Общие амнезии (потери памяти)1

Хрестоматия по общей психологии. Психология памяти, М., 1979 г., с. 25-48

Для изучения болезней памяти существует весьма обильный материал. Он находится и в медицинских книгах и в сочинениях о душевных болезнях, и в трудах различных психологов. Собрать этот материал не представляется особенно затруднительным, а потому мы всегда можем пользоваться достаточным запасом наблюдений. Главный труд при этом будет заключаться в классификации наблюдений, в надлежащем их толковании и в правильном заключении относительно механизма памяти. В этом отношении все собранные факты не могут обладать одинаковой ценностью; наиболее необычайные не всегда бывают самыми поучительными, а наиболее любопытные часто не имеют достаточной ясности. Врачи, которые по преимуществу сообщали эти факты, в большинстве случаев говорили о них и изучали их только с медицинской точки зрения. Всякое расстройство памяти для них представляет не более как симптом, которым они пользуются в случае надобности для распознавания и предсказания. То же можем сказать и о классификации этих фактов: врачи ограничиваются тем, что в каждом случае амнезии ищут связи с тем болезненным состоянием, от которого происходит это явление, например, с размягчением, кровоизлиянием, сотрясением мозга, отравлением и т. п.

Для нас же, наоборот, болезни памяти сами по себе являются предметом изучения как психические болезненные явления, которые во многом помогают выяснению здорового состояния памяти. Относительно классификации этих болезней мы должны сказать, что можем пользоваться единственно только внешними сходствами и различиями. Мы имеем слишком ничтожные сведения, для того чтобы попытаться сделать естественную классификацию, т. е. основанную на причинных моментах. Потому во избежание недоразумений я предупреждаю, что классификация, приводимая мною ниже, имеет целью только внесение некоторого порядка в массу неясных и разнородных фактов, а следовательно, может быть произвольна во многих отношениях.

Расстройства памяти могут заключаться в какой-нибудь одной категории воспоминаний, оставляя нетронутыми, по крайней мере, все другие воспоминания: это составляет так называемые частные расстройства. Иногда же, наоборот, память бывает поражена во всех своих проявлениях; подобные расстройства как бы делят всю нашу умственную жизнь на две или на несколько частей, образуют в ней пробелы и даже постепенно совершенно разрушают ее: это уже будут общие расстройства памяти.

Значит, прежде всего мы различаем два крупных класса: общие и частные болезни памяти. В следующей главе мы займемся только первым и будем изучать их в таком порядке: 1) временные амнезии; 2) периодические амнезии; 3) прогрессирующие амнезии, наименее занимательные, но наиболее поучительные; 4) затем должны сказать несколько слов о врожденной амнезии.

I. ВРЕМЕННЫЕ ПОТЕРИ ПАМЯТИ. ЭПИЛЕПТИКИ. ЗАБЫВАНИЕ НЕКОТОРЫХ ПЕРИОДОВ ЖИЗНИ. ПРИМЕРЫ ПЕРЕВОСПИТАНИЯЮ МЕДЛЕННОЕ И ВНЕЗАПНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАМЯТИ

Временные амнезии обыкновенно неожиданно начинаются и также кончаются. Продолжительность их различна — от нескольких минут до нескольких лет. Наиболее непродолжительные, чистые, обыкновенные случаи таких амнезий замечаются при эпилепсии... Припадки эпилепсии сопровождаются умственным расстройством, выражаемым как простыми странностями и бессмысленными движениями, так и преступлениями. Такие действия имеют один общий характер, которому Хайлингс Джэксон дает название умственного автоматизма. Такие состояния не оставляют по себе никаких воспоминаний. Только в исключительных случаях сохраняются чрезвычайно слабые следы памяти.

У одного больного во время консультации с доктором сделалось эпилептическое головокружение. Вскоре больной оправился, но забыл, что только что перед припадком уже вручил доктору его гонорар. Один чиновник приходит в себя за своей конторкой: его мысли как-то спутаны, но он не чувствует никакого нездоровья. Он вспоминает, что заказал в ресторане обед, но что случилось потом, — этого он не мог припомнить вовсе. Тогда он отправляется в ресторан и узнает там, что обедал, расплатился за обед, но совсем не был похож на больного и ушел по направлению к своей конторе. Забвение его продолжалось около трех четвертей часа. Другой эпилептик в припадке своей болезни упал в лавке, но затем вскочил и выбежал оттуда, оставив шляпу и записную книжку. Меня нашли, рассказывает он, в расстоянии полукилометра от места, где случился припадок; я забегал во все лавочки, отыскивая свою шляпу, но совершенно не понимал, что делал, и пришел в себя лишь через десять минут на вокзале железной дороги. Труссо рассказывает, что один сановник, член ученого общества, во время заседания этого общества в Парижской Ратуше, вдруг встал, без шляпы вышел на улицу, дошел до набережной, затем возвратился, занял свое место и принимал участие в прениях, вовсе не помня о своем выходе из залы.

Часто в период автоматизма больной продолжает делать то, что начал в момент припадка, или гов1.орить о только что прочитанном... Очень часто в подобном состоянии бывают безуспешные попытки самоубийства, от которых после припадка не сохраняется никакого воспоминания. То же можно сказать и о преступлениях, совершаемых эпилептиками. Один башмачник в припадке эпилептической мании убил сапожным ножом своего тестя в день свадьбы. Через несколько дней больной пришел в себя: у него не было никакого подозрения относительно совершенного им преступления.

Мы думаем, что этих примеров достаточно и что они гораздо более, чем общие описания, могут способствовать составлению ясного понятия об эпилептической амнезии. Некоторый период умственной деятельности вовсе не доходит до сознания; о нем эпилептик узнает от других лиц или с помощью собственных смутных догадок.

Таков факт, относительно же его психологического объяснения возможны две гипотезы.

Можно допустить, или что в периоде умственного автоматизма сознания совершенно нет; в этом случае амнезию не надо и объяснять, так как если ничего не было произведено, то нечему и сохраняться и воспроизводиться; или же сознание сохраняется, но в такой слабой степени, что за ним следует амнезия. Мне кажется, что к огромному большинству случаев подходит вторая гипотеза.

Прежде всего чисто теоретические рассуждения с трудом допускают, чтобы очень сложные действия, имеющие различные цели, производились бы при полном отсутствии сознания, хотя бы перемежающегося. Если бы мы придали очень важное значение влиянию привычки, все же мы должны согласиться с тем, что сознание может не участвовать при однообразных действиях, но что оно необходимо при разнообразных...

Но эти рассуждения имеют характер только вероятности; решить же дело можно только посредством опыта. И действительно, некоторые факты доказывают некоторую работу сознания даже в таких случаях, когда больной не имеет никакого воспоминания о бывшем с ним припадке. «Некоторые эпилептики во время припадка отвечают коротко и с криком на такие вопросы, которые обращены к ним в отрывистом и повелительном тоне. По окончании припадка они совершенно забывают как то, о чем их спрашивали, так и то, на что они давали свои ответы. Одному ребенку во время припадков давали нюхать эфир или аммиак, запах которых он очень не любил. В это время он обыкновенно кричал: «уйди, уйди, уйди!», а по окончании припадка совершенно ничего не помнил. Иногда эпилептики с трудом вспоминают некоторые факты, происшедшие с ними во время припадка и особенно в последние его моменты. Тогда состояние этих больных больше всего походит на пробуждение от тяжелого сна. Сначала они никак не могут вспомнить главных обстоятельств припадка, не признают фактов, которые им приписываются, но затем припоминают некоторые подробности, по-видимому, совершенно забытые.

Если подобные случаи указывают нам на присутствие сознания во время припадков эпилепсии, то можно предполагать, что оно действует и при многих других обстоятельствах. Но я не хочу утверждать, что так бывает всегда. Сановник, о котором мы уже говорили, довольно хорошо ориентировался на улице, избегая препятствий, экипажей и прохожих, что несколько доказывает некоторую работу сознания во время его припадка; но в аналогичном случае, приводимом Хайлингсом Джэксоном, один больной попал было однажды под омнибус, а в другой раз едва не упал в Темзу.

Как же можем мы объяснить амнезию в таких случаях, где сознание было сохранено? Очевидно, что причиной такого явления мы можем считать только крайнюю слабость состояний сознания.< …>

По крайней мере, мы не видим противоречия в том предположении, что нервное состояние, достаточное для совершения известных актов, в то же время не достаточно для пробуждения сознания. Возникновение какого-нибудь движения и возникновение какого-нибудь сознательного состояния — два совершенно различных и независимых факта; условия существования одного из них вовсе не составляют условий другого.

Переходим теперь к случаям временной амнезии разрушительного характера. Во всех приведенных нами примерах память, бывшая до начала болезни, сохраняется вполне: все дело заключается в том, что нечто, появлявшееся в сознании, проходит бесследно для памяти. В последующих же случаях часть памяти теряется. Такие случаи поражают всего сильнее. Возможно, что дальнейшее развитие физиологии и психологии воспользуется ими для выяснения сущности памяти. В настоящее же время, по крайней мере, на мой взгляд, они не представляют нам никаких разъяснений.

Случаи этого рода очень разнохарактерны. Иногда память исчезает с самого момента заболевания, причем теряется способность сохранять все последующие обстоятельства, иногда же забываются последние события перед болезнью; всего чаще такие случаи, когда потеря памяти касается как событий до болезни, так и событий после нее. Иногда память возвращается сама собой неожиданно, иногда же постепенно и при некоторой посторонней помощи; иногда случается абсолютная потеря памяти, и тогда необходимо совершенное перевоспитание человека. Постараемся дать примеры на все подобные случаи.

«Одна молодая женщина, страстно любившая своего мужа, имела во время родов продолжительный обморок, после которого она совершенно утратила всякое воспоминание о своей супружеской жизни. Всю остальную жизнь до замужества она помнила отлично... Тотчас же после обморока она с ужасом отталкивала от себя мужа и ребенка. Впоследствии она никогда не могла вспомнить свою жизнь замужем и все, что с ней было в это время! Родители и друзья с трудом убедили ее различными доводами и авторитетом своего свидетельства в том, что у ней есть муж и сын. Она поверила этому только потому, что ей легче было считать себя утратившей память о целом годе, чем признать всех своих близких обманщиками. Но в этой вере не принимали никакого участия ни ее сознание, ни ее внутреннее убеждение. Она видела перед собой мужа и ребенка, совершенно не понимая, каким волшебством получила она этого мужа и этого ребенка».

Это пример неизлечимой амнезии, охватывающей лишь период, предшествовавший болезни. Что касается психологического смысла этого явления, то здесь причиной амнезии можно считать как разрушение остатков впечатлений, так и невозможность воспроизведения их. В следующем случае, приводимом Лэйком, амнезия распространяется только на время после болезни, а потому может быть следствием невозможности органического усвоения и сохранения состояний сознания. «Механик одного парохода упал на спину, ударившись затылком о какой-то твердый предмет, и на время потерял сознание. Когда сознание к нему возвратилось, он довольно скоро поправился и был по-прежнему совершенно здоров физически; он прекрасно вспоминал все события своей жизни до этого случая, но с самого момента падения все случавшееся с ним было им постоянно тотчас же забываемо, как бы близко его не касалось. Прибыв в госпиталь, он не знал, пришел ли он пешком, приехал ли в экипаже или по железной дороге. Позавтракав, он сейчас же забывал, что только что вышел из-за стола; он не имел ни малейшего представления о часе, дне, неделе. Он пытался, подумав, давать ответы на подобные вопросы, но не мог. Выговор слов отличался медленностью, но был ясен; речь осмысленна; читал этот больной правильно». Благодаря хорошему лечению болезнь прекратилась.< …>

Один хорошо образованный мужчина тридцати лет после тяжелой болезни утратил совершенно память, не мог вспомнить названия даже самых простых вещей. Когда он поправился, ему пришлось, как ребенку, учиться всему сызнова; сначала он выучил названия предметов, потом научился читать и, наконец, начал изучать латинский язык. Он делал необыкновенно быстрые успехи. Один раз во время урока, который давал ему его брат, он вдруг поднес руку ко лбу и сказал: «Я чувствую какое-то странное ощущение в голове; теперь мне действительно кажется, что все это мне было известно и прежде». С этой минуты началось восстановление всех его способностей.< …>

II. ПЕРИОДИЧЕСКИЕ ИЛИ ПЕРЕМЕЖАЮЩИЕСЯ ПОТЕРИ ПАМЯТИ. ПРИМЕРЫ

Изучение периодических амнезий скорее может способствовать выяснению природы нашего «я» и существования сознательной личности, чем разъяснению механизма памяти с какой-нибудь новой его стороны. Это изучение могло бы составить интересную главу труда, никогда еще не появлявшегося в полном виде, которому можно бы было дать такое название: «О болезнях и. заблуждениях личности». Нам будет очень трудно при этом удерживаться от того, чтобы не затрагивать ежеминутно вопроса о «личности», но все же я постараюсь остаться в пределах лишь безусловно необходимого для ясности изложения.

Я приведу только немногие факты, довольно известные. Изучение случаев так называемого «двойного сознания» очень распространено. Подробное и поучительное наблюдение д-ра Азама прекрасно определит читателям, что разумеем мы под именем периодической амнезии. Итак, я сделаю беглый обзор главнейших фактов, начиная с тех, в которых периодическая амнезия наиболее резко выражена, и кончая теми, в которых это болезненное состояние является весьма слабым.

I. Наиболее чистый, ясный и полный случай периодической амнезии, часто приводимый авторами, описан Мэкнишем в его «Философии сна». «Одна молодая американка, проснувшись от долгого сна, забыла все, что знала и чему училась. Память ее стала tabula rasa. Ее надо было учить всему сызнова. Она должна была вновь усвоить привычку читать (вначале по складам), писать, считать, узнавать предметы и окружающих ее лиц. По прошествии нескольких месяцев она вторично впала в глубокий сон и по пробуждении стала такою, какою была до первого сна: у ней были все ее прежние сведения и воспоминания о своей юности, но она вовсе не помнила того, что с ней случилось в промежутке между двумя приступами сна. В продолжение более чем 4-х лет у ней периодически были оба эти состояния, возникавшие всегда после глубокого и долгого сна... Она не сознавала двойственности своей личности, подобно тому как два отдельных лица не сознают относительных свойств друг друга. В своем старом, здоровом состоянии она сохраняла все прежние сведения. В состоянии же новом она обладала теми сведениями, какие приобрела во время болезни. В старом состоянии она имела прекрасный почерк; в новом — писала плохо, так как не успела еще достаточно ознакомиться с письмом. Когда ее хотели с кем-нибудь познакомить, то представляли ей это лицо в оба периода, так как иначе не было бы полного знакомства. Так же делалось и относительно всего остального».

Оставим пока вопрос, относящийся исключительно к подобному чередованию двух личностей в одной, и скажем только, что в приведенном случае получились две полные и друг от друга независимые памяти. Здесь мы наблюдаем, что не только память личных фактов, память совершенно сознательная, делится на две части, никогда не смешивающиеся и вполне независимые друг от друга, но то же случилось и с памятью полуорганическою, полусознательною, благодаря которой мы можем говорить, читать и писать. Из описания этого случая нельзя видеть, существовало и это разделение памяти и относительно чисто органических форм ее — привычек: например, учили ли вновь эту больную пользоваться руками для своих постоянных нужд (есть, одеваться и т. п.). Впрочем, если предположить, что эта группа приобретенных движений сохранилась, все-таки раздвоение состояний сознания на вполне самостоятельные группы выразилось в данном случае настолько резко, что может убедить в том самого скептического наблюдателя.< …>

Резюмируя главные черты, свойственные периодическим амнезиям, мы, пользуясь приведенными выше наблюдениями, прежде всего, можем указать на образование двух памятей.

При полной периодической амнезии (как, например, в случае Мэкниша) обе памяти исключают одна другую: с появлением одной исчезает другая. Можно сказать, что каждая из них требует для себя полного материала. Организованная память, посредством которой человек имеет возможность говорить, читать и писать, при этом вовсе не составляет основания, общего обоим состояниям. В каждом состоянии развивается своя особенная память на слова, письменные знаки и на те движения, которые нами употребляются при изображении этих знаков.

В случаях же неполной периодической амнезии (примерами ее могут служить случаи Азама, Дюфэ, сомнамбулизм) происходит чередование памяти нормальной с частной. Первая распространяется на всю совокупность состояний сознания; вторая же — только на ограниченную группу состояний, которые, выделяясь из числа остальных с помощью естественной сортировки, составляют в умственной жизни индивидуума отрывочные группы, время от времени соединяющиеся между собой. Но здесь обе памяти имеют общую основу, заключающуюся в наиболее постоянных и в то же время наименее сознательных формах памяти, одинаково действующих в той и другой группах.

По причине подобного рода раздвоения памяти индивидуум является перед самим собой или по крайней мере пред посторонними лицами существом, живущим двойною жизнью.

Ясно, что это образование двух памятей, вполне или отчасти исключающих одна другую, не есть явление первичное; это — симптом болезненного состояния, выражение психического расстройства, которое надо еще выяснить. Здесь мы, к великому сожалению, должны, хотя мимоходом, заняться рассмотрением обширного вопроса, а именно вопроса об условиях личности.

Прежде всего, мы должны отбросить идею о каком-то «я», понимаемом как сущность, отличная от состояний сознания.

«Я» такое, каким оно кажется самому себе, состоит из суммы состояний сознания. Между ними всегда бывает одно главное состояние, около которого собираются состояния вторичные, стремящиеся вытеснить его; в свою очередь эти состояния возникают посредством других, едва лишь сознаваемых. После более или менее долгой борьбы состояние, имеющее главное значение, уступает свое место другому, вокруг которого совершается такая же группировка. Можно сравнить без всякой метафоры механизм сознания с механизмом видения предметов. Когда мы смотрим на какой-нибудь предмет, то получаем ясное и точное зрительное восприятие только от одного пункта, вокруг которого распространяется поле зрения; ясность и отчетливость изображения на последнем ослабевают при удалении от центра и приближении к окружности. Наше «я» для каждого данного момента времени, наше «настоящее», постоянно возобновляющееся, главным образом поддерживается памятью, так сказать, питается ею, другими словами, с нашим настоящим состоянием все время соединяются другие, удаленные во времени и локализованные в прошедшем, которые и придают нашей личности тот вид, в каком она является в данный момент. Следовательно, наше «я» может быть рассматриваемо с двух сторон: или в форме настоящей, текущей — тогда оно заключает в себе совокупность наличных состояний сознания; или же в непрерывной связи с его прошедшим — и тогда «я» составляется с помощью выше описанного нами механизма памяти.

По-видимому, тождественность проявлений одного и того же «я» обусловливается только одной памятью. Но согласиться с этим —значит видеть лишь одну часть дела, доходя до крайности в желании оказать протест учению о «сущностях». Основой этого «я», этой изменчивой совокупности состояний, которая беспрерывно образуется, исчезает и снова слагается, является нечто более постоянное, вечно остающееся в нас: этой основой служит то смутное сознание, которое заключает в себе результат всех жизненных отправлений нашего организма, воспринимает ощущения от органов собственного тела. и обыкновенно носит название общего чувства. Оно настолько неясно, что его невозможно определить точнее. Это — способ нашего индивидуального бытия, который, повторяясь беспрерывно, так же мало заметен для нас, как какая-нибудь привычка. Тем не менее, хотя мы и не можем уловить этого чувствования и его медленных изменений, являющихся нашим нормальным состоянием, все-таки оно сохраняет способность внезапно или быстро изменяться, вслед за чем совершается перемена во всей личности субъекта. Все психиатры утверждают, что в самом зарождении душевных болезней вовсе не замечается расстройств познавательной сферы, а происходят лишь изменения в характере субъекта, которые составляют психическое выражение изменений общего чувства. Так бывает и при каком-нибудь органическом страдании, о котором мы часто и не догадываемся, но которое оказывает свое действие на общее чувство, изменяя постоянное, присущее индивидууму чувствование бытия в состояние (без причины, говорит больной) печали, томления, тоски, а иногда — в состояние радости, довольства, избытка сил и совершенного счастья: в подобных случаях все эти чувствования представляют ложное выражение тяжкого расстройства организма; наиболее резкий пример мы наблюдаем в так называемом чувстве благосостояния умирающих. Все изменения общего чувства возникают от какой-нибудь физиологической причины, отзвуком которой они и являются в сознании... В действительности это ощущение бытия, чувствование жизни, которое, восстановляясь беспрерывно, остается всегда неясным для нашего сознания, именно и является главной основой личности. Оно составляет основу потому, что, всегда присутствуя и действуя без отдыха и покоя, оно не нуждается ни в сне, ни во временном замирании и существует до тех пор, пока существует жизнь, одним из проявлений которой оно служит.

Допустим теперь невозможное, а именно: что наше тело по волшебному мановению разом изменило свой состав, что прежние наши органы — скелет, сосуды, внутренности, мышцы и кожа — переменились на новые, исключая одну нервную систему, которая сохранила все свое прошедшее, запечатленное в ней. Без сомнения, приток необычных жизненных ощущений в этом случае повлек бы за собой сильное расстройство. Между прежним общим чувством, глубоко сохраняющимся в нервной системе, и новым, имеющим силу необычного, глубокого потрясения, начался бы полный разлад. Гипотеза эта отчасти подтверждается болезненными случаями. Неясные органические расстройства, как, например, полная анестезия тела, иногда производят такое изменение в общем чувстве, что субъекту его члены представляются обратившимися в камень, масло, воск или дерево; иногда ему кажется, что пол, на котором он стоит, изменяется; иногда же считает себя мертвым. Но кроме этих патологических случаев обратим еще внимание на то, что делается с человеком в период полового развития: «Как только начинается деятельность известных частей тела, до сих пор сохранявших полный покой, и как только происходит в организме совершенный переворот, имеющий место в этот период жизни, — является в непродолжительный промежуток времени большой наплыв в сознание небывалых до того ощущений, склонностей, смутных идей и новых стремлений. Постепенно эти новые элементы сознания входят в состав прежних идей, так что становятся частью «я» субъекта. «Я» поэтому совершенно изменяется; оно обновляется, и самочувствие субъекта от этого подвергается коренному изменению. Пока усвоение новых чувствований не сделается полным, в сознании не могут появляться новые элементы, и разделение элементов первоначального «я» не может происходить без сильных движений в нашем сознании и бурных потрясений». Можно утверждать, что каждый раз, когда перемены общего чувства происходят быстро и становятся постоянными (вместо того чтобы появляться незаметно и быть временными), внезапно наступает расстройство между двумя элементами, составляющими в нормальном состоянии нашу личность, а именно между чувством нашего тела (самоощущением, самочувствием) и сознательной памятью. Если новое состояние держится упорно, то оно становится центром, вокруг которого накапливаются новые ассоциации; таким образом, оно образует новую совокупность, новое «я». Антагонизм между этими двумя центрами притяжения — прежним, находящимся на пути к разъединению, и новым, находящимся в фазе организации или сформирования — производит, смотря по обстоятельствам, различные результаты. Или прежнее «я» исчезает, обогатив новое «я» своими приобретениями, то есть частью составлявших его ассоциаций. Или же оба «я» сменяют друг друга поочередно, не вытесняя совершенно одно другого. Или, наконец, прежнее «я» перестает существовать в памяти, но, не будучи ничем не связано с общим чувством, оно появляется снова как чуждое «я»2.< …>

III. ПРОГРЕССИВНЫЕ ПОТЕРИ ПАМЯТИ. ВАЖНОСТЬ ИХ. ЗАКОН РЕГРЕССИИ (УТРАТЫ В ОБРАТНОМ ПОРЯДКЕ)

Под именем прогрессивных амнезий разумеются такие, которые посредством медленного, но упорного разрушения приводят в конце концов к совершенному уничтожению памяти. Такое определение годится для большинства этих случаев. Исключения очень редки и заключаются в том, что иногда болезненное состояние перестает развиваться и потому не происходит совершенного исчезновения памяти. Ход болезни очень прост; как все, что делается постепенно, он не отличается резкостью; но зато очень поучителен, потому что, разъясняя нам способ дезорганизации, уничтожения памяти, тем самым разъясняет и способе ее организации.

Мы не станем брать редкие, выделяющиеся и необыкновенные случаи. Довольно будет того, что мы выясним тип этого болезненного состояния, вообще обладающий большим постоянством.

Первой причиной болезни является какое-нибудь поражение мозга, имеющее усиливающиеся последствия (мозговое кровоизлияние, апоплексия, размягчение, общий паралич, старческая атрофия и пр.). В первом периоде этих амнезий появляются только частные расстройства памяти. У больного часто бывает забывчивость, всегда относящаяся к недавним событиям. Оставив на время какую-нибудь работу, он вскоре о ней забывает. Факты, имевшие место накануне или третьего дня, какое-нибудь приказание, принятое решение — все это быстро исчезает из памяти. Эта форма амнезии служит самым обыкновенным симптомом общего паралича в первом периоде. Дома умалишенных имеют большое число больных этой категории, которые на следующий день после своего поступления в этот дом уверяют, что они живут в нем уже год, даже пять и десять лет; у них сохраняется очень неясное воспоминание о том, что они покинули семью и дом; они не имеют понятия о названии ни текущего дня недели, ни месяца. Но память о том, что было сделано и усвоено ими до болезни, еще вполне тверда и отчетлива. Все знают, что резкое ослабление памяти и в старческом возрасте в большинстве случаев относится к фактам недавним.

На этом почти прекращаются данные психологии. Она, как можно подумать, допускает, что уничтожение памяти не зависит ни от какого закона. Но мы можем доказать совершенно обратное.

Чтобы найти упомянутый закон, надо психологически наблюдать течение слабоумия3. Когда кончается период предвестников, о которых мы только что говорили, совершается общее и постепенное ослабление всех способностей, так что наконец индивидуум доходит до чисто растительной жизни. Врачи делают разницу между видами слабоумия, смотря по тому, от чего оно произошло (старческое, паралитическое, эпилептическое и пр.). Для нас же это безразлично. В сущности процесс умственного разложения всегда бывает один и тот же, независимо от причин, и нам интересна именно это обстоятельство. Значит, у нас возникает такой вопрос: можно ли видеть в процессе разложения законосообразность потери памяти?

Многие психиатры, описавшие нам наблюдения над слабоумием, не занимались этим вопросом, не считая его важным. Тем больше значения можем мы придать свидетельству этих врачей, если неожиданно встретим у них ответ на интересующий нас вопрос. У лучших авторов психиатров (Гризингер, Бальярже, Фальре, Фовилль и пр.) сказано, что амнезия, касающаяся сначала лишь недавних фактов, затем распространяется на идеи, далее — на чувствования и привязанности и, наконец, — на поступки. Таким образом, отсюда мы имеем возможность вывести известный закон, для чего необходимо последовательно исследовать различные группы данных.

1) Наблюдение, показывающее, что упадок памяти раньше всего распространяется на последние факты, настолько всем известно, что мы в нем не видим противоречия обычным требованиям здравого смысла. Казалось бы, можно решить a priori, что факты, наиболее поздние, и воспоминания, наиболее близкие к настоящему, представляются всего яснее и отчетливее; так мы и наблюдаем в нормальном состоянии. Но при самом начале слабоумия имеет место важное анатомическое расстройство: нервные клетки начинают перерождаться. Атрофирующиеся элементы не удерживают более новых впечатлений. Точнее можно сказать так: какая-либо новая модификация и образование новых ассоциаций совершаться более не могут, или по крайней мере сохраняются ненадолго. Анатомических условий стойкости и возбуждения изменений не хватает. Если появляется совсем новый факт, то он или вовсе не оказывает действия на нервные центры, или тотчас же из них исчезает4. Но изменения, глубоко запечатлевшиеся в нервных элементах в продолжение многих лет и притом удвоившие известную организацию, динамические ассоциации и группы ассоциаций, повторявшиеся сотню и тысячу раз, еще сохраняются, сильнее борются с разрушением. Этим и объясняется тот парадокс памяти, что новое для нее утрачивается ею раньше, чем старое.

2) Но вскоре начинается разрушение и той основы памяти, которая еще давала больному возможность жить умственно. Умственные приобретения (научные, артистические и профессиональные сведения, знание иностранных языков и пр.) постепенно теряются. Личные воспоминания исчезают в нисходящем порядке прошлого. В самом конце утрачиваются воспоминания детства. Даже во время сильного развития болезни иногда вспоминаются случаи из ранних лет жизни, песенки, любимые в детстве, и т. п. Часто наблюдается, что слабоумные забывают большую часть слов родного языка. Некоторые выражения иногда припоминаются ими, но в большинстве случаев они автоматически употребляют сохранившийся у них небольшой запас слов (Гризингер, Бальярже). Анатомической причиной подобного умственного разложения служит атрофия, которая сначала действует на корковое, а затем и на белое вещество головного мозга, производя жировое и атероматозное перерождение нервных клеток, нервных волокон и капилляров мозга.

3) Лучшие наблюдатели заметили, что «аффективные способности исчезают гораздо медленнее, чем умственные». Сразу может удивить то, что такие неясные состояния, как чувствования, являются более устойчивыми, чем идеи и вообще умственные состояния. Но, подумав, мы придем к заключению, что именно чувствования-то и есть нечто самое глубокое, самое скрытое и вместе с тем самое живучее. Наши чувствования составляют нас самих; когда амнезия поражает наши чувствования, мы утрачиваем память о самих себе. Следовательно, ничего нелогичного не заключается в том, что такая амнезия имеет место только в то время, когда разрушение умственной жизни доходит до высшей степени и личность человека как бы распадается.

4) Всего дольше остаются такие приобретения памяти, которые почти совершенно организовались, как, например, повседневная рутина человека, его привычки, имеющиеся у него с давних пор. Многие слабоумные еще в состоянии не обращаться к посторонней помощи для того, чтобы встать утром и одеться, в свое время принять пищу и лечь спать, наконец, исполнять разные ручные работы, играть в карты и другие игры, иногда с необыкновенной ловкостью, — все это тогда, когда уже навсегда совершенно исчезли и рассудок, и воля, и привязанности. Эта автоматическая деятельность, требующая лишь минимума сознательной памяти, представляет ту низшую форму проявлений памяти вообще, для которой необходимы лишь мозговые узлы, продолговатый мозг и спинной мозг.

Таким образом, постепенное уничтожение памяти имеет свой логический ход, подчиняется закону. Память теряется постепенно, начиная с неустойчивого и кончая стойким. Сначала разрушение касается недавних воспоминаний, которые, как плохо запечатлевшиеся в нервных элементах, редко оживляющиеся, а потому слабо ассоциированные с другими состояниями памяти, имеют организацию, находящуюся на самой низкой ступени развития. Заканчивается этот процесс памятью чувственною, инстинктивною, глубоко лежащею в организме, составляющею как бы часть его или даже весь организм, памятью, которая отличается самой высокой организацией. От начала и до конца течение амнезии, регулируемое природою вещей, идет по линии наименьшего сопротивления или наименьшей организации. Следовательно, патология убеждает нас в правоте сказанного нами относительно памяти: 0на представляет процесс организации в его различных степенях, заключенных между двумя крайними пределами: новым состоянием и органическим запечатлением».

Приведенный выше закон, который можно называть законом обратного развития памяти, вытекает, как мне кажется, из фактов и является уму сам собою.

Если память при разрушении всегда идет по указанному нами пути, то при своем восстановлении необходимо избирает противоположный путь: формы памяти, утрачиваемые последними, в таком случае восстанавливаются первыми, так как они обличаются самой большой стойкостью, и оживление их должно произойти в восходящем порядке.

«Недавно в России наблюдали, что один знаменитый астроном мало-помалу утрачивал память сначала относительно фактов, бывших недавно, затем — фактов текущего года, далее — нескольких последних лет и т. д.; эта потеря памяти все увеличивалась, и, наконец, больной сохранил воспоминания лишь о детстве. Думали, что он погиб совершенно. Но вдруг болезнь перестала развиваться, и началось восстановление памяти, в обратном прежнему порядке: сначала явились воспоминания юности, потом — зрелого возраста, затем —воспоминания о событиях недавних; наконец — о вчерашнем дне. Память этого субъекта восстановилась вполне незадолго до его смерти.< …>

Хотя закон этот и чрезвычайно важен для памяти, в сущности он составляет только частный случай более общего закона, биологического. Мы знаем, что во всех проявлениях жизни те органические образования, которые являются последними, перерождаются всегда раньше остальных. Один физиолог уподобляет это явление крупным коммерческим кризисам. Старинные фирмы противостоят буре, в то время как новые повсюду разрушаются. Наконец,, можно еще сказать, что в порядке биологическом разрушение всегда следует направлению, обратному ходу развития, а именно от сложного к простейшему. Хайлингс Джэксон первый обстоятельно доказал, что высшие, самые сложные, специальные, произвольные отправления нервной системы утрачиваются первыми, а отправления низшие, наиболее простые, общие, автоматические утрачиваются последними. Процесс разрушения памяти говорит в пользу этих двух фактов: новое здесь исчезает раньше старого, сложное — раньше простого. Значит, выведенный нами закон представляет психологическое выражение закона жизни, а патология в болезнях памяти указывает на биологический факт.

Исследование периодических амнезий несколько осветило нашу задачу. Выясняя нам, как образуется и разлагается память, оно дает нам возможность понять, что такое представляет собой память. Оно вывело закон, который помогает нам ориентироваться при самом начале среди множества болезненных разновидностей и впоследствии позволит нам привести эти разновидности под одну общую точку зрения.

Не стараясь делать какие-либо выводы, припомним лишь то, что нашли мы выше: раньше всего и во всех случаях амнезии теряются последние воспоминания; при периодических амнезиях происходит потеря всех форм памяти, кроме организованных и полуорганизованных; при полных временных амнезиях — совершенная потеря памяти, кроме органических форм ее; в одном же случае (Мэкниш) теряются даже и органические формы памяти.

. С. Корсаков

МЕДИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ОДНОЙ ФОРМЫ БОЛЕЗНИ ПАМЯТИ 1