Price М. The other Self: Thoughts about character in novel // Sociology of Literature and Drama / Ed. by E. Burns, T. Burns. London: Penguin Books 1973 P. 269-270. 3 страница

Итак, мы рассмотрели три вида вторичного вмешательства (recontainment): скрытое наблюдение, внедрение и заманива­ние в ловушку. Они вызывают обеспокоенность в моральном и правовом отношениях, постоянно обсуждается вопрос о вве­дении все более строгих ограничительных мер. Так или иначе, все три способа вмешательства считаются неблаговидными; хотя их юридическая квалификация варьируется в достаточно широ­ких пределах, остается очевидным нарушение этических норм.

Ведутся острые дискуссии о правомерности скрытого на­блюдения. Например, в 1965 году в результате проведенного сенатом расследования было установлено, что при налоговых инспекциях ряда городов оборудованы так называемые помеще­ния для наблюдения — не только для того, чтобы граждане могли тайно опознавать рэкетиров, но и для того, чтобы официальные лица могли подслушивать разговоры налогоплательщиков с их адвокатами. После того как слежка за налогоплательщиками была предана гласности, представитель налоговой инспекции обещал исправить положение¹. Аналогичные эксцессы возникли вследствие миниатюризации радиопередатчиков. Этот прибор можно незаметно прикрепить к потенциальному информанту и тем самым превратить его в передвижной микрофон, с помощью которого можно записывать и передавать любой разговор, при котором информанту удается присутствовать. Законность такого способа борьбы с преступностью рассматривалась в 1971 году Верховным судом, который вынес решение о допустимости применения средств скрытого наблюдения².

Использование ловушек регулируется нормами закона и морали в значительно большей степени, чем скрытое наблю­дение³. В некоторых случаях эти ограничительные меры про­истекают из глубокого понимания того обстоятельства, что обвиняющая сторона не должна настаивать на обвинении без должных оснований; совершенно ясно (так принято считать), что сам тайный агент не может поддерживать обвинение в суде. Впрочем, бывает и иначе: группа полицейских осведомителей,

¹ San Francisco Chronicle. 1965. July 14.

² Time. 1971. April 19.

³ Это налагает достаточно строгие ограничения на меры предотвращения преступлений. У. Лафейв обсуждает эту проблему в связи с борьбой с проституцией, когда агенты полиции проводят оперативные мероприятия, переодевшись в штатское. Опытная проститутка не только сразу же распо­знает переодетых в штатское полицейских, но и не дает никаких поводов для предъявления ей законного обвинения в проституции. Поэтому полиция сталкивается со значительными трудностями в подготовке обвинительных заключений. В ситуациях, когда не вполне ясно, была ли применена ловуш­ка, или, как обычно указывается в апелляционных заявлениях, женщину заманили, или она подверглась «соблазнению», судьи часто отклоняют обвинительные материалы полиции. Как считают в полиции, судьи откло­няют обвинение в тех случаях, когда агент приезжал на «кадиллаке», потому что «всем известно, что полицейские ездят на дешевых автомашинах»; когда полицейский выдавал себя за водителя такси или рабочего в униформе; когда полицейский позвонил по телефону, который, как ему сообщили, принадлежит проститутке; когда полицейский остановил свою машину рядом со стоявшей на тротуаре проституткой, которая не давала видимого повода для знакомства; когда полицейский угостил проститутку нескольки­ми порциями спиртного или провел с ней какое-то время, прежде чем приступить к делу. См.: LaFave W.R. Arrest. Boston: Little, Brown and Com­pany, 1965. P. 458.

известная как «Свободный стрелок», опиралась в своей работе исключительно на сведения, полученные оперативным путем¹.

Несмотря на имеющиеся ограничения в формах вторич­ного вмешательства (recontainment) мы не должны упускать из внимания то обстоятельство, что в подавляющем большинстве случаев речь идет о борцах с преступностью. Действительно, одно из проявлений типичного для нашего времени иллюзор­ного сознания состоит в убеждении, что если сцена общест­венной жизни с ее беспомощными актерами приходит в состо­яние вырождения и упадка, то непридуманная, реальная жизнь творится людьми прямого действия, настоящими мужчинами, фалангой лучших представителей своего класса, подлинными художниками жизни, которые могут идти вперед не зная стра­ха. Разумеется, на это не способны актеры, умеющие лишь изображать заданные им роли. Закон создает в некоторой сте­пени надежный мир для этих профессиональных любителей (amateur-professionals). Каковы, например, мотивы учителя, который по заданию полиции сначала участвует в разговорах школьников о «травке»², дает им понять, что его запас нарко­тика кончается, потом покупает полдюжины доз у наркотор­говцев, и в конце концов полиция арестовывает преступную группу, в которую входят четверо студентов³. Несомненно, в действиях тайного агента присутствует не только законное обоснование. За ним стоит государственное учреждение, и все мы хорошо сознаем, что высшая цель не только оправдывает ложь, но даже превращает ее в заслугу, и не имеет значения, что думают об этом обманутые. Это фундаментальная приви­легия представляет собой род конвенции, порождающей опре­деленный фрейм; она преобразует эгоистический интерес (self-interest) в самоотверженность и избавляет притворяющегося (misrepresenter) от аморальности лжи. Избавляет настолько, на­сколько может избавить игра. Но в данном случае игра объемлет собой весь мир, и ведется она против тех, кто не способен понять, что вовлечен в игру.

Упомянутые выше ограничения, налагаемые на вмеша­тельство, касаются преимущественно тех, кого предают и об­манывают. Вопрос заключается в том, что обвинитель нужда­ется в разумном обосновании и, следовательно, ограничении своих действий, если только он не ведет расследование в лич­ных интересах. Что же касается заманивания в ловушку, то здесь присутствует еще одно ограничение, представляющее ин­терес, по крайней мере, для анализа фреймов, а именно: от какой из своих ролей должен отказаться провокатор вследствие разнородного характера его поведения? Ведь за ограничения­ми, налагаемыми на вмешательство, кроется осознание преде­лов трансформации. Например, некоторые неблаговидные действия, направленные на то, чтобы вовлечь людей в обман, невозможно осуществить без того, чтобы не была брошена тень по крайней мере на их прямого исполнителя, не говоря о том, кто замышлял провокацию.

Таллахасси, штат Флорида. Представители руководства универ­ситета, а также управления губернатора штата выразили протест против использования студентов колледжа в качестве приманки для гомосексуалистов.

«Какой бы настоятельной ни была необходимость вывести на чистую воду сексуальных извращенцев, вовлечение студентов в это дело представляется совершенно неприемлемым, — заявил декан колледжа д-р Гарри Дэй. — Надеюсь, такая практика будет прекращена».

Начальник полиции Френн Стаутамайр и его помощник Роберт Мэйдж подтвердили циркулировавшие несколько недель сведе­ния, что студентам выплачивали по 10 долларов за работу по совместительству в качестве информаторов о лицах, занимаю­щихся сексуальными домогательствами¹.

2. Тайное наблюдение, внедрение и заманивание в ловуш­ку как формы вторичного вмешательства отличаются от клас­сического надувательства одной особенностью: здесь не требу­ется большого оснащения, хотя игрок может играть и чужую роль. Нетрудно видеть, что тот, кто обманывает (contains) дру­гих, обнаруживает себя не только перед обманутыми, но и перед теми, кто делает свое обычное дело и нимало не притво­ряется.

Когда люди планируют какие-либо незаконные действия или обладают секретными сведениями, они рискуют нарушить правила поведения в своей команде и стать изменниками. Ана­логичным образом, собирающиеся заняться контрабандой, вы­

¹³³ San Francisco Chronicle. 1965. December 29.

ведать значимые сведения путем подкупа, принять участие в вымогательстве и т. п. рискуют быть подставленными — они делают то же самое, пытаясь шельмовать; а обманутому оста­ется только обратиться в полицию, где его, скорее всего, по­просят до поры до времени вести себя как ни в чем не бывало. Заметим, что человек, который водит за нос (contains) зло­умышленника, уже не нуждается в маскараде и соответствую­щих реквизитах (props); очевидно, ему нет нужды придумывать себе легенду. От него требуется продолжать делать то, что он обычно делает, ему отведена вполне определенная роль, у него имеется вспомогательное оборудование, он знает схемы разви­тия ситуации¹. Центр внимания смещается: риск разоблачения этих людей посредством тайного наблюдения, внедрения и вовлечения в ловушку снижается и возрастает риск разоблаче­ния тех, кто злоумышляет такого рода акции.

Очевидно, когда один человек вводит в заблуждение дру­гого, фабрикатор имеет возможность контролировать (has power over) обманываемого. Разоблачение фабрикатора лишает его власти. Однако когда человек обнаруживает, что его вводят в заблуждение, стратегия его поведения не ограничивается от­крытым обличением другой стороны — стратегически разум­нее еще некоторое время вести себя так, как будто бы он ничего не подозревает; тем самым ситуация радикально изме­няется: тот, кто вводил в заблуждение, сам оказывается вводи­мым в заблуждение. Возможность выравнивания позиций на какое-то время исчезает, что неизбежно порождает новую сло­евую структуру фрейма. Хотя довольно часто происходящее имеет характер чисто мыслительной конструкции, некоторого субъективного представления, локализованного в сознании того, кто вынужден хранить в себе свое открытие, здесь про­исходит фундаментальный стратегический перелом, имеющий принципиальное объективное значение для всего хода собы­тий, — это станет очевидным и принесет свои результаты впос­ледствии, когда обнаруживший обман убедится, что его види­мая беспечность сработала в качестве хорошей наживки. Не­сомненно, в данном случае следовать принципу: «Действуй так, будто ничего не происходит» и ни в коем случае не обна­руживать свою догадку — самый реалистический стратегичес-

кий ход, узловой пункт в потоке событий, где бихевиористский объективный взгляд совершенно не способен уловить фунда­ментальные факты.

Отсюда следует, что те, кто профессионально занимается скрытым наблюдением, внедрением или заманиванием в ло­вушки, сами становятся уязвимыми со стороны тех, кого они делают уязвимыми. Чтобы привести их к разоблачению, впол­не достаточно того, чтобы вводимые в заблуждение (dupes) поняли суть происходящего, но ничем не выдали свое откры­тие. Продолжая вести себя по-прежнему и предпринимая спе­циальные усилия к тому, чтобы направить противника на лож­ный путь, жертвы обмана могут легко обмануть обманщика, так что и любители могут нанести поражение профессионалам. Можно сказать, фрейм оборачивается другой стороной¹. Разуме­ется, и обманываемым, в данном случае строящим свои замыслы на переключении (switch), самим не чуждо некоторое веролом­ство; если бы они не участвовали в деятельности, которая может подорвать их репутацию, за ними не стали бы наблюдать и не заманивали бы их в ловушку. Таким образом, в данном случае мы имеем дело с контролирующим вмешательством во вторич­ное вмешательство (containing of recontainment), то есть с чем-то более многослойным, чем Большой Обман.

Сколь бы необычными ни были переключения фреймов, они всегда дают основания для осуждения и протеста. Обна­

¹ Иногда говорят «поменять местами [строки и колонки таблиц]» (turning the tables) или «переключить». Действия обманываемого не всегда имеют пас­сивный характер. Это иллюстрируется следующим примером из книжки о шпионах.

Эта операция известна под названием «переключение». Когда агент ведет слежку (to shadow), возможны пять вариантов. Вариант первый: хвост оста­ется незамеченным и объект наблюдения, ничего не подозревая, выводит агента на цель. (Это бывает крайне редко. Агент, который не умеет засечь за собой хвост, не способен к выполнению служебных обязанностей.) Вариант второй: хвост замечен, но избавиться от него не удалось, в этом случае агент должен предоставить объекту возможность продолжать движение, но задача остается не выполненной. Вариант третий: хвост замечен, но объекту уда­лось уйти, тогда агент может попробовать сам достичь цели. Вариант четвер­тый: хвост замечен, объекту удается уйти, но он возвращается и начинает выяснять отношения с агентом. (Именно так я поступил с Хенгелем. В этой ситуации я лично не имел ничего против него, но это не меняет сути дела: после того как удалось отделаться от хвоста, всегда появляется искушение познакомиться с ним — по крайней мере, увидеть, как побагровеет его физиономия.) Вариант пятый: хвост замечен, от него удалось избавиться, и более того: объект становится хвостом хвоста. Произошло переключение, началась слежка за соглядатаем. См.: Hall А. The Quiller Memorandum. New York: Simon and Shuster. 1965. P. 147-148.

ружение подслушивающих устройств подтверждает право на невмешательство в частную жизнь, разоблачение агента сви­детельствует о неблаговидности разведывательной работы (осо­бенно если агент перевербован). Все это уже приобрело стерео­типный характер. Хорошо известны разоблачения всякого рода провокаторов и искусителей (entrappers), причем речь идет не только о жанре увлекательных рассказов, якобы сочиненных проститутками. Обратимся к свидетельству, приписываемому знаменитому французскому мошеннику Пьеру Оне.

Выдавая себя за торговца героином, он заставил двух агентов Бюро по борьбе с распространением наркотиков США заманить себя в ловушку и ускользнул из расставленного капкана, получив 12 тыс. долларов за несколько мешков зелья, которое на поверку оказалось сахарной пудрой¹.

Шпионская литература настойчиво внушает мысль о том, что те, кто особенно целеустремленно стремится внедриться, сами же в первую очередь становятся объектами обращения фрейма (frame reversal). Если агент чужой страны предприни­мает попытку поступить на службу в разведывательный аппа­рат, он должен быть готов к длительным собеседованиям и рассчитывать на то, что сам ход расспросов более или менее надежно свидетельствует о том, что с ним работают обычным порядком. Если же агент попадает под подозрение, то дозна­ватель сможет легко водить его за нос (to string him along) по мере накопления нужной информации.

Трижды по указанию ФБР я вызывал его на собеседование, а тем временем проверялись все его контакты; он находился в моем поле зрения до тех пор, пока ФБР не просветило его насквозь. Я чувствовал себя Иудой, когда в последнюю нашу встречу пожимал ему руку и уверял, что мы будем поддерживать контакты во всех случаях, когда возникнет такая необходимость, при этом я уже точно знал, что, выйдя из моего кабинета, он будет арестован аген­тами ФБР. Можно только предполагать, как сложилась его судьба².

Интересно заметить, что приемы обращения [фрейма] (reversal) получили широкое распространение в государствен­ных учреждениях. В качестве примера приведем следующую историю, приключившуюся с британскими чиновниками в

Стокгольме во время Второй мировой войны, где они дейст­вовали в качестве подпольного представительства Лондона в Европе.

Довольно неприятная ситуация сложилась с одним бежавшим из заключения человеком, которого я буду называть Уэллсом, хотя на самом деле у него было другое имя. Он прибыл в Швецию обычным маршрутом, но его рассказ о побеге изобиловал весьма подозрительными подробностями...

Наши сомнения оказались более чем обоснованными. Были ве­сомые причины подозревать Уэллса в предательстве. Из Лондона сообщили, что немцы устроили Уэллсу побег, чтобы он мог дей­ствовать в Англии в качестве их агента...

К сожалению, пребывание Уэллса в Стокгольме затянулось. Дело осложнялось тем, что в течение нескольких дней после получе­ния нами предупреждения из Лондона не было ни одного авиа­рейса, которым можно было бы переправить Уэллса в Шотлан­дию. Больше недели наши сотрудники, знавшие подлинное лицо Уэллса, были вынуждены общаться с ним, выказывая ему знаки дружбы и уважения, делать это было крайне трудно и неприятно. Особенно нелегко приходилось мистеру Райту [помощнику воен­ного атташе по особым поручениям], с которым Уэллс делил жилье и который, разумеется, был знаком с содержанием разо­блачающей телеграммы из Лондона. Случилось так, что миссис Райт в это время занималась подготовкой одного из распростра­ненных в военное время благотворительных балов, вообще она принимала в организации балов самое живое участие. Уэллс предложил ей внести пожертвование на весьма значительную сумму, и миссис Райт, ничего не зная о витавшей над Уэллсом тени подозрений, с благодарностью приняла его предложение. Мы с неподдельным ужасом смотрели на сцену, где Уэллс, в костюме, взятом напрокат, с блеском демонстрировал фокусы. Каждый из нас чувствовал себя так, как будто мы тюремные надзиратели, на­ходящиеся на дежурстве в камере осужденного. Мы испытали огромное облегчение, когда наконец смогли посадить Уэллса в самолет и пожелать ему удачи. Он очень нуждался в ней¹.

3. Я рассмотрел некоторые явные виды вторичного вме­шательства (включая тайное наблюдение, внедрение и замани­вание в ловушку), а также уязвимые точки соответствующих схем поведения. Иногда прибегают к серийному вмешательст­ву (serial containment) — злоумышленника (plotter) берут под контроль вовсе не те, против кого он действует.

В Сьюдад-Хуарес (Мексика) двое коленопреклоненных карман­ных воров сумели вытащить у молящегося Андреса Кинонеса портмоне и 13 долларов; они были арестованы сотрудником по­лиции, который отбивал поклоны позади них¹.

В качестве второй структуры рассматривалось обращение фрейма (frame reversal): замысел обманщика обнаруживается, о чем он сам не догадывается, и те, кто был намечен жертвой обмана, решают скрыть свою осведомленность и контролиро­вать действия обманщика. Можно указать и другие ситуации. Должно быть, возможна ситуация взаимного введения в за­блуждение — что прослеживается в пьесах Шекспира. Вне вся­кого сомнения, может существовать та или иная разновидность конкурентного контролирующего вмешательства (containment competition), когда две стороны пытаются одурачить (to con) друг друга, при этом они знают, что другая сторона шельмует, но каждая сторона все же стремится перешельмовать (outcon) другую². Конкурентное вмешательство отчасти напоминает

¹ Time. 1953. April 20. Второй пример. В начале 1960-х годов в Неваде, когда была разработана схема компьютерного анализа игры в очко и казино еще не успели принять эффективных контрмер, стало возможным вести беспроиг­рышную игру. Так как схема выигрыша являла собой весьма ученую материю, ею овладели главным образом аспиранты и преподаватели колледжей — своими необычными манерами и стилем игры эти люди шокировали привер­женцев английской лапты и других серьезных игроков. Так или иначе, банко­меты относились к этим новым игрокам, обладавшим доселе неслыханной профессиональной подготовкой, как к туристам, случайно заглянувшим в игорный зал, — им пытались помогать, читать наставления или подсмеивались над ними. Многие из этих «профессионалов» сочли разумным поощрять банкометов в их заблуждении, чтобы избежать контрмер. Короче говоря, «профессионалы» вживались в образ простаков и старались, нередко успешно, надувать банкомета. Поскольку «профессионал» обычно затрачивал на игру гораздо больше времени, чем кто-либо другой (если не сразу выигрывал), распорядитель казино нередко прерывал игру и выпроваживал чудака. Банко­мет нередко отпускал игроку комплименты, хотя в действительности находил­ся под колпаком мнимого простофили даже тогда, когда распорядитель пытал­ся контролировать контролирующего (contain the container).

игры, в которых разрешается блефовать, — например, покер. Примерно то же самое происходит и в «реальном» мире. Возь­мем, например, обучение ремеслу магазинного вора.

Сотрудник охраны заметил, что посетитель магазина сунул в кар­ман бумажник из змеиной кожи стоимостью 24 доллара, но не стал задерживать подозрительного типа, который действовал со­вершенно открыто. Охранник предположил (и, как показали пос­ледующие события, предположил совершенно правильно), что расчет вора состоял в том, чтобы его задержали после того, как он сбросит товар (незаметно уронит бумажник где-нибудь в углу). Вполне возможно, он стал бы сопротивляться и подстроил бы так, чтобы охранник причинил ему телесные повреждения (такие случаи уже бывали). Вор мог даже расставить внешне заслуживающих до­верия свидетелей в нужных местах, чтобы те подтвердили вред, причиненный ему при задержании. Это позволило бы вору взыскать с магазина компенсацию. В данном случае охранник сумел заме­тить, что вор сбросил украденный бумажник с помощью простого приема: он сунул бумажник мимо кармана, так чтобы тот упал на пол. Если бы вора схватили, он предстал бы в виде невинной жертвы слишком ретивого охранника, а магазин заплатил бы компенсацию за необоснованное задержание¹.

Разумеется, существуют варианты повторного контроли­рующего вмешательства (recontainment), напоминающие нам о том, что классическая мошенническая игра включает в себя свою специфическую разновидность: одна команда пытается ввести в заблуждение другую, разделясь на две группы, неко­торые из них для вида объединяются с простофилями (dupes), чтобы создать впечатление, будто их обоюдная цель — надуть (contain) вторых. Здесь следует упомянуть заключительную ретрансформацию (retransformation), которая позднее будет представлять для нас особый интерес, а именно секвенциаль­ное, или последовательное, контролирующее вмешательство (sequential containment). В этом случае простофиля ненавязчи­во посвящается в тайну предпринятой против него аферы (con­tainment), хотя само это сообщение входит в замысел аферы и способствует ее успешному завершению. В качестве примера я изложу в высшей степени положительную рецензию на одоб­ренный всеми отчет о психологическом эксперименте.

¹ Cameron М.О. The booster and the snitch. New York: The Free Press 1964 P 28-29.

Были обследованы 22 студента, проходивших специализирован­ную подготовку в психологической клинике Гарвардского уни­верситета. Испытуемые субъекты (обозначим их S) в течение нескольких недель писали сочинение о своей философии жизни. Затем испытуемым сообщили, что каждому из них нужно всту­пить в общение с другим S, чтобы подвергнуть критике его фи­лософию жизни и отстоять свою. Во всех случаях под видом «другого S» выступал опытный адвокат, которому были даны инструкции подвергнуть философию жизни испытуемого S мак­симально резкой критике, указать на все ее противоречия и «не­стыковки» и заставить собеседника изменить основные положе­ния его философии жизни или отказаться от них. Производилась аудио- и видеосъемка общения каждой пары, продолжительность съемки составляла 12 минут. Затем отснятый материал демон­стрировался испытуемому S, при этом фиксировались его реак­ции в следующих условиях: когда он смотрел фильм о себе в одиночку; когда экспериментатор Е приостанавливал фильм в особенно напряженные моменты и спрашивал у S, что означают его движения, жесты и обороты речи, что S ощущал в те или иные моменты; когда Е просил S припомнить аналогичные со­бытия из детства; когда Е просил вспомнить стрессовые ситуа­ции, происходившие с S в течение предшествующих полутора лет, и как S пытался скрыть свои чувства¹.

III. Глубина трансформации

Начав с анализа нетрансформированной деятельности (определенной в терминах естественной или социальной сис­тем фреймов), мы установили два основных вида трансформа­ции — настройки (keying) и фабрикации. Мы рассмотрели также вторичные трансформации — множественные структур­ные расслоения (laminations) опыта и некоторые типы вторич­ного вмешательства (recontainment). Теперь я хочу рассмотреть более узкие вопросы: сколько слоев может заключать в себе фрагмент деятельности (strip of activity)? Как долго это может продолжаться? Насколько сложной должна быть структура фрейма, чтобы эффективно устанавливать формы организации опыта (terms for experience)?

Рассмотрим сначала потенциальную сложность опыта, внешний слой которого, оболочка (rim), — включает в себя серьезную эксплуатационную фабрикацию. Наиболее слож-

ную форму, несомненно, приобретает шпионаж, особенно в тех случаях, когда агенты подозреваются в двойной игре. Как было отмечено выше, агент может быть раскрыт теми, против кого он работает, и, чтобы спасти свою шкуру, будет вынужден предать своих хозяев, которые окажутся обманутыми в своих попытках обмануть противника; но впоследствии разоблаченный шпион может признаться своим бывшим хозяевам, что он был перевербован (или же будет разоблачен как оборотень), и тогда будет вынужден действовать так, как если бы он дезинформиро­вал своих прежних хозяев, а затем был разоблачен теми, кто думал, будто им удалось перевербовать его, — и это последнее открытие ведет к очередному переключению (switch)¹.

Пределы развертывания данной ситуации вполне очевид­ны. После некоторого числа перевоплощений (turnings) никто не сможет поверить никому, и попытки установить, можно ли доверять сообщению агента о тех или иных фактах, рано или поздно потеряют смысл. Сколь бы высока ни была ценность агента как источника предположительно объективной инфор­мации о противнике или как канала для передачи дезинфор­мации враждебной стороне, в конечном счете сомнения возоб­ладают над пользой.

Рассмотрим теперь случаи трансформации, в которой в качестве оболочки фрейма (rim of the frame) выступает либо настройка (keying), либо, в худшем случае, игровая или эпизо­дическая фабрикация. Великолепный вход в тему дает нам Шекспир. Бродячие комедианты разыгрывают «пьесу внутри пьесы», с помощью которой Гамлет пытается воздействовать на совесть короля². В пьесе внутри пьесы изначально полага­ется сокровенный смысл происходящего, разыгрывается тра­гическое событие прошлого — убийство герцога Гонзаго — и одновременно действо, которое являет собой ключ к понима­нию реальной трагедии Гамлета. Таким образом, реальность предстает в форме театрализованного фрейма. Аудитория этой внутренней пьесы, в том числе король, имеет возможность наблюдать за игрой актеров, давно знакомых Гамлету, так, как будто бы разыгрывается вполне «обычный» театральный спек­такль: эта аудитория не знает исхода пьесы, но должна вклю­читься в происходящее на сцене столь самозабвенно, как если

¹ Обстоятельства переключения рассмотрены в монографии: Goffman Е. Stra­tegic interaction. Philadelphia: University of Pensylvania Press, 1969. P. 56-58.

² Шекспир У. Гамлет. Акт II. Сцена III. — Прим. ред.

бы это происходило в реальности, более того, они должны играть [аудиторию], ясно сознавая, что развертывается не более чем театральное действо и все происходящее на сцене исчезнет сразу же, как опустится занавес. Однако Гамлет за­мыслил построить пьесу иным образом. Он сам написал для актера «двенадцать-шестнадцать строк», которые трансформи­руют театральную настройку (keying), экплуатационную фаб­рикацию (exploitive fabrication) в нечто такое, что король, знай он заранее о предстоящей сцене, непременно воспринял бы как вызов. Таким образом перед нами развертывается сфабри­кованный театральный фрейм. В то же время это часть шекс­пировской пьесы, разыгрываемой актерами перед настоящими зрителями. Актеры, играющие «сценическую» публику, и ак­теры, играющие актеров, выступающих перед этой публикой, находятся в одной и той же информационной ситуации, задан­ной постановщиком спектакля. А так как речь идет о трагедии «Гамлет», никакая реальная аудитория не остается в неведении относительно хода действия и финала пьесы. При этом те, кто выступает на сцене, должны скрывать свою осведомленность в фабуле спектакля, то есть вести себя совсем не так, как воспри­нимает их реальная аудитория. События, произошедшие в дей­ствительности, изначально трансформируются в драматическое произведение, ретрансформированное так, чтобы загнать короля в западню (to entrap), затем осуществляется еще одна трансфор­мация, поскольку вся эта схема развертывается внутри театраль­ной постановки, а не только с помощью сценических средств. И, конечно же, масса комментариев к шекспировской траге­дии представляет собой настройку (keying) для ее понимания.

Комедия, предназначенная для того, чтобы подчеркнуть смешную сторону в многослойном строении человеческого по­ведения, позволяет продвинуться в его понимании значитель­но дальше, чем это сделано у Шекспира. В фильме «Любовь и воровство»¹ герой, бывший преступник, вышел на пенсию — у него появились легальная профессия, жена и прекрасная новая квартира. История началась с того, что однажды он от­крыл дверь подозрительного вида мужчине, который предло­жил ему купить дешевый подсвечник. Зная, что подсвечник явно украден, супружеская чета и продавец заключают между собой молчаливое соглашение против закона — ведут торг по

поводу покупки вещи. Смысл происходящего явлен обсужде­нием стоимости подсвечника, но беседа построена как чере­дование фреймов: хотя торг остается не более чем торгом, он трансформируется таким образом, что стороны неявно дают понять друг другу, что им известно происхождение продавае­мой вещи. Супруги уходят за деньгами в другую комнату, воз­вращаются и платят за подсвечник. Но в этот момент произ­водится старая мошенническая операция — качественный под­свечник подменяется дешевкой — хитрость на хитрость (con­tained containment). Герой фильма, сам профи в таких делах, видит жульничество и разоблачает продавца. В результате все три действующих лица начинают говорить на одном языке; разделяющие их фабрикации устранены. Обнаруживается, что герой и продавец бывали в одних и тех же местах и имеют общих знакомых, получается, что, по сути, они свои люди. В дальнейшем разговоре герой сообщает собеседнику факты, по­рочащие его самого. После этого продавец получает возмож­ность показать свое подлинное лицо и арестовывает героя. Оказывается, он детектив, а трюк с продажей подсвечника был всего лишь подставой. Казалось бы, пойманный с поличным жулик раскрыл свои подлинные, «непосредственные» намере­ния и, превратившись в детектива, ловит героя и, разумеется, его супругу в расставленную сеть. Отбрасывание маскировки было частью маскировки. Теперь, после того как продавец выступил в своей второй роли детектива, обманная комбина­ция действительно завершилась: мужчины оставили дом — наш герой, в наручниках, со слезами распрощался с женой. Однако, когда оба персонажа сели в автомобиль, ожидавший их у подъезда, оказалось, что продавец, он же мнимый детек­тив, — сообщник героя и весь этот хитроумный замысел был осуществлен только для того, чтобы герой смог удрать из дома. Поэтому второй обман также был фабрикацией, но на этот раз в качестве объекта аферы выступала супруга нашего героя. Не следует забывать, что данная инсценировка представляет собой кино, т. е. всего лишь игровую фабрикацию. Если учитывать съемку эпизодов кинокартины, то в данной истории можно предполагать наличие по крайней мере еще одного слоя.