Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Первое звено 3 страница






Помимо всего прочего, это наблюдение становится и вполне достойным объяснением для необходимости столь странным образом совмещать имена Петра и Павла в названиях христианских соборов и храмов. Такое искусственное примирение как раз отражает несовместимость двух позиций. А ещё становится понятно, как же святые отцы смогли покуситься на строки, принадлежавшие перу самого Апостола. На это их сподвиг авторитет другого апостола – Петра. В принципе, понять их логику можно. Павел ведь даже Иисуса никогда не видел. А вот Петр – другое дело. Поэтому Симон Петр оказался как бы большим авторитетом.

Но вот что получается в итоге. Реальный Павел говорил вещи, весьма отличные от общепризнанной впоследствии догмы. А посему с него и все взятки гладки. К нему претензий быть не может никаких. Поэтому давайте договоримся так. Всё, что будет сказано далее о Павле будет относиться уже не к реальной исторической личности, а к некому собирательному образу, официальному кафолическому псевдо-Павлу, за которым стоит то самое первоначальное иудейское большинство христианских сект, которое не могло не внести корректив в учение Иисуса. Как сказал сам Учитель, трудненько наливать воду в полный сосуд. И, как видите, Библия является как раз прекрасной иллюстрацией этих слов. Очевидно, что значительное количество старой воды в сосуде так и осталось.

Вот эта старая вода и должна была быть выплеснута во время спора с гностиками. Но произошло обратное – отрицание отрицания сделало своё дело. Христианство окончательно свернуло в сторону иудео-христианства. Именно объявление гностицизма ересью, стало тем самым фатальным шагом, который окончательно оформил верховенство ветхозаветного понимания учения. Точнее его непонимание.

А победа над гностиками оказалась пирровой победой, потому что она создала предпосылку для введения совершенно фундаментальных изменений в канонические евангелия. Так, например, Логос в евангелии Иоанна отныне стал пониматься только как Бог, апостола Павла сменил псевдо-Павел, а цитатники типа логий Иисуса или евангелия Фомы, были успешно забыты, по причине их неканоничности.

Конечно, понять ортодоксальных епископов не трудно. Они отчаянно защищали свою веру в единого и благого Бога-отца, и на победу имели бы все права, если бы играли честно. А так, цена победы оказалась больше самой победы.

Это как выкинуть все доказательства и взаимосвязи из формулировки теоремы, и оставить только её следствия. Разумеется, такое не могло закончиться хорошо. На замену сложной, но стройной философской системе, требовалось теперь предложить другое объяснение: доступное и простое. Но, по сути, пришлось создавать уже совершенно новую религию. Чем весь богословский мир и занялся.

Преподаватель-епископ, конечно, знал, что теорема верна и доказана, но вот ученики были туповаты, и процесс обучения шёл туго. Следовательно, объяснение выводов и рассуждений – лишняя информация. А чтобы ученики усваивали материал быстрее, сложные доказательства теоремы отбрасывались, а ученик с помощью особых лабораторных ритуалов должен был потихоньку зубрить лишь следствия из неё.

В принципе, всё это выглядит так: «Я верю, что квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов». При этом 367 способов доказательства этой теоремы объявляются за ненадобностью ересью, потому что Пифагор – Бог Геометрии и в доказательствах истинности своих теорем не нуждается. Но при таком подходе только божественность создателя теоремы может быть причиной того, чтобы верить в следствия, из неё выведенные.

Так Иисус стал богом, и в отдельного бога превратился Дух. А в итоге неожиданно возникла идея Троицы. Сама по себе Троица, на мой взгляд, является удивительно очень точным отражением христианского учения. Именно это понятие и ставит христианство над дуализмом. Ведь если взглянуть на этот образ непредвзято, то мы получим крайне неожиданный результат. Учение Иисуса включает в себя гностический дуализм – противостояние Духа и Плоти. Но цель этого не найти правых и виноватых. Злой демиург, добрый демиург – это всё глупости, чтоб младенцев пугать. Мера – вот оно единственное отражение Замысла.

За инь-янь взаимного противостояния Духа и Плоти скрывается Единый Замысел, познаваемый только через Меру-Истину. Таким образом, троичное восприятие мира, явившееся в образе Троицы, можно смело назвать главным достижением христианства. Но беда как раз в том, что даже само это понятие было получено отцами церкви как-то случайно и вообще по иному поводу – из одной только необходимости объяснить истинность учения божественностью его создателя. Подозреваю, что они сами не очень понимали, какой прорыв совершили, поскольку воспринимали Троицу как-то уплощённо. Со стороны вообще могло показаться, что теперь появились аж трое богов: Бог-Отец, Бог-Сын и Бог-Дух. А это уже даже не дуализм. Это вообще какое-то одномерное пространство, к тому же попахивающее языческим многобожием.

Разумеется, такая одномерная интерпретация была совершенно не убедительна. Гностиков, столь не похожих один на другого, всем скопом отлучили в 150 году, и почти сразу появилась первая известная критика Троицы. В годы правления римского епископа Виктора I (189—199) появился некто Феодот, кожевник. Он и стал первым, кто раскритиковал новое понятие. Точнее не само понятие, а взаимосвязи в нём. Христос для него по-прежнему оставался человеком, на которого просто действовала божественная сила.

Очевидно, что Феодот читал ещё какие-то старые тексты, в которых ничего такого ни про Троицу, ни про божественность Иисуса написано ещё не было. Да, собственно, и в канонических евангелиях ничего однозначного на эту тему тоже нет. Как говорится, шила в мешке не утаишь, а потому не удивительно, что в правление епископа Зефирина ученики еретика Феодота-кожевника даже уговорили исповедника Наталия быть антиепископом Рима. Но впоследствии Наталий раскаялся и был воссоединён с Церковью.

Вот тут стоит заметить, что раскаяние Наталия может быть уже вызвано тем, что церковь явно перестала быть инертным образованием, скрытым в катакомбах Империи. Христиане уже представляли из себя реальную политическую силу, и в борьбу за должность римского епископа включились серьёзные люди.

Римский епископ Зефирин не имел никакого образования, был совершенно безграмотен, и за него, говорят, вовсю рулил куда как более образованный Каликст, который позже Зефирина и сменил. И вот этот Каликст был весьма интересный мужчина. Будучи рабом чиновника-христианина Каргофора, Каликст растратил где-то доверенные ему деньги и подвергся тяжёлому наказанию. А позже вообще был сослан на рудники в Сардинии из-за столкновений с евреями. Надо понимать не на религиозной почве, поскольку у евреев всегда было чего погромить. Уже интересная биография. Этакий каторжанин без особых принципов.

Самое интересное, что с рудников Каликста вернули якобы по ходатайству Марции, любовницы императора Коммода, который на редкость интенсивно интересовался делами христиан. Каликст сразу же стал священником, и тут же оказался рядом с самим Зефирином, а после его смерти и вовсе был выбран римским епископом. Обстоятельства столь стремительного карьерного роста тем более подозрительны, что другая часть общины тут же избрала антипапу Ипполита. А антипапу избирали, только когда папа впадал в ересь. Из чего следует, что каторжанин Каликст тут же занялся всяческим непотребством.

Надо сказать, что Ипполит был человек достойный, и в его сочинениях согласно патриарху Фотию, бичуются аж 32 ереси вплоть до ереси некоего Ноэта. Но есть ещё более интересный факт, Ипполит был глубоко оскорблен тем, что Каликст стал отпускать тягчайшие грехи вроде прелюбодеяния. Подозреваю, что грехи Каликст отпускал как раз своим благодетелям, а потому силу за спиной имел не малую. Существует вероятность, что именно это и привело к тому, что Ипполит окончил свои дни священномучеником.

Ну, идём дальше. Феодот-кожемяка, был просто мелкой сошкой по сравнению с тем, что началось на Востоке, после того как римская Троица добралась и туда. Там в связи с попыткой обожествления Иисуса началась самая настоящая война, в которой нередко и до крови доходило.

Новые противоречия, возникшие после изобретения Троицы, особенно отчётливо проявились во время Антиохийских Соборов. В 264 году на первом таком Соборе стоял вопрос о неправославии антиохийского епископа Павла Самосатского, учившего, что Иисус – это человек, который может быть назван сыном божиим и даже Богом, но не по естеству, а по нравственному качеству своей природы, достигшей уподобления Богу. Ну, не мог человек верить в то, что для него было очевидной придумкой. Тем более это было трудно сделать епископу антиохийскому, из чьей епархии, собственно, и началось победное шествие христианства.

По сообщению Евсевия Кесарийского, в Соборе приняли участие лучшие умы богословия: Фирмилиан, епископ Кесарии Каппадокийской, святой Григорий Чудотворец, епископ Неокесарии, его брат Афинодор Понтийский, Елен Тарсский, Никомас Иконийский, Именей Иерусалимский и другие вполне достойные люди. Однако, затеяли они нечто совсем недостойное – всей толпой на одного. Павлу Самосатскому не оставалось ничего иного как, прикинувшись агнцем, заявить, что он изменил образ своих мыслей.

Но уже в 268 году снова пришлось собрать Собор и опять осудить Павла Самосатского за исповедание ереси монархиан. Т.е. обвинили епископа всё за ту же неспособность признать Иисуса богом, когда он был человеком. Разумеется, Собор легко доказал неправославие Павла Самосатского и отлучил его от церкви.

Вообще, такие серьёзные хлопоты по обожествлению Иисуса понятны. После того как епископам удалось отлучить гностиков, у них просто не осталось иной возможности объяснить истинность учения. Но они по-прежнему знали, что учение истинно (точнее считали истинным собственное его понимание), и, верятно, пошли по такому пути: раз слово истинно, следовательно, дано богом, а значит, и проводник идеи тоже, по ходу дела, божественен. Даже лукавить не надо было. Почти.

Объяснение истинности догмата должно было быть железным, и не должно было вызывать никаких споров, поэтому Иисус стал Богом, а канонические тексты были объявлены откровением. А раз слово получено от бога, то обсуждать тут больше нечего и доказывать что-то бессмысленно. Фуф. Всё, задачка решена.

Решена, да не совсем. Старцы поступили логично. Но в итоге, под серьёзным ограничением оказался сам путь познания, и не рассказывайте мне после этого, что именно этого хотел Учитель. Фиг-вам, национальная индейская изба это, а не христианство.

И вообще, истину запретить нельзя. Поэтому на смену монархианам тут же пришли ариане, которые снова принялись отвоёвывать человеческое во Христе. Теперь уже александрийский пресвитер Арий отрицал тождественность и единосущность бога-отца и бога-сына; сын не существовал до рождения, не может быть изначален: творение не может равняться творцу. По существу, Арий стоял на той же монархианской позиции, которая была уже признана ересью на Антиохийских Соборах. Однако, этот новый спор, теперь с арианством, проходил совершенно в ином качестве и при ином составе действующих лиц. Теперь в разборки христиан уже открыто вмешалось государство.

Канон

Пока на Востоке решали вопросы сугубо идеологические, то на Западе, в Риме, в этом мировом финансовом и политическом центре, в самой столице Империи, происходило рассмотрение вопросов и иного толка.

И вопросы эти, надо сказать, были очень серьёзные. Очевидно, стырый Рим уже сдувался, словно воздушный шарик. Помню, меня в Эрмитаже удивило низкое качество ювелирных поделок образца начала конца Империи, по сравнению с более древними аналогами. Потом, всё в том же Тунисе, я обратил внимание и на то, что деградировало качество не только украшений, но и вообще всего, в том числе и великолепных римских мозаик. Чем старше они, тем более убоги и примитивны черты людей и животных на них изображённых.

Есть, конечно, объяснение, что это результат упадка производственных сил, но почему-то этот упадок происходил именно во времена их расцвета. На самом деле, это говорит вот о чём: производство, наоборот, вышло на массовый уровень, и потреблятство периода материалистического упадка Империи достигает своего предела. Шняжку, фишку или гаджет не только хотят, но и могут купить многие. И мозаику в дом, и три унитаза мраморных, и жену брелками обвешать. Про любовниц-рабынь даже не говорю. Словом, всякий хлам становится единственным смыслом жизни, и его хотят купить все, в том числе и варвары, обитающие вдоль границ Империи. А потому качество уже не играет никакой важной роли, всё равно никто не оценит, надо просто дать пиплам хавать столько, сколько они хотят, а хотят они много: «Хлеба и зрелищ».

А всему этому способствовало невиданное доселе развитие торговли. Римляне производили высокотехнологичные бусы и оружие, и выменивали его у тех же приграничных варваров на продукты первой необходимости: зерно, мясо, меха и прочее. При этом, варвары даже воевали друг с другом за контроль над источниками сырья и возможность торговать с Римом. Наглядным тому примером могут служить действия императора Валентиниана I, который заключил союз с бургундами и натравил их на алеманнов (около 370 года), воспользовавшись возникшей между этими племенами распрей за обладание залежами соли. А соль – это, между прочим, стратегический ресурс. Хотя бы уже потому, что без неё ни мяса, ни капусты засолить не получится. А если продукты не засолить, то они попросту сгниют. В общем, без соли никуда.

Кроме соли, Риму постоянно не хватало зерна. Даже огромные высокопродуктивные латифундии не могли обеспечить всех потребностей огромных городов, переполненных толпами бездельников, требующих поддержания привычного уровня халявы.

Короче, материализм был в самом разгаре – жрать и развлекаться хотели все, а вот людей, способных отстаивать право на это с оружием в руках, становилось всё меньше и меньше. Людей не хватало даже на погранвойска. При четырёх с лишним миллионах официально военнообязанных граждан Империи, в армии служили сплошь варвары-иммигранты: латиносы, афроамериканцы, индусы, китайцы. Ой, простите, иберы, галлы, готы, сарматы и многие другие.

А сенат Рима тем временем судорожно искал подходящих кандидатов, ещё способных положить жизнь во имя его интересов. Чтобы совсем не загнуться, Риму пришлось делиться гражданским правом, с коим и были связаны все вкусности. После долгого владычества двух римских патрицианских родов, Юлиев и Клавдиев, на римском престоле появляется сначала плебей Гальба, затем следуют императоры из муниципиев Италии и, наконец, провинциал из Испании Траян открывает собой ряд императоров, сделавших второй век лучшей эпохой Империи.

И вот тут поток исторических аналогий сыплется уже просто как из рога изобилия. В течение золотого века военная мощь Империи и активная работа её секретных служб на Востоке способствовали развалу конкурирующего царства парфян. Фактически, оно теперь состояло из многих разрозненных полусамостоятельных, а временами и независимых областей, во главе которых стояли царьки из местной крупной знати, представители мощных аристократических родов. Постоянные междоусобицы, войны, столкновения значительно ослабили Иран и открыли дорогу римскому торговому капиталу.

Римляне вынудили парфян уступить даже ряд северных городов Междуречья. А парфийские цари Аршакиды подвергались нападениям даже в собственной столице, побывавшей неоднократно в руках имперских солдат.

Но золотой век однажды закончился. И конец его начался в отдалённой и малозначащей иранской провинции. Провинция Парс, расположенная на юго-западе, где находились древние Пасаргады, родина Ахеменидов, снова сыграла важнейшую роль в истории. Собственно, этот Парс и дал основу для слов – перс, персидский, Персия, – усвоенные греками вместо названия «Иран».

Итак, жил да был некий жрец – маг храма богини Анахит, Сасан, принадлежавший к царскому роду Парса. Видный и влиятельный был человек, по местным понятиям, конечно же. А сын его Папак был правителем Истахра и имел титул царя.

И вот родился однажды у этого Сасана внучок. И вот этот внук Сасана и сын Папака, Арташир, имея одновременно поддержку и жреческих кругов, и части родовой знати, усилился зело. Постепенно расширяя свои владения за счёт земель соседних князьков, он настолько обнаглел, что разбил и сверг самого видного из владетелей Парса. В итоге, в руках всего сасанидского семейства оказалось столько всего, что непривычные к тому изобилию братья Арташира даже затеяли с ним войнушку за свой кусок. Но Арташир и из этой борьбы вышел победителем. И вот теперь, когда у него не осталось врагов мелких, он принялся за врагов побольше – схлестнулся с царями Аршакидами.

Начав свою карьеру со скромной должности правителя крепости Дарабгерд, Арташир не только стал твёрдой ногой в Парсе, но присоединил к себе области Исфахана, Керман, наконец, вторгся в Хузистан, непосредственно граничащий с Месопотамией, и двинулся на север. Навстречу ему двинулось парфянское войско. 20 апреля 224 года на равнине Ормиздаган произошла решительная битва между последним царем парфянской династии Артабаном V и Арташиром. Победа досталась Арташиру. Однако, чтобы стать во главе Ирана, Арташиру пришлось покорить ещё 80 царьков и захватить их области. Столицами, в согласии с традицией смещённых Аршакидов, стали Селевкия и Ктесифон, города на Тигре. Здесь, на западе страны, были расположены наиболее плодородные и густозаселённые области, находилось много городов, а торговые дороги соединяли Иран с присредиземноморскими гаванями, с Арменией, Кавказской Албанией, Грузией, Лазикой, с побережьем Персидского залива и южной Аравией. Козырное, в общем, было место.

В 226 году Арташир был торжественно коронован и принял титул царя царей – шаханшаха. Он последовательно продолжал свои завоевания, подчинил Мидию с городом Хамаданом, области Сакастан и Хорасан. Путем настойчивой борьбы был захвачен Адорбайган (Азербайджан) и значительная часть Армении. Есть сведения, что ему были подчинены Маргиана (Мервский оазис), Систан и Мекран. Таким образом, граница его государства доходила до низовий Амударьи, где находились области Хорезма. На востоке пределом была долина реки Кабула.

Таким образом, Сасаниды полностью взяли под контроль торговые пути на огромной территории, закрыв для Римской Империи огромный рынок Персии. Для римлян это было серьёзным ударом, и они тут же погнали свои легионы восстанавливать status quo.

И вот тут их ждал сюрприз не меньший чем в своё время Марка Лициния Красса, чью голову ещё парфяне отправили в Рим. На Востоке снова смогли найти ассиметричный ответ римским легионам.

Римляне уже давно научились успешно противостоять восточной лёгкой кавалерии, а восточная пехота никогда не представляла из себя особой силы. Но тут римляне столкнулись с новым вундерваффе – клибанариями. Что такое клибанарий можно понять просто по переводу этого слова – «носитель металлической печи». Всадник вместе со своим конём, полностью закованные в броню.

Собственно, тяжеловооружённая конница, они же катафракты, появились ещё в Скифии, а потом и в Парфию попали, но их было мало, да и вооружением они были послабже. А вот Сасаниды доработали идею катафрактариев и создали своих клибанариев. Вот это уже был настоящий прототип средневекового рыцаря.

Если бы у клибанариев были ещё и стремена, думаю, Империя закончилась бы сразу же. Но тогда ещё не было придумано даже специальной конструкции седла, чтобы всадник мог упереться при таранном ударе копьём. А потому эффективность клибанария была ещё не очень высока, хотя и вполне достаточной, чтобы произвести впечатление на римлян. А о том какой эффект произвело на римлян это оружие, говорит тот факт, что в римской армии свои катафрактарии появились практически тут же. Короче, римские легионы пока выжили, но Персию уже оставили навсегда.

Потеря влияния на востоке обошлась Риму очень дорого. Утрата рынков Ирана привела к экономическому, а затем и политическому коллапсу. Где-то в 225 году Арташир основывает династию Сасанидов, а уже в 235 году в Риме начинается так называемый кризис третьего века.

Что будет если легионы не кормить и не платить им денег? Они будут волноваться и нервничать. После потери персидских рынков потребительская экономика Рима начала схлопываться не хуже нынешней американской, а когда экономика стремительно хиреет, солдатам не подвозят хавчик, задерживают жалование и вот в 235 году легионы поднимают бунт, убивают последнего императора из династии Северов и объявляют первого «солдатского» императора Максимина.

Кризис продлился не десять и даже не двадцать лет, а целых полвека и за это время сменилось несколько десятков императоров. Помимо проблем внутренних начались и проблемы внешние. Всё новые и новые императоры уходят безуспешно воевать с персами, пока прикрытие на других границах не истончается до предела, и вот уже всё новые варвары, алчущие поживиться за счёт тех, кто много имеет, но не способен это защитить, просачиваются через оставленные границы.

Разумеется, не было никакого «нашествия варваров». Изначально это были маленькие банды, шайки грабителей, и вовсе беженцев, пользовавшиеся бардаком, царившим в Империи и неспособностью римских граждан хоть как-то защищать себя самостоятельно. Если же на границе вновь появлялись солдаты, набеги тут же прекращались.

Во фрагменте писателя VI века Петра Магистра содержится рассказ о том, что в 230 году, как раз в самом начале кризиса, карпы потребовали дань у римского наместника Мезии подобно той, которую уже получали готы. В дани им было отказано, и они попробовали было почудить, но устрашённые приготовлениями римских войск карпы не совершали набегов, по крайней мере, в течение нескольких лет после того. Обратите внимание, на них даже ходить не пришлось. Вот и вся пресловутая варварская воинственность, а на самом деле типичный бандитизм.

И этот ранний бандитизм готов и прочих варваров выглядел просто жалко. Во время скифской войны (византийцы называли скифами всех варваров) варвары неоднократно совершали набеги на огороды около города Мезии, и вот как это выглядело со слов греческого историка Дексиппа: «Скифы (готы), полагая, что можно взять город силой, удержались от прямого нападения, а свозили как можно больше камней к стенам его, для того чтобы, насыпав их целые кучи, можно было пустить их в дело в большом количестве. [...] Когда варварам показалось, что довольно наготовлено камней, то они все вместе обступили стену, и одни метали дроты, а другие кидали каменьем в людей, стоявших на бойницах; дроты и камни так часто и беспрерывно следовали одни за другими, что можно было сравнить их с самым густым градом. Жители города оберегали сколько могли и себя, и стену, но отнюдь не оборонялись, следуя данному им приказу. Как скоро истощился у варваров без всякого с их стороны успеха запас камней, дротов и стрел и исчезла надежда взять город без малейшего труда, то они впали в уныние и, по вызову вождей своих, отдалились и расположились станом недалеко от города. [...] Скифы, стеснённые, не имея возможности противиться мисийцам как по причине бойниц, так и по причине укрепления ворот, не устояли под их ударами, не могли дольше оставаться и ушли без успеха».

В общем, унылая картина вырисовывается. В стране экономический кризис, кормушка стремительно пустеет, армия выбирает своих императоров, Сенат своих, все воюют друг с другом за последние крохи. А в итоге, сил не хватает даже, чтобы разогнать какую-то шпану в приграничных регионах.

Интересна ещё и такая деталь. Разруха, охватившая Империю, привела к стремительному ухудшению санитарного состояния городов. А антисанитария вскоре вылилась в длительную эпидемию чумы, начавшуюся в 251 году.

Пик кризиса, вероятно, пришёлся на правление Галлиена. Этот император, похоже, просто плюнул на все дела Империи и предавался уже исключительно развлечениям, не отвлекаясь от них ни на что. А чтобы оплатить этот праздник жизни, император выпустил новую облегчённую версию денег, сократив содержание драгметаллов в серебряных и золотых монетах. Или, как принято нынче говорить, запустил «печатный» станок.

В общем, «великому переселению народов» в лице мелких шаек бандитов и мародёров ничего не мешало. В войсках то тут, то там объявлялись всё новые императоры, коих в один момент было аж восемнадцать штук. А фактическое отсутствие центральной власти привело в итоге к тому, что в Галлии даже образовалось собственное государство с собственным же сенатом. Ну, а что ещё делать, ежели больше делать нечего?

Хорошо себя в таких условиях чувствовали только христиане. Вот они-то и оказались теми самыми кроткими, кому было уготовано унаследовать мир. Кому как не им было сохранить свой смысл жизни в этом бардаке. Но с другой стороны, к их смыслу и упорядоченной организации теперь стремилась причаститься и всякая разнообразная нечисть. Другими словами, параллельно с усилением влияния христианской церкви происходит и её обмирвщление.

Теперь в церковь одни идут делать карьеру, а другие бегут с голодухи туда, где всегда накормят. А веру изображать в такой церкви теперь очень просто, знай себе крестись, да в обрядах участвуй – верить-то во всё это не обязательно. Никто и не догадается, что ты по ночам татем, например, подрабатываешь. А так ещё и завсегда убежище будет – от префектуры прятаться.

Вот какая штука получается. С одной стороны, христианские общины давали множество поводов для недовольства властям: они принимали в свои ряды очень странных типов, вроде епископа Каликста, да ещё и не очень уважительно относились к гражданским законам Империи.

А с другой стороны, христиан становилось всё больше и больше, и среди них было много богатых людей. И сами церкви уже были далеко не нищими. Поэтому понятно то искушение, которое возникало у многих императоров, в условиях хронического дефицита бюджета. Конфискация христианского имущества – это была золотая жила.

В 249 году солдаты в Мезии провозгласили императором полководца Деция, которому удалось героически усмирить местных готских гопников. Новый император тут же занял жёсткую антихристианскую позицию. С одной стороны, он планировал путем восстановления влияния старой римской религии упрочить внутренний порядок. А с другой стороны, он вполне мог видеть в христианах источник пополнения казны.

Все христиане, без различия пола, возраста и положения, должны были принести жертву в честь государственных богов и получить об этом специальное удостоверение (libellus). Вот тут-то и открылось миру истинное лицо новых христиан, обученных по новому догмату – они массами повалили приносить требовавшуюся жертву. Былой энтузиазм первых общин исчез, как и не было. Послушных императорскому указу называли падшими (lapsi).

Среди последних, однако, оказались разные группы: одни принесли жертву с соблюдением всего языческого ритуала; другие «ладанщики» – с опущением многих церемоний, в глазах христиан особенно «одиозных»; третьи, наконец, путем подкупа чиновников ограничивались получением квитанции, не исполнив фактически императорского приказа; их стали называть квитанционными христианами (libellati).

Вопрос об отношении к «падшим» мгновенно вызвал раскол среди духовенства. Епископ Фабиан (236 – 250) колебался, можно ли принять обратно в лоно церкви падших, если они раскаются; другие стояли за «милосердие», опасаясь ослабления христианских общин; третьи, во главе с епископом Новацианом, боролись против допущения в лоно церкви провинившихся.

Император Деций, который в первую очередь направлял свой удар против верхушки, т.е. тех с кого было чего взять, арестовал «колеблющегося» Фабиана, который и умер в 250 году в тюрьме. И во время выборов нового римского епископа боролись между собою уже «строгие блюстители старины», группировавшиеся вокруг Новациана, и шедшие на уступки в вопросе о падших. По сути, вопрос был судить ли падших по их реальным делам или проявить «милосердие». Я специально ставлю кавычки, ибо с позиций самого учения никакое это не милосердие, а лишь поощрение грешника на дальнейший грех. Избранным оказался Корнелий, столь же «колеблющийся», как его предшественник Фабиан.

Но и Корнелий был вскоре арестован, выслан императором в Чивитавеккиа, где в 253 году и умер. Его сменил «колеблющийся» Луций, который, по-видимому, был немедленно арестован, но вскоре опять стал епископом. Правда, через несколько месяцев, 5 марта 254 года, Луций умер. Но его преемник Стефан I (254 – 257) отличался всё той же примиримостью и «милосердием» к падшим, что и его предшественники.

Временно этот вопрос потерял свою остроту с прекращением преследований христиан. Но они возобновились при императоре Валериане, когда в 258 году были убиты епископ Сикст II с шестью диаконами во время богослужения в катакомбах. Под впечатлением от этой расправы епископская кафедра почти в течение года пустовала, поскольку никто не хотел столь гарантированно отдавать свою жизнь за веру, и только в июле 259 года епископом был избран Дионисий.

Жизнь в Риме, полном соблазнов плоти, не могла не сказаться на управленцах-епископах. «Чудесная» догма больше не давала никаких разъяснений, почему надо поступать так, а не иначе, в то же время, библейские тексты позволяли интерпретировать любые жизненные ситуации самым противоположным образом, а потому и логика материализма неизбежно брала своё. А помимо всего прочего, вопрос, кто займёт должность епископа, перестал быть церковным и стал политическим.

Когда первый кризис Империи был всё-таки преодолён, и император Диоклетиан навёл хоть какой-то порядок, то римские епископы уже вовсю вели экспансионистскую политику. В конце концов, это была самой важная и влиятельная епископия, располагавшаяся в столице Империи. Кто как не они должны были рулить всем христианским миром? Руководствуясь этими соображениями, римские епископы, начиная со второй половины кризисного третьего века, взяли курс на обретение главенства в церкви.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.