Её первое письмо

А знаешь, вчера выпал первый снег. Он был таким белым, что я ненадолго ослепла. Но это ничего. Понимаешь, он – белый, как ТУМАН, но не такой тёплый. Когда-нибудь я стану снегом и выбелю твои следы. За поворотом было страшновато, но первый снег – он делает людей добрее. Я скучаю. Время идёт медленно. Люди умирают, а оно идёт, тяжело и как-то сердито. Жаль, что ты не отвечаешь на мои письма – твои руки, вырисовывающие буквы, кажется, могут совершить чудо, спасти принцессу, победить дракона. Прости, немного путаются мысли. Я так хочу спать. Для меня расстелили постель в самой высокой комнате. В ней много всего, кроме тебя. Скажи, когда кто-то умирает, ему грустно? Мне вот грустно, когда кто-то умирает. Может, ты поможешь мне?

Я перечитал письмо ещё раз. Каждое предложение по отдельности носило вполне конкретный смысл, но друг с другом они почти не сочетались. Как будто из письма хитроумно вырезали часть слов.

- Интересно.

- Действительно. Кому я это писала? Зачем я это писала? Я ничего не могу поделать с этим, не помню ни черта. Но обрати внимание, там есть слова про туман.

- Да. Но контекст совершенно не тот.

- В смысле?

- Мне кажется, тут туман – просто аллегория. Речь идёт не о каком-то тумане, а просто о разных состояниях воды.

- Может быть. В любом случае, сохрани письмо. Остальные я сожгла в раковине, а это оставила.

- Почему именно его?

- Оно очень характерное. Это такой идеальный вариант всех остальных писем. Начинается ни с чего. Обращение к кому-то. Немного лирики. Немного смерти. И просьба о помощи. Где-то больше, где-то меньше, но, в общем и целом, они все были такими.

Я покачал головой. С каждым следующим событием я всё меньше понимаю, что происходит. Одно я понял точно: так просто это не закончится. Когда ты круг за кругом движешься по кромке водоворота, тебя рано или поздно осеняет. Нет возможности сбежать. Надо набрать в грудь воздуха и прыгать в самое око. Пока тебя не побило о скалы.

Ветер ворвался в комнату

Мы лежали в кровати и смотрели в потолок. Не слишком интересное зрелище, но больше делать было нечего. На работу я тотально опаздывал, но начальник почему-то не звонил, и я решил плюнуть на это. Она тоже не испытывала интереса ко времени.

- Пожалуй, я правильно сделала, что приехала.

- Наверное.

- Просто иногда перестаёшь верить в то, что существуешь.

- Как это?

- А вот так. Тебя вдруг как будто куда-то тянет, ты теряешь ощущение реальности. Что-то такое сильное и невидимое вдруг тебя поднимает, ты дёргаешься, пытаешься отбиваться, но куда там. Поначалу это было как наваждение, но в последнее время я чувствую это чуть ли не каждый день.

- И даже сейчас?

- Нет, сейчас не чувствую. Сейчас как-то спокойно. Так, словно всё в порядке.

- Это хорошо.

- Да, наверное. Кажется, что я вернулась из долгого путешествия в родные края.

Я промолчал. Было тепло и немного грустно. Мне, конечно, было хорошо с нею, но всё-таки, это было немного не то, что нужно. Она это явно понимала, но не пыталась как-то помочь. Она действовала по наитию, и, кажется, понятия не имела зачем.

Потом она встала. Смуглая, спина прямая, походка гордая до безразличности, обнажённости не стеснялась вообще. Уверенная пошла в ванную, оставив меня один на один с требующей заботы постелью. Я сложил её вещи на стул, начал застилать, и вдруг из одеяла выпала записка. Прочитав, я положил её в томик Бродского, который ещё вчера вечером перекочевал на письменный стол. Отдавать письмо ей я не собирался. В конце концов, адресатом была вовсе не она. Безо всяких сомнений, это была одна из тех записок, которые она писала неосознанно, но на этот раз текст казался вполне осмысленным, а главное, до боли знакомым.

- Мне пора, - сказала она вернувшись.

- Да, наверное.

- Я позвоню?

- Безусловно. Буду ждать.

И она ушла. Точнее, пропала, так как вестей от неё не было очень долго. А я каждый день перечитывал записку, находя в ней новые смыслы и в тот же миг разочаровываясь в них.