При этом каждый удар проверялся по книге, которую мальчик держал раскрытою перед резником; каждый удар сопровождался установленными молитвами, которые произносил резник.

Первые удары производились в голову животному, затем в шею, наконец, подмышки и в бок. Сколько именно наносилось ударов - я не запомнил, но очевидно было, что количество ударов было одно и то же при каждом убое; при этом удары наносились в определенных порядке и местах, и даже форма ран, вероятно, имела какое-нибудь значение символическое, так как одни раны наносились ножом, другие же - шилом; причем все раны были колотые, так как резник, что называется, " шпынял" животное, которое вздрагивало, пробовало вырваться, пыталось мычать, но оно было бессильно: ноги были связаны, кроме того, его плотно держали трое дюжих прислужников, четвертый же зажимал рот, благодаря чему получались лишь глухие, задушенные хрипящие звуки.

Каждый удар резника сопровождался струйкой крови, причем из одних ран она слегка сочилась, тогда как из других она давала целый фонтан алой крови, брызгавшей в лицо, на руки и платье резника и прислужников. Одновременно с ударами ножа один из прислужников подставлял к ранам священный сосуд, куда стекала кровь животного.

При этом прислужники, державшие животное, мяли и растирали бока, по-видимому, с целью усилить потоки крови. После нанесения описанных ран наступала пауза, во время которой кровь собиралась в сосуды и при установленных молитвах выливалась на пол, покрывая его целыми лужами; затем, когда животное с трудом удерживалось на ногах и оказывалось в достаточной мере обескровленным, его быстро приподнимали, клали на спину, вытягивали голову, причем резник наносил последний, заключительный удар, перерезая животному горло.

Удар этот последний и был единственным режущим ударом, нанесенным резником жертвенному животному. После этого резник переходил к другому, тогда как убитое животное поступало в распоряжение простых мясников, которые сдирали с него шкуру и приступали к разделке мяса.

Производился ли убой крупного скота тем же способом или же с какими-либо отступлениями - судить не могу, потому что при мне производился убой овец, телят и годовалых бычков. Вот каково было зрелище еврейского жертвоприношения; говорю " жертвоприношения", так как другого, более подходящего слова не могу подобрать для всего виденного, потому что, очевидно, передо мною производился не простой убой скота, а совершалось священнодействие, жестокое - не сокращавшее, а, наоборот, удлинявшее мучение. При этом по известным правилам, с установленными молитвами, на некоторых резниках надет был белый молитвенный плат с черными полосами, который надевают раввины в синагогах.

На одном из окон лежали такой же плат, два жертвенных сосуда и скрижали, которые при помощи ремней каждый еврей наматывает на руку во время молитвы. Наконец, вид резника, бормочущего молитвы, и прислужников не оставлял ни малейшего сомнения. Все лица были какие-то жестокие, сосредоточенные, фанатически настроенные...

...Вот то, что я видел на еврейской бойне, вот та картина, которая не может изгладиться из тайников моего мозга, картина какого-то ужаса, какой-то великой, скрытой для меня тайны, какой-то наполовину разгаданной загадки, которую я не хотел, боялся разгадать до конца..."

И в это время всю Россию всколыхнуло зверское ритуальное убийство евреями беспомощного мальчика. В.Розанов продолжает:

"...Ужасная картина убиения Андрюши Ющинского, которую обнаружила экспертиза профессоров Косоротова и Сикорского, ударила мне в голову. Для меня эта картина вдвойне ужасна: я уже ее видел. Да, я видел это зверское убийство. Видел его собственными глазами на еврейской бойне... Ведь мелькало же у меня сознание, что я видел не бойню, а таинство, древнее кровавое жертвоприношение, полное леденящего ужаса...

...Да, прав, тысячу раз прав защитник Андрюши, говоря: " Одинокий, беспомощный, в смертельном ужасе и отчаянии принял Андрюша Ющинский мученическую кончину. Он, вероятно, даже плакать не мог, когда один злодей зажимал ему рот, а другой наносил удары в череп и в мозг..."

...Да, убийство Андрюши, вероятно, было еще более сложным и леденящим кровь ритуалом, чем тот, при котором я присутствовал; ведь Андрюше нанесено было 47 ран, тогда как при мне жертвенному животному наносилось всего несколько ран - 10-15, может быть как раз роковое число тринадцать, но, повторяю, я не считал количества ран и говорю приблизительно. Зато характер и расположение ранений совершенно одинаковы: сперва шли удары в голову, затем в шею и в плечо животному; одни из них дали маленькие струйки, тогда как раны в шею дали фонтан крови; это я отчетливо помню, так как струя алой крови залила руки, платье резника, который не успел отстраниться. Только мальчик успел отдернуть священную книгу, которую все время держал раскрытою перед резником, затем наступила пауза, несомненно короткая, но она казалась мне вечностью - в этот промежуток времени вытачивалась кровь. Она собиралась в сосуды, которые мальчик подставлял к ранам. В это же время животному вытягивали голову и с силой зажимали рот, оно не могло мычать, оно издавало только сдавленные хрипящие звуки. Оно билось, вздрагивало конвульсивно, но его достаточно плотно держали прислужники.

Но ведь это как раз то, что устанавливает судебная экспертиза в деле Ющинского: " Мальчику зажимали рот, чтобы он не кричал, а также чтобы усилить кровотечение. Он оставался в сознании, он сопротивлялся. Остались ссадины на губах, на лице и на боку"...

...Но что с несомненной точностью устанавливает экспертиза - это паузу, перерыв, последовавший вслед за нанесением шейных, обильных кровоизлиянием ран. Да, эта пауза, несомненно, была - она соответствует моменту вытачивания и собирания крови. Но вот подробность, совершенно пропущенная, не замеченная экспертизой и которая ясно, отчетливо запечатлелась в моей памяти. В то время как животному вытягивал голову и плотно зажимал рот один из прислужников, трое других усиленно мяли бока и растирали животное, очевидно с целью усилить кровотечение. По аналогии я допускаю, что то же самое проделывали с Андрюшей. Очевидно, и ему усиленно мяли, надавливали на ребра и растирали тело с целью усилить кровотечение, но эта операция, этот " массаж" не оставляет вещественных следов - вот, вероятно, почему это осталось незафиксированным судебной экспертизой, которая констатировала лишь ссадину на боку, не придав ей, очевидно, должного значения.

По мере истечения крови животное ослабевало, причем его поддерживали прислужники в стоячем положении. Это опять то, что констатирует профессор Сикорский, говоря: " Мальчик ослабел от ужаса и отчаяния и склонился на руки убийц".

Затем, когда животное было достаточно обескровлено, кровь, собранная в сосуды, вылита была на пол при чтении молитв. Еще подробность: кровь на полу стояла целыми лужами, причем резники и прислужники оставались буквально по щиколотку в крови. Вероятно, так требовал кровавый еврейский ритуал, и только по окончании его кровь спускалась, что я, проходя, видел в одном из отделений, где был уже окончен убой.

Затем, по окончании паузы, следовали дальнейшие, также рассчитанные, спокойные удары, прерывающиеся чтением молитв. Эти уколы давали очень мало крови или вовсе не давали ее. Колющие удары наносились в плечи, под мышки и в бок животного.

...Наконец, враги ритуальной версии указывают на целый ряд ненужных, якобы бессмысленных ударов, нанесенных Андрюше. Указывалось, например, на " бессмысленные" раны под мышками; это утверждение опять рассчитано на наше невежество, на полное незнание еврейских обычаев. По этому поводу я припоминаю следующее: однажды, проживая в черте оседлости, я попал в деревенскую глушь, где поневоле мне пришлось временно устроиться в еврейской корчме, которую содержала очень зажиточная и патриархальная еврейская семья местного лесопромышленника. Долгое время хозяйка уговаривала меня у них столоваться еврейским кошерным столом; в конце концов, я принужден был сдаться на доводы хозяйки. При этом хозяйка, уговаривая меня, объясняла, что все отличие их птицы и мяса - в том, что оно " обескровлено", а главное - " перерезаны сухожилия под мышками у животных, у птиц же - на ногах и под крыльями". Это, по мнению хозяйки, имеет глубокий религиозный смысл в глазах евреев, " делая мясо чистым" и годным для пищи, тогда как " животное с неперерезанными сухожилиями считается нечистым"; при этом она добавила, что " раны эти может наносить только резник" каким-то особым орудием, причем раны " должны быть рваные".

По вышеизложенным соображениям я остаюсь при том твердом и обоснованном убеждении, что в лице Андрюши Ющинского мы должны видеть, безусловно, жертву ритуала и еврейского фанатизма".

Заканчивается иудей тоже чисто по-еврейски: его хоронят без гроба, потому что так по талмуду: " из земли ты пришел - в землю сойдешь"... Монах Неофит свидетельствует, что: " Когда иудей умирает, является гахам, берет яичный белок, смешивает его с небольшим количеством христианской крови, ставит сосуд с этой смесью на грудь покойника и произносит слова пророка Иезекииля: - " И воскроплю на вы кровь чисту и очиститеся от всех нечистот ваших" /Иезек. ХХХVI, 25/. И заметьте, какое вероломство: Иезекииль не говорит " кровь чисту", а " воду чисту". Иудеи убеждены, что силою сих слов и действием христианской крови умершие непременно достигнут райского блаженства.

Вот с каким изуверским племенем кровососов мы живем рядом. Они пробуют нашу кровь на вкус уже на восьмой день, сосут ее из нас всю жизнь, пьют ее в праздники и будни, в день свадьбы или при вступлении в масоны. Но мало этого - еще нашу кровушку, как символ нашей погибели, с собой и на тот свет прихватывают.

Даже после смерти жид продолжает источать ненависть: перед кончиной он ни за что не согласится, да и единокровцы не допустят, чтобы их " богоизбранный" лежал на кладбище вместе с " презренными гоями". Да и в могилу соплеменнички его не бережно опускают, как это принято у людей, а бросают в яму, как дохлую крысу... И непременно высекают на надгробном камне шестиконечную крысиную звезду.