Джордж Гордон Байрон 3 страница

Быть может, он напишет протокол?

Не зря ж ему вы деньги заплатили!

Прошу вас, сударь, вот сюда, за стол!

А вы бы, дон Альфонсо, попросили,

Чтоб этот сброд из комнаты ушел:

Антонии, я вижу, стыдно тоже!

(Та всхлипнула: " Я наплюю им в рожи! ")

Ну что же вы стоите? Вот комод!

В камине можно спрятаться! В диване!

Для карлика и кресло подойдет!

Я больше говорить не в состоянье!

Я спать хочу! Уже четыре бьет!

В прихожей поискали бы! В чулане!

Найдете - не забудьте показать:

Я жажду это диво увидать!

Ну что ж, идальго? Ваши подозренья

Пока вы не успели подтвердить?

Скажите нам хотя бы в утешенье:

Кого вы здесь надеялись открыть?

Его происхожденье? Положенье?

Он молод и прекрасен, может быть?

Поскольку мне уж больше нет спасенья,

Я оправдаю ваши спасенья!

Надеюсь, что ему не пятьдесят?

Тогда бы вы не стали торопиться,

Свою жену ревнуя невпопад!..

Антония!! Подайте мне напиться!!

Я на отца похожа, говорят:

Испанке гордой плакать не годится!

Но чувствовала ль матушка моя,

Что извергу достанусь в жертву я!

Быть может, вас Антония смутила:

Вы видели - она спала со мной,

Когда я вашей банде дверь открыла!

Хотя бы из пристойности одной

На будущее я бы вас просила,

Когда обход свершаете ночной,

Немного подождать у этой двери

И дать одеться нам по крайней мере!

Я больше вам ни слова не скажу,

Но пусть мое молчанье вам покажет,

Как втайне я слезами исхожу,

Как тяжело печаль на сердце ляжет!

Я вашего поступка не сужу!

Настанет час - и совесть вам подскажет,

Как был он глуп, и жалок, и жесток!..

Антония! Подайте мне платок!.."

Она затихла, царственно бледна,

С глазами, пламеневшими мятежно,

Как небо в бурю. Темная волна

Ее волос, рассыпанных небрежно,

Ей затеняла щеки. Белизна

Ее атласных плеч казалась снежной.

Откинувшись в подушки, чуть дыша,

Она была как ангел хороша.

Синьор Альфонсо был весьма сконфужен.

Антония, по комнате носясь,

Косилась на осмеянного мужа,

Управиться с уборкой торопясь.

Отряд ревнивцев был обезоружен,

Их ловкая затея сорвалась;

Один лишь адвокат, лукавый малый,

Не удивлялся этому нимало.

Насмешливо приглядывался он

К Антонии, мелькавшей суетливо

В проступке был он твердо убежден

И ожидал довольно терпеливо,

Когда он будет вскрыт и подтвержден

Давно он знал, что искренне правдивы

Лишь наши лжесвидетели, когда

Владеют ими страх или нужда.

Но дон Альфонсо вид имел унылый

И подлинно достойный сожаленья,

Когда из нежных уст супруги милой

Выслушивал упреки и глумленья

Они его хлестали с дикой силой,

Как частый град равнины и селенья,

И он, улик не видя никаких,

Был обречен покорно слушать их!

Он даже попытался извиняться,

Но Юлия тотчас же принялась

Стонать, и задыхаться, и сморкаться;

И, в этом усмотрев прямую связь

С истерикой, решил ретироваться

Наш дон Альфонсо, на жену косясь,

И, бурные предвидя объясненья

С ее родней, набрался он терпенья.

Он слова три успел пробормотать,

Но ловкая Антония умело

Его смутила: " Что тут толковать!

Мне, сударь, и без вас немало дела!

Синьора умирает! " - " Наплевать! -

Пробормотал Альфонсо. - Надоело! "

И, сам не зная, как и почему,

Он сделал, что приказано ему.

За ним ушел, провалом огорчен,

Его угрюмый posse comitatus,

Всех позже - адвокат; у двери он

Пытался задержаться: адвокату

Смущаться не пристало, но смущен

Он был, что в доказательствах - hiatus*.

Антония могла его теперь

Без церемоний выставить за дверь.

{* Пробел (лат.).}

Как только дверь закрылась, - о, стенанье!

О, женщины! О, ужас! О, позор!

О, лживые прекрасные созданья,

Как может мир вам верить до сих пор! -

Произнесу ль ужасное признанье?

Едва лишь дверь закрылась на запор,

Как Дон-Жуан, невидимый доселе,

Слегка примятый, вылез из постели!

Он спрятан был и ловко и умно,

Но где и как - я обсуждать не смею:

Среди пуховиков не мудрено

Упаковать предмет и покрупнее.

Оно, наверно, душно и смешно,

Но я ничуть Жуана не жалею,

Что мог он утонуть в волнах перин,

Как в бочке Кларенс, сей любитель вин.

И наконец жалеть его не след,

Поскольку он грешил по доброй воле

И сам, нарушив божеский завет,

Себе готовил горестную долю.

Но, право, никому в шестнадцать лет

Раскаянье не причиняет боли,

И лишь за шестьдесят и бес и бог

Подводят нашим шалостям итог!

Как выглядел Жуан - мы не видали,

Но в Библии легко об этом справиться

Врачи царю Давиду прописали

Взамен пиявки юную красавицу.

В достойном старце силы заиграли

Живей, и не замедлил он поправиться.

Однако я не знаю, как Давид, -

А Дон-Жуан имел унылый вид!

Но каждая минута драгоценна:

Альфонсо возвратится! Как тут быть?

Антония, умевшая мгновенно

Разумные советы находить,

На этот раз не знала совершенно,

Как новую атаку отразить.

А Юлия молчала, отдыхая,

К щеке Жуана губы прижимая.

Жуан уже прильнул к ее губам

И плечи ей поглаживал устало.

О страхе позабыв. " Да полно вам! -

Антония сердито прошептала. -

Поди служи подобным господам!

До глупостей ли нынче? Все им мало!

Мне этого красавчика пора

Упрятать в шкаф до самого утра!

Я вся еще дрожу! Помилуй бог!

Ведь этакая вышла суматоха!

И - да простится мне! - такой щенок

Виновник был всего переполоха!

Ох, я боюсь, хозяин очень строг!

Не кончились бы шутки наши плохо!

Я потеряю место, - ну, а вы

Останетесь как раз без головы!

И что за вкус? Ну, будь мужчина статный;

Лет двадцати пяти иль тридцати,

Оно, пожалуй, было бы понятно, -

А то мальчишка, господи прости!

Ну, лезьте в шкаф и стойте аккуратно-

Хозяин может в комнату войти;

Не шаркайте ногами, не сопите.

А главное - пожалуйста, не спите! "

Но тут Альфонсо - грозный господин -

Ее прервал внезапным появленьем.

На этот раз он был совсем один

И потому с угрюмым нетерпеньем

Ей сделал знак уйти. Не без причин

На госпожу взглянула с сожаленьем

Антония, потом свечу взяла

И, сделав книксен, вежливо ушла.

Альфонсо постоял минуты две

И принялся опять за извиненья:

Он лепетал о ветреной молве

И о своем нелепом поведенье,

О смутных снах, о шуме в голове;

Ну, словом, речь его была смешенье

Риторики и несуразных фраз,

В которых он мучительно увяз.

Но Юлия, не говоря ни слова,

Ему внимала. Женщина молчит,

Когда оружье у нее готово,

Которое супруга поразит!

В семейных ссорах, в сущности, не ново,

Что тот приемлет равнодушный вид,

Кто за намек твой на одну измену

Тебя уликой в трех сразит мгновенно!

Она могла бы многое сказать

По поводу известного романа

Инесы и Альфонсо. Но молчать

Она предпочитала. Разве странно,

Что ради сына, уважая мать,

Она щадила уши Дон-Жуана?

А может быть, другим развлечена,

Про эту связь не вспомнила она.

Но я еще причину угадал

Ее вполне разумного молчанья:

Альфонсо никогда не намекал

(Из робости, а может - по незнанью!),

К кому он нашу донну ревновал

Инесы допустив упоминанье,

Она могла б по верному пути

Его на след Жуана навести!

В столь щекотливом деле очень вреден

Один намек. Молчанье - это такт.

(Для рифмы нужен " такт" - язык наш беден,

Октава - тиранический контракт!)

Мне хочется сказать, что наши леди

Умеют " замолчать" опасный факт.

Их ложь умна, изящна, интересна -

И даже им к лицу, коль молвить честно!

Они краснеют - это им идет,

И мы им верим, хоть они и лживы.

Притом же отвечать им не расчет:

Они обычно так красноречивы,

Вздыхая, так кривят прелестный рот

И опускают глазки так красиво,

Потом слезу роняют, а потом -

Мы вместе с ними ужинать идем.

Итак, Альфонсо каялся. Меж тем

Красавица, ему не доверяя,

Его еще простила не совсем,

И, о пощаде полной умоляя,

Стоял он перед ней уныл и нем,

Как изгнанный Адам у двери рая,

Исполнен покаянья и тоски.

И вдруг... наткнулся он на башмаки!

Ну что же - возразите вы - не чудо

Увидеть в спальне дамский башмачок!

Увы, друзья, скрывать от вас не буду:

То были башмаки для крупных ног!

Альфонсо покраснел. Мне стало худо!

Я, кажется, от страха занемог!

Альфонсо, форму их проверив тщательно,

Вскипел и разъярился окончательно.

Он выбежал за шпагою своей,

А наша донна к шкафу подбежала:

" Беги, мой милый друг, беги скорей! -

Она, открывши дверцы, прошептала, -

В саду темно, не видно сторожей,

На улицах еще народу мало!!

Я слышу, он идет! Спеши! Спеши!

Беги! Прощай, звезда моей души! "

Совет, конечно, был хорош и верен,

Но слишком поздно был преподнесен

И потому, как водится, потерян.

Досадой и волненьем потрясен,

Одним прыжком Жуан уж был у двери,

Но тут с Альфонсо повстречался он:

Тот был в халате и во гневе яром,

Но сбил его Жуан одним ударом.

Свеча потухла. Кто-то закричав,

Антония вопила: " Воры! Воры! "

Никто из слуг на крик не отвечал.

Альфонсо, озверевший от позора,

Жестокою расправой угрожал.

Жуан в припадке пылкого задора

Как турок на Альфонса налетел:

Он жертвою быть вовсе не хотел.

Альфонсо шпагу выронил впотьмах,

Чего Жуан, по счастью, не заметил.

Будь эта шпага у него в руках,

Давно б Альфонсо не было на свете.

Они, тузя друг друга впопыхах,

Барахтались, как маленькие дети.

Ужасный час, когда плохой жене

Грозит опасность овдоветь вдвойне!

Мой Дон-Жуан отважно отбивался,

И скоро кровь ручьями полилась

Из носа мужа. Он перепугался

И выпустил соперника, смутясь.

Но, к сожаленью, рыцарь мой остался,

Из цепких рук его освободясь, -

Как молодой Иосиф из Писания,

В решительный момент без одеяния!

Тут прибегали слуги. Стыд и страх!

Какое зрелище предстало взору:

В крови синьор, Антония в слезах,

И в обмороке юная синьора!

Следы жестокой схватки на коврах:

Осколки ваз, оборванные шторм.

Но Дон-Жуан проворен был и смел

И за калитку выскочить успел.

Тут кончу я. Не стану воспевать,

Как мой Жуан, нагой, под кровом ночи

(Она таких готова покрывать!)

Спешил домой и волновался очень,

И что поутру стали толковать,

И как Альфонсо, зол и озабочен,

Развод затеял. Обо всем как есть

В газетах все вы можете прочесть.

Расскажет вам назойливая пресса,

Как протекал процесс и сколько дней,

Какие были новые эксцессы,

Что говорят о нем и что о ней.

(Среди статей, достойных интереса,

Гернея стенограмма всех точней:

Он даже побывал для этой цели

В Мадриде, как разведать мы успели.)

Инеса, чтобы как-нибудь утих

Ужасный шум великого скандала

(В Испании уж не было таких

Со времени нашествия вандала!),

Двенадцать фунтов свечек восковых

Святой Марии-деве обещала,

А сына порешила отослать

В чужих краях забвенья поискать.

Он мог бы там набраться новых правил,

Узнать людей, усвоить языки,

В Италии б здоровье он поправил,

В Париже излечился б от тоски.

Меж тем Альфонсо Юлию отправил

Замаливать в монастыре грехи.

Я чувств ее описывать не стану,

Но вот ее посланье к Дон-Жуану.

" Ты уезжаешь. Это решено

И хорошо и мудро, - но ужасно!

Твое младое сердце суждено

Не мне одной, и я одна несчастна!

Одно искусство было мне дано.

Любить без меры! Я пишу неясно,

Но пятна на бумаге не следы

Горячих слез: глаза мои горды.

Да, я любила и люблю - и вот

Покоем, честью и души спасеньем

Пожертвовала страсти. Кто поймет,

Что это я пишу не с огорченьем?

Еще теперь в душе моей живет

Воспоминанье рядом со смиреньем

Не смею ни молить, ни упрекать,

Но, милый друг, могу ли не вздыхать?

В судьбе мужчин любовь не основное,

Для женщины любовь и жизнь - одно,

В парламенте, в суде, на поле боя

Мужчине подвизаться суждено.

Он может сердце вылечить больное

Успехами, почетом, славой, но

Для нас одно возможно излеченье:

Вновь полюбить для нового мученья!

Ты будешь жить, ласкаем и любим,

Любя, лаская и пленяя многих,

А я уйду с раскаяньем моим

В молчанье дней молитвенных и строгих.

Но страсти пыл ничем непобедим:

Я все еще горю, я вся в тревоге!

Прости меня! Люби меня! Не верь

Моим словам: все кончено теперь!

Да, я слаба и телом и душой,

Но я способна с мыслями собраться.

Как волны океана под грозой,

Мои мечты покорные стремятся

Лишь к одному тебе. Одним тобой

Могу я жить, дышать и наслаждаться:

Так в компасе настойчивый магнит

К заветной точке рвется и дрожит.

Все сказано, но у меня нет силы

Проститься навсегда с моей весной.

Я так тебя любила, друг мой милый,

Такой жестокий жребий предо мной!

Зачем меня страданье не убило?

Мне суждено остаться вновь одной,

Разлуку пережить и удалиться,

Тебя любить и о тебе молиться! "

Она писала это billet doux*

На листике с каемкой золотою:

Казалось, было ей невмоготу

Скрепить письмо печатью вырезною

С девизом нежным " Elle vous suit partout" **,

Что означает: " Я всегда с тобою",

С подсолнечником, верности цветком,

Который всем любовникам знаком.

{* Любовная записка (франц.).}

{*" Она всюду следует за вами" (франц.).}

Вот первое Жуана приключенье.

О новых я не смею продолжать:

Мне нужно прежде умное сужденье

И вкусы нашей публики узнать:

Их милость укрепляет самомненье,

А их капризам надо потакать.

Но если одобренье заслужу я,

То через год даю главу вторую.

Эпической была наречена

Моя поэма. В ней двенадцать книг,

Любовь, страданья, бури и война,

И блеск мечей, и тяжкий лязг вериг,

Вождей, князей, героев имена,

Пейзажи ада, замыслы владык:

Все без обмана, в самом лучшем стиле,

Как нас Гомер с Вергилием учили.

Давно мы с Аристотелем друзья:

Сей vade mecum* каждому годится.

Его поэтов дружная семья

Влюбленно чтит, им хор глупцов гордится.

Прозаик любит белый стих, но я

За рифму, дело мастера боится!

А у меня запас всегда готов

Сравнений, и цитат, и острых слов.

{* Путеводитель; буквально: иди за мной (лат.).}

Есть у меня отличие одно

От всех, писавших до меня поэмы,

Но мне заслугой кажется оно:

Ошибки предков замечаем все мы,

И эту доказать не мудрено:

Они уж слишком украшают тему,

За вымыслом блуждая вкривь и вкось,

А мне вот быть правдивым удалось!

А ежели вы склонны сомневаться,

Узнаете вы правду из газет,

Могу и на историю сослаться,

На оперу, на драму, на балет;

Да наконец, уж если признаваться,

Я расскажу вам (это не секрет!):

Я видел сам недавно, как в Севилье

Жуана черти в бездну утащили!

Уж если я до прозы снизойду,

То заповеди напишу поэтам:

Я всех моих собратий превзойду,

Подобным занимавшихся предметом,

Всем вкусам я итоги подведу

И назову сей ценный труд при этом:

" Лонгин с бутылкой", или " Всяк пиит

Будь сам себе закон и Стагирит".

Чти Мильтона и Попа; никогда

Не подражай мужам Озерной школы:

Их Вордсворт - безнадежная балда,

Пьян Колридж, а у Саути слог тяжелый;

У Кэмбела стихи - одна вода,

А трудный Крабб - соперник невеселый;

От Роджерса ни строчки не бери

И с музой Мура флирта не твори.

Не пожелай от Созби ни Пегаса,

Ни музы, ни всего его добра,

Не клевещи на ближних для прикрасы

И сплетнями не оскверняй пера,

Пиши без принужденья, без гримасы,

Пиши, как я (давно уже пора!),

Целуй мою лозу, а не желаешь -

Ты на своей спине ее узнаешь!

Уж если вы хотите утверждать,

Что этот мой рассказ лишен морали,

То мне придется искренне сказать,

Что вы его ни разу не читали!

Рассказ мой весел, не хочу скрывать.

(Я враг нравоучительной печали!)

В двенадцатой же песне я хотел

Изобразить всех грешников удел.

Но тем из вас, чей извращенный разум,

Улик и сплетен разбирая хлам,

Все доводы опровергая разом,

Не веря мне и собственным глазам,

Твердит про " аморальную заразу", -

Я вам скажу - пиитам и попам:

" Вы просто лжете, дорогие сэры!

Точнее - заблуждаетесь без меры! "

Я рад во вкусе бабушек писать.

Я ссориться с читателем не смею,

Мне все же лавры хочется стяжать

Эпической поэмою моею.

(Ребенку надо что-нибудь сосать,

Чтоб зубки прорезались поскорее!)

Я, чтоб читатель-скромник не бранил,

" Британский вестник" бабушкин купил.

Я взятку положил в письмо к издателю

И даже получил его ответ:

Он мило обещал (хвала создателю!)

Статью - хвалебных отзывов букет!

Но если он (что свойственно приятелю)

Обманет и меня, и целый свет

И желчью обольет меня язвительно, -

Он деньги взял с меня, ему простительно.

Но верю я: священный сей союз

Меня вполне спасет от нападенья,

И ублажать журналов прочих вкус

Не стану в ожиданье одобренья!

Они не любят наших юных муз,

И даже в " Эдинбургском обозренье"

Писатель, нарушающий закон,

Весьма жестокой каре обречен.

" Non ego hoc ferrem calida juventa" *, -

Гораций говорил, скажу и я:

Лет семь тому назад - еще до Бренты -

Была живее вспыльчивость моя:

Тогда под впечатлением момента

Удары все я возвращал, друзья.

Я б это дело втуне не оставил,

Когда Георг, по счету третий, правил.

{* " Я не стерпел бы этого в дни пылкой юности" (ит.).}

Но в тридцать лет седы мои виски,

Что будет в сорок - даже и не знаю:

Поглядывать я стал на парики.

Я сердцем сед! Еще в начале мая

Растратил я хорошие деньки,

Уж я себя отважным не считаю:

Я как-то незаметно промотал

И смелости и жизни капитал.

О, больше никогда на сердце это

Не упадет живительной росой

Заветный луч магического света,

Рождаемый восторгом и красой!

Подобно улью пчел, душа поэта

Богата медом - творческой весной;

Но это все - пока мы сами в силах

Удваивать красу предметов милых!

О, никогда не испытаю я,

Как это сердце ширится и тает,

Вмещая все богатства бытия,

И гневом и восторгом замирает.

Прошла навек восторженность моя.

Бесчувственность меня обуревает,

И вместо сердца слышу все ясней

Рассудка мерный пульс в груди моей.

Минули дни любви. Уж никогда

Ни девушки, ни женщины, ни вдовы

Меня не одурачат, господа!

Я образ жизни избираю новый:

Все вина заменяет мне вода,

И всех страстей отбросил я оковы,

Лишь скупости предаться я бы мог,

Поскольку это - старческий порок.

Тщеславию я долго поклонялся,

Но божествам Блаженства и Печали

Его я предал. Долго я скитался,

И многие мечты меня прельщали;

Но годы проходили, я менялся.

О, солнечная молодость! Не я ли

Растрачивал в горячке чувств и дум

На страсти - сердце и на рифмы - ум...

В чем слава? В том, чтоб именем своим

Столбцы газет заполнить поплотнее.

Что слава? Просто холм, а мы спешим

Добраться до вершины поскорее.

Мы пишем, поучаем, говорим,

Ломаем копья и ломаем шеи,

Чтоб после нашей смерти помнил свет

Фамилию и плохонький портрет!

Египта царь Хеопс, мы знаем с вами,

Для памяти и мумии своей

Себе воздвиг над многими веками

Гигантский небывалый мавзолеи.

Он был разграблен жадными руками,

И не осталось от царя царей,

Увы, ни горсти праха. Так на что же

Мы, грешные, надеяться-то можем?

Но все же, философию ценя,

Я часто говорю себе: увы,

Мы - существа единственного дня,

И наш удел-удел любой травы!

Но юность и у вас и у меня

Была приятна, согласитесь вы!

Живите же, судьбу не упрекая,

Копите деньги. Библию читая!..

Любезный мой читатель (а верней -

Любезный покупатель), до свиданья!

Я жму вам руку и на много дней

Вам искренне желаю процветанья.

Мы встретимся, пожалуй, попоздней,

Коль явится на то у вас желанье.

(Я от собратьев отличаюсь тем,

Что докучать я не люблю совсем!)

" Иди же, тихий плод уединенья!

Пускай тебя по прихоти несет

Веселых вод спокойное теченье,

И мир тебя когда-нибудь найдет! "

Уж если Боб находит одобренье

И Вордсворт понят - мой теперь черед!

Четыре первых строчки не считайте

Моими: это Саути, так и знайте!

ПЕСНЬ ВТОРАЯ

О вы, друзья, кому на обученье

Цвет молодежи всех народов дан, -

Секите всех юнцов без сожаленья

Во исправление нравов разных стран!

Напрасны оказались наставленья

Мамаши образцовой, и Жуан,

Чуть только на свободе очутился,

Невинности и скромности лишился.

Начни он просто школу посещать,

Учись он ежедневно и помногу,

Он не успел бы даже испытать

Воображенья раннюю тревогу

О, пламенного климата печать!

О, ужас и смятенье педагога!

Как был он тих, как набожен! И вот

В шестнадцать лет уж вызвал он развод.

По правде, я не слишком удивлен,

Все к этому вело, судите сами

Осел-наставник, величавый тон

Мамаши с философскими мозгами.

Хорошенькая женщина и дон

Супруг, слегка потрепанный годами,

Стеченье обстоятельств, как назло,

Неотвратимо к этому вело.

Вокруг своей оси весь мир кружится:

Мы можем, восхваляя небеса,

Платить налоги, жить и веселиться,

Приспособляя к ветру паруса,

Чтить короля, у доктора лечиться,

С попами говорить про чудеса, -

И мы за это получаем право

На жизнь, любовь и, может быть, на славу.

Итак, поехал в Кадис мой Жуан.

Прелестный город; я им долго бредил.

Какие там товары южных стран!

А девочки! (Я разумею - леди!)

Походкою и то бываешь пьян,

Не говоря о пенье и беседе, -

Чему же уподобит их поэт,

Когда подобных им на свете нет!

Арабский конь, прекрасная пантера,

Газель или стремительный олень -

Нет, это все не то! А их манеры!

Их шали, юбки, их движений лень!

А ножек их изящные размеры!

Да я готов потратить целый день,

Подыскивая лучшие сравненья,

Но муза, вижу я, иного мненья.

Она молчит и хмурится. Постой!

Дай вспомнить нежной ручки мановенье,

Горячий взор и локон золотой!

Пленительно-прекрасное виденье

В душе, сияньем страсти залитой!

Я забывал и слезы и моленья,

Когда они весною при луне

Под " фаццоли" порой являлись мне.

Но ближе к делу. Маменька послала

Жуана в Кадис, чтобы блудный сын

Пустился года на три - срок немалый

В чужие страны странствовать один.

Таким путем Инеса отрывала

Его от всех, казалось ей, причин

Грехопадении всяческих: не скрою,

Был для нее корабль - ковчегом Ноя.

Жуан велел лакею своему

Упаковать баулы кочевые.

Инесе стало грустно - потому,

Что уезжал он все-таки впервые

На долгий срок. Потом она ему

Вручила на дорогу золотые

Советы и монеты; наш герой

Из этих двух даров ценил второй.

Инеса между тем открыла школу

Воскресную для озорных детей,

Чей нрав неукротимый и тяжелый

Сулил улов для дьявольских сетей.

С трех лет младенцев мужеского пола

Здесь розгами стегали без затей.

Успех Жуана в ней родил решенье

Воспитывать второе поколенье.

И вот готов к отплытью Дон-Жуан;

Попутный ветер свеж, и качка злая:

Всегда в заливе этом океан,

Соленой пеной в путников швыряя,

Бурлит, чертовской злобой обуян.

Уж я-то нрав его отлично знаю!

И наш герой на много-много дней

Прощается с Испанией своей.

Когда знакомый берег отступает

В туманы моря, смутная тоска

Неотвратимо нас обуревает -

Особенно, конечно, новичка.

Все берега, синея, исчезают,

Но помню я - как снег и облака,

Белея, тают берега Британии,

Нас провожая в дальние скитания.

Итак, Жуан на палубе стоял.

Ругались моряки, скрипели реи,

Выл ветер, постепенно исчезал

Далекий город, пятнышком чернея.

Мне от морской болезни помогал

Всегда бифштекс. Настаивать не смею,

Но все же, сэр, примите мой совет:

Попробуйте, худого в этом нет.