Костюмы и реквизит

Неотъемлемым элементом презентации всегда выступает внешний вид. Показателен эпизод из фильма «Большая перемена», когда не поступивший в аспирантуру Северов «понимает свое предназначение»: он снимает легкомысленный свитер, в котором ходил до того, принимает душ и надевает строгий костюм, белую рубашку, галстук и тщательно вычищенные ботинки. «Я переродился, - говорит он Полине, — я понял, в чем мое призвание - учить детей».

Экранный образ учителя так же узнаваем, как и в настоящей, «некиношной» жизни. Он меньше всего меняется с течением времени. И в фильме 50-х, и в фильме 70-х внешний вид учителей практически неизменен. Основным его отличием остается относительная скромность в одежде. Одежда учителей вне моды. Она похожа скорее на некую униформу: костюм темных тонов, состоящий из юбки в комплекте с пиджаком и белой или светлой блузкой, для учительницы. И тот же темный костюм, белая рубашка и галстук -для учителя. Обязательной обувью были туфли или ботинки. Классическая прическа учительницы - это собранные в узел волосы (Татьяна Сергеевна дома ходит с распушенными волосами, но, собираясь на работу, собирает волосы в пучок) (ил. 3)

Учитель обязательно показан с книгами, тетрадями под мышкой или большим портфелем в руках, в котором, по-видимому, находятся те же тетради и книги. Это можно рассматривать как своеобразный маркер причастности к знаниям. Как отмечает А. Чащухин, основной функцией подобной «униформы» была необходимость «объединяться и отделяться» [Чашухин, 2006]. Через этот образ, созданию которого в немалой степени способствовал и советский кинематограф, должно было транслироваться особое, «высокое звание советского учителя», одновременно с этим утверждалась собственная профессиональная и социальная идентичность.

Заключение

В одной из своих статей А. Усманова приводит мнение французской исследовательницы Мишель Ланьи о том. что кинематограф «четко фиксирует и первым реагирует на идеологические и политические перемены» [Усманова, 2004. С. 181]; Справедливость этого утверждения становится очевидной при анализе фильмов, которые разделяет период в двадцать лет. При всей схожести сюжетов картины наглядно демонстрируют изменения, которые произошли в течение этого времени в социально-политической ситуации: переход от эпохи «оттепели» к эпохе «застоя». Все это не могло не найти отражения в фильмах, снятых в разные эпохи.

В фильме «Большая перемена» хорошо виден начавшийся в обществе переход к «ситуативной» советское™: все играют роли советских людей (советских учителей, советских рабочих), но сами уже в свои роли не верят. Поэтому в фильме все слегка наигранно: нарочито серьезной выглядит ситуация, когда класс охраняет сон спящего Северова; когда «правильный» учитель Северов бросается в воду, хотя и не умеет плавать, чтобы пробудить совесть Петрыкина; когда взрослые люди делают вид, что они не женаты (ведь ученик не может быть мужем учительницы), а другие взрослые люди - учителя - делают вид, что ничего не знают.

В этом фильме есть эпизод, почти с точностью повторяющий сюжет из картины «Весна на Заречной улице»: молодой учитель / учительница приходит на завод, где работают его / ее ученики. Но как по-разному сняты эти кадры спустя двадцать лет! В фильме «Весна на Заречной улице» сцена снята как одна из важных, ключевых для развития сюжета, она длится 13 минут (!) практически без слов, и ее предваряет большой ряд крупных планов заводских корпусов, строительных лесов, огромных заводских труб. Действие разворачивается на фоне патетической музыки. Вся обстановка пронизана ощущением движения вперед, весеннего ветра. Огромные конструкции, искры сварки, паровоз, который мчится в облаках пара - все эти элементы не случайны, ведь в поле кадра никогда нет ничего случайного. Эти образы легко читаются в контексте советской культуры, давая возможность восприятия времени «оттепели» как времени свершений народа, строящего новую жизнь. Величие советской страны передается с помощью таких символов, как возвышающиеся заводские трубы, на фоне которых 236 теряется маленькая фигурка Татьяны, или летящего на большой скорости паровоза, едва не сбивающего ее с ног (ил. 4).

Продолжением создаваемого образа служит и сцена в мартеновском цехе. Сверкает пламя, летят искры, вокруг люди, по лицам которых видно, что они заняты серьезным, большим делом, — и кульминация сцены: с огромной скоростью льется расплавленная сталь. Единственные слова Татьяны на протяжении всей сцены: «Так это вы всем этим управляете?». И гордый ответ девушки-рабочей: «Да, мы!», - который сразу объединяет всех этих людей в единое целое — рабочий класс.

Совершенно иначе разворачивается аналогичный сюжет в «Большой перемене» - здесь нет патетики великих преобразований и свершений. Исчезает масштабность и грандиозность в изображении заводских корпусов и заводских цехов. Вся сцена на заводе выстроена как бытовая, где на первый план выносятся личные переживания Северова. Если в «Весне на Заречной улице» рабочие - это в первую очередь вершители истории, то рабочие в «Большой перемене» — это обычные люди со своими проблемами, переживаниями, в которых нет ничего значительного. В изображении их в учебном классе и в заводском цехе нет особой разницы. Весьма показательна сцена, когда плохой ученик, но хороший рабочий Ганжа издевается в обеденный перерыв над своим товарищем, а такие же хорошие рабочие смотрят на эти издевательства и ничего не предпринимают. Хотя в фильме звучит известная песня о «рабочем классе», исчезает масштабность и значимость в его изображении 1950-х годов, как исчезают и указания на принадлежность каждого конкретного пролетария к рабочему классу как единому целому, основному классу советского общества.

Несомненно, «Большая перемена» парафразирует «Весну на Заречной улице», но если в первом фильме присутствует ощущение искренней веры в возможность построения нового общества, веры в возможность создания / воспитания нового человека, то во втором - это лишь игра, которую принимают и герои фильма, и зрители, которые смотрят фильм. В обеих лентах подчеркивается особая роль, особый статус учителя. Идеал учителя-общественника и в быту, и в школе, гордо выполняющего свою особую миссию, на долгие годы остается единственным образом в советском кинематографе. Но если в 1950-е годы этот образ воспринимается как единственно возможный, а представленные модели поведения можно считать образцами для копирования, то этот же образ «правильного» советского учителя в 1970-е годы приобретает налет иронии. Едва уловимой, но в то же время отражающей общий настрой в восприятии всего советского.