Анатомия

Сначала об анатомии... Ты пишешь:

" Glisser vers I 'anatomic d'un corpus. Ce n'est pas l'anatomie philosophico-medicale de la dissection, ie demembrement dialecticien des organes et des fonctions. Plutot l'anatomie du denombrement que celle du demembrement. L'anatomie des configurations, des plastiques, il faudrait dire des etats-de-corps, fa^ons d'etre, allures, respirations, demarches, siderations, douleurs, plaisirs, pelages, enroulements, frolements, masses. Les corps, d'abord (c'est-a-dire: a les aborder) sont masses, masses offertes sans rien a en aiticuler, sans rien а у enchainer, ni discours, ni recit: paumesJoues, ventres, fesses" (pp. 74-75).

Нет анатомии тела, но есть анатомия телесных масс, или " корпюсное" исчисление тела, которое и будет единственно возможной анатомией. Но почему анатомия? Разве плоть имеет свою анатомию? Можем ли мы говорить об анатомии, когда перед нами некое состояние тела - плоть, движение случайных масс, слипшихся и расторгнутых, удаленных и сближающихся. Анатомия ареальна - или то, что мы считали анатомией, не есть анатомия, но только один из способов постичь тело в качестве машины тяжести" Балансировать на невидимой границе между двумя силами: одними, что увлекают нас к Земле, и другими, что позволяют нам сохранить прямохождение, надежду на взлет и парение...

Я (как и ты) испытываю нечто вроде головокружения перед этим сонмищем современных экспонированных или, если угодно, инсталлированных тел (в современном искусстве и вне его). Взгляд современных инсталляторов Тела и старый медицинский вполне сопоставимы. Составление анатомического атласа - один из древних, но и сегодня действенных способов описания человеческого тела. Первая анатомия, " Anatomia del согро humano", появляется в 1560 году. Рождающийся медицинский взгляд нарушает освященное религиозным чувством единство " души и тела". Человеческое тело теряет свою неприкосновенность, тайну и становится не внушающим более страха, мертвым остатком человеческого, или трупом', первые вскрытия переводят его в класс медицинских объектов. Медицинский взгляд получает новую остроту видения. Теперь это взгляд расчленяющий, проникающий в тело настолько глубоко, насколько допускает хирургический нож. Из этого медицинского взгляда на тело как тело-труп и появляется сомнение Декарта. Да, именно так все и происходит! Сначала - тело-труп" и лишь потом " сомнение", которое есть просто метафизическое освидетельствование мертвого человеческого тела. Сегодня особенно заметно, насколько визуально-виртуальные миры насыщены образами наших неведомых тел. И эти миры - топографические, географические и геоло-

гические (или любые другие) - вовсе не претендуют на восстановление нами забытого или вытесненного анатомического чувства жизни. В них инсталлируются тела: фотокартинки катастрофических событий, взрывы, движение оползней, живописные триумфы отдельных частей и органов тела, его отправлений; в косметических рекламных клипах появляются эротизированные фрагменты высветленной кожной поверхности, их размещают в непосредственной близости от потребителей, почти на расстоянии руки; насажденные в различных плоскостях лица Другого образуют фигуры, россыпи, " клумбы" таким образом, чтобы мы имели возможность полного обзора Лица, всей ареальности этого могущественного фрагмента тела в беспредельной исчисляемости события, которому ты даешь имя " Corpus". Каждому органу, части тела, любой полости или патологии - свой ареал присутствия, маленькое или большое демонстрационное поле, своя рамка, малая или чуть больше, суженная или расширенная, но и каждому кусочку кожной поверхности - такая же; все должно иметь свое место, свою оптическую, нарративную и даже моральную ценность. Взгляд великого экспозиционера-инсталля-тора - собирающий, он скользит по поверхности многих неизвестных нам тел, останавливаясь в точках фрагментации, указывая на присутствие в мире человеческого тела, которое нельзя опровергнуть,

как если бы именно это удерживаемое инсталляцией тело со столь причудливой, " кусочной" анатомией и было нашим единственным телом. Идея тела получает здесь дидактический, школьный и даже ортопедический оттенок, подпитываемый, возможно, неосознаваемой верой в то, что тело анатомическое и есть наше единственное тело.

Но ведь нам доступно лишь то тело, которое способно обнаруживать себя в качестве объекта, тело не живое и не мертвое, но промежуточное, такое измерение телесного опыта, которое не требует от нас чувственного или экзистенциального переживания. Это Corpus?

Тело? - спрошу я. Да, вот оно! - ответят мне, - вы можете его видеть, трогать, управлять им, и оно именно так и выглядит - это ваше тело, как и тело всех. И это - совершенная правда! Однако, соглашаясь, я допускаю " неточность". Ведь на самом деле мы никогда не видим Тел о, но видим только т е-л а. И тогда не покажется странным вопрос: а кто говорит, смущая нас и запутывая, что он видел Тело? Касался его, расчленял, проникал внутрь его темной застывшей толщи, чтобы извлечь из нее новое знание, или, напротив, обегал взглядом контуры его живых границ в поисках единой геометрии его анатомически значимых частей и органов? Так говорить может все тот же медицинский взгляд, мы же так говорить не можем. Мы видим только тела.

Ты говоришь, что " есть" Corpus, а не Тело. Или, точнее, что наше единственное отношение к Телу всегда будет определяться лишь исчислимостью Corpus'a...

Ты говоришь, что есть нечто, не являющееся телом и телами, но в то же время если и существует какая-либо возможность открыться тому, что есть " наше" Тело, то это только Corpus...

Почему мне нравится анатомический атлас? Потому что по нему я узнаю географию тела Бога, поскольку мое тело дано, только когда оно как-то относится к Телу, телу универсальному, копируемому, и в этом случае я сумею, если захочу, описать строение всех тел, которые обладают знаком существования. Есть, существуют тела тучные, высокие, низкие, слабые и сильные; тела детей, женщин, стариков, юношей и девушек, младенческие и подростковые, тела сиамских близнецов; но существуют также и тела войны, голода, тела зараженные, убитые, пытаемые, изможденные, угнетенные горем, мертвые, тела утопленников, повешенных и повесившихся, казнимые тела; а также - тела про-ституированные, тела медицинские, преступные, анестизированные, подвергнутые гипнозу, тела тех, кто принимает ЛСД, тела просто опьяненные, тела шизофренические, мазохистские, садистские, феноменальные, тела удовольствий и боли, уязвленные, стыдливые, аскетические; и тут же, рядом, -

тела спорта, -reAabody-building'a, побед и триумфов, идеальные тела, одетые и раздетые, обнаженные, тела террористические, тоталитарные, тела жертв и палачей; наконец, существуют видеотела, тела фан-тазматические, виртуальные, тела-симулякры (ТЕЛО-МАДОННА, ТЕЛО-СТАЛИН, ТЕЛО-ШВАРЦЕНЕГГЕР, ТЕЛО-РЭП, НАЦИ-ТЕЛО) или их меньшие, голливудские, подобия: body shot, body-guard, body-snatchers, body influence, body chemistry 1, 2, 3, bodies, rest and motion, over her dead body, flesh and bone... И последнее - чтобы прервать этот нескончаемый, как приступ заикания, список - есть, существует " мое тело", из которого я говорю, пишу, где боюсь боли и никогда не умираю, которым я вижу другие тела и которым они меня видят. Его пер-воприсутствие я не в силах отрицать, хотя именно мне в первую очередь " мое тело" и недоступно, не-смотрянаточтоя его " чувствую", " знаю", " присваиваю", считаю своим собственным. Я не могу увидеть себя в собственном теле, не могу понять, как я размещаюсь в самом себе, и почему одно мое Я называют " телом", а другое - " душой". К тому же слишком легко размывается граница между моим Я и Не-Я, теряется чувство анатомической целостности. Чтобы видеть свое тело, я всегда нуждаюсь в других телах, ибо другие уже видят меня, в то время как я сам себе еще неизвестен как тело мне принадлежащее. И это тело, что я называю " моим", явля-

ется телом, которым я " живу", но живу благодаря тому, что оно - двойник всех тел, каковыми я не являюсь.

Мы погружены в среду, просто кишащую не нами произведенными телами, они, действительно, похожи на тела-коробки, тела-футляры, тела-схемы, тела-рамки, и мы должны перемещать свое тело в мире настолько осторожно, насколько этого от нас требуют такие " внешние тела", должны осваивать с их помощью или, если хотите, " примерять" на себя то одно, то другое пространство социальной жизни, и это всё будут " не-мои" тела, которые мы обретаем по не обход и мое т и, а не по случаю. Необходимыми остаются тела инсталлированные: например, весь спектр социальных отношений, форм, институтов, позиций представляет собой чудовищную машину по инсталлированию наших тел в пространство труда, наказания, воспитания и т.п. Мы все - тела инсталлированные. В том-то, вероятно, и состоит разоблачающий эффект тех удачных инсталляций в современном искусстве (повторение которого трудно прогнозировать), когда жест художника оказывается настолько точным, что обнаруживает наше инсталлированное тело в том самом " месте", где, как мы убеждены, может располагаться только " душа", некий вид личного бессмертия или глубокая интимность скрываемого порока, которую мы привыкли считать неинсталлированным

резервом нашей сознательной жизни. В качестве неинсталлированных существ мы абсолютно случайны, но в качестве инсталлированных - мы абсолютно необходимы.

Нельзя ли продумать это движение размышления к своему пределу и сказать: " Да, единственное тело, которому мы обязаны существованием, и есть Corpus, ибо оно является своего рода эмблемой самого ритуала инсталлирования. В нашу душу инсталлируется не-наше тело..."? Ты же говоришь: Mais corpus n'estjamais proprement moi (p. 28). To, что инсталлируется (экспонируется), - это всегда Corpus, исчисление фрагментов, остатков, случайных элементов, исчисление, в сущности, бесконечное... Декарт говорит о теле-машине лишь для того, чтобы установить господство над ним со стороны мысли, ты же говоришь о том, что тело свободно от мысли, поскольку оно в своей свободе всегда ближе к " тяжести" Corpus'a, чем к единству приватного телесного образа Я. Быть свободным - это быть свободным от образа собственного тела, это манящая свобода падения. Но верно ли это?

Рамка

Твоя книга является своего рода концептуальной констатацией и одновременно метафизикой инсталлированных тел.

Несколько замечаний о том, что я понимаю под инсталляцией и инсталлированием (экспонированием).

Инсталлирование как прием. Удивительная пла-сичность, даже инертность, инсталляции: она утверждает себя в любом пространстве, не встречая сопротивления. Собственно, инсталлировать, насколько я могу понять эту художественную акцию, - это раз-мещать, по-мещать, давать место тому, что его не имеет и чаще всего не должно иметь. Инсталляция - всегда в пространстве, но всегда - не в " своем". И чем более пространство закрыто, замкнуто на себя, заполнено, чем более оно " не подготовлено" к неожиданному вторжению, тем более силен эффект инсталлирования. Когда инсталлируют, то всегда что-то делают с пространством и вещами, его заполняющими. Пытаются открыть в любом другом у ж е заполненном пространстве, реальном или воображаемом, различного рода пустоты (" поры", " срезы", " обрывы", " трещины"), т.е. всяческие " незаполненности", и то, что можно было бы назвать пространственностью самого Пространства. Отсюда аксиома, которой я бу-

ду следовать, размышляя об инсталляции: пространство не существует без того, что его заполняет, иначе говоря, без модуса его заполнения в виде про-странственности. А это значит: инсталляция открывает в наличном пространстве свободные " места", которые не могут быть заполнены. Однако в том-то все и дело, что, открывая их, она их заполняет, инсталлирует объектами, которые в свою очередь должны быть знаками такой изначальной незаполненности всякого пространства. Этим инсталляция избавляет нас по крайней мере от трех " сильных" иллюзий - от троякой веры в то, что пространство может быть заполнено, о-граничено другим пространством; что его универсальной мерой является антропоморфное, круговое со-расположение мест и вещей (М.Хайдеггер); что оно предназначено для того, чтобы быть со-размерным экзистенциальной и физической протяженности наших тел. Напротив, мы знаем, что многие пространства могут обходиться без человеческого присутствия - накладываться друг на друга, существовать в одном времени, месте или событии, превращаться, исчезать, вновь появляться. И это оказывается возможным, поскольку для всех отдельных пространств мы можем найти общее и неизменное качество: резервную протяженность.

Мы часто говорим, что пространство простирается, открывается, уходит в глубину, расширяется

или, напротив, сужается, закрывается, " давит на нас", т.е. словно имеет свое собственное движение, указывающее на его универсальную пластичность и бесконечную в-местимость. В любом пространстве, даже если оно выглядит для нас заполненным до краев, всегда остается резерв для его заполнения, и этот резерв неустраним. По отношению к каждому занятому в пространстве месту существует порядок незанятых мест, которые могут быть в любой момент заняты, но также и порядок мест, которые нельзя занять ни при каких условиях. Я хочу сказать, что каждое место может быть занято и отделено от другого только в силу этой потенциальной незаполненности пространства. Естественно, что речь здесь идет об экзистенциальной пространственнос-ти, о пространствах жизни - именно такие пространства и пытается исследовать инсталляция, если видеть в ней один из инструментов познания. Точнее, она исследует резервные пространства жизни, которые жизнь как бы имеет про запас, не использует и всегда пытается сберечь то ли как спасительный выход, толи как начало возможной экспансии. В этом, если хотите, метафизический цинизм инсталляции. Ведь ее объектом становится вот эта незаполненность, пустотность, эта невидимая и неслышная, бескачественная, нейтральная форма, в которой находит выражение пространственность пространства - всегда между вещами, - то, что

разделяет их и ограничивает, дает им место, но и отнимает. Другими словами, инсталляция превращает все, что инсталлирует, в ОБЪЕКТ и прежде всего то, что мы называем Р-пространством (пространством резервным); но, превращая вещь в объект или серию объектов, она сама становится объектом, в пределах которого происходят все другие объектные превращения, становится рамкой, захватывающей Р-пространство любого пространства.

Итак, чтобы захватить вещь, событие или " часть" пространства, инсталляция должна быть рамкой

мировой, позволяющей видеть пространственные миры с точки зрения абсолютно нейтрального наблюдателя, но эту позицию не занимает ни Бог, ни Субъект - здесь, если можно так сказать, " пространство наблюдает само себя", устанавливая собственные границы;

концептуальной, означивающей все способы объектных инсталляций, - тут, бесспорно, появляется субъектная форма, наблюдатель со всем своим багажом пристрастий и контекстов;

визуальной (или перцептивно-чувственной), захватывающей пространственность вещи благодаря ее превращению в чисто оптический объект (или любой другой чувственный объект, которым она на самом деле не является).

Мировая и концептуальная рамки невидимы и относятся к природе самого инсталляционного ак-

та, организующего поле объектов и пространства, в которые они помещаются. Нетрудно заметить, что инсталляция пытается утвердить новые пороги " пространственного чувства", изменяя близлежащее, средовое окружение с помощью иногда достаточно сложной конфигурации подобных рамок: одна в другой или рядом, поперек, одна поддерживает другую, открывая своего рода окна в любом обыденном, функционально рутинном пространстве, в которых-то и появляются ее странные объекты, утратившие память, смысл и чувственные качества того пространства, где прежде они существовали как вещи. Не потому ли инсталляции так чуждо специализированное, выставочное, музейное пространство, не потому ли она всегда стремится захватить не просто отдельный " участок" или " территорию" другого пространства, но и саму его возможность быть пространством?

Инсталляционная рамка, конечно, отличается от известных и разнообразных техник рамочного сечения образа, присущих живописи и кинематографу. Там рамка еще принадлежит целостной структуре произведения, является его видимой границей, одновременно идеальной и открытой; и если она варьируется, то только для того, чтобы установить новую точку зрения на ту же самую целостность. Например, развить физическую двумерность живописного полотна в иллюзионист-

скую глубину, то приближая, то удаляя изображение различными срезами. Весь интерес обращен здесь к исследованию заполненных, " вещных" пространств, их внутренней организации, а не к тому, что делает эти пространства возможными, если хотите резервными и нейтральными. Традиционная рамка не посягает на резервное пространство, ибо его поиск, захват и открытие не являются задачей выражения. Тем более что инсталляция, в отличие от рамки, ничего не выражает и не отражает.

Рамка не стремится к строгости геометрической фигуры, но что она делает всегда, так это размещает свои объекты в замкнутых границах " нейтральных" полей пространственности. Отсюда ее специфическая чувственная оптика, которая улавливает в любой вещи ее нейтральное, объектное бытие. Любая вещь, событие, тело или сила могут быть инсталлированы, т.е. помещены в свое же собственное резервное пространство, и получить благодаря этому объектное измерение, отныне присущее им. Так, последовательными смещениями рамка преобразует вещь в объект, уничтожая отнесенность объекта к субъекту, не допуская возникновения между ними смысловой связи, этого тайного соглашения, благодаря которому мы подчас видим в объекте просто другую вещь, символ, аналогию, иносказание. Лишить вещь ее вещности - это значит устранить антропоморфную ауру, окружающую ее в повседнев-

ном мире; откопировать ее образ двойником из того пространства, которое она никогда не может занять, оставаясь именно этой вещью. Вот почему объект для инсталляции - это не модель вещи или процесса и не проекция, но копия, причем не важно, насколько эта копия " точна", важно лишь то, что она должна полностью нейтрализовать качественное разнообразие вещи. Повторить, скопировать, снова повторить скопированное и так далее, пока все, что еще напоминает в объекте вещь, не будет стерто и она не предстанет перед нами в качестве чистого повторения самой себя. Рамка и есть такое копировальное устройство, которое производит ничто вещи, ее видимое неприсутствие.

И потом, вероятно, не следует забывать, что геометрически инсталляция двумерна, что она - прежде всего рамка, даже если кажется, что выставочные объекты вводят дополнительные измерения и создают ощущение объема или глубины. Одно дело - быть рамкой, плоской и инертной, другое - задавать путь в пространстве. В чем великое достоинство инсталляции как художественного жеста? В том, что она освобождает пространство от агрессивности человеческого тела и вещей. Она высвобождает саму пространственность как чистое действие пространства, не занятого вещью, и тем самым позволяет нам увидеть вещи без той ауры господства, которым они окружены в захваченном ими пространстве. Опро-

странствлять - это не наделять воспринимаемый мир дистанцией, глубиной или расстоянием, но размещать на серой или белесой рамке нейтрального кусочки различных текстов, которые когда-то были вещами, живыми телами, их словами и переживаниями. Есть хорошее французское слово, которым пользуетесь и ЖДеррида, и ты, это espacement, и есть хорошее английское - space, spacing, - указывающее на движение пространства независимо от того, что и как его заполняет. Процедуры инсталли-рования открывают нам природу пространства, которое можно попытаться понять как порог чистой изменчивости без центра и глубины и даже как гладкую поверхностность всех вещей, как их тень, контуры, скользящие и остановленные очертания, поверхностность, куда все устремляется, включая наше представление о пространстве. Пространство не простирается, оно только различает то, чему мы приписываем качества пространственности. В сущности то, что ты называешь " Corpus", и есть этот порядок различения тел и Тела, espacement. Live Xerox, you are just a copy! Согласимся с тем, что тело, ставшее объектом, не есть живое тело, но оно и не мертвое, и только оно и является телом как Телом. Поэтому, когда мы указываем на анатомическую рамку тела и говорим, что вот это и есть человеческое тело, мы намеренно стараемся смешать наше представление о теле как

объекте с реальным опытом живой телесности; мы как бы устраняем этот удивительный промежуток нашего случайного бытия в мире, в котором, собственно, и длится наша жизнь. Мало этого. Мы иногда утверждаем, что образ единого тела может быть получен в результате вычитания из множественности телесных измерений одного - объектного. Но можем ли мы иначе представить себе Тело в его единстве и неизменности человеческих черт? Живое тело живет в своих Р-пространствах и никогда не покидает их, и даже многообразие хитроумно расставленных инсталляционных ловушек не может захватить то промежуточное место, всегда текучее и колеблющееся, которое оно удерживает в мире инсталлирующих социальных практик.

Конечно, с одной стороны, живое тело всегда ускользает, но с другой - все более утонченными и цепкими становятся инструменты его захвата. И по мере того как утверждается эта стратегия непрерывного захвата, сам миф о единстве человеческого тела претерпевает новые изменения, и сегодня это вновь тело, уподобляемое машине (биохимической, биологической, физиологической или электрической), но такое, которое уже больше не напоминает нам о прошлом единстве тела и его тайне. И виден путь, какой продолжает проходить человеческое тело: от стыдливой приватной анатомии, избегающей всякой артикуляции и расчленения собственного

опыта, к другой - к анатомии Тела-Машины, которая составляется из необычайно широкого набора рамок, экранирующих ранее недоступные наблюдению внутренние пространства живых органов, полостей, патологических смещений, устремляющихся все дальше вглубь организма, где обнаруживается чистое пространство расчленений, и там, конечно, мы уже не найдем ни боли, ни страсти, ни удовольствия - ничего человеческого.