В лесу родилась елочка

— Со мной, знаешь, что-то странное творится. Как будто сума схожу. Вроде все про себя помню, но так, словно не про себя, а про кого-то другого… Понимаешь?

— А чего тут не понять? — спросил Валерка. — Ты сколько уже не пьешь?

— Две недели, — ответил Иван. — Сегодня как раз.

— Так чего ж ты хочешь. Это у тебя черная горячка начинается.

Виктор Пелевин, «День бульдозериста»

Однажды я подумал о том, что мне часто бывает плохо потому, что я слишком много времени провожу среди людей, которым плохо. Они подавляют меня своим негативом. Почему большинство взрослых людей подавляют свои желания, эмоции, внутренние импульсы? Почему я, оказавшись в вагоне метро среди людей-роботов, тоже становлюсь роботом? Я внутренне протестовал, но был бессилен противостоять настроению толпы, идущей по своим делам в мрачном трансе.

Поразмышляв, я обнаружил, что боюсь выделяться из толпы. Хотя именно это интересно. В детстве, пока меня не научили не высовываться, я был другим. Вот какая-нибудь девочка во дворе. В песочнице. Розовый бантик, белые сандалии. Подхожу:

— Привет.

— Привет.

— Как тебя зовут?

— Маша.

— А меня Игорь. А что ты тут делаешь?

Она еще не говорит «я на улице не знакомлюсь». Я еще не придаю излишнего значения тому, что она говорит. И вот мы уже играем вместе, пока меня кто-то из пацанов не вовлечет в более интересную игру, например, кидать земляные камни в проезжающие мимо автобусы, а потом убегать от злых шоферов.

А что теперь? Все строго, скучно и по регламенту. Осторожно, двери закрываются. Хоть вешайся.

Один из моихдрузей по «Живому журналу», по имени Вова, рассказал про упражнение из пикап-тренинга. Исполнить песню в многолюдном месте на глазах у прохожих. Громко, чтобы все слышали. Случайных зрителей должно быть не менее двадцати человек. Например, в метро. Вова рекомендовал повторить три раза с интервалом минимум в 15 минут. Он пообещал, что мне понравится эффект. «Сначала ты перестанешь думать: „Ой, на меня смотрят, это неприлично, это стыдно, я наверное как дурак выгляжу“. Потом, после многократного исполнения, появится игривое настроение. А потом — независимость от толпы». Представив, как я мог бы петь в метро, я почувствовал страх вперемешку с воодушевлением и понял, что хочу это сделать. Но… не сегодня.

Через пару недель я наконец-то решился. Поскольку ни одной песни наизусть не знал, я принял решение исполнить детский шлягер «В лесу родилась елочка». Нашел в интернете, распечатал, выучил наизусть. Подумал, где буду упражняться. На Филевской линии метро поезд ходит по поверхности. Почти без шума. Меня будет хорошо слышно всем пассажирам. Прекрасно.

И вот я там. Волнение нарастает по мере приближения к станции «Киевская». Когда поезд вышел из тоннеля на поверхность, во мне не осталось никаких чувств, кроме пронизывающего насквозь, парализующего волнения. Дикий шум метро стих, уступив место тихим перестукам железных колес о стыки рельсов. Пора бы начинать. Но у меня в голове сразу возник поток мыслей, объясняющих, почему именно сейчас, именно в этом вагоне петь нельзя.

— Ну, в этом вагоне я петь не буду, потому что все время в нем ехал, — сказал я сам себе мысленно. — Что я буду, как дурак, людей пугать. Вот перейду в соседний вагон и там…

Перешел. Мгновенно нашлись аргументы, чтобы здесь и сейчас это тоже не делать:

— В этом вагоне слишком мало людей, всего человек десять. Надо не так…

Однако в следующем вагоне нашлись новые соображения, так же продиктованные страхом и оттого очень убедительные. Так, блуждая из вагона в вагон, я доехал до конечной. Мои отмазки неоспоримы. Если надо, я сам себя умею так убедить, что ни один Генри Киссинджер не сможет переспорить.

Ну что ж. Ну, трус. Ну и что. Не умирать же. Озадаченный, я пробормотал:

— Ничего страшного, сейчас сяду в поезд в обратную сторону и начну.

Не начал. Стою, словно парализованный. Умом понимаю, что на самом деле нет никакой проблемы спеть песню в метро. То же самое, что спеть дома, наедине с собой. Но присутствие людей меня пугает. Они же подумают, что я придурок!

Меня начало пожирать отчаяние. Казалось бы, что тут трудного, спеть песню, черт побери?! Смогу ли я это сделать? Нужно хоть что-то сделать, чтобы сдвинуться с места. Похоже, я очень крепко принял решение провести этот эксперимент над собой, и именно сегодня. Я почувствовал, что если откажусь, во мне что-то перегорит. Я хотел это сделать. Я мог бы подобрать себе подходящую отмазку, чтобы отказаться и уехать домой. Например: «Сегодня я не в настроении, но уж завтра…» Но я себе слишком честно пообещал. Сдамся без сопротивления — буду презирать себя за предательство. Нельзя уйти. Но и выступить с этим номером перед толпой почему-то не хватает решимости.

Подавленный и убитый, сердце гулко стучит, мышцы рук и ног словно сделаны из ваты, я переходил из вагона в вагон. Вышел на «Пионерской». Страх. Опустошение. Смотрю — на платформе два паренька. Студенты какие-то. Подошел:

— Парни, можете мне сделать небольшое одолжение?

— Какое?

— Я хочу спеть песню в вагоне, но сильно стесняюсь. Мне нужна ваша поддержка. Вы просто будете стоять недалеко и смотреть на меня. А когда я закончу, вы мне похлопаете. Вот и все, что нужно. Согласны?

Они согласились. Только спросили, зачем.

— Я люблю петь, — ответил, — но стесняюсь.

И вот приближается поезд. Неотвратимо. Синий. С белой ломаной полосой на боку. За стеклом локомотива два мужских лица — машинисты. Мне показалось, что фары локомотива увеличиваются в размерах слишком, слишком, слишком быстро.

Мы зашли в последнюю дверь вагона, набитого пассажирами почти полностью. Почти нет свободного места. Пора.

Во мне снова включился внутренний голос, убеждающий, что, в сущности, у меня нет обязательств перед этими ребятами, так что можно и в этот раз не петь. Не здесь и не сейчас. Как-нибудь потом. Я ведь никому ничего не обязан. Сразу за этим — вспышка злости на себя. Мысленно ответил своему внутреннему голосу: «Заткнись, сука!» Поднял глаза на своих ребят, оглянулся вокруг — и начал:

— В лесу родилась елочка, в лесу она росла-а-а, зимой и летом стройная, зеленая была-а-а…

Судя по реакции людей, они, мягко говоря, удивились. Ко мне обратились десятки изумленных глаз. Пожалуй, это был пик стресса, который я сам себе устроил. На несколько мгновений, показавшихся мне невероятно длинным отрезком вечности, все до одного сфокусировали на мне свое внимание. Если бы я был попрошайкой со словами «люди добрые, помогите кто чем может», они бы, наверное, меня вовсе не заметили. Давно привыкли к таким номерам. К моему номеру у них не оказалось шаблонов реагирования.

Да, кстати. У меня нет музыкального слуха. Учитель музыки в школе говорил, что мне медведь на ухо наступил.

То есть если я что-то пою, звучит дико комично. Поэтому я избегаю напевать любимые песни в присутствии других людей. Глупо и стыдно. И вот с этим багажом я пою про елочку в подземке.

Реакция «концертного зала» неоднородная. Самые неиспорченные цивилизацией люди — дети и таджикские рабочие — сразу заулыбались. Их направленные на меня глаза блестят, будто мы отжигаем вместе. Молодая женщина рядом со мной закрыла лицо книжкой, которую только что читала. Скрывает смущение и растерянность. Уголки ее рта стремятся к ушам. Беззвучно смеется, как мне показалось, слегка истерично. Кто-то еще начал улыбаться через пять, десять, двадцать, тридцать секунд. Было немало и тех, кто никак не реагировал. Словно сделаны из камня. Из середины вагона послышался смех. Кто-то после второго или третьего куплета крикнул:

— Погромче!

О, я уважаю пожелания аудитории. Громче. Мое пение стало еще больше похожим на выкрикивание слов по слогам.

За несколько секунд до остановки я закончил:

— И много, много радости детишкам принесла!

Раздался шквал аплодисментов. Все обитатели вагона хлопали в ладоши. Кроме тех, кто с каменными лицами. Но и в них произошла перемена: если во время моего пения на них было изображено лишь легкое раздражение, мол, какой-то придурок мешает заполнять сканворд, то сейчас они удивились — дружественной и бурной реакции других людей. Когда аплодисменты стали стихать, кто-то крикнул:

— Давай на бис!

Я вышел из вагона. Стою посреди платформы, слушаю свои ощущения. Меня разрывает изнутри. Адреналин. Усталость. Хочется расслабить мышцы ног и упасть на асфальт. И вместе с тем — прилив энергии. Хочется прыгать и кричать.

Никогда раньше я не был в центре внимания в такой… э-э-э… интересной ситуации, инициатор которой — я сам. С другой стороны, кошмар кончился, и меня переполняет восторг. Это со мной было. Я это сделал. И еще. Люди вокруг вполне нормальные, добрые, хорошие, только… отвыкли от хороших песен…

Весь следующий день я переживал эмоциональное послевкусие от нового опыта и осмысливал, что же он для меня значил. Ответа не нашел. Решил повторить. Но уже на работе. В офисе медийного холдинга. На глазах у коллег.

В понедельник сначала зашел к женщинам литературного отдела. Там секретарь Ольга, приятная женщина среднихлет.

— Оля, сделайте одолжение, — сказал ей доверительно.

— Просьба частного порядка. У меня нет музыкального слуха. Поэтому я стесняюсь петь. Сейчас я спою одну песенку, а потом вы скажете, как вам. Если вы не против, конечно.

Ольга восприняла просьбу очень серьезно, как умудренный годами человек, не чуждый психологии и педагогики. С таким участием, что я расчувствовался. Дослушав до конца, сдержанно похвалила.

— Диапазон, конечно, узкий, но это ничего, — говорит.

— А в целом ваше пение, Игорь, напоминает детское. Так маленькие дети на новогоднем утреннике поют, по слогам. А вообще все в порядке.

— Спасибо вам, Оля. Мне была важна ваша поддержка.

— Всегда пожалуйста, Игорь.

Перешел в свой офис. Здесь человек сорок. «Что, планомерно трудитесь, мои сладенькие обитатели матрицы?

— подумал я, окинув коллег взглядом. — Ничего, сейчас вы проснетесь. Кое-кто будет зажигать».

Моя репутация в глазах этих людей уже была несколько неоднозначной. Я вроде бы изо всех сил такой умный и солидный, и в то же время слегка ненормальный. Я тщательно скрывал — и никто не знал, каким неуверенным я часто бываю. Как легко меня задеть. Как бессмысленна моя жизнь. Вместе с тем я им регулярно вставлял пистон неожиданных эмоций. За время, прошедшее с момента, когда начались перемены во мне, я уже успел проявить себя таким, каким они меня никогда не видели. Однажды зашел в офис и с порога громко крикнул:

— Здравствуйте, ребята!

Тридцать с чем-то голов оторвались от мониторов и обернулись.

Я тихо добавил:

— Привет. Я ко всем обратился, чтобы с каждым по отдельности не здороваться.

Все переглянулись и улыбнулись.

Но тогда я просто дурачился. Спонтанно. Я не планировал привлечь к себе внимание нестандартным поведением. Но сейчас я пришел с номером, которого не было в анонсе.

Оглянулся. Все как всегда. Все склонились перед мониторами. Создают материалы для интернет-проектов. Выясняется, что сегодня удевушки Лены, работающей за соседним столом, день рождения. Я подошел к ней.

— Леночка, я хочу сделать тебе необычный подарок, — сказал я, рассматривая ее накрученные и покрытые блестками каштановые локоны. — Я хочу для тебя спеть. Правда, стихи сочинял не я, зато они тебе знакомы.

Сотрудники нашего отдела, отгороженного от остальных пластиковой перегородкой до уровня плеч, подняли глаза и посмотрели вопросительно. Я встал на свое кресло, накрыв его журналом «Коммерсантъ Власть», и начал петь «Елочку».

Детей и таджиков в нашем офисе нет. Люди солидные. Одна лишь Леночка в восторге. Остальные в глубоком замешательстве. Народ из другого конца помещения вставал с мест, чтобы посмотреть, что здесь происходит. Рассматривали. Я пел и одновременно пытался представить, как это выглядит со стороны. Посреди рабочего дня мужчина тридцати двух лет весом в сто килограмм стоит на кресле и поет, ужасно фальшивя, песню про елочку. Рядом с ним прыгает восторженная Леночка. Две девушки рядом, Соня и Алла, потрясены, переглядываются с выражением типа «кто бы мог подумать, а с виду вроде нормальный». Во время слов «срубил он нашу елочку под самый корешок» через зал прошел один из начальников. Я, не прерывая пения, помахал ему рукой. Он улыбнулся в ответ, тоже помахал и вышел из зала.

— И вот она нарядная на праздник к нам пришла! И много, много радости детишкам принесла!

Закончив, я раскланялся.

Леночка задыхалась от восторженного смеха, визжала и хлопала в ладоши. Остальные девушки неопределенно улыбались и переглядывались. Аллочка ослабевшим голосом выдохнула:

— Охуе-е-еть.

Бородатый новостник Дима, как ни в чем ни бывало, в свойственной ему спокойной манере сказал:

— Это был достойный перфоманс.

— Это было дебильное пение! — воскликнула Соня, и тут же, с горящими глазами, подбежала к Лене. — Я тебе сейчас покажу фокус!

Это меня потрясло. Несколько секунд я стоял и смотрел на Соню, разинув рот. Поразительно. Соня — красивая, но вечно зажатая девочка. Всегда мрачное настроение. Ханжеские суждения. Каменное лицо во всех обстоятельствах. Всегда проявляет себя как серая мышка. А сейчас эта девочка вдруг бросает срочные новости и показывает фокусы. Завелась от дебильного пения?

Потом я услышал, как кто-то обсуждал увиденное:

— Что это все-таки было?

— Да хрен знает. Это ж Андреев. Он что только не выкинет.

— Отморозок, да…

Мне захотелось возразить. Сказать, что никакой я не отморозок, а просто устал от прежней жизни. Я хочу по-другому. Я хочу кричать. Я хочу танцевать. Но я не решился вмешиваться в диалог. Если бы я так сделал, получилось бы, что я оправдываюсь. Мне не хотелось оправдываться. Мне хотелось разрешить себе жить без оправданий за то, что я не такой, каким меня привыкли и ожидают видеть. К тому же мне было хорошо. Получил удовольствие. Лица потрясенных коллег, изумление Аллы, сарказм Димы и истерика Сони, сменившаяся вспышкой радости, — все это мне понравилось. А еще восторг Леночки. Такие подарки на день рождения получают не так уж часто.

Тот парень в блоге, что посоветовал мне это упражнение, был прав. После экспериментов с пением в публичном месте у меня возникло ощущение, что люди вокруг не имеют отношения к моим ограничениям. Все ограничения внутри меня. Мрачные попутчики в метро, озлобленные прохожие, хмурые коллеги, — все эти люди ни при чем. Никто меня не подавляет. Только я сам. Просто такой образ жизни у меня вошел в привычку. Ну что ж. Придется подобрать к этой привычке какую-нибудь отвычку.