Явление шестое. Подхалюзин. Прибери тут все это

Те же и Тишка.

Подхалюзин. Прибери тут все это! Ну, пойдемте, Сысой Псоич!

Тишка хочет убирать водку.

Рисположенский. Постой, постой! Эх, братец, какой ты глупый! Видишь,

что хотят нить, ты и подожди. Ты и подожди. Ты еще мал, ну так ты будь учтив

и снисходителен. Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпыо.

Подхалюзин. Пейте, да только поскореича, того гляди, сам приедет.

Рисположенский. Сейчас, батюшка Лазарь Елизарыч, сейчас! (Пьет и

закусывает.) Да уж мы лучше ее с собой возьмем.

Уходят. Тишка прибирает кое-что; сверху сходят Устинья Наумовна и

Фоминишна. Тишка уходит.

Фоминишна. Уж пореши ты ее нужду, Устинья Наумовна! Ишь ты, девка-то

измаялась совсем, да ведь уж и время, матушка. Молодость-то не бездонный

горшок, да и тот, говорят, опоражнивается. Я уж это по себе знаю. Я по

тринадцатому году замуж шла, а ей вот через месяц девятнадцатый годок минет.

Что томить-то ее понапрасну. Другие в ее пору давно уж детей повывели.

То-то, мать моя, что ж ее томить-то.

Устинья Наумовна. Сама все это разумею, серебряная, да нешто за мной

дело стало; у меня женихов-то, что кобелей борзых. Да ишь ты, разборчивы

очень они с маменькой-то.

Фоминишна. Да что их разбирать-то! Ну, известное дело, чтоб были люди

свежие, не плешивые, чтоб не пахло ничем, а там какого ни возьми -- все

человек.

Устинья Наумовна (садясь). Присесть, серебряная. Измучилась я нынче

день-то деньской, с раннего утра словно отымалка какая мычуся. А ведь и

проминовать ничего нельзя, везде, стало быть, необходимый человек. Известное

дело, серебряная, всякий человек -- живая тварь; тому невеста понадобилась,

той жениха хоть роди, да подай, а там где-нибудь и вовсе свадьба. А кто

сочинит -- все я же. Отдувайся одна за всех Устинья Наумовна. А отчего

отдувайся? Оттого, что так уж видно устроено, -- от начала мира этакое колесо

заведено. Точно, надо правду сказать, не обходят и нас за труды: кто на

платье тебе материи, кто шаль с бахромой, кто тебе чепчик состряпает, а где

и золотой, где и побольше перевалится, -- известно, что чего стоит, глядя по

силе возможности.

Фоминишна. Что говорить, матушка, что говорить!

Устинья Наумовна. Садись, Фоминишна, -- ноги-то старые, ломаные.

Фоминишна. И, мать! некогда. Ведь какой грех-то: сам-то что-то из

городу не едет, все под страхом ходим; того и гляди, пьяный приедет. А уж

какой благой-то, господи! Зародится же ведь эдакой озорник!

Устинья Наумовна. Известное дело: с богатым мужиком, что с чертом, не

скоро сообразишь.

Фоминишна. Уж мы от него страсти-то видали. Вот на прошлой неделе,

ночью, пьяный приехал: развоевался так, что на поди. Страсти да и только:

посуду колотит... " У! -- говорит, -- такие вы и эдакие, убью сразу! "

Устинья Наумовна. Необразование.

Фоминишна. Уж и правда, матушка! А я побегу, родная, наверх-то --

Аграфена-то Кондратьевна у меня там одна. Ты, как пойдешь домой-то, так

заверни ко мне, -- я тебе окорочек завяжу. (Идет на лестницу.)

Устинья Наумовна. Зайду, серебряная, зайду.

Подхалюзин входит.