Что в мыслях у Марго.

Анна подходит к Марго, которая приготовилась мыть голову.

АННА. Помочь?

МАРГО. Спасибо.

АННА. А знаешь, я ведь могла бы отомстить Дюсселю. Да ещё как.

МАРГО. Как??

АННА. Описать его в Дневнике совсем ужасным. Тогда он так и войдёт в историю.

МАРГО. Но ты же не станешь?

АННА. Ну…

МАРГО. Анна!

АННА. Я буду себя сдерживать – обещаю. (Марго довольна.) Но это будет непросто. Сама понимаешь: от-вра-ти…

ВМЕСТЕ. …тельный характер! (Смеются.)

МАРГО. Анна-Анна.

АННА. Что опять не так? Я просто хотела тебя развеселить.

МАРГО. Я удивляюсь, как ты умеешь веселиться, когда кругом столько горя. И опять вчера за ужином подшучивала над Петером. Он же такой беззащитный.

АННА. Нет, вы подумайте, что за жизнь такая? Один воспитывает, другой воспитывает, третий шпыняет, четвёртый шагу ступить не даёт… И сестричка туда же. Нашли себе козла отпущения, да? Да, я не такая святая, как ты – это всем известно. Что с того? Зачем мне каждый раз на это указывать?

МАРГО. Святая?

АННА. Ну, конечно! Марго умная, Марго разумная, Марго аккуратная, и какая ловкая. Никогда ничего не разобьёт… Всё говорит впопад. Эталон! Но должна сказать честно: я вовсе не хочу быть похожей на тебя. Ты слишком вялая и безразличная! Конечно, на твоём месте я бы собой гордилась…

МАРГО. А я, собой совершенно не горжусь. (Громко, да ещё и чем-то загремела).

Г-ЖА ВАН ДААН. Ради бога, Марго, тише, тебя услышат не то что на складе… В самом Гестапо.

АННА. Это всё я, госпожа Ван Даан. Как обычно!

МАРГО. Может быть, тоже не хочу быть похожей на себя.

АННА. Как это?

МАРГО. Мне, может быть, тоже не нравится, что я, как ты говоришь, вялая, апатичная...

АННА. Марго, ну, что ты меня слушаешь?

МАРГО. …не нравится, что во мне нет этого огня, как в тебе, этого обаяния…

АННА. Ты очень красивая.

МАРГО. …что во мне кровь как будто холодная. Меня будто ничего не греет изнутри. У меня вообще так мало желаний. Только не быть одинокой, но оно какое-то… абстрактное. Но, боже мой, человек же не виноват, что у него мало желаний. Это же тоже бог ему посылает…. Такой характер… Ты как думаешь?

Г-Н ФРАНК (с книгой). Дорогая, ты должна обязательно послушать это место.

Г-ЖА ФРАНК. Чуть позже, хорошо? Я сейчас занята.

Г-ЖА ВАН ДААН. Я могу послушать.

Г-Н ФРАНК. Нет, я прочитаю всем попозже.

МАРГО. Может быть, как раз я хотела бы быть такой, как ты.

АННА. Марго! Мы просто разные. Как ты, такая умная, не понимаешь такой обыкновенной вещи. Ты должна быть сильной. Вон, как ты нравишься Петеру.

МАРГО. Петеру? Ты смеёшься? Во-первых, Петеру нравится кто-то другой…

АННА. Что за ерунда? Ты просто дразнишься.

МАРГО. Нет, не дразнюсь. А во-вторых…

Г-ЖА ФРАНК. Тряпка превратилась в сплошную дырку.

МАРГО. Во-вторых, чтобы сблизиться с кем-то, я должна сначала почувствовать, что он меня хорошо понимает, без лишних слов. Такой человек должен стоять духовно гораздо выше меня, чего я не могу сказать о Петере… И я вообще не знаю, встречу ли я такого когда-нибудь…

АННА. Ты что! Конечно, встретишь! Свою любовь. Этот человек точно где-то есть. Может быть, тоже прячется сейчас в каком-нибудь убежище…

МАРГО. А может, горит в какой-нибудь газовой камере.

АННА. Марго…

МАРГО. Извини. Я зря… просто очень грустно.

АННА. С кем не бывает! Так значит, тебе совсем-совсем не нравится Петер?

МАРГО. Ну, я же говорю: духовно гораздо выше меня. А тебе?

АННА. Он мне недавно приснился.

Г-ЖА ВАН ДААН. Представьте себе: банка консервированного языка испортилась.

МАРГО. Да?

АННА. Да! Ну, или вернее, не совсем он. Я не знаю. Во сне он был такой… высокий. И взрослый. В смысле не возрастом, а, в общем… в общем, не маленький, как сейчас. Сейчас же даже не разберёшь, обращает он на меня внимание, или нет! А там… Он почти весь сон на меня смотрел. И так, что я чувствовала: пока он смотрит, я с каждой минутой становлюсь красивее, умнее, не знаю… нежнее что ли… И если это ещё чуточку продлится, то я вообще стану самой лучшей в мире – понимаешь? А потом…

МАРГО (тоже романтически). Потом?..

АННА. Потом Дюссель захрапел. (Смеются.)

МАРГО. Анна… Бедная моя Анна. Ну, не грусти. Я уверена, что Петер в тебя тайно влюблён. В тебя же все влюбляются.

АННА. Спасибо! А ты… После войны ты обязательно встретишься со своим… высоким духовно. Верь мне – я же всё-таки как-никак будущая писательница.

МАРГО (уже смеясь; с благодарностью). Вот именно: писательница, фантазёрка.

АННА. Встретишься! И скорее, чем ты думаешь. Я рада, что мы поговорили.

МАРГО. Я тоже.

АННА. Только маме ничего не говори про мою любовь.

МАРГО. Шутишь?

Переход: прошло время.

9. Чёрный день.

Г-ЖА ВАН ДААН. Дорогой, мне кажется, пора взять из твоего запаса несколько колбас.

Г-Н ВАН ДААН. Ни в коем случае. Это на чёрный день.

Г-ЖА ВАН ДААН. А сейчас, по-твоему, какой?

АННА.Пап! Я хотела рассказать: вчера видела за окном…

Г-Н ФРАНК (вдруг резко). Я же говорил: не подходить к окнам!.. Извини.

АННА. Да нет, ничего, ты прав. (Анна видит, что отцу неприятно из-за срыва и отвлекает его.) А ты помнишь, что сегодня годовщина прихода Дюсселя в Убежище? Он, конечно, сказал, что не будет праздновать. Не то событие. А я вчера спрашиваю: чего вы ждёте – поздравлений или соболезнований.

Г-Н ФРАНК. И что?

АННА. Он ответил, что примет и то, и другое. От него такой запах!

Г-Н ФРАНК. Анна!

МАРГО. Нет, правда. Мне кажется, у него по карманам гниёт еда.

Г-ЖА ВАН ДААН. Путти, дорогой, зачем ты всё время ходишь в этом фартуке?

Г-Н ВАН ДААН. Бог знает, сколько это продлится – я хочу поберечь штаны. Ясно??

Г-ЖА ВАН ДААН. Я просто спросила. Отчего ты…

Г-Н ВАН ДААН. Я хочу курить!!!

Г-ЖА ФРАНК. Анна, может, ты всё-таки соизволишь мне помочь?..

Г-Н ФРАНК. Эдит, что это с тобой?

Г-ЖА ФРАНК. Что со мной? А то, что кое-кто израсходовал всё семейное мыло. И мне пришлось мыть голову каким-то зелёным, клейким…

АННА. А мне жмёт вся обувь. Я выросла, а новую мне никто не хочет покупать. Пап, а давай я буду ходить в твоих ботинках.

Г-ЖА ВАН ДААН. Да твой грохот будет слышно ни то что внизу, а в самом Рейхе!

АННА. Вы бы лучше волновались о храпе господина Дюсселя.

Г-ЖА ФРАНК. Это бесполезно. Неизбежное зло.

АННА. А я буду скользить в них, как балерина на пуантах.

ПЕТЕР. Балерины не скользят.

АННА. Ах, извини, я забыла – ты же у нас знаток женщин и всех женских штучек.

Г-ЖА ФРАНК. Боже, Анна!

АННА. Боже, мама!

Г-ЖА ВАН ДААН. Анна, как ни совестно так разговаривать с молодым человеком? Вот когда я была в твоём возрасте, мой отец говорил мне….

АННА И ПЕТЕР, И НЕКОТОРЫЕ СЛОВА МАРГО. «Если молодой человек распустит руки, скажи ему: «Господин, я порядочная женщина!»».

АННА. Невероятно, все истории убежища мы уже знаем наизусть. Пора объявлять конкурс на что-нибудь новенькое. Призом будет…

Г-ЖА ВАН ДААН. …Фасоль. Или горох. Потому что больше уже практически ничего нет. А вчера, между прочим, оставалось ещё немного сухарей. (В полголоса мужу.) Ещё слава богу, что распределением масла и маргарина заведуем мы, а не Франки. А то нас бы совершенно объели. Из чего мне прикажете готовить? Путти, милый, всего пару колбасок.

Г-Н ВАН ДААН. Я сказал: нет!

Г-ЖА ВАН ДААН. Но Путти, хоть сосисочку. Разве я многого прошу?

Г-Н ВАН ДААН. Нет! Нет, нет, нет, нет, нет, нет.

Г-ЖА ВАН ДААН. Я поняла.

Г-Н ВАН ДААН. Нет. Нет. Бесповоротно: НЕТ! Сколько ещё раз повторить?

Г-ЖА ВАН ДААН. Путти, ты что? Я всего лишь…

Г-Н ВАН ДААН. Ты всего лишь хочешь забрать у меня последнее, что у меня осталось. Сигареты кончились! Я четвёртый день не курю, а тут ты. Хочешь меня добить, да? Отнять последнее. Ведь их сожрут! Сожрут и глазом не моргнут. Сожрут, проглотят, уплетут за обе щёки, уничтожат.

Г-ЖА ВАН ДААН. Но Путти, разве ты не для этого их делал?

Г-Н ВАН ДААН. Никто из вас не понимает, это же искусство! Я голоден, я сам так голоден… я нечеловечески голоден. Но я же их не ем! Я голоден и хочу курить, курить, курить, курить, понимаешь…

Г-ЖА ВАН ДААН. Поставь меня на место!

ПЕТЕР. Ой, папа, папа, ты чего?

Г-Н ФРАНК. Герман! Так мы скоро друг друга съедим.

Г-ЖА ВАН ДААН. И по чьей же вине, интересно узнать?

Г-ЖА ФРАНК. Отто, дорогой, иди сюда.

(Г-жа Франк мыла «в комнате» Ван Даанов и наткнулась на мешок с картошкой.)

Г-Н ФРАНК. Постой, Эдит, я сейчас…

Г-ЖА ФРАНК. Я попросила тебя: иди сюда! Кто-нибудь в моей семье когда-нибудь будет откликаться на мои просьбы?

Г-Н ФРАНК. Что случилось, Эдит, тише.

Г-ЖА ФРАНК. Подойди! Нет, ты подойди и полюбуйся на это.

Г-Н ФРАНК. Что?

Г-ЖА ФРАНК. Ты что, не видишь? Полмешка картошки – дорогой, полмешка картошки - ты оглох? Ослеп? (Громко.) Полмешка картошки.

Г-ЖА ВАН ДААН. Очень кстати!

Г-ЖА ФРАНК. Потрясающе кстати, с учётом того, что я нашла их под вашей кроватью!

Г-ЖА ВАН ДААН. На что вы намекаете?

Г-ЖА ФРАНК. Тут уже не до намёков.

Г-ЖА ВАН ДААН. Я не намерена выслушивать оскорбления. Это уж слишком. Путти! Что ты молчишь, Путти, ты что не слышишь: на нас клевещут. Это же немыслимо. Почему ты молчишь?

ПЕТЕР. Папа??

Г-ЖА ВАН ДААН. Путти? Нет, скажи, что это не так!

Он молчит.

ПЕТЕР. Папа!

Г-Н ФРАНК. Герман! Я отказываюсь верить ушам.

Г-Н ВАН ДААН. …Не знаю, как так получилось. Я хотел курить. Я так хотел курить – какое-то помрачение.

АННА. Господин Ван Даан… Не надо…

Г-Н ВАН ДААН. Я не знаю, как мне загладить... Мне кажется, мы все здесь сходим с ума. Я, по крайней мере, точно. Петер, извини… Кёрли…

ПЕТЕР. А я знаю.

Г-Н ВАН ДААН. Что?

ПЕТЕР. Я знаю, как мы всё исправим! Папа, не плачь. Мы проедим мамину шубу!

Г-ЖА ВАН ДААН. Как?

ПЕТЕР. Ну, как-как? Отдадим Беп, а она – на чёрный рынок. Что может быть проще?

Г-ЖА ВАН ДААН. Час от часу не легче. Как тебе это вообще в голову пришло? Я носила ее почти столько, сколько мы с твоим отцом женаты. Ей сносу нет, она из превосходных кроличьих шкурок…

ПЕТЕР. Тем более! Это значит, мы выручим за неё много денег.

Г-ЖА ВАН ДААН (чуть не плачет; искренне). Какой ты бессердечный, бессердечный.

Г-Н ВАН ДААН. Я куплю тебе после войны воздушную, персиковую. Я обещаю. Кёрли, милая… Пожалуйста!

Г-ЖА ВАН ДААН. Это то немногое, что у меня осталось…

АННА. Но у вас есть ещё ночной горшок – на него никто пока не покушается.

Г-ЖА ВАН ДААН (зло; без экивоков). Ты когда-нибудь прекратишь вмешиваться?

ПЕТЕР. Мам, мам, а давай устроим её похороны!

Г-ЖА ВАН ДААН. Анны? Петер, это всё-таки, пожалуй, слишком.

ПЕТЕР. Да, нет, не Анны. Шубы! Чтоб ты с ней, как следует, попрощалась. Настоящие похороны. Будет весело. А когда продадим, наконец, нормально поедим. О, даже в рифму получилось.

Г-ЖА ВАН ДААН. Боже, что за бред! Ты перезанимался?

АННА. Ну, пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста…

ПЕТЕР. Пожалуйста!

Г-ЖА ВАН ДААН. Ну, хорошо. Сумасшедшие какие-то. И я с вами с ума сойду.

ПЕТЕР. Чур, Анна поёт Шопена.

АННА (с радостью.) Ну, хорошо, уговорил. А ты ничего, молодец. Мам, пап, подпевайте. Ну, хватит дуться. Подпевайте же!

ПЕТЕР. Пойдёт! (Он чувствует себя распорядителем бала и ведёт себя уверенней, чем обычно.) А теперь будем плакать и прощаться. Папа, ну, ради такого случая, за упокой шубы, ты должен разрешить всем съесть хотя бы по одной колбаске.

АННА. Ого! Ты вообще молодец.

Г-Н ВАН ДААН. Да, да, конечно, естественно! Я и сам хотел предложить.

АННА, ПЕТЕР, МАРГО (наперебой). Урааа!

(Все фантасмагорически радуются и с аппетитом едят, капая соком на мех…)

ПЕТЕР (Анне). Фух, вроде обошлось.

АННА. Да, уж передышка не помешает – а то мы все точно здесь свихнёмся.

АННА. Находчиво ты. А я уже думала – всё.

МАРГО. Может, будет хоть один спокойный день теперь после бури.

Г-ЖА ВАН ДААН (растроганно). Настоящий праздник.

Г-Н ВАН ДААН. Взрослеет мальчик.

Врывается разъярённый Дюссель.

ДЮССЕЛЬ. Это немыслимо! Диверсия, саботаж!

Г-ЖА ВАН ДААН. На войне?

ДЮССЕЛЬ. У нас, в убежище. Не иначе, как Анна брала мою подушку, и теперь – глядите, глядите: по ней прыгают блохи.

АННА. У меня нет блох!

ДЮССЕЛЬ. Конечно! Теперь нет. Все они перебрались на мою подушку. Проклятье! Теперь я буду ходить с ней – чтоб ты не смела ее трогать.

ПЕТЕР (несмело, но твёрдо). Послушайте, господин Дюссель, нам всем тяжело…

Все начинают говорить – сначала всё-таки друг за другом, потом – примерно после слов «Бог умер в Освенциме» наперебой, внахлёст, все вместе – так, что уже ничего особенно не разобрать, кроме накопившейся ярости.

Г-ЖА ВАН ДААН. Вот именно! Поди приготовь обед из одной гнилой моркови.

Г-ЖА ФРАНК. Еда, конечно, не главное, но я так мечтаю о кусочке ржаного хлеба.

Г-Н ФРАНК. Дорогая, тебе нужно послушать это место из Диккенса.

СТАРИК. В газовые камеры заталкивали столько узников, что даже после смерти они оставались стоять. Падать было некуда.

ДЮССЕЛЬ. Нужно больше покоя. И меньше блох.

Г-ЖА ВАН ДААН. Готовить без жира невозможно.

Г-Н ФРАНК. «Он сказал: «Садитесь, прошу вас. Вот курятина – это из таверны " Кабан"»».

СТАРИК. Они раздевались и шли по коридору к пологому спуску, под которым была большая яма. Над ней стоял надзиратель и стрелял в каждого, кто приходил.

Г-Н ВАН ДААН. Мне нужно мясо.

Г-Н ФРАНК. «Вот язык из таверны " Кабан"».

ДЮССЕЛЬ. Я должен защитить диссертацию.

СТАРИК. Тела, наваленные друг на друга, охрана потом сжигала.

Г-ЖА ФРАНК. Сколько можно храпеть?

Г-Н ФРАНК. «Вот говядина из таверны " Кабан"».

Г-ЖА ВАН ДААН. Я просто заболеваю от ужасных запахов.

СТАРИК. Мама кричала – ее били прикладами.

Г-Н ФРАНК. Вот курятина – это из таверны " Кабан"

Г-ЖА ВАН ДААН. Англичане совершают ошибку за ошибкой.

Г-Н ВАН ДААН. Англичане всё делают правильно.

Г-Н ФРАНК. «Вот крольчатина из таверны " Кабан"».

СТАРИК. Бог умер в Освенциме.

МАРГО. Немцы могут победить.

Г-Н ВАН ДААН. Мне надо курить.

Г-ЖА ФРАНК. Ван Дааны забирают себе больше маргарина.

Г-ЖА ВАН ДААН. Франки едят сытнее нас.

МАРГО. Я вечно буду одинока.

Г-ЖА ВАН ДААН. Фасоль-горох-фасоль-горох….

ДЮССЕЛЬ. Дети невоспитанные.

Г-ЖА ФРАНК. Хорошо хоть, мы не в Польше.

Г-Н ВАН ДААН. Мясо, мясо, мясо!...

Г-ЖА ВАН ДААН. Фасоль-горох-фасоль-горох….

Г-Н ФРАНК. «Вот утятина из таверны " Кабан"».

Г-Н ВАН ДААН. Курить, курить, курить…

Гвалт всё нарастает, доходит до crescendo.

Вой сирены. Гул самолётов.

Г-ЖА ВАН ДААН. Только не это! Бомбы!

Г-Н ФРАНК. Ближе, ближе все в центр.

Г-ЖА ВАН ДААН. Будто это поможет!

Г-Н ФРАНК. От осколков. Окна могут разбиться.

Г-ЖА ФРАНК. Дети!

Г-ЖА ФРАНК. Не долетели. Улетают. Ведь улетают же?

Г-Н ВАН ДААН. Улетают-улетают. Ты как, Кёрли? Ты в порядке?

Г-ЖА ВАН ДААН. Кажется, на сей раз да.

Г-Н ВАН ДААН. Петер?

ПЕТЕР. Я в норме, пап.

Г-ЖА ВАН ДААН. Всё-таки лучше умереть от бомбы, чем в лагере.

Г-Н ВАН ДААН. Не говори, пожалуйста, о таких вещах.

После бомбёжки Петер включает радио, пробивается музыка. Все приходят в себя.

СТАРИК. Есть жук. Довольно крупный пещерный жук. Голова и жвалы удлинённые, ноги тонкие, цвет светло-коричневый. Вид открыт в начале тридцатых годов в Словении. И назван в честь Гитлера. Это объясняется просто: натуралист был поклонником нацистских идей. В начале 21 века вид почти вымер. Одна особь продается в среднем за 2000 долларов. Почему? Современные нацисты мечтают иметь дома существо, названное в честь своего кумира. Во второй мировой войне погибли десятки миллионов... А для кого-то – кумир. И вот я думаю: как так? Как так?