На здоровье!

Наша группа стала получать жутко много запросов от иностранных организаторов концертов, в числе прочих - от КГБ, который держал под своим контролем все заграничные группы, прибывавшие в СССР. Наше первое турне по европейской части Союза состоялось летом 1989 года и длилось 6 недель. Со мной обходились как с Папой Римским. Десять дней подряд мы выступали на Олимпийском стадионе, каждый день по два концерта, на каждом по 35 000 человек. Итого мы играли для семисот тысяч поклонников.

В следующем турне в том же году я получил орден " Герой русской молодёжи". В одном из московских музеев был установлен экран, на котором целый день крутили только мои видеоролики. Ты, должно быть, и впрямь велик, если тебя уже показывают в музее, думал я. Меня даже показали в выпуске вечерних новостей.

На главных московских магистралях - Ленинском проспекте, проспекте академика Сахарова висели баннеры с моим именем. А поскольку фамилия Болен, если написать её кириллицей, означает " больной", люди читали " Дитер болен". Но благодаря радио и телевидению они могли успокоиться, у меня ничего не болело, и я выступал.

В Ленинграде мы выступали на футбольном стадионе перед сотней тысяч человек. Внизу, на гаревой дорожке, предназначенной для выступления атлетов, тоже были фанаты. Я взобрался под самую крышу, чтобы помахать толпе. Женщины кричали на ломаном английском: " Дитрр, Дитрррр - и так далее, с 24 " Р" - wig me please! "

Это переходило всякие границы, что верно, то верно. Как и везде за границей, я ощущал себя послом Германии. А мне ещё отец внушал постоянно: " Дитер, ты же не бугай! Ты не обязан осчастливить всех девушек".

Нас постоянно окружало огромное количество телохранителей. Я считал это смешным, абсолютно излишним. Пока мы однажды не заметили, что имеем дело не столько с ликующими фанатами, сколько с толпой, которая пытается пробраться к заграничной европейской рок-группе через все преграды. Во время какого-то выступления лимузину пришлось подъехать прямо к сцене. Нам надо было пройти до него от сцены 10 метров. Охранник был занят только мной, заслонил своим телом. Остальные члены группы были покинуты на милость бушующей толпы, бедолаг просто затолкали.

Я начал исполнять первую песню. Девчонки из подпевки взвыли. Должно быть, мир сошёл с ума. " В чём дело? " - спросил я в перерыве между песнями. " Они к нам под юбку лезут! " - объяснила одна. Да уж, этого мне не нужно было знать. Спокойствие сразу улетучилось. Значит, с этой мини-юбкой так просто справится? Я был крайне шокирован, боялся не довести концерт до конца и за оставшиеся два часа ни разу не обратился к фанам.

Они очень вспыльчивы, эти русские. Но было также немало прекрасных моментов. Что касается отношений внутри группы, в это время они были идеальны. Все были друг другу лучшими друзьями. Перед каждым выступлением - у нас с Томасом никогда так не было - мы часами сидели вместе и рассказывали друг другу всякую чушь. Майкл, барабанщик, занимался прежде терапией для инвалидов. Ахим работал учителем. И все рассказывали понемногу о своей жизни, в этом и состоял динамизм группы, чувство сплочённости, мы и впрямь были одной командой.

С самого начала наибольшей проблемой являлась еда. Мы шли всей группой в ресторан, и нам подавали огромное меню из тридцати блюд. Но стоило сказать: " О'кей, дайте-ка мне свиную отбивную! ", как официант отвечал кратким: " Нет! " А если скажешь на это: " Не страшно. Тогда я возьму фрикаделек", снова следовало краткое: " Нет! " Прошло немного времени, и мы поняли, что изо всех этих прекрасных блюд, представленных в меню, не было ничего. Зато имелись в избытке огурцы, помидоры и иногда " цыплёнок по-киевски", своеобразный пирог. Когда режешь его ножом, оттуда брызжет струя маслянистой дряни.

Я знаю, что некоторые подумают: ха! - избалованная поп-звезда с жиру бесится. Но мы и впрямь голодали. Сбросив около пяти кило, я позвонил своей экономке, умоляя: " Пожалуйста, пришли чего-нибудь перекусить! " Но чтобы позвонить, мне пришлось за неделю сделать заказ. Мне было сказано: " Вы можете вести телефонные переговоры в ночь со среды на четверг с 2: 34 до 2: 35."

Экономка выслала мне готовые замороженные продукты, по 4 марки за штуку, которые я мог получить в аэропорту: краснокочанная капуста, рулет, биточки по-кёнигсбергски, лапша с соусом. Всё было упаковано в картонные коробочки, для приготовления достаточно было бросить продукт на 5 минут в кипящую воду. Уничтожено было всё до последней котлетки. Над последней коробочкой стояла группа в полном составе и вопрошала, можно ли им полить хлеб моим соусом. Декораторы и менеджеры тоже припёрлись, чтобы понюхать в последний разок. Наконец, мы отправили на поиски провианта наших охранников (Так случилось, что все они были поляками). Секъюрити вернулись, неся под мышкой несколько неощипанных дохлых кур. Я предпочёл бы никогда не узнать, где они их взяли.

Как только мы покинули " Метрополи" Москвы и Ленинграда, к вечной проблеме пропитания добавилась ещё одна - жильё. Не было гостиниц. КГБ, наш друг и помощник, исправляло недостатки, как могло, нас размещали на правительственных дачах. Здесь в порядке вещей были бильярдные, кинозалы и сауны, которые для нас топили старушки из обслуги. Мы раздевались, они забирали наши шмотки. Потом нас избивали ветками, чтобы кровь быстрее текла по жилам. А когда мы выходили, могли попить чайку из самовара.

В маленьких городках бывали проблемы с электричеством. И тогда от шести до восьми часов вечера - как раз столько длились наши концерты - на всех улицах царила мёртвая тишина. Электричества не хватало, чтобы осветить и кабинеты высшего начальства, и наш стадион. В другой раз мы летели " Аэрофлотом", и на высоте 11 000 метров отказал реактивный двигатель. Мы приземлились на каком-то поле. За ночь от нашего самолёта провели асфальтовую дорогу, чтобы мы могли добраться до сцены. Россия - это настоящий рок-н-ролл.

Я не уставал поражаться жестокости элитных армейских подразделений - до восьмидесяти человек в чёрной униформе с резиновыми дубинками избивали наших фанов. Они выбивали зубы или ломали носы, если кто-нибудь не следовал их указаниям. Когда концертный зал пустел, в это время можно было разглядеть на полу лужицы крови. Дошло до того, что я пригрозил уйти со сцены, не доиграв концерт. " Запомни! - сказал я бабе из КГБ, которая вечно торчала возле нас на сцене и синхронно переводила, - если они не перестанут избивать мою публику, я уйду! " Она быстренько побежала к одному из своих начальников в чёрном костюме: " Vnimanije! Esli vy ne srazu perestantje izbivatj auditorii, ja nemedlenno budu prervatj koncert! " В этот раз помогло. Но на следующем же концерте мы столкнулись с той же самой проблемой.

Моими большими поклонниками были Михаил Горбачёв и его жена Раиса. Случайно я встретился с ними в 1998 году на вручении Viva -" Compet" в Кёльне, где я получал " Lifetime Achievement Award" за Modern Talking. Они тусовались в углу с большой свитой, в рядах которой был Оскар Лафонтен. Он едва не лопался от гордости, что находится рядом со столь высокими гостями, и не удостоил меня ни одним взглядом. Другое дело Горбачёва. Она увидала меня, подошла и крикнула восторженно: " Dieter, ljublju Vas! " А потом обняла по-матерински и долго трясла мою руку. Теперь и для Оскара я стал достаточно важной персоной. Он усердно пожал мою руку. " Eto dlja menja bolschaja tschest, schtoby Vy vystupaete v Kremlje! Vascha muzika mnje otschen nravitsja" - вставил старина Горби.

Великие события были обычным явлением во время наших гастролей в ГДР. Государственное концертное агентство возглавлял Цальман. До сих пор во всех турне по Восточной Германии он сопровождает меня. Этот человек очень быстро усвоил, что такое капитализм: сейчас Цальман раскатывает на Мерседесе, имеет дом в Испании и держит под своим контролем Дрезден, Лейпциг, Берлин и Росток.

Люди из советской зоны были моими самыми верными фанатами. Я мог быть уверен, они оттягивались по полной, когда мы начинали играть. Это те самые люди, что сейчас на моих концертах занимают первых три ряда. Мне достаточно лишь разок взглянуть, чтобы сказать: " Ага, вон слева, вон там сидит тип с окладистой бородой. И вон, справа! Он приходит уже в тридцатый раз". Настоящая преданность. Мне становится хорошо, когда я вижу их на своих концертах.

Мне платили в восточных марках, и проблема состояла в том, что восточные марки нельзя было обменять на западные. И ничего нельзя было поделать: или ты играешь за ост-марки или вообще не играешь. Но что делать с такой кучей бесполезных бумажек? Первая идея: купить мейсенский фарфор.

Продавцы были очень любезны: " Никаких проблем, господин Болен, Вы получите фарфор через 12 лет". План номер два: купить " блютнеровский" концертный рояль: " Без проблем, господин Болен, Вам придётся подождать всего лишь 16 лет." В конце концов я подарил все деньги фанатам: " Кто ещё хочет? У кого ещё нет? " Когда стена пала, я сам себя бил по заднице - теперь деньги можно было обменять в соотношении 2: 1.

Матиас Рейм.

Ещё в самом начале успеха Blue System я обнаружил, что у меня имеется подражатель. Всё чаще бывало, что я, листая журнал, говорил: " Эй, глянь-ка, это же я! "

А потом приглядывался повнимательней и думал: не, это всё-таки не я.

Моя пиратская копия, так сказать, клонированный Дитер, был на 10 сантиметров ниже меня ростом. Такая же причёска, наверное, крашенные волосы, такие же шмотки, гримм. Имя мутанта было Матиас Рейм, по прозвищу Маца.

На обложке своего первого сингла " Verdammt, ich lieb dich" (" Чёрт побери, я тебя люблю") Маца обладал бородкой и был темноволос. А потом он сцапал моего визажиста, Марго Шейерманн, по прозвищу Маго. Когда Маго готовила меня для фотосъёмки, грим состоял в первую очередь из психологии: " Эй, хорошо выглядишь! Какой загорелый! Что же тут гримировать, Дитер? " Ну и, может, втирала немного геля в волосы. Готово! Надо заметить, что фотосъёмка для меня - одна из противнейших сторон этого бизнеса. Я захожу в фотостудию с соответствующей миной и здороваюсь с визажисткой. У неё должны быть чуткие пальцы, чтобы я подготовился, и со мной можно было нормально работать. А Маго достигала такого же результата своим " Эй" и каплей геля.

А с Матиасом всё было наоборот: она замазывала его гримом, закрашивала его личность, его имидж медвежонка. Красила ему пряди как жиголо, велела отрастить волосы и купила приличные шмотки. И дублёр Болена готов. Я расценил поведение Маго как государственную измену. А так как она ещё много чего умела, можно представить себе моё разочарование, когда она открыто ушла к Матиасу.

Со времени взлёта " Verdammt, ich lieb dich", которая потеснила с первого места " Nothing Compares 2 U" Sinead O'Connor, Матиас возгордился и стал считать себя великим: во-первых, он знал всё, а во-вторых, знал лучше всех. И, в-третьих, он имел наглость подкарауливать меня за кулисами ежегодного ZDF-хит-парада и разговаривать со мной с дружеской фамильярностью. Я должен был петь там " Lucifer", честно признаюсь, против Матиаса с его " Verdammt, ich lieb dich", 16 недель на первом месте, я был дохляком.

" Эй, послушай - заявил он, будто бы очень обо мне волновался - я тебя не понимаю! Почему ты продюсируешь таких идиотов, как Рой Блек? Ты и впрямь должен делать всё и за всех? Я бы так не смог".

На это я ответил: " Знаешь, Матиас, в чём же, собственно, наше отличие? "

А он: " Не, я не знаю".

Я: " Примерно в ста тридцати миллионах проданных пластинок".

А Матиас, как карликовая такса, что всегда стремится облаять собаку повыше себя: " Ну конечно, и музыки такой мне тоже никогда не написать".

У меня лопнуло терпение: " Знаешь что? Побеспокойся-ка лучше о своём собственном мусоре! И если ты и взаправду такой великий композитор, каким себя считаешь, попробуй написать что-нибудь для других! Посмотрим, как у тебя это получится! "

Вот так слово за слово, так что Маго пришлось встать между нами, пытаясь не допустить, чтобы я и моя переводная картинка избили друг друга. " Уберите этого идиота подальше от меня - я был в ярости - иначе за себя не отвечаю! "

На этом месте можно поставить точку в рассказе о Матиасе Рейме. Я не могу вспомнить ничего достойного внимания, разве только то, что Маго стала фрау Маца, а Матиас после своей " Verdammt, ich lieb dich" был продюсером ещё пяти разных музыкантов, и все пятеро его усилиями благополчно заглохли.

ГЛАВА

Надя или солнечное сияние в Гамбурге.

Моя семейная жизнь складывалась по итальянскому принципу: Эрика, мать, заботилась о детях и, кроме того, была моим лучшим товарищем. Весь день напролёт, проглотив только один бутерброд с утра, я бежал на работу и вечером валился замертво в кровать. Вот такая семейная жизнь. На стороне иногда бывали вечеринки, несколько девочек, чтобы развеяться.

Если бы не это и не золотые пластинки на стене, я бы даже не знал, что живу на свете.

Как-то по пути я встретил симпатичную девушку по имени Надя. Я точно помню, мы повстречались впервые на дороге у " Kleines Faehrhaus" (" Будка паромщика"), любимого кафе всех старичков и старушек в Альстере. " Вау! - воскликнул я, обращаясь к моему другу Томасу - она или никто! "

До меня не дошло, что она чёрная. Потому что когда Наддель находится не на солнце, кожа её выглядит такой же светлой, как у меня, у тебя и у смерти. Мне она показалась итальянкой. Знаю, никто не поверит, но первым, что я увидел, были её глаза - огненные, обжигающие, экзотическое лицо. Я не заметил ни её шикарной груди, ни длинных ног.

Несколько дней спустя мы снова как по волшебству столкнулись около двух часов ночи в гамбургской " Mezzanotte". На ней была чёрная юбка и красная футболочка в стиле болеро с таким шикарным вырезом, что и у бычка кровь бы закипела. Я был столь взволнован, что даже не смог толком произнести своё имя. А когда эта Надя направилась к автомату с сигаретами, я потащился за ней, как комар за своей жертвой. Она стояла у автомата, всецело поглощённая выковыриванием денег из сумочки. Я, как истинный джентльмен, спросил: " Может, тебе помочь? "

Она ответила: " Да".

Мне пришлось встать на колени, чтобы вытащить сигареты из щели. Сделал я это, потому что автомат был низок, а я боялся, что если Надя наклонится, её полненькая грудь выкатится из декольте. Потом мы побрели назад, постояли рядом, как два идиота. В конце концов, Надя взяла инициативу в свои руки и спросила: " Что ты хочешь выпить? "

Я взглянул на неё и подумал: слушай, ты не можешь заказать шампанское, для неё это слишком дорого. И сказал: " я бы выпил пива! "

Подошла официантка и принесла для меня пиво. Когда Надя собиралась расплатиться, я взглянул в её портмоне и обнаружил там только мятую банкноту в 10 марок, как раз хватило, чтобы заплатить за кружку пива. Вот это да, думалось мне, она оставит здесь свою последнюю мелочь, только чтобы угостить тебя. Этого ещё ни одна женщина не делала ради меня.

В тот же миг кто-то схватил меня за рукав с другого боку. Ах да, чуть не забыл! Я же вышел на улицу с девочкой по имени Токси, и теперь она почувствовала себя глупо и одиноко на улице. Начала кудахтать и клеваться, отреагировала, как и все цыпочки в таких случаях: " Эй, что ты там болтаешь с этой бабой? Ты же со мной! Пойдём, давай поговорим! "

Но я уже нашёл свою богиню ночи и не мог глядеть ни на кого другого. Вау! Вау! Вау!, думал я, глядя на Наддель, вот это женщина!

Она была безмерно весела, танцевала, просто ожившее солнечное сияние. Живя с Эрикой, я ничего такого не знал. Моя жена была сурова и серьёзна, просто лапша с гуляшем. Эта Надя вырвала меня из одиночества будней. Ей было 22 года. В ней было столько милой несерьёзности, что мой разум отдыхал рядом с ней. Ей нравилась простота и лёгкость мышления. Она была как третья бутылка шампанского. Или как четвёртая, кто знает!

Мы без перерыва проболтали до пяти часов утра, выпили шампанского, но не опьянели, а просто развеселились. " Давай пообедаем завтра вместе! Я заеду за тобой в четыре" - предложил я.

Я прибыл на белом " Ягуаре" с точностью до минуты. На автобусной остановке у будки было много женщин, но как, я ни вертел головой, никакой Нади. У меня не было ни её телефона, ни адреса, никаких следов, чтобы найти её. Любой нормальный человек сразу же спрашивает у женщины номер телефона, но только не я, который привык, что женщины сами к нему идут. Чем толще мишка, тем глупее.

Через полгода мы снова столкнулись на той же самой дискотеке. Меня раздирали ярость, что она мне отказала, и безграничная радость, что я снова её отыскал. Я чвувствовал себя оскорблённым Казановой, как же так, великого Дитера заставили ждать второго пришествия: " Эй, со мной это не пройдёт! Что это значит? Где ты была? Считаешь, что это забавно? "

Надя отреагировала довольно легкомысленно: " Ты же это не всерьёз. Кроме того, ты женат, и у тебя двое детей. Как же, нужен мне женатый мужчина! " После чего мы выпили, потому что всё выглядит намного легче, если смотреть через пару бокалов шампанского.

Я втюрился. Эти 10 марок за пиво разбили мне сердце. В моих глазах она была той женщиной, которую я всё время искал, которая была бы со мной и в счастье и в горе. На неё я проецировал все мои мечты: моя эротическая богиня, противоположность моему мировому пессимизму, мои крылья, чтобы летать. Она воспринимала всё так легко. Она была противоположностью моей тяжёлой профессии, в которой так много стрессов и грязи. Она была не из тех женщин, что любят долго размышлять и всё обосновывать, и я хотел поучиться такому таланту. Это было моей ошибкой. Я считал, что этой лёгкости можно научиться, что можно приобрести у другого человека. Мне было не ясно, что становиться счастливым нужно изнутри. Только годы сделали меня умнее. Она была для меня последним поводом для того, чтобы признаться - я не хочу быть с кем-то связанным. Хотя мне перевалило за тридцать, я чувствовал себя слишком молодым, чтобы быть мужем и отцом двоих детей. Этот корсет был слишком тесен, мне нечем было дышать. А солнышко Наддель из гамбургской " Mezzanotte", я верил, могла освободить меня. В конце концов, я был трусом и хотел убежать от ответственности.

Но вот чего я не знал: Надя оказалась моим двойником. Во всё время нашей совместной жизни она тоже бежала от ответа. От нажима, если я пытался давить на неё. От ожидания, когда я заставлял себя ждать, а она этого не переносила. Кто знает? Может, она и пыталась соответствовать роли. Но нужно честно признать, та роль, которую я ей дал, была слишком трудна.

Мы вновь договорились о встрече, на том же месте, в тот же час. И снова никакой Нади там не оказалось. Что за паршивый сценарий! Но на этот раз я был умнее, у меня был записан её телефон. Я звонил её, понимая, что если приду и вызывающе начну её оскорблять, она, скорее всего, скажет: " Ладно, пойдём, только какой в этом смысл? Эта идея мне сразу не нравилась".

Нежным и льстивым голосом я спросил: " Послушай, Наддель, где же ты? ", боясь, что она бросит трубку.

" Я забыла, во сколько ты назначил встречу - ответила Наддель - давай договоримся на другое время.

С третьего раза нам удалось-таки попить кофе. Стоял декабрь, и я думал: Рождество, слышишь, Рождество, Боленский, что-то обязательно случится! Нужно было хоть на шаг вперёд продвинуться в отношениях с этой женщиной.

Я позвонил своему товарищу Энди, настоящему таланту в том, что касалось приключений под луной, настоящему кладезю идей в том, как влюбить в себя больших маленьких девочек. Он пообещал мне всё устроить.

" Дитер, я закажу тебе сааааааамые дорогие апартаменты во всём Берлине - вещал он голосом опытного рекламиста - и тыыыыыыыысячу роз к ним. И всё будет только сааааааааамое изысканное! И вы получите приглашения на сааааааамые модные рождественские вечеринки! "

" Ты увидишь - хвастал Энди - я всё сделаю. До семидесятилетия будешь вспоминать".

Энди и впрямь снял лучшие апартаменты, привёз шампанское и зелень. Сколько же там было цветов? 100 или 1000? Были ли они разбросаны по полу или стояли в вазах? Не имею никакого понятия, я всего этого так и не увидел. Потому что вместо того, чтобы в восемь встретиться с Наддель, как и договаривались, у дверей её дома, и отправиться вместе в Берлин, я стоял на трескучем морозе посреди тротуара и отморозил зад так, что он стал похож на павианий. По иронии судьбы я находился как раз напротив " Дядюшки По", где когда-то фанатки требовательно протягивали ко мне руки. Теперь я сам себя чувствовал фаном.

Я названивал Энди с интервалом в пять минут: " Энди, Энди, что мне делать? Наддель не идёт! " - я был недоволен.

" Расслабься, парень, - говорил Энди - она, верно, ещё только чулки надевает. Зайди к ней ещё раз и позвони".

Уже четверть девятого. Я атаковал дверь звонками и глядел в окна третьего этажа, где мне мерещился неяркий голубоватый свет, будто кто-то смотрел телевизор. Я позвонил кому-то, чтобы меня вообще впустили на площадку, и начал стучать в её дверь: " Почему ты не выходишь? Я ведь знаю, что ты там! " Но и через 10 минут я мог поговорить только с дверью: " Слушай, Надя, ты могла бы просто позвонить и сказать, что не хочешь ехать со мной в Берлин. - Надя? - Надя! - да скажи же, что случилось, не то я выломаю дверь! "

Я возвращался домой в препаскудном настроении домой, где за картофельным салатом и сосисками Эрика и мои родители дожидались полуночи. Я сказал им, что выступаю с Blue System. Они были не слабо удивлены, когда я показался в дверях. " Выступление сорвалось" - проворчал я и спустился вниз в студию, чтобы тайком набрать надин номер. Она подняла трубку: " Алло".

" Скажи-ка, ты, дура, - попытался я разозлить её - что это ещё за церемонии? "

" Ах, послушай, ах нет, ах да, вот так! Я была занята в магазине, переучёт, и я не знала, что мы поедем в Берлин" - запинаясь, произнесла она.

Я заорал на неё: " Что за переучёт? Ты с ума сошла? " Я смекнул, в чём дело: она просто не из тех, кто может открыто о чём-то сказать. Она, конечно, никогда бы не призналась, что не хочет ехать в Берлин, и у неё духу не хватило бы сказать: " Давай встретим праздник здесь", потому-то она, как всегда, отделывалась глупыми ответами. Этот приём был таким прозрачным, так глуп и неловок, что десять секунд спустя я снова любил её, и всё казалось мне не столь печальным. В таких делах Наддель обладает ловкостью шотландского пони, тогда как Верона, которая все свои штучки проворачивает с коварством Каа, питона из книжки про Маугли - вот она могла бы стать председательницей общества защиты собственных интересов.

Без четверти одиннадцать я выбрался из своей темницы в подвале. Эрике и родителям, сидевшим бесцельно на диване перед телевизором, объяснил, что мой концерт, быть может, ещё состоится. По их лицам я понял, что они мне ни на грош не поверили.

Как ненормальный помчался я в сторону Эппендорфа, чтобы захватить Надю. Она выглядела просто круто, волосы зачесала гребнем, эту её причёску я всегда обожал. По её предложению решено было отправиться в " Pulverfass", травести-клуб в Штейндамме, чтобы всё-таки отпраздновать. У меня от волнения разболелся живот, так что я заказал чашку ромашкового чая для себя и бокальчик шампанского для Наддель.

Один из тех, кто любит угощаться нахаляву, подошёл к нашему столику, узнал меня и обрадовался: " Эй, Болен, не поставишь бутылочку? " В своём стремлении удержать Наддель рядом я и не заметил, как все трансвеститы упились за мой счёт. Когда мы в четыре часа уходили, мне пришлось платить за 10 бутылок шампанского по 600 марок за каждую.

Мы отправились в " Elysee". У меня в животе порхало три миллиона влюблённых мотыльков, я лишь кивнул в сторону администратора и с тяжёлой головой заполнил формуляр. Иногда есть свои преимущества в том, чтобы называться Боленом, никогда и нигде не нужно показывать свой паспорт. В те двадцать секунд, что ехал лифт, мы начали тискать друг друга, затем ворвались в комнаты. Секс с Наддель - это как пятёрка с плюсом, как лапша с трюфелями, как мороженое со сливками - вовсе ничего не нужно уметь. Можешь спросить у Ральфа Зигеля, он-то скажет.

Большей эйфории, чем та, в которой я находился, просто не бывает. " Пойдём, давай снимем вместе квартиру! " - предложил я.

А она: " Супер! "

" И ты поедешь со мной в Берлин? " - спросил я.

Эту поездку я нарочно придумал. Я хотел побыть вдалеке от Эрики, успокоиться и просить поддержки своего друга Тео Вайгеля. Дело в том, что тот, кто переезжал в Берлин, получал налоговые льготы. По моим подсчётам это составило бы 500 000 марок, на эти деньги можно было бы купить прекрасную новую мебель.

Наддель снова ответила: " Супер! Супер! ", но я наконец-то прижал её к стене: " Слушай, я говорю серьёзно, завтра я пришлю мебельный фургон и заберу тебя вместе со всем твоим барахлом! "

" Да, хорошо - донеслось в ответ - всё понятно! "

Три дня спустя мы осмотрели пентхаус на Виссманнштрассе, что в Кенигсзее, в Берлине. Площадь составляла 120 метров, расположен дом был просто прекрасно. Оттуда я позвонил Эрике. " Оставайся там! " - велела мне она. Это было ново для меня - она сохранила полное спокойствие. Я привык, что она спорила, кидала в стену миски со спагетти и орала. Возможно, ей надоели мои выходки. А может, она была уверена, что я вернусь. Она знала, что я безумно люблю своих детей. Поэтому, может, она думала: он всё равно вернётся. Дай ему только поразвлечься. Я пользовался славой, хотя и не всё, что обо мне говорили, было правдой, но никто из моих друзей и знакомых, включая Эрику, не верил, что я когда-нибудь расстанусь с ней.

Сейчас я думаю, что самый большой грех в моей жизни - это то, что я покинул своих детей. Я могу сказать любому, кто имеет детей - цени свою семью превыше всего. Потому что боль от расставания с женщиной - ничто по сравнению с той болью, что испытываешь, когда твоих детей нет рядом. Когда не можешь погладить их по головке, когда приходишь домой поздно вечером, а они уже спят. Единственное, что может быть ужаснее - если твоё дитя погибнет в результате несчастного случая или если ему причинит вред какой-нибудь маньяк.

Но я мог, по крайней мере, видеться с детьми по выходным. Когда мы воскресным вечером подъезжали к дому его матери, Марк, конечно, понимал: сейчас последует расставание. И что тогда происходило - словами не передать. Марк стоял в воротах, я целовал его не прощание, говорил: " Пока, держи ушки на макушке! " и быстро садился в машину, чтобы он не видел моих слёз. При взгляде в автомобильное зеркальце я видел, как он стоит у ворот, машет мне рукой и смеётся. А я ещё думал: он какой-то странный, этот смех.

Я выходил из машины, и вблизи оказывалось, что это был не смех, а рёв. Этот маленький карлик хотел показать мне: " Поезжай спокойно, папа! ", хотя ему самому жутко хотелось заплакать. Я думаю, он уже тогда был сильнее меня, потому что я сразу же начинал громко рыдать.

Теперь я хочу сказать то, что понял много лет спустя: Эрика, собственно, была для меня идеальной супругой, мать всех матерей, лучшая женщина, которую я когда-либо знал. Мои дети на 100% Эрика. То, что они крепко стоят на земле, что они такие замечательные - это целиком её заслуга. Когда мы с ней, после семнадцати лет брака, в октябре 94-го, наконец, развелись, она оставила мою фамилию, выдвинув для этого типичное для неё обоснование: " Мои дети носят фамилию Болен. А я хочу носить ту же фамилию, что и мои дети".

Я в последний раз заехал домой, чтобы взять чемодан. На пустом мебельном грузовике я отправился к Наддель. Выяснилось, что этажом ниже (как практично!) жил её хахаль. Я был в шоке. " Послушай, ты должна поговорить с ним на чистоту" - сказал я. Она на это ответила: " Подожди-ка" - спустилась вниз, позвонила, сказала парню: " Всё кончено", забрала из его квартиры свою подушку и вернулась ко мне наверх.

Вместе с этой подушкой мы погрузили в машину два голубых мешка для мусора, в которые она сложила своё бельё, и гоночный велосипед.

" А где твои остальные вещи? " - поинтересовался я.

Она спросила: " Что значит мои остальные вещи? "

Нужно было оплатить несколько долгов, заменить испорченный ковёр, а потом мы отправились в Берлин.

Техосмотр для тёлок.

Я люблю устраивать проверки, чтобы выяснить, что это, собственно, за женщина, которая сидит рядом со мной. Если в её глазах мелькает значок доллара, как в кассовом аппарате, эта женщина мне не подходит. Я мечтаю о такой, которая бы любила меня и не пыталась бы, обнимая, залезть мне в карман. Я настоящий финансовый параноик.

По дороге на съёмки клипа Blue System мы сделали остановку в Амстердаме. Я знал, что здесь, прямо в аэропорту, был отличный магазин, торговававший без пошлины. Я подталкивал Наддель от одной витрины к другой, на которых красовались прелестные часы от Картье, стоимостью от 10 000 марок.

" Можешь выбрать. Скажи, какие ты хочешь? "

Наддель никак не реагировала.

Я напирал: " Пойдём, ты выберешь, можешь купить хоть все. Тебе хоть какие-нибудь нравятся? "

А Наддель: " Нет, я не хочу".

" Да пойдём же, ты не должна стесняться, я серьёзно! "

А Наддель снова: " Нет, я и вправду не хочу, они мне не нравятся".

Я скажу вам, что Верона останавливалась перед каждой витриной и твердила: " О, супер, классно! Я возьму вот это золото за 60 000. И ещё я хотела бы такое же из серебра. У меня уже есть серебряные украшения, они отлично бы сочетались".

Моё маленькое сердце было в восторге оттого, что моя новая подружка так легко справилась с витриной, полной тестов. И я ещё раз удостоверился, что она - женщина моей мечты.

Особо кусачие.

Это вошло у Наддель в привычку, вместе со мной спускаться в студию, где я создавал новые песни. С девяти утра до десяти вечера она сидела подле меня на стульчике и вязала шерстяные свитера марки " особо кусачие", которые никогда никто не надевал, а потому они сразу же исчезали в шкафу. Мы каждую минуту были вместе. Если нас что-нибудь и разделяло, то только дверца туалета. Я наслаждался этой абсолютной близостью. Но меня иногда удивляло, что никто из её подруг никогда не звонил.

А однажды я случайно услышал, как она говорила своей подруге по телефону: " Слушай, Дитер запретил мне болтать с тобой". У меня челюсть отвисла.

" Слушай внимательно, девочка! - сказал я ей, это была наша первая крупная ссора, - я работаю в среде, где все лгут друг другу с утра до вечера, обманывают и пускают пыль в глаза. Мне не нужны отношения, где всё так же.

Меня это ужасно задело, что она пряталась за моей спиной, использовала моё имя, чтобы вывернуться только потому, что не хотела разговаривать по телефону. Я ощущал себя обманутым, как будто меня сделали козлом отпущения для её трусости. И, кроме того, я знал, что, если я вдруг встречусь с одним из звонивших, он точно подумает обо мне: гляди-ка, вот та самая левая личность, этот Мачо, что запирает свою подружку.

" О, нет" и " Послушай" и " Дитер, прости! " говорила Надя, " Всё было совсем не так". С ней попадёшь из огня да в полымя, а потом превратишься в пепел. Её коронная увёртка - оправдываться, что ей пришлось оправдываться. А потом ловишь себя на том, что становишься её сообщником, который подходит к телефону и говорит: " Нет, Наддель здесь нет! Нет, я не знаю, где она", а она сидит на диване напротив тебя, и просто передумала идти с кем-то куда-то. И я себя нередко спрашивал - что ты, собственно, делаешь, Болен? - и при этом меня посещало страшно нехорошее чувство.

Дымовой сигнал.

Свою первую затяжку я сделал, когда мне было 15 лет, я стоял в углу школьного двора в окружении товарищей: " Гляди, попробуй-ка! " И хотя ни мой отец, ни моя мать никогда не курили, я использую это средство при стрессах, подолгу дымлю перед каждым выступлением. С Наддель всё должно было быть по-другому, и я решил отречься не только от этой, но и от многих других нездоровых привычек.

" Как думаешь, хорошо было бы нам с тобой бросить курить, начать есть побольше свежих овощей и перестать пить алкоголь? " - спросил я её.

" Да, клёвая идея" - изобразила она согласие.

Она отправилась в качестве подпевки в большое турне по России. Шесть недель мы не трогали сигареты, честно пили воду и жевали огурцы и помидоры. Эта диета такая клёвая, что невольно думаешь: и чего это мы раньше не питались так? И - это же совсем просто! И - теперь питаться только так!

Вернувшись в Берлин, я оглядел с террасы наш сад и почувствовал себя как Верная Рука, которому его верные индейцы подают дымовой сигнал: Наддель сидела на корточках среди рододендронов и жадно затягивалась. Мы поспорили, я не мог себе этого объяснить, она не могла этого объяснить, и мы решили считать происшедшее ошибкой. " Нет, нет - обещала она - это больше никогда не произойдёт".

Мы полетели первым классом " Луфтганзы" в Лос-Анжелес. Я только-только снял ботинки, опустил спинку кресла и взбил подушку, чтобы поспать, как вдруг раздалось ритмичное " йии-йии-йии" пожарной сирены. Две стюардессы бросились нервно к туалету и извлекли оттуда Наддель, которая вопреки запрету раскурила " Мальборо".

Нужно признать, что бывают лужи глубиной 3 сантиметра, они ничего не могут с этим поделать, поэтому они только лужи, а не моря. Закон природы. Наддель, если поглубже вглядеться в её рефлексию, плоска, как речная камбала. Попробуешь просверлить её - сразу же выйдешь на другую сторону. Я не хотел признать, что в ней не было совсем ничего, ни мотивов, ни убеждений, ни противоречий - вообще ничего. А если кто-нибудь попытается надавить на таких людей, как она, они прогибаются, подобно резиновым мишкам, а потом принимают прежнюю форму.

" Ладно, Наддель" - сказал я ей - " тогда кури".

Силиконовый бюст.

Когда я познакомился с 22-летней Наддель, у неё уже был этот жуткий бюст. Последующие 8 лет она пыталась объяснить мне, что он у неё от природы такой, хотя я ведь не слеп и нахожусь в здравом уме и трезвой памяти.

" Слушай, Наддель - говорил ей я - я же не с северного полюса вернулся, и руки у меня не отморожены! Я же всё-таки чувствую! "

Но она отвечала: " Нет, Дитер, это просто-напросто узлы, да, это лимфаузлы."

А я: " Да признайся же, Наддель! Ничего нет в этом страшного, просто скажи правду! "

Можно было бы подумать: Болену это необходимо! Он не может обойтись без силиконовых пакетов! Иначе ему всё не в кайф! Но всё это не так. Меня и впрямь не возбуждают маленькие бюстики, другое дело большие. А большие, как правило, сделаны руками врачей. Хотя намного лучше, если женщина не нуждается ни в каких вспомогательных средствах.

Однажды на нашем ночном столике оказался разорванный конверт с посланием от пластического хирурга. Я пробежал глазами по строчкам: " Дорогая фрау Аб дель Фарраг, ау и алло! Не забудьте о предстоящем осмотре, который необходимо проходить раз в 10 лет! Загляните к нам. С наилучшими пожеланиями Ваш доктор-мясник"

И когда я, бледнея и краснея, мял листок в руках, Наддель сказала: " Мог бы уже сам догадаться" и отправилась кататься верхом. Мы сдвинулись с места на полтора миллиметра.

Маленький Дитер в опасности.

1990. Как уже было сказано, пятёрка с плюсом, лапша с трюфелями, мороженое со сливками - то, что Наддель может лучше всего. Я говорю это не из подлости, а из любви. Уж в этом-то она заслужила похвалу.

Я как раз со всем усердием принялся за дело, как маленький Дитер издал звук " пффффффффттт! ", какой бывает, если наехать велосипедом на жестянку. У моей лучшей части спустила шина. Я чувствовал сумасшедшую боль, кровь текла, как из резаной свиньи.

" Вызови " скорую помощь", Наддель! Вызови! " - стонал я, будучи не в состоянии передвигаться самостоятельно. Вокруг меня всё стало красным, маленький Дитер посинел и почернел. Через минуту он выглядел как мёртвый угорь. Наддель стояла не шевелясь.

" Ты хочешь, чтобы я истёк кровью? " - закричал я. Потом из последних сил дополз до телефона и набрал 110: " Приезжайте, скорее, я ранен, я умираю! " - прохрипел я в трубку.

Я нацепил на себя и на него какие-то тряпки - не мог же я ехать в больницу голым. Время до прихода санитаров показалось мне вечностью. Они чуть не обделались от смеха, ведь им представилась возможность вблизи рассмотреть большого и маленького братца Луи.

Они уложили меня на носилки, всё намокло от крови. Так меня доставили в ближайшую клинику. Было 2 часа ночи, врачей на месте не было, только медсестра, с улыбкой возившаяся со мной: " Ну, показывайте, господин Болен, что у Вас там! " Я чуть не провалился под линолеум от стыда.

" Это ушиб, ничего страшного, всё уже проходит" - заявила дежурный врач, заспанная и недовольная. " Приходите завтра с утра".

Но внутренний голос сказал мне: Дитер, твоя ванная полна крови. Твоя гордость выглядит как мёртвая. Ты подыхаешь от боли. Ты поедешь не домой. Я как в бреду повернулся к Наддель, которая приехала вместе со мной: " Отвези меня в другую больницу! "

Мы приехали в другую. Меня осмотрел другой врач, вызвал срочно своего шефа, специалиста по вопросам, касающимся мужского достоинства, профессора Гуланда, моего спасителя. " Если бы Вы пришли тремя часами позже, господин Болен, - сказал мне профессор - вам никогда бы больше не пользоваться этим".

Рано утром меня срочно прооперировали под общим наркозом. Меня разрезали как макрель, растянули, укрепили, вернули на место и снова зашили. На больничной карте стояла пометка " перелом пениса с разрывом крайней плоти". Перед операцией мне пришлось заполнить бланк, указывавший на возможность импотенции в будущем. Если забыть об импотенции, то ещё существовала опасность, что мой неудачник станет кривым. А попробуй-ка, найди женщину, которая стала жертвой изнасилования и не может ни с кем спать! Мне стало страшно.

Мне вставили трубку в мочевой пузырь, я две недели не мог по-нормальному мочиться. Когда я очнулся от наркоза, всё виделось как из-под вуали. Наддель рядом не было, только медсестра совала мне под нос телефонную трубку. " Там кто-то говорит, что должен непременно поговорить с Вами".

Я спросил себя, кто бы это мог быть и прохрипел в трубку: " Алло? Алло? "

" Ганс-Герман Тидье - загудели мне в ухо - слушай, дорогой Дитер! У тебя есть пять минут, чтобы объяснить мне, почему ты лежишь в больнице со сломанным членом. Иначе мы сами додумаемся".

Сам не понимаю, как я смог дать шефу " Бильда" приличный ответ. Помню только, как лежал, ослабевший, как меня бросило в пот. " Да-да, подожди, Ганс-Герман! Одну секундочку! " Я лихорадочно размышлял. Что сказать? Что сказать? Я спешно выдумал историю:

" Итак, Ганс-Герман, я стоял перед унитазом, как вдруг упал и ударился пенисом как раз об очко".

Конечно, я мог бы выдумать историю и поумней: что я упал с велосипеда, что на меня наступила лошадь, но ничего этого мне в голову тогда не пришло. Я слышал только, как Ганс-Герман прогудел в трубку " Вау! Вау! Вау! ", а на следующий день, 7 декабря 1990 года, меня радостно приветствовал огромный заголовок в " Бильде": " Кровавая драма в ванной - Дитер Болен почти кастрирован! Продолжение на странице 17! "

И продолжение: " Защемил между унитазом и раковиной! "

Мне было очень неловко, а моя семья отнеслась к произошедшему далеко не легкомысленно и была крайне обеспокоена. Мама привезла мне пирог, и даже Эрика нанесла визит.

Тревога номер два.

Пять лет спустя судьба сыграла со мной такую же шутку. На этот раз я был в Магдебурге, в одном из номеров " Maritim", и мою партнёршу звали не Надей. Но всё остальное было прежним, так что администрация отеля выписала мне счёт за полный ремонт, включая поклейку обоев. Я спешил в больницу и позвонил по мобильному моему эксперту по пеннисам, который со своим серпентарием обосновался в гамбургской клинике при университете в Эппендорфе: " Помогите мне! Помогите мне! "

Гуланд призадумался: " Самое позднее, через два часа Вы должны лежать у меня на операционном столе. Иначе я ни за что не отвечаю".

А магдебургские врачи тем временем положили меня под капельницу и собирались вызвать машину, которая отвезла бы меня в Гамбург: " Так не выйдет, - говорили мне, качая головой - мы не сможем в такой срок найти кого-нибудь, кто повезёт Вас в Гамбург", на что я в бешенстве ответил: " Тогда я поеду сам! "

" Ни в коем случае, господин Болен, ни в коем случае! - пытались меня удержать - Вам не под силу следить за дорогой! "

Я сделал вид, будто согласился и в тот миг, когда никто не видел, слез с носилок, добежал до паркинга, запрыгнул в свой Мерседес, бросил на переднее сиденье бутылку с медицинским раствором. Я думаю, никто ещё не доезжал от Магдебурга до Гамбурга в столь короткий срок. Мне было плевать на всё. Я заезжал за свою полосу на скорости 250 км/ч, с брюк кровь капала на коврик, а я думал только: " Или ты доедешь за два часа или всё пропало".

Белый как мел я прибыл в Гамбург, и когда я очнулся от наркоза, профессор Гуланд заметил только: " Если такое случится ещё раз - плохо дело, господин Болен, тогда придётся вшить Вам молнию".

Он уверял меня, что ни с одним из его пациентов такое не происходило дважды. Скромно, как мне и свойственно, я отказался от предложения занести этот случай в книгу рекордов Гиннеса.

Мне больше негде жить в Берлине.

1991. Столица утомила меня. Ни одной нормальной булочки с маком, от которой мне хотелось бы откусить. Ни одно яблоко не казалось вкусным. Может, это просто была тоска по Гамбургу. И разлука с моими детьми, и шум, и вонь этого огромного города - всё это довело меня до болезни.

Голова кружилась и болела, всё начиналось, когда я утром просыпался. И длилось до тех пор, пока мои глаза не закрывались вечером. Когда я пытался сконцентрироваться на какой-нибудь вещи, всё ускользало, как кадр на экране телевизора.

Я вновь попал в клинику, и доктора были почти разочарованы, когда несмотря на все компьютерные томограммы почти ничего не нашли в моём черепе. Я думаю, они искали только для того, чтобы предотвратить возможные недоразумения, но нашли там только здоровый головной мозг.

Я внушил себе, что станет лучше, если мы вернёмся в Гамбург. " Поехали, Надя, - решил я - давай переедем". Лучше никаких налоговых льгот, зато свежая голова.

Мы купили маленькую симпатичную белую виллу на Квикборн-Гайде, наискосок от виллы, на которой живёт Майк Крюгер со своим длинным носом, которым пашет землю в саду, когда снова суёт этот нюхательный орган не в своё дело. Здесь был лес, здесь были грибы, здесь поблизости жили мои дети.

Мы переехали, и мои боли и головокружения как ветром сдуло, зато нас теперь постоянно обворовывали. В первый раз воры забрали джентльменский набор: телевизор, видео, CD-плейер. После проделанной работы они ещё и сделали себе в кухне коктейль, пока мы с Наддель спали наверху.

В другой раз они украли Мерседес S-класса и все мои золотые пластинки, может, они думали, что те и впрямь из настоящего золота. По принципу: на лимоннице растут лимоны.

Полицейские привели меня на " место убийства" в километре от дома: намереваясь переплавить золото, преступники попытались выковырять пластинки из рамок, когда заметили, что это всего лишь латунь и жесть. Целое поле вандализма, мне высказывали сочувствие. Вот что меня особенно задело: среди жертв была моя первая золотая пластинка с Рики Кингом и редкие экземпляры из южной Африки и Израиля, куда нельзя позвонить и сказать: " Эй, вышлите мне новую! " Это был и впрямь трагический момент.

" Никаких проблем! Само собой разумеется, " - ответил мне страховой агент - " для этого мы и существуем! " Мне выписали чек, и я купил себе новый Мерседес S-класса. Не прошло и четырёх недель, мы снова были обворованы. На этот раз тип из страховой компании говорил по-другому: " Господин Болен, Вы должны быть повнимательней! "

Пострадал пятисотый спортивный Мерседес, в машину для защиты от угона было встроено блокирующее устройство, но это не спасло. Потому что от бешенства, что машина не двигалась с места, грабители нанесли ей более сотни ножевых ударов, дыры зияли везде: в обивке, в шинах, в капоте.

Вместо прежнего " для этого мы и работаем" мне прислали письмо следующего содержания: " Мы солидное общество, мы вынуждены отказаться от того, чтобы обслуживать Вас в дальнейшем".

Так и получилось, что всего через год нам с Наддель пришлось снова искать жильё, чтобы нас согласилась обслуживать какая-нибудь страховая компания.

Моя вилла Розенгартен.

Оскар Лафонтен говорит всегда: " У меня сердце слева", у Петера Гаувейлера оно справа, а моё сердце находится в пруду с карпами. Да, если где-то и есть уголок, в котором я счастлив, то только там, глядя на белые лилии, гортензии и волшебные клёны по берегам озерца. С кувшинками, красными и белыми, на воде. И карпы, которые стоят целое состояние, и которых вечно пожирают серые цапли. Ох уж эта послевоенная программа по разведению цапель! Один хороший обед обходится им в 1000 евро. Да, здесь отдыхает моя душа.

В поисках нового прибежища для нас с Наддель в разделе " недвижимость" газеты " Welt am Sonntag" (" Мир в воскресенье") под заголовком " Объект недели" я натолкнулся на следующее объявление: " Столетняя загородная вилла, известна благодаря сериалу " Die Guldenburger", может быть использована под резиденцию посла, 13 000 квадратных метров сад, похожий на парк".

Я договорился о просмотре, но только для того, чтобы утвердиться в своей уверенности, что всё это мне не подходит: слишком экстравагантно, слишком громоздко.

Хозяин дома, довольно грубый тип, разменявший шестой десяток, заработавший своё состояние, занимаясь бизнесом с какими-то арабами в пустыне. Он пригласил нас с Наддель в просторный холл, выложенный чёрными и белыми мраморными плитками в шахматном порядке. После этого мы осмотрели 25 комнат, увидели пару каминов, а потом зашли в зимний сад, хозяин открыл дверь и вытолкал нас на огромную террасу с видом на сад. Было начало лета. Я распахнул глаза и был поражён: " Как - вопрошал я безмолвно - это и есть участок? "

Такой большой холмистый сад с прекрасными растениями, простиравшийся до горизонта, ничего подобного я ещё не видел. Двадцатипятиметровые кипарисы, десятиметровые тисы и шестидесятилетние гинкго. Всё в японском стиле. Внизу поблёскивал на солнце уже упомянутый пруд, над которым выгибался мостик из красного дерева в азиатском стиле. За ним я высмотрел обсаженный бамбуком чайный домик. И везде пахло азалиями и рододендронами.

Я бродил туда-сюда. Мы посмотрели уже сотню домов, и только теперь я понял: это то, что надо.

" Это солидная сумма, которую вы хотите получить. Мы лучше ещё подумаем! " - я хотел начать торговаться, как вдруг Наддель, милая растяпа, простодушно выкрикнула: " Этот дом, Дитер, или никакой другой, я хочу этот! " Эта фраза, я уверен, стоила мне полумиллиона марок. Потому что хозяин тоже был неглуп, он не уступил мне ни пфеннига.

На такую же сумму, в которую мне обошёлся дом, пришлось его отремонтировать. Вода до сих пор подавалась из свинцовых труб. Теплоизоляция была так плоха, что мне едва не пришлось пустить весь сад на дрова. Зато мебель досталась практически за бесценок. Наддель ничего не делала, она не купила ни одного стула, ни одной рамы для наших двадцати пяти комнат.

Её нисколько не трогало, если я просил: " Почему бы тебе не украсить наш дом? Ты же знаешь, мне это навится. Почему бы тебе не купить несколько диванных подушек? Ты не можешь обставить хоть одну комнату? " Ей было плевать на мою мечту, чтобы подруга набрасывалась на меня: " Слушай, я купила маленькую жестяночку. Я видела что-то замечательное для спальни. А не купить ли нам несколько новых полотенец? " Вместо этого она сидела день-деньской, удобно устроившись на нашем единственном диване. Пила шампанское и смотрела телевизор. Больше всего ей нравились новые теле-шоу с Гансом Мейзером и Илоной Кристен, главной достопримечательностью таких шоу являются драки и такие темы, как: " Мой приятель не моется уже 6 недель. Помогите, что мне делать? "

" Знаешь, что - напирал я - давай, куплю в супермаркете пару кроваток-Джаффа, и будем на них сидеть! "

А она: " Да, раз уж ты хочешь". Она не давала себя вовлечь. Притом сейчас я вовсе не уверен, что она не считала " Джаффу" каким-нибудь итальянским дизайнером, и эта идея не вызывала у неё восторга. В конце концов я решил наплевать на отсутствие страсти к домоводству у Наддель. Я сам решил вопрос с мебелью и попросил декоратора: " Повесь занавески и придай этой забегаловке жилой вид".

Я скупил также пустоши и поля по обеим сторонам от дома и стал владельцем 100 000 квадратных метров земли, чувствовал себя как Джон Картрайд на своём ранчо. Я раздобыл лошадей и трактор, музейный экспонат 1950 года выпуска. Я обожал его за то, что спереди на капоте у него красовались проржавевшие буквы " ДБ", хотя это были всего лишь инициалы производителя, Девида Брауна, я счёл это хорошим предзнаменованием. Я сидел на этом трескучем вонючем пожирателе дизельного топлива и сеял траву. А Наддель, как Маленькая Джой, бегала вокруг в одной лишь клетчатой рубашке и резиновых сапогах. Мы пропадали часами в конюшне, пропахли насквозь сеном и лошадиной мочой. О, счастливые дни! Четыре гениальных года, наверное, самых прекрасных и самых счастливых в нашей с Наддель жизни.