделал много шума в светских кругах, и его слава совершенно затмила славу Али, уже клонившуюся к закату. В апартаментах Доктора целыми днями толпились леди и джентльмены, желавшие подставить свои черепа под его длинные чуткие пальцы: юные девы (и девы постарше) явственно ощущали, как из мозговых покоев – витых, подобно раковине Наутилуса, – извлекается на свет их потаеннейший природный склад, дабы определить меру Влюбчивости – о, заметно выраженную! – или меру Стяжательства – еще более наглядную! – пока едва не лишались чувств от преизбытка самопознания. Мисс Делоне, решительно сжав перед собой изящные руки, объявила Али, что тоже подверглась обследованию – и, как можно было заключить по игравшей на ее губах улыбке, осталась услышанным вполне довольна. «Умоляю вас, мой Друг – могу я вас так называть? – пройдите и вы испытание у Доктора – и затем сравните мои заключения о вашем характере с научными Данными».

«Если я и решусь, – ответил Али, – то уверен, что ваша проницательность даст им большую фору. Пред вашим взглядом я прозрачней стекла».

«Вот теперь вы надо мной точно подтруниваете».

«А иначе, – Али засмеялся, – мне придется принять вас всерьез – и сознаться во всех провинностях или даже грехах – вот только не для вашего они нежного слуха».

При этих словах собеседница Али опустила глаза и прикрыла лицо веером – однако Али успел заметить, как с ее щек отхлынула краска, а потом залила их вновь.

Не одна мисс Делоне побуждала Али посетить Краниолога – где бы он ни оказался, всюду его знакомые толковали, как переменило их жизнь врачебное откровение, – одни, после отчета доктора, отказались от Азартных Игр – другие бросили пить или проводить время в Компании, слишком уж отвечавшей их наклонностям, – по крайней мере, на неделю. И все-таки Али упорно отказывался признавать вездесущность и всеведение заезжего мудреца – предчувствие, что он может узнать то, чего вовсе не желал бы, вытеснялось неоспоримой уверенностью в том, что он вообще ничего нового о себе не узнает. «Но ведь вреда не будет ни малейшего! – восклицал Достопочтенный, который, если бы мог, с радостью приподнял бы черепную крышку своего дорогого друга и заглянул внутрь. – Пойдем! День и час я уже назначил – неудобств для тебя никаких – боли тоже – современнейший специалист – неограниченная консультация – а цена ничтожная». Тут он назвал цифру, отнюдь не маленькую.

«Столько фунтов, – заметил Али, – за такую невеликую голову».

«Не фунтов, милорд, – возразил Достопочтенный, ничуть не смутившись. – Гиней».

В условленный день друзья прохаживались по приемной доктора, разглядывая схемы и фарфоровые головы, на которых смело были обозначены участки, управляющие человеческими страстями, – когда в дверях смотровой комнаты или кабинета, сопровождаемый самим доктором, появился молодой темноглазый лорд, о котором толковал весь литературный мир (впрочем, сейчас и он почти начисто забыт). Рассеянно глядя перед собой, он опасливо – не то забавляясь, не то недоумевая – ощупывал свою голову, украшенную гиацинтовыми локонами.

«Милорд, вы прошли осмотр?» – обратился к нему Достопочтенный, знавший всех в лицо, также и лорда.

«Ну да, – ответил лорд, – и наслушался немало любопытного». Стоявший рядом великий Доктор скромно наклонил голову – большую и красивую, словно высеченную размашистым резцом из мрамора с розовыми прожилками. «Сказано, будто у каждого свойства, отмеченного у меня на черепе, имеется противоположное, развитое в той же степени. Если слова почтенного доктора заслуживают доверия, то добро и зло будут вести во мне вечную борьбу».

«Даст Бог, они заключат перемирие», – воскликнул Достопочтенный.

«Или хотя бы зло не выйдет победителем!» Лицо его светлости на мгновение омрачилось неким предвестием судьбы, однако темное облачко тут же миновало.

«Так неужели, милорд, мы не увидим вас нынче вечером в ваших обычных прибежищах? – вопросил Достопочтенный. – И произойдет ли там Стычка между добром и его противником?»

«Что ж, – любезно кивая на прощание, отозвался лорд. – Что ж, посмотрим – да-да, посмотрим!»

Затем Али и ею друга провели в кабинет, где Али был усажен на табуретку, для удобства обследования – оно продолжалось довольно долго в молчании, если не считать непривычных для слуха Али мычания и похмыкивания доктора, а также невнятно произнесенных двух-трех немецких слов, смысла которых он не уловил.

Покончив с ручными манипуляциями, многомудрый доктор опустился на стул перед Али, сжал рукой подбородок и без единого слова впился в Али глазами. «Что такое, доктор! – не выдержал Али. – Вас что-то встревожило во мне? Я тоже раздвоен, как и этот молодой лорд?»

«Ach, nein ^[26], – возразил великий человек, – или ja^[27], но только совершенно иным образом. – Глубоко запавшие глаза его прозорливо сверкнули из-под полуприкрытых век. – Наши умственные способности могут находиться в противоборстве – разделяя нашу личность надвое. Но есть умственный склад такого рода, когда способности не противостоят друг другу, однако настолько несовместимы, что наша личность, по существу, двойственна. Большинство людей цельны, и, несмотря на каждодневные изменения, осознают себя единым целым. А некоторые индивиды – их немного – как правило представляют собой одну личность, а временами – другую, и обе могут не подозревать о существовании друг друга: когда первая засыпает, вторая пробуждается».

«Я не верю, что такое возможно», – быстро отозвался Али.

«Скажите мне вот что, милорд, – произнес немец. – Бывало ли когда-нибудь с вами, чтобы вы видели во сне, как, уйдя из дома, находились там-то и там-то, занятые каким-то делом, – а просыпались в совершенно другом месте и делали нечто противное вашим намерениям?»

«Нет, – отрезал Али. – Подобным иллюзиям я не подвержен – и не могу представить, что такое со мной может произойти».

«Подобное состояние и в самом деле встречается редко, однако науке оно известно. Вы, вероятно, знакомы с историей полковника Калпепера, английского офицера?»

«Нет, не знаком», – ответил Али, поднимаясь с места.

«Полковник Чейни Калпепер однажды выстрелил в гвардейца и убил его наповал. А также и его лошадь. Все это время он спал, а когда его арестовали, не мог вспомнить содеянного и не находил ему никаких объяснений – он был чрезвычайно подавлен – поскольку зла на убитого не держал и даже почти не был с ним знаком – и уж, конечно же, не имел ничего против лошади».

Тут Достопочтенный встревоженно взял друга за руку – Али побелел, и губы у него задрожали. «Это чудовищно, – прошептал он. – Чудовищно! Лучше бы вы мне об этом не рассказывали».

«Это произошло сто с лишком лет тому назад, – невозмутимо пояснил доктор, пристально вглядываясь в Али. – Король помиловал несчастного. Полковник не отдавал себе отчета в том, что совершает преступление, и потому невиновен».

«Однако преступление было совершено, – вымолвил Али. – Преступление было совершено! Простите, сэр, но мне нужно глотнуть свежего воздуха. Ваша наука удивительна, и я надеюсь еще побеседовать с вами на эти темы – прощайте – прощайте!»

Итак, осуждения он не миновал – но такой приговор не мог вынести ни один людской суд – и такую вину не в состоянии был доказать даже он сам! Али то и дело пытливо впивался взглядом в свои руки – словно это были два врага, обманом попавшие в число его друзей, но даже и теперь замышлявшие неведомое ему бесчинство. Он сторонился постели, пока не в силах был дольше противиться Сну, – или отмерял себе долю Забвения каплями Кендала, дабы увериться, что тело не будет блуждать, пока душа спит – и, в самом деле, пробуждаясь, он чувствовал, будто члены его выкованы из тяжелейшего Железа!

Теперь – в страхе перед самим собой – Али стремился туда, где наверняка не мог встретиться с Сюзанной: в круги преисподней, куда влек его Достопочтенный. Одним из таких прибежищ стали для него «Кулачки», где здоровенные молодчики с головами крупнее и крепче пушечных ядер тузили друг друга до бесчувствия, пока зрители восторгались их стилем и заключали пари относительно исхода поединка. Поначалу Али не видел в этом занятии ничего, кроме гнусной и умышленной жестокости, которой всегда бежал, – однако со временем почел бокс Искусством, манящим источником красоты, хотя приобщаться к ней приходилось в помещениях, где разило потом и кровью, царило смятение, клубился табачный дым и оглушительно ревели зрители и спорщики, победители и проигравшие. «Я тоже учился Искусству, – сообщил Достопочтенный Али, когда они стояли однажды возле Ринга, – брал уроки у Джексона, правда, всегда настаивал, чтобы он надевал перчатки – берег мою красоту».

В тот день матч продолжался двадцать раундов, однако обоим пугилистам ^[28] удавалось после падения снова подняться на ноги «в должном виде», возможно, благодаря непристойному подзуживанию фанов, которые толпились так близко от арены, что на них время от времени летели брызги того кларета, который щедро проливали соперники.

«Искусство! – вскричал один из болельщиков. – Не искусство, а сила – вот что всегда побеждает».

«Я, – возразил его сосед, – видел, как Дэниел Мендоза, чудесный еврей, владевший утонченными приемами, победил Мартина, " Батского Мясника", в двадцати раундах – возможно, и быстрее того – и своей Наукой свалил бы с ног сколько угодно твоих бульдогов».

«А я, – не унимался первый любитель, – видел, как знаменитого Джентльмена Джексона, которому по утонченности нет равных, измолотил чуть не до смерти – и уж конечно до поражения, скотина Крибб, – так что утонченность не всегда подмога – да, скажу я, и Наука тоже».

«Крибб, – шепнул Али Достопочтенный, – однажды – когда я стоял поблизости – на вопрос некоего Юнца, какая Защита наилучшая, ответил: " Держать язык за зубами! "»

«Признаюсь, – продолжал поборник Науки, – я бы подумал, прежде чем решиться задирать еврея и вызывать его на бой: ведь он мог брать уроки у Мендозы и заставил бы меня здорово поплатиться».

«Джексон одолел Мендозу тем, что ухватил его за волосы, точно Самсона, и нещадно отколошматил. Когда Мендоза обратился к Арбитрам, те ответили, что правила такой прием не запрещают: " Ч…овски глупо, не правда ли? "»

«Крибб проделывал то же самое, и запрета действительно нет».

«Нет запрета! Ну и довод! Том Молино, негр из Америки, чуть не взял верх над Криббом – Крибба признали победителем только потому, что судья не прокричал " Время! ", когда он рухнул и не мог подняться – целых полчаса кряду!»

«Да я тебя сам излупцую, если ты еще раз заявишь, будто чемпион Англии не смог одолеть в честном бою американского черномазого!» – вскричал его собеседник – по-видимому, не усвоивший совета Крибба, – и окружающим ничего не оставалось, как только разнять воинственных приятелей, готовых на месте потребовать немедленного удовлетворения.

По окончании матча Достопочтенный собрал у Банкиров свой выигрыш, и, когда толпа устремилась в вечернюю темноту, Али из-за спин заметил фигуру, которая обернулась к нему, – и, вглядевшись пристальней, Али увидел, что это не смуглый человек в меховом пальто (как он вначале предположил) – а медведь, не отводивший от него глаз. Сгорбленный Вожатый Медведя, ростом ниже Зверя, также перехватил его взгляд, а потом оба бесследно исчезли, словно их и не было! Али протиснулся сквозь строптивую толпу, настроенную после побоища на драчливый лад, – однако и Медведя, и его Стража простыл и след. Али придирчиво расспросил мистера Пайпера, подхватившего его под руку, – видел ли он представление – несомненно, грошовое зрелище, ничего более – грязного медведя и нищего вожатого, который заставлял его плясать? Однако ни Достопочтенный, ни его спутники ничего не видели. Ровным счетом ничего! Али померещилось, будто он вновь сидит в смотровом кабинете немецкого доктора и трижды, будто Петр, отрекается от того, что видел несуществующее и делал ему самому неизвестное.

«Пойдемте, милорд! – торопили его Спутники. – Потеха кончена – к чему глазеть на пустую Сцену – мы возвращаемся в Город, идемте же!» Али направился с компанией в Клуб, смеясь вместе со всеми, но в груди чувствовал холодок, который ни бренди, ни пунш не могли растопить. Когда увидишь меня снова – не так ли было ему обещано во сне об отцовском медведе? – знай, что время твое пришло и тебе предстоит иное путешествие. Глупости! Бред! Разве во всем Мире есть только один медведь? И разве обращались к нему не в бессмысленном сне? Али потребовал еще бокал – и сел за Карточный Стол. Предстоит иное путешествие! Что ж, пускай так оно и будет – в путь! Угадав, по лихорадочному блеску в глазах Али, что он намерен кутить всю ночь, его друзья, удивленные и обрадованные, всячески принялись его поощрять – счет предстояло оплачивать не им.