Подтекст первой фразы может тать прямым текстом последующей фразы, фраз.

Из разряда усваиваемых в результате кропотливого психофизического анализа, проделанного над ролью, пьесой за столом и на сценической площадке:

То, что в области действия называется сквозным действием, то в области речи мы называем подтекстом.

Не надо заучивать эти понятия и определения (это я - новичкам), постараемся их понять и почувствовать, повествовать и понять.

Пойдем от простого к сложному, как рекомендует Станиславский.

Вот пример, пока простейший – для скорости проникновения в его суть.

- Ах, какая музейная чистота и порядок у вас! - говорит сосед, войдя в вашу квартиру.

А в вашей квартире полным ходом идет ремонт; ободраны обои, забрызганы известкой валяющиеся на полу

газеты, мебель друг на дружке, укрытая всевозможным тряпьем, одним словом, кавардак и грязь - естественные доказательства квартирного ремонта, тем более, если вы, в целях экономии, его осуществляете сами своими подручными средствами.

Так вот, разве сосед не видит этот беспорядок, разве не понимает, чем он вызван? И видит, и понимает. Однако говорит, как вам кажется, невпопад. Почему? За его словами скрывается какой-то иной смысл? Правильно. И если бы вы, когда сосед произносил свой текст, слушали его внимательно, вы непременно бы услышали интонацию (как был сказан текст), и по ней поняли бы, что сосед, допустим, настроен добродушно - он вам сочувствует, или - иронизирует: «ишь, какой грязнуля, неумеха», то есть вы уловили бы подтекст сказанной соседом фразы.

Я уже говорил, что приведенный пример - упрощенное понимание и использование подтекста. Заключается

он в простейшем «приеме контраста»: говорю, наоборот, для остроты впечатления - большого ума не требуется. Таких примеров масса в современных спектаклях, в кинофильмах. Подобные элементарные «контрастные подтексты» словесного и физического действия стали уже расхожими штампами. Ну, допустим: ОНА истерически кричит, что ненавидит ЕГО, готова убить сковородкой, замахивается и тут же, без малейшей психологической паузы, без какой-либо оценки своего поступка, бросается ЕМУ на шею и, уже счастливо улыбаясь, тараторит словесный примитив, но зато как органично: «Я же люблю тебя, дурачок, ох, как я люблю тебя, ты даже не знаешь, как я люблю тебя, любимый, любимый!»

На самом деле смысл подтекста и его применение - по Станиславскому - гораздо глубже и значительнее.

В доказательство приведу небольшой фрагмент режиссерского анализа из книги Анатолия Васильевича Эфроса «Профессия: режиссер».

«В первом акте Астров жалуется, что жизнь его засосала, что он стал чудаком, что он ничего не хочет, никого не любит. И Войницкий зевает, выходит с сонным, помятым лицом. Весь акт он стонет, что ему тоскливо и скучно. Все говорят обо всем впрямую, не прячась, но в чем же подтекст, тот самый подтекст, который как будто так важен у Чехова? Может быть, все это чушь, и надо впрямую играть и эту зевоту, и эти чудачества от тоски... Ведь эта скука и эта тоска так очевидны. Но суть как раз в том, что им не скучно сегодня. Ибо - Елена Андреевна! Подтекст как раз в том, что Астров и Войницкий сознают: их сегодня страшно волнует что-то! Одно дело - болтать о тоске в пустую. Другое же дело, когда случится этот приезд, появление женщины, запах ее, эта новизна ощущений... Они мгновенно ожили, они взволнованы, взбудоражены. Этот подъем и есть подтекст, и в этом подтексте - вся драма, ибо ему, подъему, суждено оборваться. И вот тогда возникает тоска, только гораздо страшнее прежней...»

А вот пример, как Андрей Михайлович Лобанов вскрывает подтекст Серебрякова в той же пьесе Чехова «Дядя Ваня».

- Что такое речь Серебрякова? - спрашивает он исполнителя этой роли. Однако неожиданно (а так ли уж неожиданно?) задает следующий вопрос, казалось бы, совсем на другую тему: - И все же, за что стреляют в Серебрякова? Ведь не за то, что он бездарен! Если стрелять в бездарность, можно перестрелять много народу. Серебряков должен быть в первых актах сыгран так, чтобы заслужить себе пулю... Вообще он очень практичный человек. Болезнь у него есть, конечно, но главное - использование болезни в своих интересах.

Эгоизм, для которого характерно: «я болею, значит, все должны болеть».

Вот это, лобановское «самооправдание» Серебрякова, ставшее опорой всех «выступлений» персонажа по всей пьece, очень убедительно подтверждает важнейший акцент Станиславского: