Песня пустой веранды

Not with a bang but a whimper.*

T.S.Eliot

Март на исходе, и сад мой пуст.

Старая птица, сядь на куст,

у которого в этот день

только и есть, что тень.

Будто и не было тех шести

лет, когда он любил цвести;

то есть грядущее тем, что наг,

делает ясный знак.

Или, былому в противовес,

гол до земли, но и чужд небес,

он, чьи ветви на этот раз -

лишь достиженье глаз.

Знаю и сам я не хуже всех:

грех осуждать нищету. Но грех

так обнажать - поперек и вдоль -

язвы, чтоб вызвать боль.

Я бы и сам его проклял, но

где-то птице пора давно

сесть, чтоб не смешить ворон;

пусть это будет он.

Старая птица и голый куст,

соприкасаясь, рождают хруст.

И, если это принять всерьез,

это - апофеоз.

То, что цвело и любило петь,

стало тем, что нельзя терпеть

без состраданья - не к их судьбе,

но к самому себе.

Грустно смотреть, как, сыграв отбой,

то, что было самой судьбой

призвано скрасить последний час,

меняется раньше нас.

То есть предметы и свойства их

одушевленнее нас самих.

Всюду сквозит одержимость тел

манией личных дел.

В силу того, что конец страшит,

каждая вещь на земле спешит

больше вкусить от своих ковриг,

чем позволяет миг.

Свет - ослепляет. И слово - лжет.

Страсть утомляет. А горе - жжет,

ибо страданье - примат огня

над единицей дня.

Лучше не верить своим глазам

да и устам. Оттого что Сам

Бог, предваряя Свой Страшный Суд,

жаждет казнить нас тут.

Так и рождается тот устав,

что позволяет, предметам дав

распоряжаться своей судьбой,

их заменять собой.

Старая птица, покинь свой куст.

Стану отныне посредством уст

петь за тебя, и за куст цвести

буду за счет горсти.

Так изменились твои черты,

что будто на воду села ты,

лапки твои на вид мертвей

цепких нагих ветвей.

Можешь спокойно лететь во тьму.

Встану и место твое займу.

Этот поступок осудит тот,

кто не встречал пустот.

Ибо, чужда четырем стенам,

жизнь, отступая, бросает нам

полые формы, и нас язвит

их нестерпимый вид.

Знаю, что голос мой во сто раз

хуже, чем твой - пусть и низкий глас.

Но даже режущий ухо звук

лучше безмолвных мук.

Мир если гибнет, то гибнет без

грома и лязга; но также не с

робкой, прощающей грех слепой

веры в него, мольбой.

В пляске огня, под напором льда

подлинный мира конец - когда

песня, которая всем горчит,

выше нотой звучит.

* Не взрыв, но всхлип (англ.).- Из

стихотворения Т.С.Элиота " The Hollow Men".

Октябрь 1968

Е.К.

Я выпил газированной воды

под башней Белорусского вокзала

и оглянулся, думая, куды

отсюда бросить кости.

Вылезала

из-за домов набрякшая листва.

Из метрополитеновского горла

сквозь турникеты масса естества,

как черный фарш из мясорубки, перла.

Чугунного Максимыча спина

маячила, жужжало мото-вело,

неслись такси, грузинская шпана,

вцепившись в розы, бешено ревела.

Из-за угла несло нашатырем,

Лаврентием и средствами от зуда.

И я был чужд себе и четырем

возможным направлениям отсюда.

Красавица уехала.

Ни слез,

ни мыслей, настигающих подругу.

Огни, столпотворение колес,

пригодных лишь к движению по кругу.

18 июля 1968, Москва

Одиночество

Когда теряет равновесие
Твое сознание усталое,
Когда ступени этой лестницы
Уходят из-под ног,
Как палуба,
Когда плюет на человечество
Твое ночное одиночество, -

Ты можешь
Размышлять о вечности
И сомневаться в непорочности
Идей, гипотез, восприятия
Произведения искусства,
И — кстати — самого зачатия
Мадонной сына иисуса.

Но лучше поклоняться данности
С ее глубокими могилами,
Которые потом,
За давностью,
Покажутся такими милыми.

Да. лучше поклоняться данности
С короткими ее дорогами,
Которые потом
До странности
Покажутся тебе
Широкими,
Покажутся большими,
Пыльными,
Усеянными компромиссами,
Покажутся большими крыльями,
Покажутся большими птицами.

Да. лучше поклоняться данности
С убогими ее мерилами,
Которые потом,
По крайности,
Послужат для тебя перилами,
(хотя и не особо чистыми),
Удерживающими в равновесии
Твои хромающие истины
На этой выщербленной лестнице.

Сад

О, как ты пуст и нем!
в осенней полумгле
Сколь призрачно царит прозрачность сада,
Где листья приближаются к земле
Великим тяготением распада.
О, как ты нем!
ужель твоя судьба
В моей судьбе угадывает вызов,
И гул плодов, покинувших тебя,
Как гул колоколов, тебе не близок.
Великий сад!
даруй моим словам
Стволов круженье, истины круженье,
Где я бреду к изогнутым ветвям
В паденье листьев, в сумрак возрожденья.
О, как дожить
до будущей весны
Твоим стволам, душе моей печальной,
Когда плоды твои унесены,
И только пустота твоя реальна.
Нет, уезжать!
пускай куда-нибудь
Меня влекут громадные вагоны.
Мой дальний путь и твой высокий путь -
Теперь они тождественно огромны.
Прощай, мой сад!

надолго ль?... навсегда.
Храни в себе молчание рассвета,
Великий сад, роняющий года
На горькую идиллию поэта.

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.

Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?

За дверью бессмысленно все, особенно -- возглас счастья.

Только в уборную -- и сразу же возвращайся.

О, не выходи из комнаты, не вызывай мотора.

Потому что пространство сделано из коридора

и кончается счетчиком. А если войдет живая

милка, пасть разевая, выгони не раздевая.

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.

Что интересней на свете стены и стула?

Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером

таким же, каким ты был, тем более -- изувеченным?

О, не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову

в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.

В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.

Ты написал много букв; еще одна будет лишней.

Не выходи из комнаты. О, пускай только комната

догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито

эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.

Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.

Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,

слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся

шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса.