Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Глава 15. Сон Никанора Ивановича




Нетрудно догадаться, что толстяк с багровой физиономией, которогопоместили в клинике в комнате N 119, был Никанор Иванович Босой. Попал он, однако, к профессору Стравинскому не сразу, а предварительнопобывав в другом месте. От другого этого места у Никанора Ивановича осталось в воспоминаниимало чего. Помнился только письменный стол, шкаф и диван. Там с Никанором Ивановичем, у которого перед глазами как-то мутилось отприливов крови и душевного возбуждения, вступили в разговор, но разговорвышел какой-то странный, путаный, а вернее сказать, совсем не вышел. Первый же вопрос, который был задан Никанору Ивановичу, был таков: -- Вы Никанор Иванович Босой, председатель домкома номер триста два-биспо Садовой? На это Никанор Иванович, рассмеявшись страшным смехом, ответилбуквально так: -- Я Никанор, конечно, Никанор! Но какой же я к шуту председатель! -- То есть как? -- спросили у Никанора Ивановича, прищуриваясь. -- А так, -- ответил он, -- что ежели я председатель, то я сразу долженбыл установить, что он нечистая сила! А то что же это? Пенсне треснуло...весь в рванине... Какой же он может быть переводчик у иностранца! -- Про кого говорите? -- спросили у Никанора Ивановича. -- Коровьев! -- вскричал Никанор Иванович, -- в пятидесятой квартире унас засел! Пишите: Коровьев. Его немедленно надо изловить! Пишите: шестоепарадное, там он. -- Откуда валюту взял? -- задушевно спросили у Никанора Ивановича. -- Бог истинный, бог всемогущий, -- заговорил Никанор Иванович, -- всевидит, а мне туда и дорога. В руках никогда не держал и не подозревал, какаятакая валюта! Господь меня наказует за скверну мою, -- с чувством продолжалНиканор Иванович, то застегивая рубашку, то расстегивая, то крестясь, --брал! Брал, но брал нашими советскими! Прописывал за деньги, не спорю, бывало. Хорош и наш секретарь Пролежнев, тоже хорош! Прямо скажем, все ворыв домоуправлении. Но валюты я не брал! На просьбу не валять дурака, а рассказывать, как попали доллары ввентиляцию, Никанор Иванович стал на колени и качнулся, раскрывая рот, какбы желая проглотить паркетную шашку. -- Желаете, -- промычал он, -- землю буду есть, что не брал? А Коровьев-- он черт. Всякому терпенью положен предел, и за столом уже повысили голос, намекнули Никанору Ивановичу, что ему пора заговорить на человеческом языке. Тут комнату с этим самым диваном огласил дикий рев Никанора Ивановича, вскочившего с колен: -- Вон он! Вон он за шкафом! Вот ухмыляется! И пенсне его... Держитеего! Окропить помещение! Кровь отлила от лица Никанора Ивановича, он, дрожа, крестил воздух, метался к двери и обратно, запел какую-то молитву и, наконец, понес полнуюоколесицу. Стало совершенно ясно, что Никанор Иванович ни к каким разговорам непригоден. Его вывели, поместили в отдельной комнате, где он несколько поутихи только молился и всхлипывал. На Садовую, конечно, съездили и в квартире N 50 побывали. Но никакогоКоровьева там не нашли, и никакого Коровьева никто в доме не знал и невидел. Квартира, занимаемая покойным Берлиозом и уехавшим в Ялту Лиходеевым, была совершенно пуста, и в кабинете мирно висели никем не поврежденныесургучные печати на шкафах. С тем и уехали с Садовой, причем с уехавшимиотбыл растерянный и подавленный секретарь домоуправления Пролежнев. Вечером Никанор Иванович был доставлен в клинику Стравинского. Там онповел себя настолько беспокойно, что ему пришлось сделать впрыскивание порецепту Стравинского, и лишь после полуночи Никанор Иванович уснул в 119-йкомнате, изредка издавая тяжелое страдальческое мычание. Но чем далее, темлегче становился его сон. Он перестал ворочаться и стонать, задышал легко ировно, и его оставили одного. Тогда Никанора Ивановича посетило сновидение, в основе которого, несомненно, были его сегодняшние переживания. Началось с того, что НиканоруИвановичу привиделось, будто бы какие-то люди с золотыми трубами в рукахподводят его, и очень торжественно, к большим лакированным дверям. У этихдверей спутники сыграли будто бы туш Никанору Ивановичу, а затем гулкий басс небес весело сказал: -- Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту. Удивившись крайне, Никанор Иванович увидел над собой черныйгромкоговоритель. Затем он почему-то очутился в театральном зале, где под золоченымпотолком сияли хрустальные люстры, а на стенах кенкеты. Все было какследует, как в небольшом по размерам, но богатом театре. Имелась сцена, задернутая бархатным занавесом, по темно-вишневому фону усеянным, какзвездочками, изображениями золотых увеличенных десяток, суфлерская будка идаже публика. Удивило Никанора Ивановича то, что вся эта публика была одного пола --мужского, и вся почему-то с бородами. Кроме того, поражало, что втеатральном зале не было стульев, и вся эта публика сидела на полу, великолепно натертом и скользком. Конфузясь в новом и большом обществе, Никанор Иванович, помявшисьнекоторое время, последовал общему примеру и уселся на паркет по-турецки, примостившись между каким-то рыжим здоровяком-бородачом и другим, бледным исильно заросшим гражданином. Никто из сидящих не обратил внимания нановоприбывшего зрителя. Тут послышался мягкий звон колокольчика, свет в зале потух, занавесьразошлась, и обнаружилась освещенная сцена с креслом, столиком, на которомбыл золотой колокольчик, и с глухим черным бархатным задником. Из кулис тут вышел артист в смокинге, гладко выбритый и причесанный напробор, молодой и с очень приятными чертами лица. Публика в зале оживилась, и все повернулись к сцене. Артист подошел к будке и потер руки. -- Сидите? -- спросил он мягким баритоном и улыбнулся залу. -- Сидим, сидим, -- хором ответили ему из зала тенора и басы. -- Гм... -- заговорил задумчиво артист, -- и как вам не надоест, я непонимаю? Все люди как люди, ходят сейчас по улицам, наслаждаются весеннимсолнцем и теплом, а вы здесь на полу торчите в душном зале! Неужто ужпрограмма такая интересная? Впрочем, что кому нравится, -- философскизакончил артист. Затем он переменил и тембр голоса, и интонации и весело и звучнообъявил: -- Итак, следующим номером нашей программы -- Никанор Иванович Босой, председатель домового комитета и заведующий диетической столовкой. ПопросимНиканора Ивановича! Дружный аплодисмент был ответом артисту. Удивленный Никанор Ивановичвытаращил глаза, а конферансье, закрывшись рукою от света рампы, нашел еговзором среди сидящих и ласково поманил его пальцем на сцену. И НиканорИванович, не помня как, оказался на сцене. В глаза ему снизу и спереди ударил свет цветных ламп, отчего сразупровалился в темноту зал с публикой. -- Ну-с, Никанор Иванович, покажите нам пример, -- задушевно заговорилмолодой артист, -- и сдавайте валюту. Наступила тишина. Никанор Иванович перевел дух и тихо заговорил: -- Богом клянусь, что... Но не успел он выговорить эти слова, как весь зал разразился крикаминегодования. Никанор Иванович растерялся и умолк. -- Насколько я понял вас, -- заговорил ведущий программу, -- вы хотелипоклясться богом, что у вас нет валюты? -- и он участливо поглядел наНиканора Ивановича. -- Так точно, нету, -- ответил Никанор Иванович. -- Так, -- отозвался артист, -- а простите за нескромность: откуда жевзялись четыреста долларов, обнаруженные в уборной той квартиры, единственным обитателем коей являетесь вы с вашей супругой? -- Волшебные! -- явно иронически сказал кто-то в темном зале. -- Так точно, волшебные, -- робко ответил Никанор Иванович понеопределенному адресу, не то артисту, не то в темный зал, и пояснил: --Нечистая сила, клетчатый переводчик подбросил. И опять негодующе взревел зал. Когда же настала тишина, артист сказал: -- Вот какие басни Лафонтена приходится мне выслушивать! Подбросиличетыреста долларов! Вот вы: все вы здесь валютчики! Обращаюсь к вам как кспециалистам -- мыслимое ли это дело? -- Мы не валютчики, -- раздались отдельные обиженные голоса в зале, --но дело это немыслимое. -- Целиком присоединяюсь, -- твердо сказал артист, -- и спрошу вас: чтомогут подбросить? -- Ребенка! -- крикнул кто-то из зала. -- Абсолютно верно, -- подтвердил ведущий программу, -- ребенка, анонимное письмо, прокламацию, адскую машину, мало ли что еще, но четырестадолларов никто не станет подбрасывать, ибо такого идиота в природе неимеется, -- и, обратившись к Никанору Ивановичу, артист добавил укоризненнои печально: -- Огорчили вы меня, Никанор Иванович! А я-то на вас надеялся.Итак, номер наш не удался. В зале раздался свист по адресу Никанора Ивановича. -- Валютчик он! -- выкрикивали в зале, -- из-за таких-то и мы невиннотерпим! -- Не ругайте его, -- мягко сказал конферансье, -- он раскается. -- И, обратив к Никанору Ивановичу полные слез голубые глаза, добавил: -- Ну, идите, Никанор Иванович, на место! После этого артист позвонил в колокольчик и громко объявил: -- Антракт, негодяи! Потрясенный Никанор Иванович, неожиданно для себя ставший участникомкакой-то театральной программы, опять оказался на своем месте на полу. Тутему приснилось, что зал погрузился в полную тьму и что на стенах выскочиликрасные горящие слова: " Сдавайте валюту! " Потом опять раскрылся занавес, иконферансье пригласил: -- Попрошу на сцену Сергея Герардовича Дунчиля. Дунчиль оказался благообразным, но сильно запущенным мужчиной летпятидесяти. -- Сергей Герардович, -- обратился к нему конферансье, -- вот ужеполтора месяца вы сидите здесь, упорно отказываясь сдать оставшуюся у васвалюту, в то время как страна нуждается в ней, а вам она совершенно ни кчему, а вы все-таки упорствуете. Вы -- человек интеллигентный, прекрасно всеэто понимаете и все же не хотите пойти мне навстречу. -- К сожалению, ничего сделать не могу, так как валюты у меня большенет, -- спокойно ответил Дунчиль. -- Так нет ли, по крайней мере, бриллиантов? -- спросил артист. -- И бриллиантов нет. Артист повесил голову и задумался, а потом хлопнул в ладоши. Из кулисывышла на сцену средних лет дама, одетая по моде, то есть в пальто безворотника и в крошечной шляпке. Дама имела встревоженный вид, а Дунчильпоглядел на нее, не шевельнув бровью. -- Кто эта дама? -- спросил ведущий программу у Дунчиля. -- Это моя жена, -- с достоинством ответил Дунчиль и посмотрел надлинную шею дамы с некоторым отвращением. -- Мы потревожили вас, мадам Дунчиль, -- отнесся к даме конферансье, --вот по какому поводу: мы хотели вас спросить, есть ли еще у вашего супругавалюта? -- Он тогда все сдал, -- волнуясь, ответила мадам Дунчиль. -- Так, -- сказал артист, -- ну, что же, раз так, то так. Если всесдал, то нам надлежит немедленно расстаться с Сергеем Герардовичем, что жеподелаешь! Если угодно, вы можете покинуть театр, Сергей Герардович, -- иартист сделал царственный жест. Дунчиль спокойно и с достоинством повернулся и пошел к кулисе. -- Одну минуточку! -- остановил его конферансье, -- позвольте мне напрощанье показать вам еще один номер из нашей программы, -- и опять хлопнулв ладоши. Черный задний занавес раздвинулся, и на сцену вышла юная красавица вбальном платье, держащая в руках золотой подносик, на котором лежала толстаяпачка, перевязанная конфетной лентой, и бриллиантовое колье, от которого вовсе стороны отскакивали синие, желтые и красные огни. Дунчиль отступил на шаг, и лицо его покрылось бледностью. Зал замер. -- Восемнадцать тысяч долларов и колье в сорок тысяч золотом, --торжественно объявил артист, -- хранил Сергей Герардович в городе Харькове вквартире своей любовницы Иды Геркулановны Ворс, которую мы имеемудовольствие видеть перед собою и которая любезно помогла обнаружить этибесценные, но бесцельные в руках частного лица сокровища. Большое спасибо, Ида Геркулановна. Красавица, улыбнувшись, сверкнула зубами, и мохнатые ее ресницыдрогнули. -- А под вашею полною достоинства личиною, -- отнесся артист к Дунчилю, -- скрывается жадный паук и поразительный охмуряло и врун. Вы извели всех заполтора месяца своим тупым упрямством. Ступайте же теперь домой, и пусть тотад, который устроит вам ваша супруга, будет вам наказанием. Дунчиль качнулся и, кажется, хотел повалиться, но чьи-то участливыеруки подхватили его. Тут рухнул передний занавес и скрыл всех бывших насцене. Бешеные рукоплескания потрясли зал до того, что Никанору Ивановичупоказалось, будто в люстрах запрыгали огни. А когда передний черный занавесушел вверх, на сцене уже никого не было, кроме одинокого артиста. Он сорвалвторой залп рукоплесканий, раскланялся и заговорил: -- В лице этого Дунчиля перед вами выступил в нашей программе типичныйосел. Ведь я же имел удовольствие говорить вчера, что тайное хранение валютыявляется бессмыслицей. Использовать ее никто не может ни при какихобстоятельствах, уверяю вас. Возьмем хотя бы этого Дунчиля. Он получаетвеликолепное жалованье и ни в чем не нуждается. У него прекрасная квартира, жена и красавица любовница. Так нет же, вместо того, чтобы жить тихо имирно, без всяких неприятностей, сдав валюту и камни, этот корыстный болвандобился все-таки того, что разоблачен при всех и на закуску нажил крупнейшуюсемейную неприятность. Итак, кто сдает? Нет желающих? В таком случаеследующим номером нашей программы -- известный драматический талант, артистКуролесов Савва Потапович, специально приглашенный, исполнит отрывок из" Скупого рыцаря" поэта Пушкина. Обещанный Куролесов не замедлил появиться на сцене и оказался рослым имясистым бритым мужчиной во фраке и белом галстуке. Без всяких предисловий он скроил мрачное лицо, сдвинул брови изаговорил ненатуральным голосом, косясь на золотой колокольчик: -- Как молодой повеса ждет свиданья с какой-нибудь развратницейлукавой... И Куролесов рассказал о себе много нехорошего. Никанор Иванович слышал, как Куролесов признавался в том, что какая-то несчастная вдова, воя, стоялаперед ним на коленях под дождем, но не тронула черствого сердца артиста.Никанор Иванович до своего сна совершенно не знал произведений поэтаПушкина, но самого его знал прекрасно и ежедневно по нескольку разпроизносил фразы вроде: " А за квартиру Пушкин платить будет? " Или " Лампочкуна лестнице, стало быть, Пушкин вывинтил? ", " Нефть, стало быть, Пушкинпокупать будет? " Теперь, познакомившись с одним из его произведений, Никанор Ивановичзагрустил, представил себе женщину на коленях, с сиротами, под дождем, иневольно подумал: " А тип все-таки этот Куролесов! " А тот, все повышая голос, продолжал каяться и окончательно запуталНиканора Ивановича, потому что вдруг стал обращаться к кому-то, кого насцене не было, и за этого отсутствующего сам же себе и отвечал, причемназывал себя то " государем", то " бароном", то " отцом", то " сыном", то на" вы", то на " ты". Никанор Иванович понял только одно, что помер артист злою смертью, прокричав: " Ключи! Ключи мои! " -- повалившись после этого на пол, хрипя иосторожно срывая с себя галстух. Умерев, Куролесов поднялся, отряхнул пыль с фрачных брюк, поклонился, улыбнувшись фальшивой улыбкой, и удалился при жидких аплодисментах. Аконферансье заговорил так: -- Мы прослушали с вами в замечательном исполнении Саввы Потаповича" Скупого рыцаря". Этот рыцарь надеялся, что резвые нимфы сбегутся к нему ипроизойдет еще многое приятное в том же духе. Но, как видите, ничего этогоне случилось, никакие нимфы не сбежались к нему, и музы ему дань непринесли, и чертогов он никаких не воздвиг, а, наоборот, кончил оченьскверно, помер к чертовой матери от удара на своем сундуке с валютой икамнями. Предупреждаю вас, что и с вами случится что-нибудь в этом роде, если только не хуже, ежели вы не сдадите валюту! Поэзия ли Пушкина произвела такое впечатление или прозаическая речьконферансье, но только вдруг из зала раздался застенчивый голос: -- Я сдаю валюту. -- Милости прошу на сцену! -- вежливо пригласил конферансье, всматриваясь в темный зал. И на сцене оказался маленького роста белокурый гражданин, судя по лицу, не брившийся около трех недель. -- Виноват, как ваша фамилия? -- осведомился конферансье. -- Канавкин Николай, -- застенчиво отозвался появившийся. -- А! Очень приятно, гражданин Канавкин, итак? -- Сдаю, -- тихо сказал Канавкин. -- Сколько? -- Тысячу долларов и двадцать золотых десяток. -- Браво! Все, что есть? Ведущий программу уставился прямо в глаза Канавкину, и НиканоруИвановичу даже показалось, что из этих глаз брызнули лучи, пронизывающиеКанавкина насквозь, как бы рентгеновские лучи. В зале перестали дышать. -- Верю! -- наконец воскликнул артист и погасил свой взор, -- верю! Этиглаза не лгут. Ведь сколько же раз я говорил вам, что основная ваша ошибказаключается в том, что вы недооцениваете значения человеческих глаз.Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза -- никогда! Вам задаютвнезапный вопрос, вы даже не вздрагиваете, в одну секунду овладеваете собойи знаете, что нужно сказать, чтобы укрыть истину, и весьма убедительноговорите, и ни одна складка на вашем лице не шевельнется, но, увы, встревоженная вопросом истина со дна души на мгновение прыгает в глаза, ивсе кончено. Она замечена, а вы пойманы! Произнеся, и с большим жаром, эту очень убедительную речь, артистласково осведомился у Канавкина: -- Где же спрятаны? -- У тетки моей, Пороховниковой, на Пречистенке... -- А! Это... постойте... это у Клавдии Ильиничны, что ли? -- Да. -- Ах да, да, да! Маленький особнячок? Напротив еще палисадничек? Какже, знаю, знаю! А куда ж вы их там засунули? -- В погребе, в коробке из-под Эйнема... Артист всплеснул руками. -- Видали вы что-нибудь подобное? -- вскричал он огорченно. -- Да ведьони ж там заплесневеют, отсыреют! Ну мыслимо ли таким людям доверить валюту? А? Чисто как дети, ей-богу! Канавкин и сам понял, что нагрубил и проштрафился, и повесил своюхохлатую голову. -- Деньги, -- продолжал артист, -- должны храниться в госбанке, вспециальных сухих и хорошо охраняемых помещениях, а отнюдь не в теткиномпогребе, где их могут, в частности, попортить крысы! Право, стыдно, Канавкин! Ведь вы же взрослый человек. Канавкин уже не знал, куда и деваться, и только колупал пальцем бортсвоего пиджачка. -- Ну ладно, -- смягчился артист, -- кто старое помянет... -- И вдругдобавил неожиданно: -- Да, кстати: за одним разом чтобы, чтоб машину зря негонять... у тетки этой самой ведь тоже есть? А? Канавкин, никак не ожидавший такого оборота дела, дрогнул, и в театренаступило молчание. -- Э, Канавкин, -- укоризненно-ласково сказал конферансье, -- а я-тоеще похвалил его! На-те, взял да и засбоил ни с того ни с сего! Нелепо это, Канавкин! Ведь я только что говорил про глаза. Ведь видно, что у тетки есть.Ну, чего вы нас зря терзаете? -- Есть! -- залихватски крикнул Канавкин. -- Браво! -- крикнул конферансье. -- Браво! -- страшно взревел зал. Когда утихло, конферансье поздравил Канавкина, пожал ему руку, предложил отвезти в город в машине домой, и в этой же машине приказалкому-то в кулисах заехать за теткой и просить ее пожаловать в женский театрна программу. -- Да, я хотел спросить, -- тетка не говорила, где свои прячет? --осведомился конферансье, любезно предлагая Канавкину папиросу и зажженнуюспичку. Тот, закуривая, усмехнулся как-то тоскливо. -- Верю, верю, -- вздохнув, отозвался артист, -- эта сквалыга не то чтоплемяннику -- черту не скажет этого. Ну, что же, попробуем пробудить в нейчеловеческие чувства. Быть может, еще не все струны сгнили в ее ростовщичьейдушонке. Всего доброго, Канавкин! И счастливый Канавкин уехал. Артист осведомился, нет ли еще желающихсдать валюту, но получил в ответ молчание. -- Чудаки, ей-богу! -- пожав плечами, проговорил артист, и занавесскрыл его. Лампы погасли, некоторое время была тьма, и издалека в ней слышалсянервный тенор, который пел: " Там груды золота лежат и мне они принадлежат! " Потом откуда-то издалека дважды донесся аплодисмент. -- В женском театре дамочка какая-то сдает, -- неожиданно проговорилрыжий бородатый сосед Никанора Ивановича и, вздохнув, прибавил: -- Эх, кабыне гуси мои! У меня, милый человек, бойцовые гуси в Лианозове. Подохнут они, боюсь, без меня. Птица боевая, нежная, она требует ухода... Эх, кабы негуси! Пушкиным-то меня не удивишь, -- и он опять завздыхал. Тут зал осветился ярко, и Никанору Ивановичу стало сниться, что из всехдверей в него посыпались повара в белых колпаках и с разливными ложками вруках. Поварята втащили в зал чан с супом и лоток с нарезанным чернымхлебом. Зрители оживились. Веселые повара шныряли между театралами, разливали суп в миски и раздавали хлеб. -- Обедайте, ребята, -- кричали повара, -- и сдавайте валюту! Чего вамзря здесь сидеть? Охота была эту баланду хлебать. Поехал домой, выпил какследует, закусил, хорошо! -- Ну, чего ты, например, засел здесь, отец? -- обратилсянепосредственно к Никанору Ивановичу толстый с малиновой шеей повар, протягивая ему миску, в которой в жидкости одиноко плавал капустный лист. -- Нету! Нету! Нету у меня! -- страшным голосом прокричал НиканорИванович, -- понимаешь, нету! -- Нету? -- грозным басом взревел повар, -- нету? -- женским ласковымголосом спросил он, -- нету, нету, -- успокоительно забормотал он, превращаясь в фельдшерицу Прасковью Федоровну. Та ласково трясла стонущего во сне Никанора Ивановича за плечо. Тогдарастаяли повара и развалился театр с занавесом. Никанор Иванович сквозьслезы разглядел свою комнату в лечебнице и двух в белых халатах, но отнюдьне развязных поваров, сующихся к людям со своими советами, а доктора и всету же Прасковью Федоровну, держащую в руках не миску, а тарелочку, накрытуюмарлей, с лежащим на ней шприцем. -- Ведь это что же, -- горько говорил Никанор Иванович, пока ему делалиукол, -- нету у меня и нету! Пусть Пушкин им сдает валюту. Нету! -- Нету, нету, -- успокаивала добросердечная Прасковья Федоровна, -- ана нет и суда нет. Никанору Ивановичу полегчало после впрыскивания, и он заснул без всякихсновидений. Но благодаря его выкрикам тревога передалась в 120-ю комнату, гдебольной проснулся и стал искать свою голову, и в 118-ю, где забеспокоилсянеизвестный мастер и в тоске заломил руки, глядя на луну, вспоминая горькую, последнюю в жизни осеннюю ночь, полоску света из-под двери в подвале иразвившиеся волосы. Из 118-й комнаты тревога по балкону перелетела к Ивану, и он проснулсяи заплакал. Но врач быстро успокоил всех встревоженных, скорбных главою, и онистали засыпать. Позднее всех забылся Иван, когда над рекой уже светало.После лекарства, напоившего все его тело, успокоение пришло к нему, какволна, накрывшая его. Тело его облегчилось, а голову обдувала теплымветерком дрема. Он заснул, и последнее, что он слышал наяву, былопредрассветное щебетание птиц в лесу. Но они вскоре умолкли, и ему сталосниться, что солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцепленадвойным оцеплением...

Данная страница нарушает авторские права?





© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.