То, что на письме не подлежит прочтению

Писать анатомический знак " самости", который не означает, но рассекает, отстраняет, показывает. Выпустить на волю зверя дискурса. Вспороть дискурс - а это, однако же заметьте, не что иное, как дать свободу его течению, его повторам, неожиданным поворотам, его импровизации (пренебрегая dia53 диалога и посредничеством смысловой конвенции, или, скорее, потихоньку от них отворачиваясь, незаметно и даже стыдливо). Скользить в сторону анатомии corpus'a. Но это не философско-медицинская анатомия вскрытия, не диалектическое расчленение органов и функций. Скорее анатомия перечисления, чем расчленения. Анатомия конфигураций, форм, то есть телесных-состояний, образов жизни, повадок, разновидностей дыхания, шагов, ударов, болей, удовольствий, мастей, обвиваний, задеваний, масс. Тела - на начальных подступах (то есть если подступиться к ним вплотную) - это массы: массы, преподнесенные так, что их не нужно ни с чем сочленять, соединять - ни с дискурсом, ни с повествованием: ладони, щеки, животы, ягодицы. Даже глаз - это масса, как и язык и мочка уха.

Это понятие массы не является физическим понятием, в еще меньшей степени является оно понятием " массовых феноменов", концептом Тарда или Фрейда, восходящим к концентрации (и позволя-

ющим продемонстрировать, каким образом в " народной массе" отсутствует пространство для тел). Массы, всегда по-новому распределяющиеся и разбивающие протяженность тел на зоны, выступают местами плотности, а не сосредоточения. У них нет центра, нет черной дыры. Они находятся прямо на коже - и прямо на той ладони, в которую их можно взять. Это скученное, омассовленное пространство, просторная масса, протяженность, показанная как частица, как вес, как набухание, как ограниченный порядок - тот местный колорит, при котором partes extra partes уплотняют свою ареальность, не устремляясь, однако, вниз навстречу partes intra partes54.

Парадигмой этого, несомненно, является женская грудь - масса, локализующая столь многочисленные эктопии. Кормление, отделенность объекта, очевидность пола, самостоятельное движение, эрекция, выпуклость, удвоение, инверсия сильной конской груди, появление округлости, начало наклона: появление грудей служит образцом любого появления на свет как первейшей модализации ареальности - давая также понять, что данная модализация может называться, во всех значениях этого слова, эмоцией. Такое преимущество плотной, разделенной на зоны ареальности обозначается и опространствляется как ареола. В этой анатомии масс, а значит в пространстве эмоций, у corpus'a не остается больше ничего от no

верхнооти записывания - в качестве записи значения. Никакого " исписанного тела", никакого письма прямо на теле и ничего из той соматографологии, в которую мы " на современный лад" подчас переводили таинство Воплощения, а заодно - в очередной раз тело в качестве чистого знака самости и чистой самости знака. Вот именно: тело не есть место письма (хорошо видно, к примеру, что с этого и нужно начинать, если мы хотим по справедливости высказываться о татуировке). Тело - это безусловно то, что пишется, но никак не то, где это пишется, и не то самое, что пишется: тело - всегда то, что письмо выписывает.

Выписывание происходит только посредством письма, но выписываемое остается тем другим краем, на который записывание, полностью означивая на одном краю, не перестает настойчиво указывать как на свой-другой край. Таким образом, во всяком письме тело и есть свой-другой край: тело (или больше, чем отдельное тело, или масса, или больше, чем отдельная масса) есть, следовательно, также очерк, начертание и черта (вот, смотрите, читайте, держите, hoc est enim corpus теит...). Во всяком письме тело это буква и в то же время - это никогда не буква, иначе говоря, оно более отложено, более де-конструировано, чем всякая буквальность и дословность, - " словность", которую уже нельзя прочесть. То, что на письме и собственно на нем не подлежит прочтению, - вот что такое тело.

(Иными словами, ясно, что чтение следует понимать не как дешифровку, - напротив, чтение это " касаться" и " быть касаемым", то, что относится к массам тела. Писать, читать - дело осязания. Но опять же - и это тоже должно быть ясно - при условии, что осязание не сомкнется, не станет претендовать - как в случае картезианского касания - на привилегию того неопосредованного, которое свело бы воедино как все чувства, так и " сам" (" 1е") смысл. К-асание также, и прежде всего, является местным, модальным, фрактальным.)

Повторяю: требуется, этот мир требует такое тело смысла, которое не наделяло бы тело значением и уж тем паче не заставляло бы его становиться собственным знаком и претворенной сущностью всех онто-теологий знака. Это - обратная сторона или прямая противоположность - другой край - воплощения, которое в прежнем мире монополизировало все формы моделирования, все опространст-вления тела. При воплощении дух делается плотью. Вот почему это Таинство par excellence вдобавок само себя раскрывает. Этот дух глаголит о своей плоти: hoc est enim corpus теит, изнутри всякого чувственного присутствия он выговаривает сам себя. То, что раскрывается этим Таинством, есть, следовательно, тело как раскрытая тайна, абсолютный знак самости и сущность смысла, Бог, укрывшийся во плоти, плоть в самой себе субъективированная,

словом, то, что в полном блеске Таинства зовется " воскрешением".

Но речь здесь идет о таком теле, или, скорее, о таком множестве тел, которые никакой дух себе не создал и не породил.