Николаев Михаил Александрович Добровольцы, шаг вперед!

Становление

Кто из авиаторов в то время побывал здесь, в Чувашии, тот на всю жизнь запомнил военный городок ЗАПа{1} как место неожиданных встреч и таких же неожиданных расставаний.

Мекка «королевской авиации»{2} с каждым днем пополнялась, численно росла. Сюда приезжали и старые «воздушные волки» — летчики, отдавшие небу лучшие годы жизни, но волею случая оставшиеся не у дел, и необстрелянные, «неоперившиеся птенцы», успевшие пройти лишь короткий курс обучения в аэроклубах да курс самолетовождения в военных летных школах.

Встречи порой получались до того поразительными, что старые «кореши» для пущей важности и убедительности позволяли ущипнуть себя — не во сне ли все это.

За каких-то два-три дня я нашел здесь до десятка давних друзей. С техником-прибористом, щеголеватым москвичом (вместе учились в Тушине), встретился в столовой. С молодым летчиком, однокашником по учебной эскадрилье, где мы проходили курс первоначальной летной подготовки, нос к носу столкнулся на берегу реки. А Виктора Климова, бывшего школьного инструктора, быть может, и не узнал бы — бороду отпустил. Тот сам окликнул меня в городском саду. Я долго всматривался в лицо бородача. Что-то очень знакомое — и карие пронзительные глаза, и редкие каштановые волосы, и немного развязная манера держаться в обществе — но кто же это такой?

— Климов, — назвался наконец тот. — Не узнал? [215]

— Разве узнаешь. Борода... Ты что, в партизанах был?

— Пока нет. На всякий случай отпустил. Может, пригодится.

А жизнь в запасном полку между тем продолжала идти своим чередом. Кто-то каждую ночь проводил на аэродроме, обучаясь самолетовождению вслепую. Кого-то уже провожали на фронт. Находилось дело и для тех, кто еще не определился. То учеба в классах, то дни работы на матчасти, а то и выгрузка-погрузка, благо железнодорожная станция находилась рядом.

В тот день рядом со своей койкой в казарме, на втором ярусе, я обнаружил новичка. Длинный, как жердь, младший лейтенант распластался во весь свой рост, перегородив ногами проход между нарами. При тусклом свете керосиновой лампы я не заметил этой «преграды», задел головой.

— Кого еще там несет? — протянул басом верзила.

— Что, новичок? — в свою очередь, спросил я. И тут же предложил: — Познакомимся?

— Можно, — ответил тот, садясь и чуть было не задев головой низкий потолок. Спрыгнул на пол, представился, протянув руку: — Ивановский, Павел Иванович.

«Да, такого детину просто Павлом не назовешь», — подумалось мне. Отрекомендовался тоже по имени-отчеству.

Обычные «откуда?., где?., когда?» Павлу Ивановичу надоели, и он резко переменил разговор:

— Не знаешь ли, где здесь харчевня?

— Столовая — в городе. Но кормят неважно. Лучше взять сухим пайком.

Вечером пошли в городской парк. «Отдохнуть малость», — как сказал Павел Иванович. А там, «сбившись с азимута», разошлись в разные стороны-Воина в такие часы забывалась. Молодость брала свое.

* * *

— Сват приехал! — эта весть для обитателей военного городка была долгожданной и желанной. Ее принес в казарму всегда все знающий сержант Тима Мосякин. — Пойду проситься. Надоело напрасно казенные харчи есть.

— Я тоже пойду. Сегодня же, — пробасил Павел Иванович. [216]

— За мной, если понадоблюсь, придут, — картинно повалившись на свою постель, высокомерно произнес красавец старшина, прозванный за свои манеры Графом. Посмотрел, какое впечатление на окружающих произвела эта фраза. Эффекта, которого ждал Граф, его слова почему-то не произвели.

— А туда графов не берут, — съязвил сержант Егор Холявкин, высокий подтянутый белорус. Его замечание рассмешило компанию.

Графа сие ничуть не смутило. Он медленно приподнялся и, приняв артистическую позу, бросил:

— Значит, я здесь более необходим.

После обеда штаб ЗАПа уже осаждали молодые летчики и штурманы.

Майор Еренков — он же Сват был ростом не высок, но крепко сбит, широкоплеч, подтянут. На груди — два боевых ордена: Красного Знамени и Красной Звезды. В запасном полку людей с такими наградами мы еще не видели-

Держался Сват, на мой взгляд, демонстративно независимо от командования ЗАПа. Подполковник Мухин, командир запасного полка, казалось, даже побаивался его.

— Выбирайте сами, кто вам подходит, — сказал Мухин Еренкову и почти умоляюще добавил: — Только не грабьте.

— Какой грабеж? — удивился тот. — Я же буду брать в полк исключительно молодежь, комсомольцев.

— Но среди инструкторов тоже много комсомольцев. — Мухин этого и опасался. — Вон они, уже явились. Всем воевать с фашистами хочется. А с кем я буду другие полки для фронтов готовить?

Гость от такого поворота разговора решил пока уклониться:

— Вы мне сначала хорошего заместителя по летной части подберите, — попросил он. — Ведь я — штурман. И начальника штаба толкового.

— Думаю, вы сами как-нибудь найдете себе помощников по душе, — сказал командир ЗАПа.

В это время в кабинет Мухина без стука ворвался, а вернее — вкатился, как колобок, шустрый, разбитной летчик со шпалой в петлицах и с двумя боевыми орденами на груди. Тут же представился:

— Капитан Кузовиткин. — И, как бы вспомнив, что не спросил разрешения войти, выпалил скороговоркой: [217] — Надеюсь, примете, товарищ подполковник?

— Проходи, проходи, капитан, — ответил Мухин, бросив мимолетный взгляд на вошедшего, и опять повернулся к Еренкову.

Кузовиткин подошел к ним так, словно без него тут обойтись было никак нельзя.

— Новый полк формируете? Надеюсь, меня не забудете?

Те двое посмотрели в его сторону. И, конечно же, заметили награды.

— Кто по профессии-то? — спросил Мухин.

— Летчик.

— Награды за что получил?

— Воевал в Китае.

— Ну вот, — повернулся Мухин к будущему комполка. — Лучшего заместителя вам не найти.

Майор и капитан протянули друг другу руки.

— Еренков, — назвался первый и многозначительно добавил: — Прислан сюда Центральным Комитетом комсомола формировать Комсомольский полк.

— Еренков... Еренков... Постойте-постойте! — Кузовиткин почесал за ухом. — Нет, что-то не припомню.

— Я в Китае не воевал, — сказал Еренков, улыбнувшись. И уже серьезно: — Но за границей бывал.

— В Испании?

— Да.

— Что ж, бери, — по привычке обращаться ко всем запанибрата на «ты», выпалил Кузовиткин, но тут же поправился: — То есть берите к себе. Будем теперь вместе Россию защищать.

Еренкову капитан Кузовиткин пришелся по душе. Особенно подкупали его решимость и умение быстро ориентироваться в обстановке. Однако майор решил не торопиться:

— Зайдите ко мне завтра, с утра.

— Что ж, утро вечера мудренее.

Разошлись. Каждый со своей думой. Казалось, что не заметили даже толпу летчиков, осаждавшую штаб ЗАПа.

В квартире на Московской улице майор Еренков пытался привести в порядок свои чувства и мысли. Как он оказался в этом провинциальном городке? Что его «перевернуло» из флаг-штурмана дивизии в командира полка тихоходной «королевской авиации»? Что ждет его впереди? [218]

События недавнего прошлого выстраивались перед ним, словно на прокрученной не один раз кинопленке.

Незадолго до начала войны он служил штурманом на Сахалине. Дальний Восток всегда оставался дальним. Еренкову же хотелось быть поближе к центру, к Москве.

На очередном пленуме ЦК ВЛКСМ он встретился с одним из высших командиров ВВС, вместе с которым воевал в Испании. Попросил замолвить о нем словечко в штабе. В конце работы пленума ему сообщили, что принято решение о переводе его в Смоленск флаг-штурманом 52-й авиадивизии.

После пленума Еренков отгулял отпуск и вернулся на Сахалин, чтобы оформить необходимые в таких случаях документы. А когда ехал в поезде Хабаровск — Москва к новому месту назначения, услышал весть о начале войны.

Война... Он знал, что рано или поздно с ней придется столкнуться, что называется, лицом к лицу. Знал и коварные повадки фашистов. Но никогда и в мыслях не допускал, что так трагичны будут первые ее месяцы. Не доехав до места назначения, в Брянске, майор Еренков попал под страшную бомбежку пикировщиков. Чуть не потерял семью.

Свою авиадивизию нашел не сразу. А когда нашел, то с горечью узнал: от дивизии не осталось и полка.

Формирования, переформирования... Почти за год войны он, боевой штурман, имевший опыт сражений с фашистскими летчиками в небе Испании, совершил лишь 18 боевых вылетов.

Да, не все гладко было у нас в начале войны. Даже в любимом роде войск, в авиации.

Но вот наконец долгожданный день настал: ему, члену ЦК ВЛКСМ, поручено сформировать Комсомольский авиационный полк легких ночных бомбардировщиков.

Решив вопрос с заместителем по летной части, Еренков не переставал думать о начальнике штаба полка. В четвертой части ЗАПа, или отделе кадров, он долго перелистывал личные дела старшего комсостава, производя своего рода разведку. И все безрезультатно. Один, казалось, подходит по всем статьям — и образование (академию закончил), и звание подходящее (майор), и возраст... Но не имеет фронтового опыта. Другой, хоть [219] и с военными заслугами, но без достаточной теоретической подготовки.

Нашел Еренков начальника штаба случайно, в столовой. После ужина остался за столом немного посидеть и среди многоликой и говорливой толпы заметил, как с группой молодых летчиков вошел высокий худощавый капитан со шрамом на нижней губе. Лицо его показалось майору очень знакомым. «Где-то я с ним встречался. Но вот где и когда?..»

Не спуская с капитана глаз, Еренков перебирал в памяти все свои пути-дороги. И вспомнил.

Вспомнил 1934 год, Белую Церковь, свой взлет по служебной лестнице — быстро стал штурманом звена, потом — эскадрильи. А этот капитан — как он похож на того лейтенанта, штурмана экипажа... «Как же его фамилия? Какая-то украинская. Ах, да...» Он почти выкрикнул:

— Чухно!

Капитан поднялся и, не веря глазам своим, двинулся навстречу Еренкову... По пути из столовой Чухно рассказал, что прибыл только что с Юго-Западного фронта, что служил начальником штаба полка легких ночных бомбардировщиков...

«Кажется, это тот, кто мне нужен», — подумал Еренков и, поинтересовавшись, как показали себя летчики на тихоходных У-2, как бы между прочим спросил:

— В тылу долго думаете отдыхать?

— Кто сейчас об отдыхе думает? Воевать надо!

— Тогда давайте-ка ко мне начальником штаба,

— Формируете полк?

— Да. И необычный.

— То есть?

— От всех остальных он отличается тем, что формируется почти полностью из авиаторов-комсомольцев.

— Я готов.

* * *

Подполковник Мухин потерял покой. Хотя Еренков и не «грабил» его, не забирал инструкторов-летчиков, те сами каждый день вместо отдыха после ночных полетов часами простаивали у кабинета командира ЗАПа, чтобы попроситься в Комсомольский полк. Старшина Даев, старшина Шмелев, младший лейтенант Ершов с большой группой летчиков прямо-таки выводили Мухина из терпения. [220]

— Куда я вас отпущу! — кричал он на них. — Кто будет новичков натаскивать в ночных полетах?

На другой день штаб Комсомольского авиаполка, представленный пока лишь капитаном Чухно, начал уже действовать. Михаил Андреевич — так звали капитана — оказался человеком с редким талантом организатора. Люди к нему тянулись, как к магниту железо. А он, спокойный, рассудительный, умудренный фронтовым опытом, отбирал в полк летчиков и техников с настоящими бойцовскими характерами. С некоторых чересчур горячих тактично снимал налет романтики, объясняя всю многотрудность работы, именно работы, легкомоторной авиации в ночных условиях, под яростным огнем врага. Других же, которые, казалось, и слышать не хотели о тихоходах У-2, буквально зажигал рассказами о лихих и дерзких налетах «королевской авиации» на ближние тылы оккупантов.

В полк уже зачислены двое из тех, кто вместе с Чухно «нюхал порох» на юге. Первый — немного мрачноватый и резкий, словно с какой-то сильной внутренней пружиной мгновенного действия, штурман старшина Иван Дубовиченко. Старшина по званию, он в кругу равных, но не испытанных огнем, чувствовал себя по меньшей мере лейтенантом. Чухно, вероятно, специально приглашал Ивана на свои беседы с молодыми летчиками и штурманами. Его рассказы о том, каков фриц в деле и какими возможностями располагает маленький «кукурузник» в борьбе с сильным противником, новобранцы, еще не видавшие настоящей опасности, всегда слушали очень внимательно и с большим интересом.

Вместе с Дубовиченко был зачислен в полк штурман звена со знаменитой фамилией — Суворов. Тоже фронтовик. Громкая фамилия никак не подходила к спокойному, неразговорчивому парню, мордвину по национальности. Он мог сутками сидеть в веселой компании и за это время не проронить ни слова, оставаясь в тени. И внешностью своей он не выделялся. Рост — немного выше среднего. Плечи, хоть и широкие, но покатые — явный признак увальня, лежебоки. Нескладно сидящая, еще довоенного образца суконная гимнастерка. На узком продолговатом лице — крупный острый нос. Словом, внешность непривлекательная. Но зато Иван был отличным штурманом, с особым, суворовским, характером, который позднее он покажет не раз.

Из обстрелянных, повидавших войну во всех ее суровых [221] ипостасях, влились в полк летчики Григорий Катиловский и Михаил Герди, штурманы Георгий Маслов, Иван Хорошайло, Сергей Кудрявцев...

* * *

В один из вечеров, оказавшихся для меня по какой-то чистой случайности свободным, я еще раз встретился со своим бывшим инструктором Виктором Климовым.

— Что-то тебя на «посиделках» не видно да и в городском парке ты в последнее время не появляешься, — сказал он.

— Сосватан.

— Кому?

— Служу в Комсомольском полку, — с гордостью ответил я.

— А кто у вас командиром?

— Какой-то Еренков, майор.

— Еренков? — с удивлением переспросил Виктор. — И ты говоришь «какой-то». Да как же ты не знаешь своего начальника?!

И Климов рассказал мне удивительную историю. Оказывается, наш командир еще в 1935 году, в мирное время, совершил настоящий подвиг, предотвратив, рискуя жизнью, аварию самолета. Впоследствии об этом героическом поступке был снят документальный фильм, вошедший в киносборник «Новеллы о героях-летчиках».

...В зимний солнечный день на аэродроме выполнялись обычные тренировочные полеты. Молодые летчики отрабатывали посадку с боковиком, а штурманы тренировались в полетах по маршруту. Все шло по обычному установленному порядку. Казалось, ничто не предвещало беды. И вдруг — тревога: у одного экипажа в воздухе произошла серьезная поломка самолета. Возвратившийся из зоны Р-5 уже заходил на посадку, когда стоявший у посадочного Т командир части заметил, что передний амортизатор правой лыжи на самолете оборвался и лыжа стала вертикально. Немедленно выложили крест — посадка запрещена. Самолет ушел на второй круг.

На земле в это время решали, как спасти экипаж. На одну лыжу сажать самолет рискованно: торчащая вертикально «нога» помешает, и быть аварии, а то и... Жизнь людей дороже любой машины. И на земле принимают решение — экипаж должен покинуть самолет с парашютами. [222]

Полеты срочно прекратили. Над аэродромом кружился лишь один Р-5 с поврежденной «ногой». Он выполнял одну «коробочку» за другой. В воздух поднялся самолет, на борту которого было написано: «Прыгайте с парашютами».

Но летчики, находившиеся в аварийном Р-5, тоже успели передумать о многом. Они понимали, что машина создана руками людей, на нее затрачены большие народные деньги. И вот из-за пустяка, разрыва амортизатора, из-за какого-то резинового жгута через минуту-другую самолет превратится в груду обломков.

— Спасти машину все-таки можно, — сказал командиру экипажа Петру Высокосу Михаил Еренков.

— Что ты придумал? — спросил летчик.

Штурман подробно изложил свой план. Он хотя и рискованный, но вполне осуществимый. Можно попробовать. Летчик согласился: попытка — не пытка.

На земле с волнением следили за действиями смельчаков. Вот летчик уменьшил скорость самолета. Из второй кабины, как для прыжка с парашютом, но только не на левое, а на правое крыло выбрался штурман.

— Что они там, перепутали все, чему учили?

— Куда, куда тебя повело?!

Штурман шагнул вперед, нагнулся, достал правой рукой до передней кромки крыла и лег.

Ледяной ветер обжигал Еренкову лицо, руки. Казалось, еще мгновение — и ветер сбросит этого презревшего опасность человека.

— Прыгай же, прыгай! — кричали с земли.

— Что он там выкамаривает?!

— Эх, мать честная!..

Ничего этого Еренков, конечно, не слышал. Сантиметр за сантиметром, все ближе и ближе подбирался он к тому месту на крыле, где была расположена стойка шасси. Наконец цель достигнута. Теперь нужно осторожно спуститься вниз.

Больших усилий, огромного напряжения воли стоило старшему лейтенанту Еренкову добраться до стойки шасси. Не сразу аварийная «нога» пошла на свое место. Сильный воздушный поток как бы увеличил ее вес. Но пилот и штурман учли и это. Командир экипажа еще больше сбавил обороты мотора, одновременно выбирая рули высоты на себя. Самолет стал парашютировать. И мертвая «нога» ожила. Передний конец лыжи плавно пошел вверх, пошел, пошел... И вот уже поврежденная [223] «нога» на своем обычном месте. Еренков привязался к стойке шасси, чтобы не сорваться. Теперь все зависело от летчика: сумеет ли он посадить плавно машину. Сделав над аэродромом еще один круг, самолет уверенно пошел на посадку. Летчик выполнил ее мастерски.

Потом был разбор. И случившееся назвали своим именем — подвигом. Тогда и пришла к Еренкову его первая награда — орден Красной Звезды.

* * *

3 июля 1942 года, в день годовщины исторического выступления по радио И. В. Сталина, всех зачисленных в Комсомольский авиаполк впервые построили на плацу ЗАПа. После короткого рапорта начальника штаба капитана Чухно с речью к нам обратился майор Еренков.

Я стоял в строю первой эскадрильи, в новом для себя коллективе. И, как всегда в таких случаях, смотрел на всех изучающе. С техниками звеньев (техником в первую зачислили и меня), с механиками самолетов, оружейниками, механиками спецслужб я уже познакомился. Среди летчиков же знал только командира третьего звена младшего лейтенанта Ивановского и его штурмана — старшину Дубовиченко. Что за люди остальные, предстояло еще узнать.

А вечером, уже на аэродроме, состоялось и первое комсомольское собрание полка, на котором были избраны руководящие органы нашей организации.

Фронт

Во второй половине дня 28 июля 1942 года в строгом соответствии с шифрованной телеграммой штаба ВВС МВО, полученной накануне, наш полк в полном составе прибыл на Калининский фронт и влился в 3-ю воздушную армию.

Было еще светло, когда стая «кукурузников» приземлилась в пригороде Калинина.

До этого все шло, как при обычных полетах в ЗАПе, в глубоком тылу. А тут все сразу изменилось. Капитан Дозмаров, командир первой эскадрильи, вернувшись с короткого совещания от командира полка, собрал экипажи у своего самолета.

— Помните: в 20—25 километрах отсюда — фронт. Фашистские истребители могут появиться в любое время. [224] Будьте внимательны. Следите за воздухом. — Он прошелся вдоль строя. — Мы прибыли сюда работать. Ра-бо-тать, понимаете? А работа наша — бить фашистов. И, я думаю, никто из вас не хочет, чтобы немцы били нас.

С аэродрома то и дело взлетали истребители, заглушая своим ревом голос комэска. Летчики завистливо провожали их взглядом.

— Сейчас мы полетим к месту нашего базирования, — продолжал Дозмаров. — Взгляните на карту: вот — Старица, от нее недалеко деревня Обухово. Наша посадочная площадка на восточной окраине, у лесочка. Вылетаем по одному. Над аэродромом «коробочку» не строить. Высота полета — 50 метров максимум. Прошу визуально держаться ведущего. После посадки сразу же замаскировать самолеты: рядом фронт. Наш прилет сюда немцы заметить не должны. Может быть, сегодня кто-то уже полетит на выполнение боевого задания. Все. По самолетам!

Полк приземлился за околицей Обухова под вечер, в лучах заходящего солнца, на площадке возле лесочка, специально подготовленной для ночных полетов батальоном аэродромного обслуживания (БАО). Машины рассредоточили в сосновом подлеске.

Немного погодя над деревней с востока на запад прошла пара «мессеров». А через какой-то час, когда ночь фиолетовым покрывалом окутала все вокруг, небо наполнилось рокотом самолетов-ночников, наших соседей.

На первое боевое задание полетели только самые опытные летчики и штурманы. И то не самостоятельно. Из соседнего полка таких же легких ночных бомбардировщиков командующий 3-й воздушной армией генерал М. М. Громов прислал три экипажа, уже не раз летавших на бомбежку вражеских позиций. С каждым штурманом-старожилом здешнего ночного неба полетел наш летчик. С видавшими виды летчиками из соседней части отправились не менее опытные, но еще не летавшие в этом районе наши штурманы.

В воздух поднялись только шесть смешанных экипажей. А переживал за исход каждого вылета весь полк. Как же иначе! Ведь это первая боевая ночь, первые боевые вылеты полка.

Об этой ночи значительно позже безвестный летописец [225] напишет: «Так в ночь на 30 июля 1942 года состоялось боевое крещение полка».

* * *

После второй ночи коллектив третьей эскадрильи пережил мучительную тревогу: не вернулись с боевого задания самый молодой летчик подразделения — сержант Анисимов со штурманом сержантом Томиловым.

Прошел день. Миновал другой — друзей все нет. Эскадрилья загрустила: неужели погибли?

Только на третьи сутки возвратился в расположение полка Анисимов. Пришел пешком. Сразу же явился в штаб.

— Где пропадал? — строго спросил командир полка.

— Сели на вынужденную, на передовой...

— Причина?

— Рассыпался мотор, — объяснил летчик. — Штурмана я оставил у самолета, а сам пошел домой-

— Почему так долго добирался? И тут выяснилось следующее.

Когда Анисимов был уже на полпути к своему аэродрому, близ Старицы его задержал полевой патруль:

— Кто такой? — спросили.

— Летчик 930-го Комсомольского...

— Летчик? — удивились патрульные. — Кому-нибудь другому расскажи эту сказку.

— Летчик — это во! — второй патрульный большим пальцем правой руки провел по груди, что должно было означать много наград. — Летчик весь в хроме. А ты?..

Саша Анисимов, да и не только он, внешне не отвечал тогда предполагаемому «стандарту». Наград не было — это еще куда ни шло: они впереди. А вот одежда... Гимнастерка, о которой говорили х/б и б/у, то есть хлопчатобумажная, бывшая в употреблении. На ногах — стыдно сказать — обмотки.

Повезли патрульные нашего молодца в полевую комендатуру — там разберутся, что за птичка попалась.

Анисимов никак не хотел мириться с такой участью, старался доказать, что он все-таки летчик, представитель гордого племени крылатых. А стражи порядка и слушать ничего не хотели.

Когда автомашина проезжала мимо полевого аэродрома, на котором размещались истребители, Саша упросил-таки своих конвоиров, чтобы летчики-истребители устроили ему экзамен. Они-то уж смогут точно сказать, [226] летчик перед ними или какой-то проходимец, дезертир. Патрульные согласились на «эксперимент».

Майор-авиатор тоже не признал в сержанте, обутом в ботинки с обмотками, боевого летчика:

— Откуда такой «сокол»? — съязвил командир.

— Да вы не смотрите на мою амуницию, — настаивал Анисимов. — Устройте мне любой экзамен. Летчик летчика должен сразу узнать.

— Ну-ка, «летчик», скажи, что это такое? — экзаменатор показал на выступающий из правого крыла приемник указателя скорости.

— Трубка Пито, — смущенно проговорил Анисимов: мол, кто ж этого не знает.

— А это? — рука потянулась к выступу на правом борту.

— Трубка Винтури.

— Как называется такая фигура высшего пилотажа? — истребитель продемонстрировал ее движением ладони.

— Иммельман.

— А ну-ка нарисуй мне кривые ПИНО.

Саша прутиком на пыльной дорожке вычертил диаграмму. Ее мог знать только летчик.

— Ну что ж ты, старшина, — обратился майор к старшему из патрульных, — не смог отличить летчика от какого-то дезертира? Летчик он, никаких сомнений. — И спросил у Анисимова: — Откуда ты?

— Ночник. Стоим в Обухове. Только что начали боевую работу. Сел на вынужденную: мотор разбило-

Так сержант Анисимов был реабилитирован. На место вынужденной посадки из нашего полка срочно отрядили команду авиаспециалистов. Через день экипаж Анисимова снова встал в боевой строй.

Скажу больше: этот случай помог нам, почти всему составу полка, получить новое обмундирование. А летчикам и штурманам, не имевшим личного оружия, вооружиться новенькими пистолетами ТТ. Поначалу мы летали без огнестрельного оружия — с кинжалами и финками.

Немецкое командование заметило-таки подкрепление, пришедшее наземным войскам Калининского фронта с воздуха. Самолеты Комсомольского полка с каждым днем наращивали бомбовые удары по врагу. От вечерней зари до утренней наши У-2 висели над переправами [227] через Волгу, железнодорожными станциями, опорными пунктами врага. И высшее командование противника отдало приказ — найти базу «русс-фанер» и разгромить ее.

В ночь с 5 на 6 августа 1942 года полк получил боевое задание — нанести удар по скоплению живой силы и техники противника на шоссейной и железной дорогах — участок Ржев — Зубцов — и на железнодорожном узле Ржев-Южный. Экипажи только что ушли в ночное небо. Аэродром затих. И вдруг...

Непривычное, какое-то прерывистое урчание в вышине. Бывалые фронтовики очень хорошо знают этот звук — моторы выговаривают: «Ве-зу, ве-зу, ве-зу». А молодежи все в диковинку.

— Воздух! — крикнул стартех Александр Антонович Дегтярев (Он был старейшиной нашей первой эскадрильи, и его все звали по имени-отчеству.)

Находившиеся на аэродроме механики самолетов, оружейники, прибористы, электрики, да и оказавшиеся без дела летчики и штурманы бросились врассыпную кто куда.

«Хеншель-123» прошел поперек аэродрома. К счастью, огни на посадочном Т не горели.

Засвистели бомбы, и через несколько секунд раздались сильные взрывы. Хорошо еще, что ни одна бомба не упала на аэродром. Серия из пяти фугасок легла на юго-восточной части площадки, где не было ни машин, ни людей.

Хотя бомбежка урона не нанесла, с непривычки было страшновато. Один штурман, услыхав вой падающих бомб, дал такого стрекача, что его, вероятно, и заяц не догнал бы. И ведь нашел укрытие — нырнул под старую автомашину. Но как же он растерялся после отбоя воздушной тревоги, когда увидел, что укрытием ему служила автомашина-бензозаправщик! Товарищи еще потом долго подтрунивали над ним в связи с этой историей.

Одну из ночей, хотя она в числах и не совпадала с католическим праздником святого Варфоломея, в полку нарекли «варфоломеевской». А все почему? Вылетели на боевое задание 15 экипажей, а вернулись на свой аэродром только девять. Погода подвела.

Когда самолеты уходили в ночное небо, ничто, казалось, не предвещало ухудшения метеообстановки. По крайней мере синоптики такого ухудшения не прогнозировали. [228]

В 22.10 взлетал последний экипаж. Обычно я подходил к каждому самолету, заглядывал в кабину летчика, проверял показания приборов — поставлен ли на нуль высотомер, работает ли манометр масла, тахометр, другие приборы. Просил пилота посмотреть, будет ли отклоняться стрелка указателя скорости, если я дуну в трубку Пито.

— Не надо, не проверяй, — крикнул мне летчик. — Мы уже проверили все сами. — И добавил озорно: — Садись с нами — в полете убедишься.

Самолет скрылся в чернильной темноте ночи, а я не переставал думать о только что шутливо высказанном предложении. В самом деле, разве это порядок! Я, можно сказать, подготовленный летчик, хожу по земле и досматриваю, как работают приборы на самолетах. И какие это приборы — ни одного солидного. А изучать приходилось когда-то и автопилоты, и авиасекстанты... Тут они ни к чему. «Хожу, а они и без меня, без моих обходов за приборами смотрят, — лезло в голову. — Я такой же летчик, как и эти ребята. Правда, они обучились летать ночью. Полеты по приборам... Но зато я ведь еще и приборист, стало быть, знаю все приборы лучше любого из них. Они летают, а я?..»

Вылетевшим первыми экипажам пора бы уже возвращаться домой. Но погода стала быстро портиться С запада, или, как говорят в авиации, с «гнилого угла», быстро надвигалась мощная грозовая облачность. Чуть позже начальник штаба полка запишет в оперативной сводке: «С 23 часов 20 минут облачность слоисто-кучевая, 6—7 баллов, высотой 400—600 метров. Ветер порывистый до 12—13 метров в секунду. Прохождение осадков ливневого характера, грозовые разряды».

Приземлились «воздушные волки» — Дозмаров с Домановым и Герди с Кудрявцевым. Зарулили на стоянку и сразу же на КП, в землянку штаба полка.

— Задание выполнено, — доложил комэск-1 и тут же поинтересовался: — Кто еще вернулся?

— Прошли по всему участку дороги от Ржева до Сычевки, — отрапортовал командир звена Герди. — Бомбы сбросили по железнодорожному мосту через Осугу. Еле ноги унесли.

— Что так?

— Взрыватели на бомбах были поставлены на моментальный взрыв. А нас облачность прижала до 300 метров. [229] Взрывом подбросило самолет аж в облака. Цель, к сожалению, не поражена.

Вышло расчетное время — бензин в баках кончился. А механики все ждут и ждут своих летчиков...

Под утро стало известно, что пять экипажей благополучно совершили вынужденные посадки — кто где. К полудню следующего дня все они прибыли в родной полк. Не вернулись лишь летчик младший лейтенант Григорий Григорьевич Шапошников и штурман лейтенант Федор Алексеевич Поляруш. Как удалось выяснить, они сгорели над Ржевом.

Первая наша боевая потеря.

Я зашел в штаб полка и услышал, как капитан Чухно диктовал машинистке Асе Ячменевой:

«Не вернулся на аэродром экипаж младшего лейтенанта Шапошникова. Факт гибели подтвержден очевидцами».

Боевые потери... Они всегда потрясают. Был человек — и нет. И никакими мольбами не вернешь его в строй.

Эти летчики погибли как герои. Но были у нас потери, о которых говорили с сожалением — могло их и не быть, если бы...

Да, не все в полку шло гладко на первых порах. Всякое бывало. И теряли ориентировку, возвращаясь домой только на другой день, после опроса местных жителей. И самолеты ломали... Нет, это не издержки в организации полетов и не следствие молодости летного состава Все ЧП — от стремления вырваться вперед, сделать все как можно быстрее. Спешка и подводила.

Быстрота в выполнении приказов и распоряжений, безусловно, очень похвальна. Но нельзя путать быстроту со спешкой. В народе говорят: поспешишь — людей насмешишь. На войне же за такие ошибки платят кровью и жизнями.

Вскоре после памятной «варфоломеевской ночи» на одну цель с нами летали летчики соседнего 701-го полка. И надо же было такому случиться! Командир третьей эскадрильи старший лейтенант Григорий Катилевский, опытный, всеми уважаемый летчик, вместе со штурманом эскадрильи лейтенантом Иваном Хорошайло, уже имевшим на своем счету более ста ночных боевых вылетов на У-2, при возвращении на свой аэродром пренебрегли установленной высотой полета и столкнулись в [230] воздухе с экипажем соседнего полка. Оба экипажа погибли. Горькая и невосполнимая потеря.

После гибели друзей я, уже в который раз, написал на имя командира полка рапорт: «Прошу перевести...» Но опять получил отказ.

* * *

Ржев... И сейчас, спустя четыре с лишним десятилетия, при одном упоминании этого старинного города на Верхней Волге у ветеранов войны, которым довелось здесь сражаться, начинает тревожно биться сердце, перехватывает дыхание. Люди, родившиеся после войны, должны знать, как нелегко давался воинам каждый метр отбитой у врага родной земли.

Ржев... В нем до войны проживало всего лишь 30 — 35 тысяч человек. Обыкновенный средний провинциальный город. А во время боев за него в 1942—1943 годах погибли более ста тысяч солдат и офицеров.

Семнадцать месяцев — почти треть всей Великой Отечественной — полыхал над Ржевом огненный смерч, не смолкая ни днем, ни ночью, гремели жестокие бои. Много немеркнущих подвигов совершили советские воины на ржевской земле, грудью своей закрывая врагу путь на Москву.

Каждую ночь самолеты Комсомольского авиаполка вылетали на выполнение боевых заданий. Каждый экипаж совершал по три-четыре вылета. Между экипажами развернулось даже соревнование, негласное, но действенное — кто больше сделает вылетов, кто эффективнее поразит врага.

Тима Мосякин, прославившийся как истребитель вражеских артиллерийских и минометных батарей, заходит на посадку, прибирает газ и кричит:

— Бомбы! Давайте скорее бомбы!

Посадит самолет, зарулит на «красную линию» — сам же поможет оружейникам подвесить бомбовый груз. Развернется — и снова в небо.

О методике Мосякина вскоре узнали в других эскадрильях. И многие летчики стали повторять его прием. Михаил Герди с Сергеем Кудрявцевым, например, так «наставляли» своего механика:

— Если нас Мосякин обойдет, душа из тебя вон!

И техник звена добросовестно выполнял наказ. Он по «почерку» узнавал самолет командира, мигал электрическим фонариком, показывая направление, куда надо [231] рулить, чтобы быстрее подготовить машину к следующему вылету, помогал подвешивать бомбы.

Вскоре в соревнование экипажей за эффективность вылетов включились буквально все летчики и штурманы. Важную роль в этом сыграло решение Секретариата ЦК ВЛКСМ от 3 сентября 1942 года, которым был утвержден переходящий Красный вымпел ЦК для награждения особо отличившейся эскадрильи.

Перед этим, 1 сентября, командование полка доложило в ЦК комсомола о результатах боевых действий части с 28 июля по 31 августа: произведено 1070 вылетов, сброшено на врага 188 тонн бомб, разбросано более миллиона листовок в тылу врага, разрушено десять переправ, уничтожено несколько железнодорожных эшелонов, остановлено движение поездов через станции Ржев-Белорусский, Панино, Есиповская, Мелехов, Осу-га. В ознаменование Международного юношеского дня в ночь на 1 сентября 1942 года летчики полка произвели 115 боевых вылетов. «

Переходящий Красный вымпел ЦК ВЛКСМ первым был вручен коллективу второй эскадрильи. А в ней особо отличились командир звена старший лейтенант Герди и его штурман лейтенант Кудрявцев, молодые пилоты сержант Дмитрий Климанов, старшина Александр Токарь, старший сержант Николай Тарасов.

Члены Бюро ЦК ВЛКСМ писали в полк: «Обрушивайте больше бомб на головы фашистов. Смерть немецким оккупантам!»

И комсомольцы-летчики делом отвечали на этот призыв.

Смирно! Равнение на знамя!

Комсомольский авиаполк уже показал свой боевой характер. Маленькие самолеты-тихоходы не пропускали ни одной погожей ночи, чтобы не потревожить врага. С вечера до утра бомбили укрепления противника, железнодорожные узлы, речные переправы, артиллерийские и минометные батареи, летали на разведку войск противника, добывая ценные сведения для командования...

О славных делах комсомольцев-летчиков узнали молодые рабочие и колхозники Татарской АССР. Они решили взять шефство над нашим полком.

В августе 1942 года комсомольцы Татарии на сбереженные [232] средства приобрели шесть боевых самолетов и послали их в дар Комсомольскому полку. Вот что по этому поводу писала газета «Комсомольская правда»:

«ПРИНИМАЙ, РОДИНА, ГРОЗНОЕ ОРУЖИЕ

Город Н., 17 августа (наш корр.). На территории Н-ского завода состоялась передача боевых самолетов, построенных на средства комсомольцев и молодежи Татарии.

В 16 часов начинается митинг на одном из аэродромов. Выступает лучший мастер завода комсомолец Черпаков.

Ответное слово держит заместитель командира Н-ской части, дважды орденоносец капитан Кузовиткин. Он сердечно благодарит трудящихся Татарии за подарок и заверяет, что эти машины будут вручены лучшим экипажам.

Митинг окончен. Подается команда:

— По самолетам!

Поле наполняется рокотом моторов. Девушки преподносят экипажам букеты полевых цветов.

Из-под колес убраны колодки. Полный газ. Взмах флажка — и первая машина «Комсомолец Татарии» понеслась по зеленому ковру аэродрома. Опять взмах флажка — и «Пионер Татарии» начинает свой разбег. За второй машиной поднимается в воздух третья, четвертая, пятая, шестая... «Кзыл Татарстан», «Казанский комсомолец», «Зеленодольский комсомолец» — читают стоявшие на земле дорогие сердцу надписи на фюзеляжах машин.

Последний самолет взмыл в воздух. Машины развернулись и сомкнутым строем проплыли над головами провожающих.

— Курс на запад...

Счастливого пути, молодые пилоты!»

* * *

Самолеты с дарственными надписями были вручены лучшим экипажам: Михаилу Герди, Трофиму Мосякину, Павлу Ивановскому, Александру Анисимову, Александру Токарю, Сергею Безбородову.

Вскоре после возвращения нашей делегации из Казани в полк от шефов пришла посылка. Молодые казанцы прислали нам баян, трубки, мундштуки, кинжалы. На внутренней стороне крышки изящной металлической [233] коробки, в которой были упакованы подарки, шефы написали:

«Родные соколы! После боевых вылетов закуривайте эти трубки, вспоминайте, что их послали вам комсомольцы, мысли и чувства которых неразрывно связаны с вашими ратными делами».

А потом к нам приехала делегация комсомольцев Татарии. Летчики и штурманы выстроились перед командным пунктом полка.

— По-олк! Под знамя смирно!

Авиаторы застыли в торжественной тишине. Из землянки вышли знаменосец и ассистенты. Каждый поворотом головы и взглядом провожал их до правого фланга. Затем выступил командир полка, член ЦК ВЛКСМ майор Еренков. За ним секретарь Татарского обкома комсомола А. В. Шафиков. Потом взял слово батальонный комиссар А. Д. Шрамко. Он говорил, кажется, самые простые слова о дружбе и товариществе, о верности воинской присяге, о чести воевать под Красным знаменем, которое только что нам вручили шефы. Но каждая фраза приобретала для летчиков особый смысл. Ведь они собирались лететь через линию фронта, в тыл врага. И когда комиссар сказал: «Поклянемся же, товарищи, что мы никогда не запятнаем чести этого знамени!», летчики дружно отчеканили:

— Клянемся!

И эту клятву они гордо пронесли через все бои, через все испытания.

* * *

29 сентября 1942 года полк получил боевую задачу — взорвать крупный армейский склад боеприпасов близ железнодорожной станции Оленино. Разведка донесла, что этот склад расположен примерно в шестистах метрах южнее станции, в лесу; сотни автомашин с ящиками артиллерийских снарядов прибывают туда ежедневно, и столько же отправляется от склада по всем дорогам. Надо было во что бы то ни стало уничтожить этот арсенал и нарушить снабжение войск противника боеприпасами.

Как всегда перед вылетом, летчики и штурманы изучали цель. На этот раз по карте-километровке. Вычерчивали даже схему станционных построек, чтобы на память знать все ориентиры у цели Уточнили расположение средств противовоздушной обороны и, конечно же, [234] направление и силу ветра. Ведь все это влияет на результаты бомбометания. Наметили, с какой стороны заходить на цель, — боевой курс.

И вот уже подвешены бомбы. Баки заправлены горючим.

— Самолет к вылету готов! — доложил младшему лейтенанту Ивановскому техник звена Сергей Рычков.

Летчик вместе со штурманом Георгием Масловым (старшина Дубовиченко — постоянный напарник Ивановского — находился в госпитале) проверили загрузку самолета.

— А это что такое? — спросил Павел Иванович у техника, обнаружив в кабине штурмана большие свертки.

— Это листовки, товарищ командир.

— Уж не думаешь ли ты, что мы ими немецкий склад взорвем? — удивился летчик.

— А вы сначала поагитируйте фрицев, — шутливо ответил Рычков. — Может, на пользу пойдет.

— Что с тобой поделаешь, так уж и быть, попробуем.

На задание вылетело восемнадцать экипажей. За какие-то считанные минуты аэродром Фелистово опустел. Гул моторов растворился в ночном небе, стало тихо.

Механики самолетов, оружейники, прибористы, электрики, проводив самолеты на задание, всматривались в темноту, куда ушли их боевые друзья, с нетерпением ожидая их возвращения.

В 23.15 на юге горизонт полыхнул пожаром. Пламя то увеличивалось, то уменьшалось, разливаясь по небу темно-вишневым заревом.

— Наверно, опять каратели подожгли какое-нибудь село, усмиряют несогласных с «новым порядком», — предположил кто-то-

— Нет, братцы, — сказал сержант Николай Подзерей, прозванный Пегим за клочки седых волос на висках и затылке. — Это наши ребята склад взорвали. По времени они уже должны быть там.

— И верно!

— Одно только смущает — видно уж больно хорошо, будто рядом где-то.

— Так ведь склад-то армейский. Понимаешь, для целой армии склад!

— Смотри-ка, смотри, как полыхает!..

— Это, братцы, дело рук моего Мосякина, — так и не смог уняться Подзерей. [235]

— Как же! — подковырнул его известный в полку юморист, оружейник второй эскадрильи Юрий Каневский. — Твой Мосякин, больше некому...

— А что, разве Тима плохой летчик?

— Другие не хуже.

Спор механиков и оружейников разрешился сам собой. Сел самолет, другой, третий... Каждый экипаж докладывал, что видел, как рвались боеприпасы, как горит склад. Но кто поразил цель, еще не выяснено. Приземлились Ивановский с Масловым.

— В какое время бомбили? — спросили их.

— В 23.15, — ответил Маслов.

— Молодцы, ребята!

Наутро в полку получили приказ командующего 3-й воздушной армией генерала М. М. Громова. Всему личному составу за успешное выполнение боевого задания была объявлена благодарность. А Ивановский и Маслов награждены орденами — Красного Знамени (летчик) и орденом Ленина — штурман.

На очередном построении полка с выносом Красного знамени шефов, а делалось это всегда, когда перед полком ставилась особо важная задача, — у древка с алым бархатом произошла смена караула — знаменосцем стал первый в полку кавалер ордена Ленина, один из лучших стрелков-бомбардиров части лейтенант Георгий Маслов. Замечу, кстати, что этот почетный пост остался за ним до конца войны.

* * *

— Под знамя, смирно! — звучит команда. И мы знаем: сегодня опять будем работать на пределе возможного.

Командованию фронта срочно потребовались разведывательные данные о продвижении немецких войск в ближнем тылу. Обычно такие сведения добываются общевойсковой разведкой. Делаются вылазки за «языком». Запрашиваются сведения о противнике, которыми располагают партизаны. На этот раз обычные средства сбора данных не дали желаемых результатов. И тогда было принято решение — перебросить разведчиков в ближний тыл с помощью «малой авиации».

Выполнение сложного боевого задания командование полка поручило комсомольцам — командиру звена второй эскадрильи старшему лейтенанту Михаилу Герди со штурманом лейтенантом Сергеем Кудрявцевым и [236] заместителю командира второй эскадрильи старшему лейтенанту Алексею Дорошенко.

Выбор на эти экипажи пал не случайно. Герди и Кудрявцев по праву считались любимцами полка. У них учились мастерству ночных бомбовых ударов, им подражали во всем, даже в походке И совсем недавно они, как наиболее достойные, получили самолет — подарок от шефов, комсомольцев Татарии, — «Зеленодольский комсомолец». На этой машине Михаил и Сергей уже совершили несколько успешных боевых вылетов. Кому, как не им, доверить и этот полет!

Алексей Дорошенко — тоже заслуженный пилот, и у него свой счет с фашистами.

К нам на аэродром приехали трое разведчиков с радиостанцией. Еще до построения полка летчики обстоятельно побеседовали с ними. Договорились о совместных действиях, проиграли все возможные варианты действий на земле, в тылу у противника. Выбрали по карте площадку для посадки, недалеко от леса. Решили вылететь на задание затемно, перед рассветом, и идти. к цели бреющим полетом.

Все в полку понимали, что этот короткий полет может стоить жизней и разведчикам и летчикам. На всякий случай ребята отвинтили от гимнастерок ордена, с петлиц сняли знаки различия и вместе с комсомольскими билетами сдали на хранение в штаб.

В шесть часов утра в середине октября еще темно. Именно в это время две машины — Герди со штурманом Кудрявцевым и одним разведчиком во второй кабине и Дорошенко с двумя разведчиками — поднялись в воздух.

Линию фронта самолеты прошли, когда начало светать. Но для противника этот визит «русс-фанер» оказался полной неожиданностью. Немцы не успели сделать по храбрецам ни одного выстрела.

Машины нырнули за кромку леса, и рокот моторов затих. Фрицы опомнились и открыли по площадке, где сели самолеты, огонь из всех видов оружия. Заговорила даже тяжелая полевая артиллерия.

В боевом донесении штаба полка о том полете говорится так:

«Два экипажа в составе командира звена Герди Михаила Николаевича, заместителя командира эскадрильи старшего лейтенанта Дорошенко Алексея Андреевича и стрелка-бомбардира лейтенанта Кудрявцева [237] Сергея Сергеевича в 6.00 12 октября 1942 года вылетели на выполнение боевого задания и обратно не вернулись. Причины невозвращения неизвестны».

Погибли? Да не может быть такого!

О том, что комсомольцы-летчики успешно справились с поставленной задачей — высадили разведчиков в тылу врага, — стало известно из поступивших сведений о передвижении немецких войск. Задание выполнено. А где же летчики? Что с ними?

14 долгих, очень долгих дней ждали их в полку боевые друзья. И дождались!

Через неделю Герди, Дорошенко и Кудрявцев, измотанные длительными переходами по лесам и болотам, с боем миновали линию фронта и вышли к своим. А еще через неделю, 26 октября, как раз в день рождения Алексея Дорошенко, они были уже дома, в родном полку, среди друзей.

— Еще раз родился, — сказал Алексей, когда друзья поздравляли его с двадцатипятилетием.

Возвращение летчиков в полк после длительного «небытия» всегда большое событие. И вполне естественно поэтому желание всех подробней узнать о том, что же произошло.

— Линию фронта перелетели довольно спокойно, — рассказывал Сергей Кудрявцев. — Быстро нашли «пятачок» для посадки. Площадка оказалась довольно удачной. Правда, на ней было много сухой травы, а в траве «замаскировались» окопы и воронки от разрывов снарядов. Но нам повезло — миновали все «рифы». Первым сел Алексей Дорошенко. За ним — мы с Герди. Разведчики, захватив с собой рацию, немедленно отправились в лес, как и было обговорено до вылета. Мы им на прощание пожали руки и пожелали удачи. В ответ, как у студентов перед экзаменом, услышали: «К черту!»...

Первым на взлет повел самолет Герди. Но в это время летчиков обнаружили немцы. Вокруг самолета начали рваться снаряды.

«Зеленодольский комсомолец» вот-вот должен был оторваться от земли. Но не оторвался. Левым колесом самолет угодил в воронку и скапотировал.

Алексей Дорошенко быстро подрулил к попавшим в беду товарищам:

— Живо ко мне на самолет! [238] Жалко расставаться с машиной, которая могла бы еще служить и служить. Но врагу ее, даже израненную, отдавать нельзя. Летчики подожгли свой У-2 и запрыгнули во вторую кабину самолета Дорошенко.

— Жми, Алеша!

Немцы продолжали яростный обстрел площадки. На пробеге самолет Алексея тоже перевернуло — то ли в него снаряд попал, то ли он о воронку «споткнулся». Выбрались из-под обломков — и в лес, в тыл к немцам.

Гитлеровцы, конечно, организовали поиск наших летчиков. Но тройка храбрецов сумела оторваться от преследования и добраться до своих.

* * *

Самолет с дарственной надписью на борту «Пионер Татарии» в торжественной обстановке вручили летчику, одному из первых в полку кавалеров ордена Красного Знамени, старшему сержанту Трофиму Мосякину, стрелку-бомбардиру старшему сержанту Владимиру Шаховцову и механику сержанту Николаю Подзерею. Очень дружный был экипаж. При формировании командование полка учло, видимо, что летчик и штурман — земляки, с Орловщины. В деревне Трофимове Дмитровского района у Мосякина осталась мать — Василиса Егоровна. У Володи Шаховцова родные успели эвакуироваться на Волгу, в Саратовскую область. Другом летчику и штурману стал механик Микола Подзерей, украинец из деревни Кикова Новоград-Волынского района Житомирской области, высокий, стройный парень, аккуратист, делающий все основательно, надежно, с любовью. Ми-кола часто вспоминал родные вишневые места, своих учителей, друзей-одногодков. К нему в эскадрилье все относились уважительно и не обижались, когда Пегий кому-либо строго выговаривал за допущенный промах. Мосякин и Шаховцов именовали его не иначе, как «наш телохранитель», вкладывая в эти слова большой смысл: механик так старательно работал на земле, что летчик и штурман в воздухе могли быть уверенными — мотор и самолет не подведут.

Именные, то есть имеющие почетное наименование, самолеты в полку вручались самым лучшим экипажам. Этой чести Мосякин и Шаховцов были удостоены как неутомимые труженики, чернорабочие ночного неба, смелые и находчивые в воздухе, в бою с врагом, инициативные [239] и трудолюбивые на земле. Мосякин и Шаховцов, а за ними и другие обычно брали в полет не только бомбовый комплект, который оружейники подвешивали под фюзеляж и нижние крылья самолета. Мосякин попросил своего механика, чтоб тот сшил объемистый мешочек из перкаля и пристроил его в кабине с правого борта — для мелких зажигательных бомб. Такую же «тару» Подзерей смастерил и в кабине штурмана. И для орловских ребят стали правилом не только бомбовые удары, но и «гранатометание». Обычно Трофим и Владимир снижались очень низко и, что называется, в упор забрасывали батареи противника своими зажигалками.

К середине октября 1942 года, по сути дела, за два месяца, экипаж «Пионера Татарии» совершил более ста вылетов в тыл врага. О своих успехах на фронте Мосякин решил рассказать молодым патриотам Татарии — написал письмо в Казань. В обкоме комсомола посчитали, что такое письмо должно стать достоянием всей молодежи республики. Оно было опубликовано в газете «Кзыл Татарстан» 28 октября 1942 года:

«Мне доверили самолет, подаренный вами фронту. Большое спасибо вам! На нем я совершил 110 ночных боевых вылетов, сбросил на головы гитлеровцев 25000 килограммов бомб и более 100000 листовок». Свое письмо командир экипажа «Пионера Татарии» закончил обращением к детям республики: «Здесь, на фронте, мы воюем за ваше счастье, дорогие ребята. Учитесь, родные, на «отлично». Крепите узы интернациональной дружбы. Пишите нам письма, мы с радостью их читаем».

Много боевых вылетов ночью на самолете «Пионер Татарии» совершил отважный экипаж. И счастье, боевая удача неизменно сопутствовали Мосякину и Шаховцову. Но однажды...

Первая эскадрилья получила боевое задание нанести удар по скоплению живой силы и техники противника на железнодорожной станции Никитинка и в населенном пункте Васильевском. Мосякин и Шаховцов, выйдя на цель одними из первых, удачно отбомбились и начали охоту за артиллерийскими и минометными батареями, которые обстреливали нашу пехоту.

Гитлеровские зенитчики вели интенсивный заградительный огонь. Один снаряд попал в самолет. Многие экипажи первой эскадрильи видели, как Мосякин и [240] Шаховцов боролись с огнем, держа курс на север, к линии фронта. Но помочь ничем не могли. На высоте около ста метров пылающий факел взорвался. Так погиб экипаж самолета «Пионер Татарии».

Один самолет с надписью на борту «Пионер Татарии» сгорел. Но вскоре комсомольцы Казани прислали в полк второй точно такой же самолет, с точно такой же дарственной надписью. Он был вручен комсомольцам Ивану Карпушкину и Михаилу Морозову — экипажу второй эскадрильи. Перед строем полка Карпушкин сказал:

— Будем бить фашистов беспощадно, так же, как их бил экипаж Мосякина!

И началась у «Пионера Татарии» вторая боевая жизнь. Короткая, но такая же яркая, как и первая.

Хорошо летали Иван.и Михаил. Они поднимались в воздух, одержимые особенной страстью — быть в самом пекле боя. Придут на цель — зенитки хлещут по ним, а они знай себе не спеша выбирают объект бомбежки, чтобы как можно больше фашистов поразить.

Другие после таких переделок, как правило, привозили много пробоин. А Карпушкин с Морозовым — только одиночные.

— Вы, наверно, какой-то секрет знаете? — спрашивали друзья.

— Да какой там секрет, просто меня бабка в детстве заговорила, — отшучивался обычно Иван.

В одну из ночей экипаж самолета «Пионер Татарии» вместе с другими поднялся в звенящую от мороза ночь, чтобы разбомбить немецкий бронепоезд на железнодорожном перегоне Оленине — Нелидово.

Погода внезапно стала портиться. Сплошная облачность, сильный ветер могли помешать выполнению задания. Но все экипажи пробились сквозь облака и нашли цель. Осталось преодолеть еще одну преграду — плотный зенитный огонь противника.

«Пионер Татарии» смело пошел на сближение с разрывами снарядов, маневрируя по высоте и по курсу. Так экипажу всегда удавалось незамеченным подойти к противнику и точно отбомбиться.

Но на этот раз не удалось.

Горящий самолет в пасмурной предрассветной мгле видели боевые друзья Ивана и Михаила — летчики второй эскадрильи, подходившие в это время к цели. [241]

— Кто-то из наших, — сказал в переговорное устройство Сергей Кудрявцев, показывая своему командиру Михаилу Герди на шлейф дыма, прочертивший белесоватое небо.

Яркая вспышка взрыва.

— Прощайте, ребята, — проглотив комок в горле, выговорил Герди.

Штурман Сергей Кудрявцев сделал на полетной карте отметку близ деревни Подорваново.

Никто из нас тогда и предположить не мог, что Иван Карпушкип и Михаил Морозов не погибли при взрыве самолета, что они остались живы. Об этом станет известно только через 25 лет.

Летчик попытался сбить пламя скольжением. Убрал газ до малого и положил самолет на крыло. Но погасить огонь не удалось. И здесь Карпушкин увидел заснеженную поляну.

— Иду на посадку! — крикнул он штурману- — Как только самолет коснется снега — выпрыгивай из кабины! Я — за тобой!

Иван каким-то чудом посадил горящую машину на поляну близ проселочной дороги. Самолет еще подскакивал на пробеге, когда Морозов выпрыгнул из кабины на крыло и с него кубарем скатился в снег. То же самое сделал и Карпушкин. А в следующее мгновение самолет взорвался.

Взрыв самолета видели наши летчики. Прилетев на базу, они доложили, что были свидетелями героической гибели экипажа. На основании этих докладов заместитель командира полка по политчасти отправил донесение в политотдел 3-й воздушной армии.

Казалось бы, все в том документе было верно. Но... До гибели боевых друзей с момента взрыва самолета оставалось еще трое суток.

Летчики в ту же ночь выбрались из леса и вышли к околице деревни Подорваново. Подошли к крайней избе, постучали в окно. На стук вышла хозяйка дома, женщина уже в годах, и ее 15-летняя дочка. Увидев на крыльце двоих парней в меховых комбинезонах и унтах, Анна Семеновна Никифорова растерялась. Только и спросила:

— Кто вы?

— Мы советские летчики, — ответил Карпушкин.

— Как вы здесь очутились?

— Вынужденная посадка. [242]

— Миленькие вы мои, — зачастила Анна Семеновна, — вам надо отсюда уходить: у нас в деревне немцы.

— А где их тут нет?

— В соседней деревне, в Красном Лесу...

— Сколько дотуда?

— Километров пять-шесть.

— Все семь будут, — уточнила девушка. — Я могу показать дорогу.

Анна Семеновна ушла в дом и через пару минут вернулась:

— Вот, возьмите на дорогу, — протянула она летчикам краюху хлеба. — Как говорится, чем богаты...

— Спасибо, мамаша! — от души поблагодарил ее Карпушкин. — Мы вас никогда не забудем.

Катя, так звали дочку Анны Семеновны, накинув на плечи пальтишко, проводила летчиков до опушки леса:

— Вот по этой дорожке — прямо к Красному Лесу и выйдете.

В деревне Красный Лес Ивана и Михаила приютила семья бывшего председателя колхоза Тихона Петровича Самусева. Летчиков посадили за стол, накормили чем могли. Расспросили о жизни на Большой земле.

Карпушкин и Морозов подробно рассказали о наступлении Красной Армии, об окружении немцев под Сталинградом, о своем полете, о том, как очутились здесь.

Они пробыли в доме Самусева двое суток. Мела метель, и идти пока было нельзя. А когда буран немного улегся, ребята сказали:

— Пора в путь.

— Если надо, возражать не смею, — ответил Тихон Петрович. — Присядем на дорожку.

Михаил и Иван по-сыновьи обняли его:

— Спасибо, отец, спасибо за все...

— Ну что вы...

Тихон Петрович дал ребятам на дорогу кое-чего из съестного и объяснил, как добраться до партизан.

— Оттуда вы скорее попадете на Большую землю, — сказал он летчикам. И предупредил: — Только, сынки, будьте осторожны. Не ровен час, на фрицев напоретесь. Да и из местных есть тут сволочи.

Знал старый колхозный активист, что на территории Шиздеровского сельсовета в ту пору действовал немецкий карательный отряд под командованием палача Баха. Его штаб находился в деревне Староселье. [243]

Имел он сведения и о том, что фашисты завербовали в свой отряд всякого рода отребье из местных жителей. Были в том отряде и бывшие кулаки — отец и сын Колосовы. Те самые Колосовы, что выдали фашистам бесстрашную партизанку Лизу Чайкину.

На младшего из них — Николая — и нарвались Карпушкин с Морозовым. Когда они выходили из деревни, их окликнул незнакомый мужчина. Иван и Михаил оглянулись. На крыльце дома стоял человек в красноармейской форме без знаков различия. Они подошли к нему, поздоровались. А тот, узнав, что ребята советские летчики, вскинул автомат и почти в упор расстрелял их. Потом снял с убитых теплые меховые унты, комбинезоны и ушел с «добычей» в штаб карателей.

Несколько женщин и подростков тайно похоронили летчиков за околицей деревни, на берегу ручья-

Через несколько дней в Красный Лес нагрянули фашисты. Немцы и их прислужник Колосов расстреляли Тихона Петровича Самусева и его сына за связь с партизанами. А деревню сожгли.

Через четверть века после этой кровавой трагедии советские чекисты, анализируя преступную деятельность фашистского палача Баха, а также «работу» его прислужников, размотали клубок злодеяний карателей и в том числе предателей Колосовых. Тогда же жители Оленинского района Калининской области узнали о двух летчиках Комсомольского полка.

12 июля 1967 года оленинцы перезахоронили останки советских воинов из безвестной могилки, что оставалась на окраине уже несуществующей деревни Красный Лес, в поселке Пенском.

Пройдут годы и годы. Но не зарастет тропа к памятнику героям. Их подвигу жить вечно.

В затишье

Обманчиво оно на фронте, это затишье. День-другой тихо, а на третий — жди бури.

...У нас после крупной наступательной операции, завершившейся освобождением городов Великие Луки и Новосокольники, наступила передышка — испортилась погода. Низкие облака. Снег вперемешку с моросящим дождем. Полетов в такую хмарь ожидать не приходилось. Но все мы понимали — затишье это временное. [244]

Было получено сообщение, что немцы перебрасывают к линии фронта новые силы. Что за силы? Какова их численность? Какое имеет вооружение? Направление их движения? Разрешением этих вопросов и занималось командование фронтом. Надо было срочно разведать с воздуха район сосредоточения войск противника.

Погода не позволяла выполнить эту задачу на скоростных самолетах. Температура воздуха: ноль — минус два градуса. Следовательно, опасность обледенения. Но на У-2 попробовать все-таки было можно.

Это сложное боевое задание командование фронтом поручило нашей части. Комсомольцы никогда не подводили. А в полку выбор командира пал на старшину Даева.

Экипажам до этого еще не приходилось летать в глубокий тыл противника днем. Появиться над позициями немцев на У-2 в светлое время суток было равносильно самоубийству. Ведь по самолету будут стрелять из всех видов оружия. А «кукурузник» абсолютно ничем не защищен. И вполне понятно, что все мы очень переживали за своего товарища. Иван тоже волновался, хотя виду не подавал. Приказ есть приказ, его надо выполнять.

Только Даев в облаках перетянул через линию фронта, как самолет перестал слушаться рулей и перешел в беспорядочное падение.

Иван провел рукой по стойке центроплана — лед. Все ясно: обледенение. Делать нечего, надо садиться Но куда? Кругом немцы.

Гитлеровцы отлично видели неуклюжие маневры русского летчика. Но почему-то не стреляли. Видимо, решили взять экипаж живьем.

Самолет приземлился недалеко от вражеских позиций. Ваня Даев и его штурман Василий Рудяк вылезли из кабин и на виду у противника быстро сбили лед с крыльев и стабилизатора. Не успели фашисты прийти в себя, как «русс-фанер», уйдя у них буквально из-под носа, взмыл в небо и скрылся в облаках.

Смелому летчику пришлось еще раз сажать свой самолет на территории, занятой противником, чтобы освободиться ото льда. И все же он нашел колонну гитлеровцев, которая двигалась к линии фронта. Прилетел, подробно обо всем доложил. Не сообщил только о своих вынужденных посадках.

Командование фронтом немедленно приняло меры, [245] чтобы уничтожить свежие силы фашистов до ввода их в бой.

За этот подвиг комсомолец Иван Даев первым в нашем полку был награжден орденом Отечественной войны II степени.

* * *

А однажды, тоже в затишье, случилась вот какая история. Она мне памятна не только потому, что произошла с моим очень хорошим другом, механиком самолета Валентином Тупицыным. Дело в том, что после этого случая я был переведен из механиков в летчики.

...Начальник штаба 3-й воздушной армии генерал Дагаев уже побывал на КП, на стоянках самолетов, в столовой. Вернулся в штаб полка, чтобы дать последние указания капитану Чухно по ведению отчетности о боевой работе, рассказать о новинках, появившихся у противника, и наших технических новшествах, обратить внимание на подготовку и проведение разведывательных полетов. В это время в штабную избу буквально влетел заместитель командира полка капитан Кузовиткин. Не заметив находившегося там генерала, он подбежал к окну и крикнул:

— Тупицын в воздухе!

Фамилия летчика генералу ни о чем не говорила. Он знал наперечет всех асов фронта, но о Тупицыне не слыхал. Кто это еще такой? Вместе с другими командирами штаба Дагаев подошел к окну.

Кузовиткин, который, казалось, не терялся ни при каких обстоятельствах, на этот раз, увидев генерала, смутился.

— Ай-ай-ай! Ай-ай-ай! — пробормотал он и выскользнул на улицу.

— Что случилось? — спросил генерал у начальника Штаба полка.

Капитан Чухно, конечно, отлично знал, кто такой Тупицын, и даже догадывался, почему именно сейчас тот оказался в воздухе. Но, чтобы как-то замять это ЧП, сказал, стараясь быть внешне спокойным:

— Сейчас выясню, — и тоже вышел на заснеженный двор.

Над деревней кружил самолет У-2, принадлежность которого мог бы в полку определить каждый. Все машины у нас были на лыжах, а эта, командирская, — еще на колесах. То есть нелетающая. Самолет командира [246] обслуживал механик Валентин Тупицын. По «ногам» и узнали, кто находится в воздухе.

Командир полка, естественно, начал метать громы и молнии, когда ему доложили о случившемся. Вспыльчивый по складу характера, он не находил себе места в тесной землянке. Его, казалось, раздражал не столько сам факт самовольного взлета, сколько то, что случилось это не ко времени, когда в полк прибыл высокий гость — начальник штаба воздушной армии.

В землянку вошли капитан Дозмаров и старший лейтенант Кричевский, вызванные Еренковым чуть ли не по тревоге.

— Прибыли по вашему приказанию, — доложил капитан.

— Видели? — комполка показал рукой на потолок, что должно было, видимо, означать небо и Тупицын