Технэ тел

Не тела, получившиеся в результате самопроизводства и воспроизводства духа, способного, впрочем, породить лишь одно-единственное тело, единственный видимый образ невидимого (поэтому Аристотель и подозревает, что женское тело неправильно создано, что оно несет в себе изъян; для христиан оно отмечено нечистой раной). Но тело, данное как тело приумножающееся, многополое, многоликое, многозональное, фаллическое и афаллическое, цефалическое и ацефалическое, организованное, неорганическое. Иными словами, тела сотворенные, то есть те, что на подходе, такие, приход которых всякий раз опрост-ранствляет некое тут или там. (Как пишет Элейн Скэрри в книге " The Body in Pain" 55, когда " мир, я, голос теряются в интенсивности страдания, причиняемого пыткой", это - " распад мира, гибель [букв.: рас-творение] сотворенного мира".) " Творение" есть технэ тел. Наш мир творит великое множество тел,

он творит себя как мир тел (производя на свет то, что всегда было также его истиной мира как света). Наш мир это мир " техники" - мир, чей космос, природа, боги, система, завершенная в своих наиболее скрытых внутренних связях, выставлены напоказ как " техника": это мир экотехнии. Экотехния функционирует при помощи технических приспособлений, к которым она нас со всех сторон подключает. Но создает она не что иное, как наши тела, производя их на свет и подключая к этой системе, творя их тем самым более зримыми, более плодовитыми, более полиморфными, более скученными, более " массовид-ными" и " зонированными" чем когда бы то ни было. Именно в сотворении тел и состоит тот смысл экотехнии, который мы напрасно ищем для нее в остатках неба или духа.

До тех пор пока без всяких оговорок мы не помыслим экотехническое творение тел как истину нашего мира, как истину, ни в чем не уступающую тем другим, что смогли представить мифы, религии и гуманизмы, мы не начнем мыслить вот этот мир. Экотехния творит мир тел двумя взаимосвязанными способами: на месте проекций линейной истории и конечных целей она утверждает опространствования времени со всеми местными различиями и многочисленными бифуркациями. Экотехния деконструирует систему целей, делая их несистематизируемыми, неорганическими и даже стохастическими (за исключением тех

случаев, когда привносится цель политической экономии и капитала, который сегодня действительно навязывает себя всей экотехнии, вновь придавая времени линейность, а целям - гомогенность: однако и капитал вынужден отказываться от того, чтобы быть выразителем конечной цели, Науки или Человечества, тогда как сотворение тел таит в себе еще и революционизирующую силу...). В то же время, подключая и соединяя тела всевозможными способами, располагая их в местах пересечений, интерфейсов и взаимодействий всех технических процедур, но отнюдь не превращая их в " технические объекты" (как мы говорим, полагая при этом, что понимаем, чтб такое " технический объект"), экотехния производит их на свет как таковые - в той ареальной взаимосвязи, которая образует также пространство отмены любого трансцендентного и имманентного значения. У мира тел нет ни трансцендентного, ни имманентного смысла. Если бы мы стремились сохранить эти слова, то следовало бы сказать, что одно имеет место в другом, но без диалектизации, - что одно имеет место в качестве другого и что места суть подобное место-имение. Места, места существования бытия отныне суть вы-казывание тел, то есть их обнажение, их многочис-1 ленный состав, приумножающиеся обособления, переплетенные друг с другом сети, их скрещивания (в гораздо большей мере технические, нежели этнические). Наконец, в противовес трансцендентной/имма-

нентной диалектике ареальность создает закон и среду некоей близости, одновременно мировой и местной, как и одной внутри другой. Мы погружены в технэ ближнего, наконец.

Иудео-христианско-исламский " ближний" заключался в особенном и всеобщем, в диалектизации обоих этих понятий, приводившей неизбежно ко всеобщему. Но здесь, в данном случае, ближний - это тот, кто на подходе, тот, кто размещен на подступах, кто трогает, а также отстраняется, локализуя прикосновение, смещая его. Не будучи ни естественным, ни искусственным (каковым он поочередно проявлялся до сих пор), " ближний" как технэ предстает " творением" и настоящим " искусством" нашего мира. Притом что пересмотру подвергаются слова " творение" и " искусство", как и в первую очередь сам термин " ближний". Поэтому я предпочитаю говорить, что технэ есть технэ разделения тел, или их соявленности: это различные способы раздавать места очеркам аре-альности, вдоль которых все вместе мы выставлены напоказ, а значит, не предположены в каком-нибудь другом Субъекте и не послеположены в какой-нибудь конкретной и/или всеобщей цели, но именно показаны - вплотную, бок о бок, тело к телу, - касаемые и опро-странствляемые, близкие к тому, чтобы навсегда утратить общее допущение, сохранив лишь некоторое " между-нами " наших очерков partes extra partes.

Конечно, капитал точно так же производит и бана-лизирующее обобщение тела и ближнего. Об этом свидетельствует фотографическая одержимость толпами, их нищетой, паникой, числом как таковым или повсюду проникающими эротическими наваждениями. Близость превращается здесь в жалкую банальность воспроизведения, в миллионах экземпляров, тела, слывущего " неповторимым". (Вот почему еще " тело" заведомо оказалось самым пошлым, самым плоским, короче, самым " отключенным" из всех терминов и тем - оно уже побывало в коме.)

Однако стоит присмотреться к этому поближе. Страх перед банальностью, воспроизведением, восхваление уникального, исключительного суть банальные данные мира, уходящего у нас из-под ног, прямо тут. Мы все банально упрямы в отношении " банальности" - и того своеобразного прироста банальности, который мы связываем именно с телом... Но знаем ли мы, что такое " банальный"?

Банальность тел распределяется по двум регистрам: банальность модели (иллюстрированные журналы, каноны отточенных, бархатистых тел) - и банальность несортированного материала (какое угодно тело - безобразное, разрушенное, изнуренное). В разрыве или в диалектике обеих этих форм - которые экотехния создает одновременно - немного возможностей для близости. Но совершенно банальная банальность находится, пожалуй, в совсем

другом месте, в пространстве по-прежнему едва открытом - пространстве отсутствия общего допущения или модели человеческого тела (это не манекен и не толпа). Следовательно, вот он, опыт тел: то, что является самым общим (банальным), является общим для каждого как таковое. Исключительность одного тела есть как таковая общее: тело заместимо любым другим в качестве незаместимого.

Именно поэтому в высшей степени ошибочно, или идеологично, утверждать, что " образы банали-зируют". Когда телевидение показывает тысячи страдающих, уменьшенных в размере, измученных тел, то точно так же показано, что это и каждый по отдельности, что всякий раз заново - это страдающий " каждый".

Однако все это может быть видимо только в пространстве тел, видимо для взгляда, направленного на тела, - но не для дискурса человечества как рода и как целого.

Такой взгляд различает, что каждый является лишь заместимой единицей внутри сплошной толпы и что тот же самый каждый - единичный образец творения, совпадающего всякий раз с конкретным телом. И что каждый является " ближним" другого двумя способами сразу. Тогда могла бы возникнуть еще одна " банальность": общее пространство, где каждое тело было бы образцом для всех и замещалось бы на все и всеми. На самом деле пространство это

не знает ни " образца", ни " воспроизведения": но в силах ли мы помыслить смысл вне названных ориентиров? Смысл, не являющийся ни образцовым, ни воспроизводимым, - может ли это иметь какой-нибудь " смысл"?..

Взвесь

Corpus осязания: слегка касаться, задевать, сжимать, погружать, сдавливать, поглаживать, царапать, потирать, ласкать, ощупывать, осязать, разминать, растирать, обнимать, стягивать, ударять, щипать, кусать, сосать, смачивать, держать, отпускать, облизывать, трясти, смотреть, слушать, нюхать, пробовать, избегать, целовать, укачивать, качаться, носить, весить...

Даже в отсутствие всякого синтеза все в конце концов сообщается с весом. Тело всегда весит или дает себя взвесить, прикинуть свой вес. Плотная аре-альность, массовидные зоны. Тело не имеет веса: даже в медицине тело есть вес. Оно весит, оно сжато другими телами, прямо на других телах. Между ним и им самим - другие грузы, противовесы, аркбутаны. Наш мир происходит от мира силы тяжести: все тела весят - друг на друге и друг подле друга, - тела небесные и мозолистые, тела стекловидные и тельца. Однако гравитационная механика требует здесь

единственной поправки: тела весят легко. Это не значит, что они весят мало: совсем наоборот - можно сказать, что тело, ждущее поддержки, в одиночестве любви или отчаяния, в обмороке или в смерти, всякий раз весит единым абсолютным весом.

Однако тела весят легко. И вес есть выход их масс на поверхность. Масса беспрестанно выходит на поверхность, она снимается в качестве поверхности. Масса есть толща, местная густая консистенция. Но она не собирается в себя, " внутри", в " себе"; ее " свое" - это то " вовне", в качестве которого показано ее внутреннее. Массивная ареальность удерживается расширением, а не концентрацией, протя-женностью, а не основанием; по правде говоря, ее первопричина и связанное с нею ожидание состоят не в том, чтобы взвешивать (и весить), но в том, чтобы быть взвешенной. Вес приходится на единственную опору, предполагая строительство целой вселенной; " быть взвешенным" требует помощи со стороны другого тела, взывает к мировой протяженности. Это уже не порядок пред-полагания, но порядок прихода. Тела приходят, чтобы весить одни подле других, - так устроен белый свет. Не-чистбты же, или скверна", - это пред-положение, когда все взвешено заранее.

Именно таким образом Психика протяженна и ничего не знает об этом. Психика здесь - название тела постольку, поскольку оно не предположено ни низшим под-слоем, уходящим в глубину " материи",

ни уже данным над-слоем знания-самого-себя. И тот и другой способ предполагания остается в силе, не переставая, впрочем, хиреть и слабеть на протяжении всей традиции - откровенно идеалистических материализмов, идеализмов, попадающих в свою же, становящуюся все более тесной, ловушку происхождения смысла (интенциональность, изначальная темпоральность), - тогда как тела - на подходе, и отклонение их атомов уже имеет место, уже размыкает места, оказывая давление и там и тут, по всему отстоянию мира. Но это, действительно, не вопрос " знания": это связано с телом, приходящим во взвешивании, с телом весящим и позволяющим весить. Это не есть ни " исток смысла", ни " смысл истока": это смысл как не имеющий истока, ровно это - " смысл" вообще, быть-без-истока и приходить-быть-протяженным, быть-сотворенным, или же взвесь.

Именно этом^ и явлена Психика в качестве протяженности, этим она и затронута, бесконечно экто-пизирована, этим она обременена, озабочена, аф-фицирована, и именно таким образом она есть " форма действующего тела". Существуют только действующие тела, и каждое тело есть Психика, или устройство психик, модализованных неповторимым образом поперек протяженности атомов и/или оно. (Обратим внимание на двойную особенность, двойную общность " атомов" и " оно": протяжение, взвесь. На самом деле взвесь есть интенция протяже-

ния. Значит, все возвращается к протяжению, на его двойной интенсивный/экстенсивный край. Но " вернуться к протяжению" - вовсе не значит быть связанным с пред-полагаемым. Это означает, напротив, бесповоротно приостановить любое пред-положение: что на обоих полюсах традиции и вправду лучше всего передается двойной фигурой атомов и " оно", названной здесь corpus'OM.)

Незнание Психикой собственной протяженности - протяжения-взвеси, чем и является бытие с того самого момента, как оно существует психически (но что в конце концов означает " психическое"? кроме как " существующее" = " форма тела в действии" - ведь нет ни тела в потенции, ни существования в своей основе, есть лишь оно - " тело", " существование", - только это, ни больше и ни меньше как это, - вот почему в том одном замечании Фрей-да заключена настоящая программа всего " психоанализа", которая всегда отсрочена), - это незнание, следовательно, есть само тело Психики, или, скорее, то тело, какое сама Психика и есть. Подобное незнание не является негативным знанием, как не является оно и негативом знания, это просто отсутствие знания, отсутствие отношения, именуемого " знанием". Используя определенную терминологию, это можно было бы выразить так: знание требует объекта, в случае же тела наличествует только субъект. Но с тем же успехом можно сказать, что в от-

сутствие объекта нет и субъекта: Психика не есть Субъект. То, что остается, это именно тело, тела. Или так: " тело" есть субъект неимения объекта: субъект небытия субъектом, подлежащий небытию субъектом, как в выражении " подверженный приступал лихорадки". То есть - субстанция, чья беспредпосы-лочная субстанциальность целиком и полностью состоит в прикосновении к другим субстанциям: отклонение атомов, взаимные взвешивания и/или сети, трансляции " оно", другие способы быть взвешенным.

Взвешивание. Иначе говоря - творение. То, с чего начинается творение, без пред-полагания творца. Субъект до всякого субъекта, взвесь, толчок, посланный и полученный, насквозь архи-примитивное сообщество сил, тел в качестве сил, форм этих тел - психик - в качестве сил, которые сталкиваются, поддерживаются, отталкиваются, уравновешиваются, дестабилизируются, вклиниваются, переносятся, изменяются, соединяются, сочетаются. Взвешивания распределяют протяженность, растягивания и втягивания. Протяженность - это игра взвешиваний: partes extra partes (ошибка Декарта состояла в том, что он понимал extra как пустоту и нечто недифференцированное, в то время как это и есть место дифференциации, место " корпорации", место-имение взвешивания и, следовательно, сообщества мир-ности). А это есть касание, осязание до всякого субъ-

екта, та " прикидка веса" (" soupeser"), которая не имеет места ни в одном " под" (" dessous") - а значит, ни в одном " до".

У тела нет ни до, ни после, ни базиса, ни надстройки. Вся " сила" двух гамет еще ничто в сравнении с актом - не действием по их соединению, но с самим актом, с психическим телом и протяженной психикой, которые образуют, тут или там, приход, местоимение и неповторимое обособление взвеси, нового местного взвешивания в самом сердце мира тел. И, симметричным образом, никакая Смерть/Воскрешение не идет следом за здесь-покоится-прах, относимым к этому телу: взамен остается этот умерший, пространство, вос-ходящее к нашему сообществу и оазделяющее его протяженность.