Джордж Гордон Байрон 10 страница

Но вот они пришли в покой пустынный,

Дивясь его роскошной пестроте.

Казалось, ткани, вазы и картины

Соперничали в редкой красоте;

Все, чем искусство тешит господина,

Покорное причуде и мечте,

Все было здесь - самой природы сила

Здесь ремесла искусству уступила.

Здесь было все, что смертному дано:

Диваны драгоценные такие,

Что сесть на них, казалось бы, грешно;

Ковры необычайно дорогие,

Сверкавшие, как сказочное дно,

Где ярко блещут рыбки золотые;

Чтоб чудную их ткань не повредить,

По ним бы надо плыть, а не ходить.

Сапог ступать не смел и не хотел

На эти звезды, луны и растенья,

Но равнодушный евнух не глядел

На роскошь, причинявшую волненье

Моим друзьям. Он молча повертел

Какой - то ключик в темном углубленье

И, дверцу потянув что было сил,

Глубокий шкаф пред ними отворил.

И в глубине явилось их очам

Роскошное скопленье одеяний,

Какие, сообразно должностям

И положенью, носят мусульмане.

Отличный гардероб, скажу я вам, -

Великолепный выбор пестрых тканей:

Но негр вопрос заранее решил

И перед бриттом платье положил.

Тот мог и облачиться и обуться:

Он получил роскошные штаны,

Которые не лопнут, не протрутся

Из-за своей восточной ширины,

И туфли, в коих трудно не споткнуться;

Кафтан, кинжал значительной цены -

Все прелести надменного эфенди,

Турецкого изысканного денди!

Пока он эти вещи надевал,

Его приятель новый, негр Баба,

Обоим намекал и пояснял,

Что в Турцию их привела судьба;

Что тот, кто упираться бы не стал,

Мог избежать бы участи раба,

Себе открыв дорогу к процветанью

При помощи обряда обрезанья!

Он намекнул, что был бы очень рад

Их видеть правоверными. Понятно,

Их не заставят совершить обряд;

Но прозелиты, очень вероятно,

Высоких удостоятся наград.

В ответ британец молвил деликатно,

Что чтит он сам, как все мы чтить должны,

Обычаи столь праведной страны.

" Подобное решенье, - он сказал, -

Серьезно, и его обдумать надо.

Я, впрочем, никогда не порицал

Столь древнего почтенного обряда,

И, может быть..." Но тут его прервал

Жуан, метавший пламенные взгляды;

" Нет, нет! Уж за себя я постою!

Скорей отрежут голову мою!

Я сам отрежу тысячи голов..."

" Позвольте мне, - заметил англичанин, -

Хотя бы досказать десяток слов:

Сэр, добрый ваш совет немного странен,

Однако я принять его готов...

Но в данный миг мой разум затуманен;

Поужинав, я обещаю вам,

Что свой ответ немедля передам! "

Затем спокойно негр неторопливый

Перед Жуаном платье положил,

Достойное принцессы, но строптивый

Жуан не склонен к маскараду был.

Ногою христианской, горделивой

Он сей наряд с презреньем отстранил.

Когда же негр велел поторопиться,

Он отвечал: " Старик! Я не девица! "

" Что ты такое - мне заботы нет! -

Сказал Баба. - Ты делай, что велю я! "

" Но наконец, - Жуан ему в ответ, -

Зачем ломать комедию пустую? "

" Вопросы задавать тебе не след, -

Заметил негр, - однако намекну я:

Все постепенно разъяснится, но

Мне попусту болтать запрещено".

" Нет! - возразил Жуан. - Для пустяка

Одеждою не посрамлю я пола!

Я докажу, сильна моя рука! "

" Эх, - молвил негр, - вот нрав какой тяжелый!

Ну, не дури, послушай старика!

А то конец ведь будет невеселый:

Таких я кликну молодцов сюда,

Что станешь ты бесполым навсегда.

Тебе костюм я лучший предложил;

Конечно, женский, но тому причина

Особая, как я и объяснил".

" Но, - возразил Жуан, - ведь я мужчина,

И отроду я юбок не носил!

Куда мне к черту эта паутина! "

(Он молвил эти дерзкие слова

Про лучшие на свете кружева.)

Он все же взял, ругаясь я вздыхая,

Предметы, незнакомые для нас:

Шальвары, шали - я всего не знаю;

Ну, словом, - всякий бархат и атлас.

Но с непривычки, юбку надевая,

Запутался или, точней, увяз.

(Для рифмы я поставил слово это;

Она тиранит каждого поэта!)

Увяз он, несомненно, потому,

Что с юбками имел он дела мало,

И это обстоятельство ему

Поспешно одеваться помешало.

Но негр помог герою моему:

Поправил шаль, одернул покрывало,

Потом, шагов на десять отступив,

Решил, что сей наряд весьма красив!

Еще одно возникло затрудненье -

Что волосы Жуана не длинны;

Но негр ему принес в одно мгновенье

На выбор косы разной толщины,

Затем ему велел для соблюденья

Ансамбля расчесать их, как должны

То делать девы, ниткою жемчужной

Их перевить и умастить, как нужно.

И, облаченный в женственный наряд,

При помощи подстрижки и подкраски

Он стал почти что девушкой на взгляд.

" Да это превращенье словно в сказке! -

Вскричал Баба. - Отличный маскарад!

Теперь я проведу вас без опаски! "

В ладони он ударил, и пришли

Четыре негра как из-под земли.

" Отныне, сэр, извольте удалиться;

Поужинать вам слуги подадут,

А эта христианская девица

Последует за мною. Как, и тут

Упрямство? Сэр, чего она боится?

Не на съеденье львам ее ведут;

Мы во дворце, где правоверных око

Провидит кущи райские пророка!

Они тебе не станут делать зла!.."

Жуан ответил: " Радуюсь за них!

Моя рука довольно тяжела,

Хотя на вид, быть может, я и тих.

Куда бы нас игра ни завела,

Я не боюсь обидчиков моих,

А тех, кто оскорбит мое обличье,

Я научу и чести и приличью! "

" Молчи, тупица! - негр ему сказал. -

Иди за мной скорее, бога ради! "

С улыбкой англичанин созерцал

Красавицу в причудливом наряде.

" Счастливый путь! Я, кажется, попал

В магический дворец к Шехеразаде

Сей черный повелитель тайных сил

Нас в девушку и турка обратил! "

" Как следует покушать вам желаю, -

Сказал Жуан, - и весело пожить! "

" Мне жаль, - британец молвил, - не скрываю,

Вас потерять из виду. Может быть,

Мы встретимся! Прощайте, дорогая;

Желаю вам невинность сохранить! "

" Ну, ну, - баском ответила красавица, -

Со мною сам султан - и тот не справится! "

Итак, они расстались. Мой герой

Пошел за негром. Эхо трепетало

На мраморных полах в тиши ночной,

На темных сводах золото блистало;

И вот вдали причудливой стеной

Возникла тень гигантского портала,

И фимиама сладостный туман

Повеял им навстречу, как дурман.

Литые двери бронзы золоченой

Являли взору множество картин:

Там разгорался бой ожесточенный

Меж конниками яростных дружин,

Там преклонял колена побежденный,

Как в дни, когда великий Константин

К себе пересадивший славу Рима,

Еще держал бразды неоспоримо.

Могучее величье пирамид

Напоминали взору двери эти,

А по бокам - ужасные на вид,

Уродливей всего, что есть на свете, -

Два карлика сидели. Как гранит,

Над ними двери высились. Заметьте,

Величье выражается во всем -

В гвоздях и петлях; гвоздь вопроса в том!

Лишь только подойдя вплотную, вы

Испуганно отшатывались. Боже!

Какие губы мертвой синевы!

Какой оттенок черно - серой кожи!

Какая форма страшной головы!

Какие злые, мерзостные рожи!

Чудовища чудовищной цены;

Они владыке каждому нужны!

Они еще к тому же были немы,

Но совершали грозные дела:

Хранить и отворять врата гарема

Их страшная обязанность была.

Они же разрешали все проблемы

Искорененья дерзостного зла -

В их длинных пальцах быстрая веревка

Виновных успокаивала ловко.

Им евнух подал знак без лишних слов,

И дверь тяжелую они открыли,

Но иглы их безжалостных зрачков

И негра и Жуана просверлили,

И хоть герой наш был из смельчаков,

Но чувства в нем от ужаса застыли,

Когда холодный, скользкий, злобный взгляд

В него впивался, как змеиный яд.

Баба его успел предостеречь:

" Сдержи себя, своей же пользы ради.

Иди за мной, не расправляя плеч,

И не держись, как будто на параде

Остерегайся взоры их привлечь,

Умей держаться в девичьем наряде -

Иди ленивее, гляди нежней,

А главное - веди себя скромней!

Глаза у них опаснее, чем шило;

Не приведи их боже твой наряд

Насквозь увидеть; никакие силы

Тебя - да и меня! - не защитят!

Босфор весьма надежная могила,

И до рассвета нас с тобой казнят -

Зашьют в мешок, и, с волнами не споря,

Отправимся мы в Мраморное море! "

Жуана эти бодрые слова

Смирили - и покорно, в самом деле,

Вошел он в зал, где у него едва

От роскоши глаза не заболели:

Разбросанные всюду как трава,

Несметные сокровища блестели

В таком обилье пышной пестроты,

Что затмевали сказки и мечты!

Богатства блеск и вкуса недостаток

Обычны для Востока, но - увы! -

Я западных дворцов видал с десяток,

И все они, признаться, таковы!

На всем какой-то фальши отпечаток:

Картины плохи, статуи мертвы

Но грубую дешевую работу

Обильно искупает позолота.

В подушках утопая, как в цветах,

Под пологом раскинувшись лениво,

С улыбкой самовластья на устах

Лежала дама. Евнух торопливо,

Не поднимая глаз, повергся в прах

И потянул Жуана; терпеливо

Ему повиновался мой герой,

Забавной озадаченный игрой.

Красавица с подушек поднялась,

Как из пушистой пены Афродита.

Перед огнем ее пафосских глаз

Тускнели и сапфир и хризолиты.

Поцеловав руки ее атлас

И край ее одежды, деловито

Ей что-то евнух на ухо сказал

И жестом на Жуана указал.

Ее движений, голоса и стана,

Подобных совершенству божества,

Подробно я описывать не стану -

Бессильны тут сравненья и слова;

Притом у вас из зависти к султану

Могла бы закружиться голова,

Когда бы описанье вышло живо...

А посему молчу красноречиво!

Ей было лет, пожалуй, двадцать семь

Преклонный возраст для ее народа!

Но есть краса, которую совсем

Не искажают годы и природа.

Мария Стюарт, как известно всем,

Блистала красотой такого рода,

Нинон Ланкло уже седой была,

А подурнеть до смерти не смогла!

Девицы в одинаковых нарядах

(Так евнух нарядил и Дон Жуана)

Ловили волю царственного взгляда,

Как нимфы, окружавшие Диану.

(Сие сравненье углублять не надо.

И я его отстаивать не стану.)

Как я уже сказал, Гюльбея, встав,

Им знак дала, на двери указав.

Прелестный рой покорно удалился.

Жуан стоял, дыханье затая,

И приключенью странному дивился.

В какие - то волшебные края,

Ему казалось, он переселился,

Где чудеса реальны... (Лично я

Никак не вижу смысла в скромном даре

Известного нам всем " nil admirari" *).

{* " Ничему не удивляться" (лат.)}

" Не удивляться ничему на свете -

Наука благоденствия для всех! "

(Увы, я знаю, Мерри, речи эти;

А в текстах Крича сомневаться грех.)

Гораций эту истину отметил,

А Поп - пересказал ее для всех.

Но если б удивляться мы не стали,

Ни Попа б мы, ни древних не читали.

Баба велел Жуану не зевать,

Приблизиться, и преклонить колено,

И ножку госпожи поцеловать;

Но гордый мой герой вскипел мгновенно,

Ужасно заупрямился опять

И негру заявил весьма надменно:

" Я туфель не целую никому -

Пожалуй, только папе одному! "

Баба сказал: " Напрасно я учу

Тебя добру - с тобою сладу нету

Послушай! Я с тобою не шучу! "

" Да я самой невесте Магомета

Поцеловать туфли не захочу! "

(Пойми, читатель, силу этикета:

Король и мещанин, мудрец и плут

Его законы знают и блюдут!)

Он, как Атлант, был тверд и несгибаем,

Не слушая потока гневных слов;

В его груди бурлила, закипая,

Кастильских предков пламенная кровь,

И, гордо честь отцов оберегая,

Он жизнью был пожертвовать готов.

" Ну, - молвил негр, - с тобою просто мука!

Не хочешь ногу - поцелуй хоть руку! "

На этот благородный компромисс

Жуан уже не мог не согласиться.

Любые дипломаты бы сдались,

Признав, что дольше спорить не годится.

Итак, мой несговорчивый Парис

Решил совету негра подчиниться, -

Тем более что признавал он сам

Обычай ручки целовать у дам!

Он подошел к руке ее атласной

И неохотно губы приложил

К душистой коже, тонкой и прекрасной.

Он был сердит, рассеян и уныл -

И потому тревоги сладострастной

От этого ничуть не ощутил,

Хотя такой руки прикосновенье

Все прошлые стирает увлеченья.

Красавица взглянула на него

И удалиться евнуху велела

Небрежным жестом в сторону его.

Баба Жуану, как бы между делом,

Успел шепнуть: " Не бойся ничего! " -

И вышел бодро, весело и смело,

Как будто он во славу высших сил

Благое дело честно совершил!

Едва Баба исчез - преобразилось

Ее доселе гордое чело:

Оно тревогой страсти озарилось

И трепетным румянцем расцвело.

Так в небе - только солнце закатилось -

Заря сияет пышно и светло.

В ней спорили в немом соревнованье

Полутомленье, полуприказанье.

В ней было все, чем страшен слабый пол,

Все дьявольские чары сатаны,

С какими он однажды подошел

Смутить покой Адамовой жены.

Никто бы в ней изъяна не нашел:

В ней был и солнца блеск, и свет луны,

Ей только кротости недоставало -

Она и полюбив повелевала.

Властительно в ней выражалась власть:

Она как будто сковывала цепью;

Как иго вы испытывали страсть,

Взирая на ее великолепье.

Конечно, плоть всегда готова пасть

Во прах, но, как орел над вольной степью,

Душа у нас свободна и горда

И не приемлет плена никогда.

В ее улыбке нежной и надменной,

В самом ее привете был приказ,

И своеволье ножки совершенной

Ступало не случайно и не раз

По шеям и сердцам толпы плененной.

За поясом ее, смущая глаз,

Блистал кинжал, что подобает сану

Избранницы великого султана.

" Внемли и повинуйся! " - вот закон,

Который бессловесные творенья,

Покорно окружающие трон,

Усвоили от самого рожденья:

Ее капризам не было препон,

И не было узды ее " хотенью".

А будь она крещеной - спору нет,

Она б и больше натворила бед!

Когда чего-нибудь хотелось ей, -

Желаемое сразу приносили,

За исполненье всех ее затей

Любые суммы золотом платили.

Но даже деспотичностью своей

Она была мила; ее любили

И женщины и все прощали ей -

Все, кроме красоты, сказать точней.

Жуан - ее последняя причуда -

Замечен ею из окна; тотчас

Искать его по городу повсюду,

Купить его немедля - был приказ.

Баба его нашел (скрывать не буду -

Он потакал красавице не раз)

И, действуя по тщательному плану,

Переодел рабынею Жуана.

Но как она, султанова жена,

Решилась на такое приключенье?

Почем я знаю! Не моя вина,

Что не имеют жены уваженья

К мужьям венчанным; всем одна цена!

Обманывают всех без исключенья

Супругов - и монархов и князьков:

Уж такова традиция веков.

Но ближе к теме! Видя по всему,

Что дело приближается к развязке,

Она в лицо герою моему

Взглянула без особенной опаски

Он был " приобретен", а посему

Она его спросила - не без ласки,

Но несколько надменно, может быть:

" Умеешь ли ты, юноша, любить? "

В другое время моего Жуана

Такой вопрос легко б воспламенил,

Но в нем была свежа живая рана:

Свою Гайдэ еще он не забыл,

И сей вопрос любимицы султана

В нем только боль утраты разбудил;

И он залился горькими слезами,

Что очень глупо, согласитесь сами.

Гюльбея удивилась - не слезам:

Их женщины охотно проливают,

Но юноши прекрасного глазам

Их влажный блеск никак не подобает!

Лишь тот, кто пытку слез изведал сам,

Тот знает - слезы женщин быстро тают,

А наши, как расплавленный свинец,

Впиваются в расщелины сердец!

Она б его утешить постаралась,

Но не могла понять, с чего начать.

Ведь ей ни разу в жизни не случалось

Себе подобных в горе утешать!

К ней горе никогда не приближалось,

И очень трудно было ей понять,

Что кто-нибудь, глаза ее встречая,

Способен плакать, их не замечая.

Но женщины природа такова,

Что зрелище смятенья и страданья

Диктует ей участия слова

В любой стране, при всяком воспитанье.

В ней жалость изначальная жива,

Она - самаритянка по призванью.

Глаза Гюльбеи, бог весть отчего,

Слезой блеснули, глядя на него.

Но слезы, как и все на этом свете,

Иссякли, - а Жуан не мог забыть,

Что он еще султанше не ответил,

Умеет ли он подлинно любить.

Она была красива, он заметил;

Но он не мог досаду подавить:

Он был пред этой женщиной надменной

В смешном наряде - и к тому же пленный!

Гюльбея озадачена была

(Впервые, может быть, за двадцать лет!);

Она сама ведь всем пренебрегла

И дерзостно нарушила запрет,

Когда герою нашему дала

Столь милый и приятный tete-a-tete*.

Меж тем уже минут минуло двадцать,

А он не помышлял повиноваться.

{* Свидание наедине (франц.).}

О джентльмены! Я хотел сказать,

Что в случаях подобных промедленье

Под солнцем юга принято считать

За самое плохое поведенье.

Красавицу заставить ожидать -

Да это даже хуже преступленья;

Здесь несколько мгновений, может быть,

Способны репутацию сгубить.

Жуан был смел и мог бы быть смелее,

Но старая любовь проснулась в нем.

Напрасно благородная Гюльбея

С ним говорила властно, как с рабом, -

Невежливо он обошелся с нею,

А все - таки, признаться, поделом!

Красавица краснела и бледнела

И на него внимательно глядела.

Она Жуана за руку взяла

С улыбкой благосклонной и усталой,

Но искра гнева взор ее зажгла:

Любви его лицо не выражало.

Она вздохнула, встала, отошла

И наконец - последнее, пожалуй,

Чем можно гордой женщине рискнуть, -

Жуану просто бросилась на грудь.

Опасный миг! Но гордость, боль и горе

Как сталь его хранили: он вздохнул

И с царственной надменностью во взоре

Божественные руки разомкнул.

В ее глаза, лазурные как море,

Он холодно и пристально взглянул.

" Красавица! - воскликнул он. - В неволе

Не брачутся орлы, - а я тем боле!

Спросила ты - умею ль я любить?

Умею, но, прости меня, - другую!

Мне стыдно платье женское носить!

Под крышею твоей едва дышу я!

Любовь - удел свободных! Подчинить

Султанской власти чувство не могу я!

Сгибаются колени, взоры льстят,

И руки служат, - но сердца молчат".

Для европейца это очень ясно,

Она ж привыкла искренне считать,

Что прихоти владыки все подвластно,

Что даже эта прихоть - благодать!

Рабы невозмутимы и безгласны,

Не могут и не смеют возражать -

Вот бытия простое пониманье

В наивном императорском сознанье.

К тому ж (как я успел упомянуть)

Она была красива несомненно,

Ей стоило на смертного взглянуть -

И он терял свободу совершенно.

Итак, двойное право посягнуть

На полное господство над вселенной

Давали ей и красота и сан;

И вдруг - не покорился Дон-Жуан!

Скажите вы, которые хранили

В невинности свои младые лета,

Как вас напрасно вдовушки ловили

И как вас ненавидели за это.

Припомните досаду их усилий,

Стесненную кольчугой этикета, -

Тогда поймете вы всего верней

Ужасный гнев красавицы моей.

Трагедию мы знаем не одну.

Поэты их изображали щедро.

Припомните Пентефрия жену,

И леди Буби, и царицу Федру:

Похожи на морскую глубину

Их гневных душ бушующие недра -

И это вам поможет, может быть,

Моей Гюльбеи лик вообразить!

Прекрасный гнев тигрицы разъяренной

И львицы, у которой взяли львят, -

Сравню ли с гневом женщины влюбленной,

Когда ее утешить не хотят!

И это гнев, по-моему, законный:

Не все ль равно - что потерять ребят,

Что потерять желанное мгновенье,

Когда возможно их возникновенье.

Любовь к потомству всех страстей сильней,

Извечный сей инстинкт непобедим,

Тигрица, утка, заяц, воробей

Не подпускают к отпрыскам своим.

Мы сами за вознею малышей

То с гордостью, то с нежностью следим.

Коль результат могуч, всесилен даже, -

То мощь первопричины какова же?

Не пламенем зажглись глаза Гюльбеи

Они горели пламенем всегда -

Ее румянец сделался живее,

А ласковость исчезла без следа.

Впервые в жизни совладала с нею

Упрямой воли дерзкая узда!

А взнузданная женщина - о боже! -

На что она способна и похожа!

Одно мгновенье гнев ее пылал

(Не то она погибла бы от жара!),

Так ад перед поэтом возникал

В жестокой буре дымного пожара;

Так разбивались у могучих скал

Прибоя озверелые удары!

В ней было все - движенья и глаза -

Как бурная, мятежная гроза!

Да что гроза! Свирепый ураган,

Сметающий убогие преграды,

Неистово ревущий океан,

Стремительная сила водопада,

Песчаный смерч, пронзительный буран -

Вот гнев ее! Она была бы рада

Весь этот непокорный гадкий мир

" Убить, убить, убить! " - как старый Лир!

Но эта буря, как любые грозы,

Промчалась, и за нею, как всегда,

Явился ливень - яростные слезы,

Плотину прососавшая вода!

Ей сердце жгли бессильные угрозы

Раскаянья, досады и стыда;

Но людям в столь высоком положенье

Порой небесполезно униженье.

Оно их учит - пусть любой ценой, -

Что люди все в известной мере братья,

И что из глины сделано одной

Все - и горшки и вазы - без изъятья,

Что от страданий в жизни сей земной

Не защищает никакое платье, -

И это все способно, может быть,

В них наконец раздумье заронять.

Она Жуана думала лишить

Сначала головы, потом - вниманья,

Потом его хотела пристыдить,

Потом - его склонить на состраданье,

Хотела негра - евнуха избить,

Хотела заколоться в назиданье, -

А разрешилась эта тьма угроз,

Как водится, ручьями горьких слез.

Как я уже сказал, она хотела

Немедля заколоться, но кинжал

Был тут же, под рукой - и злому делу

Такой " удобный случай" помешал!

Жуана заколоть она жалела -

Он сердце ей по-прежнему смущал;

Притом она отлично понимала,

Что этим ничего не достигала.

Жуан смутился; он уж был готов

К жестокой пытке колеса и дыбы,

Ему уж представлялся дым костров,

И когти льва, и зубы хищной рыбы;

Ни плаха, ни смола, ни пасти псов

Сломить его упорство не могли бы:

Он умер бы - и больше ничего;

Но просто слезы - тронули его.

Как смелость Боба Эйкра в страшный час,

Жуана целомудрие мелело:

Он упрекал себя за свой отказ

И думал, как поправить это дело, -

Так мучится раскаяньем не раз

Отшельника мятущееся тело,

Так милая вдова во цвете лет

Клянет напрасной верности обет.

Он лепетать уж начал объясненья,

Смущенно повторяя наугад

Все лучшие признанья и сравненья,

Которые поэты нам твердят.

(Так Каслрей в минуты вдохновенья

Красноречиво врет - и все молчат!)

Жуан уж был не прочь и от объятий,

Но тут вошел Баба - весьма некстати!

" Подруга солнца и сестра луны! -

Сказал он. - Повелительница света!

Твоим очам миры подчинены,

Твоя улыбка радует планеты!

Как первый луч живительной весны,

Тебе я возвещаю час рассвета!

Внемли, и возликуй, и будь горда:

За мною Солнце следует сюда".

" Ах, боже мой! - воскликнула Гюльбея. -

Оно могло бы утром заглянуть!

Ко мне, комета старая! Скорее

Бели звездам составить Млечный Путь

Да прикажи держаться поскромнее!

Ты, христианка, спрячься как-нибудь! "

Но тут ее слова прервали клики:

" Султан идет! Султан идет великий! "

Сперва явился дев прелестный рой,

Затем султана евнухи цветные;

Как на параде, замыкали строй

Их пышные кафтаны расписные.

Он обставлял торжественно порой

Такие посещения ночные:

Гордился он четвертою женой

И угождать старался ей одной.

Он был мужчина видный и суровый:

Чалма до носа, борода до глаз;

Он ловко спасся из тюрьмы дворцовой

И брата удавил в удобный час.

Он был монарх не слишком образцовый,

Но плоховаты все они у нас:

Один лишь Солиман - могучий воин -

Быть славой рода своего достоин.

Ходил он честно, как велел алла,