Ноября 1996 года. 80 метров

Теперь я мечтаю о нежном прикосновении женщины, о птичьем пении, о запахе земли, растертой в ладонях, о бриллиантовой зелени растений, которые я буду старательно растить. Сейчас я в поисках участка земли, чтобы купить его и населить оленями, дикими кабанами и птицами, вырастить тополя и платаны, устроить пруд, чтобы туда прилетали утки и чтобы в лучах заходящего солнца рыбы в погоне за насекомыми нарушали водную гладь пруда. В том лесу будут тропинки, и мы с тобой потеряемся в мягких изгибах и складках ландшафта. Мы выйдем к кромке воды и ляжем на траву, а какая-нибудь маленькая, скромная деталь пейзажа промолвит — ЭТО РЕАЛЬНЫЙ МИР, ДЕТКА, И ВСЕ МЫ ПРИНАДЛЕЖИМ ЕМУ.

Чарльз Боуден «Кровавая орхидея»

Несколько человек из тех, что были на Эвересте в прошлом мае, рассказали мне, что смогли прийти в норму после трагедии. В середине ноября я получил письмо от Лу Кейсишка, в котором он писал:

Мне потребовалось несколько месяцев, чтобы начать видеть будущее в светлых тонах. Что было, то было. Эверест был наихудшим опытом в моей жизни. Но все это осталось позади. Жизнь не стоит на месте, и сейчас я сосредоточиваюсь на позитивном. Я понял несколько важных истин о своей жизни и о жизни других людей. Я чувствую, что сейчас в моей жизни есть четкая перспектива. Сегодня я вижу вещи такими, какими никогда раньше их не видел.

Лу только что вернулся с уик-энда, который провел вместе с Беком Уэзерсом в Далласе. После эвакуации с Западного цирка Беку ампутировали правую руку ниже локтя. Все пальцы на левой руке были удалены. Нос тоже был ампутирован, а потом его реконструировали из тканей уха и лба. Лу размышляет:

Визит к Беку был и грустным, и жизнеутверждающим. Больно видеть Бека таким: сделанный заново нос, шрамы на лице, утраченная трудоспособность. Бек был в растерянности, он не знал, сможет ли вновь заниматься медициной и подобными вещами. Но тем более замечательно было увидеть, как человек может принять все это и быть готовым снова вернуться к жизни. Он не сдается. Он будет победителем. Обо всех Бек говорит только хорошее. Он никого не винит. Ты можешь не разделять его политические взгляды, но ты поймешь мою гордость, которую я испытал, наблюдая, как Бек обходится своими покалеченными руками. Когда-нибудь придет день, который вернет Бека к активной жизни.

То, что Бек, Лу и другие оказались в состоянии увидеть положительную сторону во всем происшедшем, ободрило меня и в то же время вызвало зависть. Может быть, когда пройдет больше времени, я тоже смогу увидеть в тех событиях что-то хорошее, а не только непосильные страдания, но сейчас я не в состоянии это сделать.

Я пишу эти слова по прошествии шести месяцев с момента моего возвращения из Непала, и каждый божий день я не мог не вспоминать об Эвересте, лишь два-три часа в день он не заполонял мои мысли. Передышки не было даже во сне: образы сцен восхождения и последовавших событий продолжали проникать в мои сновидения.

После того как моя статья об экспедиции была опубликована в сентябрьском номере журнала «Outside», издательство получило необычайно много писем, комментировавших эту статью. Многие респонденты выражали поддержку и симпатию тем из нас, кто вернулся, но было также и множество колких и критических слов в наш адрес. Например, юрист из Флориды заявил:

Все, что я могу сказать, так это то, что согласен с мистером Кракауэром, когда он говорит: «Мои действия — или отсутствие действий — сыграли очевидную роль в смерти Энди Харриса». Я также согласен с ним, когда он заявляет: «[Он находился на расстоянии] каких-то 350 ярдов, лежал в палатке, не предпринимая абсолютно ничего…» Я не представляю, как он может жить с этим.

Самые сердитые письма, и читать их было тяжелее всего, пришли от родственников погибших. Сестра Скотта Фишера, Лиза Фишер-Лукенбах, написала:

Судя по написанному, ВАМ теперь несомненно кажется, что вы обладаете сверхспособностью знать, что именно происходило в умах и сердцах каждого участника экспедиции. Сейчас, вернувшись домой живым и в добром здравии, ВЫ вершите суд над остальными, подвергая анализу особенности их характеров, намерения, поступки и мотивацию этих поступков. Вы изложили свое мнение о том, как следовало бы поступать проводникам, шерпам и клиентам, и высокомерно предъявили им обвинение в неправильных действиях. И кто же огласил этот обвинительный акт? Тот самый Джон Кракауэр, который, уразумев, что надвигается гибельный ураган, спрятался в палатке, чтобы спасти свою собственную шкуру…

Если почитать то, что Вы пишете, то может показаться, что Вы ЗНАЕТЕ ВСЕ. Однажды Вы уже ошиблись в своих ИЗМЫШЛЕНИЯХ по поводу того, что случилось с Энди Харрисом, и этим причинили много горя и боли его семье и друзьям. А теперь Вы испортили репутацию Лопсангу, распространяя свои сплетни о нем.

Читая статью, я вижу, что это ВАШЕ СОБСТВЕННОЕ эго неистово пытается понять смысл того, что произошло. Но никакой анализ ситуаций, критические разборки, суждения и построение гипотез не принесут того душевного покоя, к которому Вы так стремитесь. Ответов нет. Неправых нет. Никто не виноват. Каждый делал все, что мог, исходя из реалий ситуации, с учетом времени и места происходящего. Никто не хотел причинить вред никому другому. Никто не хотел умирать.

Это официальное письмо особенно сильно расстроило меня: я получил его вскоре после того, как узнал, что к списку жертв добавился Лопсанг Джангбу. В августе, после окончания сезона дождей в Гималаях, Лопсанг вернулся на Эверест, чтобы повести наверх через Южную седловину и Юго-восточный гребень клиентов из Японии. 25 сентября, когда они поднимались из третьего в четвертый лагерь, чтобы начать штурм вершины, Лопсанга, еще одного шерпа и французского альпиниста накрыла лавина и смела их вниз со стены Лхоцзе. Все трое погибли. У Лопсанга остались в Катманду молодая жена и двухмесячный ребенок.

Кроме этой печальной новости были и другие. 17 мая, отдохнув всего два дня в базовом лагере после спуска с Эвереста, Анатолий Букреев совершил одиночное восхождение на вершину Лхоцзе. «Я устал, — признался он мне, — но пойду ради Скотта». Продолжая свою эпопею по покорению всех четырнадцати восьмитысячников, в сентябре того же года Букреев отправился на Тибет и поднялся на вершину Чо-Ойю, а потом на вершину Шиша-Пангма[61]. А в середине ноября, во время своей поездки домой в Казахстан, Анатолий попал в автокатастрофу. Водитель автобуса, потерпевшего аварию, погиб, а Анатолий получил серьезную травму головы и опасное повреждение одного глаза[62].

14 октября 1996 года, когда южноафриканцы проводили в Интернете дискуссию об Эвересте, там появилось следующее послание:

Я шерп и сирота. Мой отец погиб на ледопаде Кхумбу во время доставки груза для экспедиции, когда ему было далеко за шестьдесят. Моя мать умерла в окрестностях Фериче, ее сердце не выдержало той тяжести, которую она взвалила на себя, когда несла груз для экспедиции в 1970 году. Трое детей в нашей семье умерли по различным причинам, меня и мою сестру послали на воспитание в США и Европу. Я никогда не вернусь на свою Родину, потому что испытываю к ней отвращение. Мои предки пришли в регион Кхумбу из долины, спасаясь от преследования. Здесь они нашли убежище в тени Сагарматхи, «Богини Матери Земли». Можно было ожидать, что они будут защищать эту святыню от посторонних.

Но мой народ избрал другой путь. Он помог чужестранцам пробраться к священной горе, надругаться над ней и, поднявшись на ее вершину, бахвалиться победой и осквернять самое ее сердце. Некоторые из них принесли себя в жертву, другие смогли спастись либо предложили взамен чужие жизни…

Поэтому я считаю, что именно шерпы виноваты в трагедии, случившейся в 1996 году на Сагарматхе. У меня нет никаких сожалений по поводу того, что я не вернусь обратно, так как я знаю, что мой народ обречен, когда есть такие богатые и высокомерные чужестранцы, которые считают, что им все дозволено в этом мире. Вспомните «Титаник». Тонет даже непотопляемое. И что значат жизни простых глупых смертных, таких, как Уэзерс, Питтман, Фишер, Лопсанг, Тенцинг, Месснер, Бонингтон, перед лицом Богини Матери? Вот почему я поклялся никогда не возвращаться домой и не быть участником этого святотатства.

По-видимому, Эверест многим отравил жизнь. Он стал причиной разрушенных отношений между людьми. Жена одного из погибших была госпитализирована с депрессией. Когда я говорил последний раз с одним из моих товарищей по команде, он сообщил, что жизнь его превратилась в хаос и что напряженная борьба с последствиями экспедиции поставила под угрозу его семейную жизнь. Он сказал, что не может сосредоточиться на работе и что посторонние люди насмехаются над ним и оскорбляют его.

Вернувшись на Манхеттен, Сэнди Питтман обнаружила, что она стала козлом отпущения для немалой части публики, разгневанной событиями на Эвересте. Журнал «Vanity Fair» опубликовал испепеляющую статью о ней в своем августовском выпуске. Команда телерепортеров из бульварной телепрограммы устроила ей засаду возле дома. Писатель Христофер Бакли использовал несчастья Питтман, случившиеся с ней на большой высоте, в качестве темы для анекдотов на последней странице журнала «The New Yorker». Осенью дела пошли еще хуже: обливаясь слезами, Питтман призналась другу, что ее сын был осмеян и подвергнут остракизму одноклассниками в элитной частной школе, где он учится. Яркая вспышка гнева общественности в связи с событиями на Эвересте и тот факт, что так много этого гнева было направлено именно на нее, были совершенно неожиданными для Питтман и полностью ее измотали.

Что же касается Нила Бейдлмана, который спас жизнь пяти клиентам, сопровождая их на спуске с горы, то ему до сих пор не дает покоя гибель альпинистов, которую он был не в состоянии предотвратить, гибель даже тех клиентов, которые не были членами его команды и за которых он официально не нес никакой ответственности.

Я говорил с Бейдлманом после того, как мы оба акклиматизировались в своей привычной домашней обстановке. Нил вспоминал о чувствах, одолевавших его на Южной седловине, когда он со своей группой попал в ужасный ураган и отчаянно пытался довести всех живыми. «Как только небо прояснилось достаточно для того, чтобы мы поняли, где находится лагерь, — рассказывал он, — мне словно что-то подсказало, что это затишье ненадолго и надо торопиться. Я орал на каждого, чтобы заставить их двигаться, но вскоре стало ясно, что у некоторых просто не осталось сил, чтобы идти или даже встать на ноги.

Люди плакали. Я слышал, как кто-то кричал: „Не дайте мне умереть здесь! “ Было ясно: сейчас или никогда. Я попытался поставить на ноги Ясуко. Она ухватилась за мою руку, но была слишком ослаблена, чтобы подняться с колен. Я начал идти и тащить ее, но через пару шагов она разжала свою руку и свалилась наземь. Я продолжал идти. Кто-то должен был дойти до палаток и позвать на помощь, иначе погибли бы все».

Бейдлман задумался. «Но Ясуко не выходит у меня из головы, — тихо проговорил он после паузы. — Она была такая хрупкая. Я все еще чувствую, как ее пальцы скользят по моей руке и потом отпускают эту руку. Я даже не обернулся, чтобы посмотреть на нее».