Искусственный интеллект 3 страница

развития, может способствовать правиль­ному пониманию культурного развития поведения. Детская примитивность, т. е. задержка в культурном развитии ре­бенка, бывает связана большей частью с тем, что ребенок по каким-либо внешним или внутренним причинам не овладел культурными средствами поведения, чаще всего — языком.

Однако примитивный ребенок— здоро­вый ребенок. При известных условиях ре­бенок-примитив проделывает нормальное культурное развитие, достигая интеллек­туального уровня культурного человека. Это отличает примитивизм от слабоумия. Правда, детская примитивность может со­четаться со всеми степенями естественной одаренности.

Примитивность, как задержка в куль­турном развитии, осложняет почти все­гда развитие ребенка, отягченного дефек­том. Часто она сочетается с умственной отсталостью. Но и при такой смешанной форме все же примитивность и слабоу­мие остаются двумя различными по сво­ей природе явлениями, судьба которых также глубоко различна. Одно есть задер­жка органического или естественного развития, коренящаяся в дефектах мозга. Другое — задержка в культурном раз­витии поведения, вызванная недостаточ­ным овладением средствами культурно­го мышления. Приведем пример:

Девочка 9 лет, вполне нормальна, прими­тивна. Девочку спрашивают: 1) В одной шко­ле некоторые дети хорошо пишут, а некото­рые хорошо рисуют, все ли дети в этой школе хорошо пишут и рисуют? — Ответ: Откуда я знаю, что я не видела своими глазами, то я не могу объяснить. Если бы я видела своими глазами. 2) Все игрушки моего сына сделаны из дерева, и деревянные вещи не тонут в воде. Могут потонуть игрушки моего сына или нет? — Ответ: Нет. — Почему? — Потому что де­рево никогда не тонет, а камень тонет. Сама видела. 3) Все мои братья жили у моря, и все они умеют хорошо плавать. Все ли люди, ко­торые живут около моря, умеют хорошо пла­вать или не все? — Ответ: Некоторые хорошо, некоторые совсем не умеют: сама видела. У меня есть двоюродная сестра, она не умеет плавать. 4) Почти все мужчины выше, чем женщины. Выше ли мой дядя, чем его жена, или нет? — Ответ: Не знаю. Если бы я видела,

то я бы сказала, если бы я видела вашего дядю: он высокий или низкий, то я сказала бы вам. 5) Мой двор меньше сада, а сад меньше огоро­да. Меньше ли двор, чем огород, или нет? — Ответ: Тоже не знаю. А как вы думаете: раз­ве, если я не видела, я разве могу вам объяс­нить? А если я скажу большой огород, а если это не так? ¹

Или другой пример: мальчик-примитив. Вопрос: Чем не похожи дерево и бревно? Ответ: Дерево не видал, ей-богу не видал, де­рева не знаю, ей-богу не видал. Перед ок­ном растет липа. На вопрос с указанием на липу — а это что? Ответ: Это липа.

Задержка в развитии логического мыш­ления и в образовании понятий проистека­ет непосредственно из того, что дети не ов­ладели еще достаточно языком, этим главным орудием логического мышления и образования понятий. " Наши многочис­ленные наблюдения доказывают, — говорит А. Петрова, из исследований которой мы заимствуем приведенные выше примеры, — что полная замена одного, неокрепшего, язы­ка другим, также не завершенным, не про­ходит безнаказанно для психики. Эта за­мена одной формы мышления другою особенно понижает психическую деятель­ность там, где она и без того небогата".

В нашем примере девочка, сменившая еще не окрепший татарский язык на рус­ский, так и не овладела до конца умени­ем пользоваться языком как орудием мышления. Она обнаруживает полное не­умение пользоваться словом, хотя и гово­рит, т. е. умеет им пользоваться как сред­ством сообщения. Она не понимает, как можно заключать на основании слов, а не на основании того, что она видела своими глазами.

Обычно обе линии психологического развития, естественного и культурного, сливаются так, что их бывает трудно раз­личить и проследить каждую в отдельно­сти. В случае резкой задержки одной ка­кой-нибудь из этих двух линий происходит их более или менее явное разъединение, как это мы видим в случаях детской прими­тивности.

Эти же случаи показывают нам, что культурное развитие не создает чего-либо нового сверх и помимо того, что заключе­но, как возможность, в естественном раз-

¹ Петрова А.Н. Дети-примитивы // Вопросы педологии и детской психоневрологии / Под ред. М.О. Гуревича. М., 1926. Вып. 2.

витии поведения ребенка. Культура вооб­ще не создает ничего нового сверх того, что дано природой, но она видоизменяет при­роду сообразно целям человека. То же самое происходит и в культурном разви­тии поведения. Оно также заключается во внутренних изменениях того, что дано при­родой в естественном развитии поведения.

Как еще показал Геффдинг, высшие формы поведения не располагают таки­ми средствами и фактами, каких не было бы уже при низших формах этой самой деятельности. " То обстоятельство, что ас­социация представлений делается при мышлении предметом особого интереса и сознательного выбора, не может, однако, из­менить законов ассоциаций; мышлению в собственном смысле точно так же не­возможно освободиться от этих законов, как невозможно, чтобы мы какой-либо ис­кусственной машиной устранили законы внешней природы; но психологические за­коны точно так же, как и физические, мы можем направить на служение нашим целям".

Когда мы, следовательно, намеренно вмешиваемся в течение процессов нашего поведения, то это совершается только по тем же законам, каким подчинены эти процессы в своем естественном течении, точно так же, как только по законам внеш­ней природы мы можем ее видоизменять и подчинять своим целям. Это указывает нам верное соотношение, существующее между культурным приемом поведения и примитивными его формами.

2. Анализ

Всякий культурный прием поведения, даже самый сложный, может быть всегда полностью и без всякого остатка разло­жен на составляющие его естественные нервно-психические процессы, как работа всякой машины может быть в конечном счете сведена к известной системе физи­ко-химических процессов. Поэтому первой задачей научного исследования, когда оно подходит к какому-нибудь культурному приему поведения, является анализ этого приема, т.е. вскрытие его составных час­тей, естественных психологических процес­сов, образующих его.

Этот анализ, проведенный последова­тельно и до конца, всегда приводит к одно-

му и тому же результату, именно он пока­зывает, что нет такого сложного и высоко­го приема культурного мышления, который бы не состоял в конечном счете из некото­рых элементарных процессов поведения. Путь и значение такого анализа легче все­го могут быть пояснены при помощи како­го-нибудь конкретного примера.

В наших экспериментальных исследо­ваниях мы ставим ребенка в такую ситу­ацию, в которой перед ним возникает за­дача запомнить известное количество цифр, слов или другой какой-либо материал. Если эта задача не превышает естествен­ных сил ребенка, ребенок справляется с ней естественным или примитивным спосо­бом. Он запоминает, образуя ассоциатив­ные или условно-рефлекторные связи меж­ду стимулами и реакциями.

Ситуация в наших экспериментах, од­нако, почти никогда не оказывается такой. Задача, встающая перед ребенком, обычно превышает его естественные силы. Она оказывается не разрешимой таким при­митивным и естественным способом. Тут же перед ребенком лежит обычно какой-нибудь совершенно нейтральный по отно­шению ко всей игре материал: бумага, булавки, дробь, веревка и т. д. Ситуация оказывается в данном случае очень похо­жей на ту, которую Келер создавал для своих обезьян. Задача возникает в процес­се естественной деятельности ребенка, но разрешение ее требует обходного пути или применения орудия.

Если ребенок изобретает этот выход, он прибегает к помощи знаков, завязы­вая узелки на веревке, отсчитывая дро­бинки, прокалывая или надрывая бумагу и т. д. Подобное запоминание, основыва­ющееся на использовании знаков, мы рас­сматриваем как типический пример вся­кого культурного приема поведения. Ребенок решает внутреннюю задачу с помощью внешних средств; в этом мы видим самое типическое своеобразие культурного поведения.

Это же отличает ситуацию, создавае­мую в наших экспериментах, от ситуации Келера, которую сам этот автор, а за ним и другие исследователи пытались перенес­ти на детей. Там задача и ее разрешение находились всецело в плане внешней дея­тельности. У нас — в плане внутренней. Там нейтральный объект приобретал

функциональное значение орудия, здесь — функциональное значение знака.

Именно по этому пути развития памя­ти, опирающейся на знаки, и шло челове­чество. Такая, мнемотехническая по суще­ству, операция является специфически человеческой чертой поведения. Она не­возможна у животного. Сравним теперь натуральное и культурное запоминание ребенка. Отношение между одной и дру­гой формой может быть наглядно выраже­но при помощи приводимой нами схемы треугольника.

X

А В

При натуральном запоминании уста­навливается простая ассоциативная или условно-рефлекторная связь между двумя точками А и В. При мнемотехническом запоминании, пользующемся каким-либо знаком, вместо одной ассоциативной свя­зи, АВ, устанавливаются две другие, АХ и ВХ, приводящие к тому же результату, но другим путем. Каждая из этих связей АХ и ВХ является таким же условно-рефлек­торным процессом замыкания связи в коре головного мозга, как и связь АВ. Мне-мотехническое запоминание, таким обра­зом, может быть разложено без остатка на те же условные рефлексы, что и запомина­ние естественное.

Новым является факт замещения одной связи двумя другими. Новой является кон­струкция или комбинация нервных связей, новым является направление, данное про­цессу замыкания связи при помощи знака. Новыми являются не элементы, но структу­ра культурного приема запоминания.

3. Структура

Второй задачей научного исследования и является выяснение структуры этого приема. Хотя всякий прием культурного поведения и составляется, как показывает анализ, из естественных психологических

процессов, однако он объединяет их не ме­ханически, а структурно. Это значит, что все входящие в состав этого приема про­цессы представляют собою сложное функ­циональное и структурное единство.

Это единство образует, во-первых, зада­ча, на разрешение которой направлен дан­ный прием, и, во-вторых, средство, при по­мощи которого он осуществляется. С точки зрения генетической мы совершенно вер­но назвали первый и второй моменты. Од­нако структурно именно второй момент является главенствующим и определяю­щим, так как одна и та же задача, разре­шаемая различными средствами, будет иметь и различную структуру. Стоит толь­ко ребенку в описанной выше ситуации обратиться к помощи внешних средств для запоминания, как весь строй ее процессов будет определен характером того средства, которое он избрал.

Запоминание, опирающееся на различ­ные системы знаков, будет различным по своей структуре. Знак, или вспомогатель­ное средство культурного приема, образу­ет таким образом структурный и функ­циональный центр, который определяет состав и относительное значение каждого частного процесса. Включение в какой-либо процесс поведения знака, при помо­щи которого он совершается, перестраива­ет весь строй психологических операций наподобие того, как включение орудия пе­рестраивает весь строй трудовой операции.

Образующиеся при этом структуры имеют свои специфические закономернос­ти. В них одни психологические операции замещаются другими, приводящими к тому же результату, но совершенно другим пу­тем. Так, например, при мнемотехническом запоминании сравнение, догадка, оживле­ние старой связи, иногда логическая опе­рация становятся на службу запоминания. Именно структура, объединяющая все от­дельные процессы, входящие в состав куль­турного приема поведения, превращает этот прием в психологическую функцию, вы­полняющую свою задачу по отношению к поведению в целом.

4. Генез

Однако структура эта не остается не­изменной, и в этом заключается самое важ­ное из всего, что мы сейчас знаем о куль-

турном развитии ребенка. Эта структура не создается извне. Она возникает законо­мерно на известной ступени естественного развития ребенка. Она не может быть на­вязана ребенку извне, но всегда возникает изнутри, хотя и складывается под решаю­щим воздействием внешней среды. Раз возникши, она не остается неизменной, а подвергается длительному внутреннему изменению, которое обнаруживает все при­знаки развития.

Новый прием поведения не просто ос­тается закрепленным, как известный внеш­ний навык. Он имеет свою внутреннюю ис­торию. Он включается в общий процесс развития поведения ребенка, и мы получа­ем поэтому право говорить о генетическом отношении, в котором одни структуры культурного мышления и поведения стоят к другим, о развитии приемов поведения. Это развитие, конечно, особого рода, глубо­ко отличное от развития органического, имеющее свои особые закономерности.

Схватить и верно выразить своеобра­зие этого типа развития представляет ве­личайшие трудности. Мы попытаемся ниже набросать наметившуюся в экспери­ментальных исследованиях схему этого развития и сделать некоторые шаги, что­бы приблизиться к верному пониманию этого процесса. Бинэ, столкнувшийся в сво­их исследованиях с этими двумя типами развития, пытался решить задачу наибо­лее просто. Он исследовал память выдаю­щихся счетчиков и при этом имел случай сравнить запоминание человека, обладаю­щего действительно выдающейся памятью, с запоминанием человека, обладающего памятью самой заурядной, но не уступаю­щего первому в деле запоминания огром­ного количества цифр.

Мнема и мнемотехника были, таким образом, впервые противопоставлены друг другу в экспериментальном исследовании и впервые была сделана попытка найти объективные различия этих двух по суще­ству различных приемов памяти. Бинэ назвал свое исследование и самое явление, которому оно было посвящено, симуляци­ей памяти. Он полагает, что большинство психологических операций могут быть симулированы, т. е. замещены другими, которые напоминают их только по внешно­сти и которые отличаются от них по при­роде. Такой симуляцией выдающейся па-

мяти представляется Бинэ мнемотехника, которую он в отличие от натуральной на­зывает искусственной памятью.

Мнемотехник, которого исследовал Бинэ, запоминал при помощи простого приема. Он заменял числовую память сло­весной. Каждую цифру он заменял соот­ветствующей буквой, буквы складывал в слова, из слов получались фразы, и, вмес­то бессвязного ряда цифр, ему оставалось запомнить и воспроизвести сочиненный им таким образом маленький роман. На этом примере легко видеть, в какой сте­пени мнемотехническое запоминание при­водит к замещению одних психологичес­ких операций другими. Именно этот основной факт и бросился в глаза иссле­дователям, он же дал им повод говорить в данном случае о симуляции естествен­ного развития.

Это определение едва ли можно при­знать счастливым. Оно верно указывает на то, что при внешне сходных операциях (оба счетчика запоминали и воспроизво­дили одинаково точно одинаковое количе­ство цифр) по существу одна операция симулировала другую. Если бы это обо­значение имело в виду выразить только своеобразие второго типа развития памя­ти, против него нельзя было бы спорить. Но оно вводит в заблуждение, заключая в себе ту мысль, что здесь имела место симу­ляция, т. е. обман. Это — практическая точка зрения, подсказанная специфически­ми условиями исследования субъектов, выступающих со своими фокусами с эст­рады и поэтому склонных к обману. Это скорее точка зрения судебного следовате­ля, чем психолога.

Ведь на деле, как это признает и Бинэ, подобная симуляция не есть просто обман; каждый из нас обладает своего рода мне­мотехникой, и сама мнемотехника, по мне­нию этого автора, должна преподаваться в школах наравне со счетом в уме. Не хотел же этот автор сказать, что в школах долж­но преподаваться искусство симуляции.

Так же мало счастливым представля­ется нам обозначение этого типа культур­ного развития как фиктивного развития, т. е. приводящего только к фикции орга­нического развития. Здесь опять верно выражается негативная сторона дела, имен­но то, что при культурном развитии под­нятие функции на высшую ступень, повы-

шение ее деятельности основывается не на органическом, а на функциональном раз­витии, т. е. на развитии самого приема. Однако и это название закрывает ту не­сомненную истину, что в данном случае имеет место не фиктивное, а реальное раз­витие особого типа, обладающее своими особыми закономерностями.

Нам хотелось бы отметить с самого начала, что это развитие подвержено вли­янию тех же двух основных факторов, ко­торые участвуют и в органическом разви­тии ребенка, именно биологического и социального. Закон конвергенции внут­ренних и внешних данных, как его называ­ет Штерн, всецело приложим и к куль­турному развитию ребенка. И здесь только на известной ступени внутреннего разви­тия организма становится возможным ус­воение того или иного культурного при­ема, и здесь внутренне подготовленный организм нуждается непременно в опреде­ляющем воздействии среды для того, что­бы это развитие могло совершиться. Так, на известной стадии своего органического развития ребенок усваивает речь, на дру­гой стадии он овладевает десятичной сис­темой.

Однако соотношение обоих факторов в этом типе развития существенно измене­но. Хотя активная роль и здесь выпадает на долю организма, который овладевает представленными в среде средствами куль­турного поведения, но органическое созре­вание играет скорее роль условия, чем дви­гателя процесса культурного развития, потому что структура этого процесса оп­ределена извне. Большинство исследова­ний до сих пор односторонне трактовало эту проблему. Так, например, мы имеем много исследований, посвященных выясне­нию того, как биологическое созревание ребенка обусловливает постепенное усвое­ние речи, но проблема обратного влияния речи на развитие мышления изучена очень мало. Все средства культурного поведения по самой своей природе социальны.

Ребенок, усваивающий русский или английский язык, и ребенок, усваивающий язык примитивного племени, овладевают в зависимости от среды, в которой проте­кает их развитие, двумя совершенно раз­личными системами мышления. Если в какой-нибудь области положение о том, что поведение индивида есть функция поведе-

ния социального целого, к которому он при­надлежит, имеет полный смысл, то это именно в сфере культурного развития ре­бенка. Это развитие как бы идет извне. Оно может быть определено скорее как экзо-, чем как эндорост. Оно является функцией социально-культурного опыта ребенка.

Третьей, и последней задачей в иссле­довании культурного развития ребенка и является выяснение психогенеза культур­ных форм поведения. Мы набросаем крат­ко схему этого процесса развития, как она наметилась в наших экспериментальных исследованиях. Мы постараемся показать, что культурное развитие ребенка прохо­дит, если можно доверять искусственным условиям эксперимента, четыре основных стадии или фазы, последовательно сменя­ющие друг друга и возникающие одна из другой. Взятые в целом, эти стадии описы­вают полный круг культурного развития какой-либо психологической функции. Данные, полученные неэксперименталь­ным путем, вполне совпадают с намечен­ной нами схемой, прекрасно укладывают­ся в нее, приобретают, распределяясь в ней, свой смысл и свое предположительное объяснение. Мы проследим кратко описа­ние четырех стадий культурного развития ребенка так, как они последовательно сме­няют друг друга в процессе простого экс­перимента, описанного выше.

Первую стадию можно было бы назвать стадией примитивного поведения или при­митивной психологии. В эксперименте она сказывается в том, что ребенок, обычно более раннего возраста, пытается соответ­ственно мере своей заинтересованности за­помнить предлагаемый ему материал ес­тественным или примитивным способом. Сколько он при этом запоминает, опреде­ляется мерой его внимания, мерой его ин­дивидуальной памяти, мерой его заинтере­сованности. Обычно только трудности, встречаемые на этом пути ребенком, при­водят его ко второй стадии.

В нашем опыте это происходит обыч­но так. Или ребенок сам " открывает" мне-мотехнический прием запоминания, или мы приходим на помощь ребенку, который не может справиться с задачей силами сво­ей натуральной памяти. Мы раскладыва­ем, например, перед ребенком картинки и подбираем слова для запоминания так,

чтобы они находились в какой-нибудь ес­тественной связи с картинками. Ребенок, слушая слово, взглядывает на картинку, а затем легко воспроизводит весь ряд, так как картинки помимо его намерения на­поминают ему только что прослушанные им слова.

Ребенок обычно очень быстро ухваты­вается за способ, к которому мы его под­вели, но не зная обычно, каким способом картинки помогли ему припомнить сло­ва, он ведет себя так. Когда ему вновь предъявляется ряд слов, он опять, на этот раз уже по своей инициативе, кладет око­ло себя картинки, опять взглядывает на них, но так как связи на этот раз нет, а ребенок не знает, как использовать кар­тинку для того, чтобы запомнить данное слово, он при воспроизведении, взгляды­вая на картинку, воспроизводит не то слово, которое было ему задано, а то, ко­торое напоминает ему картинка.

Эту стадию условно называем мы ста­дией " наивной психологии" по аналогии с тем, что немецкие исследователи называ­ют " наивной физикой" в поведении обезь­ян и детей при употреблении орудий. Упот­ребление простейших орудий у детей предполагает наличие известного наивно­го физического опыта относительно про­стейших физических свойств своего соб­ственного тела и тех объектов и орудий, с которыми ребенок имеет дело. Очень час­то этот опыт оказывается недостаточным, и тогда " наивная физика" обезьяны или ребенка приводит его к неудаче.

Нечто подобное видим мы и в нашем эксперименте, когда ребенок уловил внеш­нюю связь между использованием карти­нок и запоминанием слов. Однако " наив­ная психология", т. е. накопленный им наивный опыт относительно собственных процессов запоминания, оказывается еще слишком незначительным для того, что­бы ребенок мог адекватно использовать картинку в качестве знака или средства для запоминания. Так точно, как в маги­ческом мышлении примитивного челове­ка связь мыслей принимается за связь ве­щей, так здесь у ребенка связь вещей принимается за связь мыслей. Если там магическое мышление обусловлено недо­статком знания законов природы, то здесь оно обусловлено недостатком знания собст­венной психологии.

Эта вторая стадия играет обычно роль переходной. От нее ребенок обычно очень быстро в эксперименте переходит к тре­тьей стадии, которую можно назвать ста­дией внешнего культурного приема. Ребе­нок после нескольких проб обычно обнаруживает, если его психологический опыт достаточно велик, в чем дело, науча­ется правильно пользоваться карточкой. Теперь он заменяет процессы запоминания довольно сложной внешней деятельностью. Когда ему представляется слово, он выис­кивает из множества лежащих перед ним картинок ту, которая оказывается для него наиболее тесно связанной с заданным сло­вом. При этом вначале он обычно старает­ся использовать естественную связь, суще­ствующую между картинкой и словом, а затем довольно быстро переходит к созда­нию и образованию новых связей.

Однако и эта третья стадия длится в эксперименте сравнительно недолго и сме­няется четвертой стадией, непосредствен­но возникающей из третьей. Внешняя де­ятельность ребенка при запоминании с помощью знака переходит во внутреннюю деятельность. Внешний прием как бы вра-щивается и становится внутренним. Про­ще всего наблюдать это тогда, когда ребе­нок должен запомнить предъявляемые ему слова, пользуясь картинками, разложенны­ми в определенном порядке. После не­скольких раз ребенок обычно " заучивает" уже и самые картинки и ему нет больше надобности прибегать к ним. Он связыва­ет теперь задаваемое слово с названием той картинки, порядок которых он уже знает.

Такое " вращивание целиком" основы­вается на том, что внешние стимулы заме­няются внутренними. Мнемотехническая карта, лежащая перед ребенком, стала его внутренней схемой. Наряду с этим при­емом вращивания мы наблюдали еще не­сколько типов перехода третьей стадии в четвертую, из которых мы назовем только два главнейших.

Первый из них можно назвать вращи-ванием по типу шва. Подобно тому, как шов, соединяя две части органической тка­ни, очень быстро приводит к образованию соединительной ткани, так что сам шов становится более ненужным, подобно это­му происходит и выключение знака, при помощи которого была опосредствована та или иная психологическая операция.

Легче всего это наблюдать при слож­ных реакциях выбора у ребенка, когда каждый из предъявляемых стимулов свя­зывается с соответствующим ему движе­нием при помощи вспомогательного зна­ка, например, той же картинки. После ряда повторений знак становится более ненуж­ным, стимул непосредственно вызывает соответствующую реакцию. Наши иссле­дования в этом отношении всецело под­твердили то, что было найдено еще Лема-ном, который установил, что при сложной реакции выбора сначала вдвигаются меж­ду стимулом и реакцией названия, или другие какие-либо ассоциативные посред­ники. После упражнения эти промежуточ­ные члены выпадают, реакция переходит в простую сенсорную, а затем в простую моторную форму. Время реакции у Лема-на при этом падало с 300 до 240 и 140. Прибавим к этому, что то же самое явле­ние, только в менее развернутом виде, на­блюдалось исследователями и в процессе простой реакции, которая, как это показал Вундт, по мере упражнения падает до вре­мени простого рефлекса.

Наконец, вторым типом перехода тре­тьей стадии в четвертую, или вращивания внешнего приема внутрь, является следу­ющий. Ребенок, усвоив структуру како­го-нибудь внешнего приема, уже в даль­нейшем строит внутренние процессы по этому типу. Он сразу начинает прибегать к внутренним схемам, начинает использо­вать в качестве знака свои воспоминания, прежние знания и т. д. В этом случае ис­следователя поражает, как однажды раз­решенная задача приводит к правильному решению задач во всех аналогичных ситу­ациях при глубоко измененных внешних условиях. Здесь, естественно, вспоминают­ся такие же переносы, которые наблюдал Келер, у обезьяны, раз верно разрешившей стоявшую перед ней задачу.

Эти схематически намеченные нами четыре стадии являются только первой предположительной наметкой того пути, по которому идет развитие культурного поведения. Однако нам хотелось бы ука­зать, что путь, намечаемый этой схемой, совпадает с некоторыми данными, имею­щимися уже в психологической литера­туре по этому вопросу. Мы приведем три примера, обнаруживающих в главных чер­тах совпадение с этой схемой.

Первый — это развитие арифметичес­ких операций у ребенка. Первую стадию здесь образует натуральная арифметика ребенка, т. е. все его оперирование с коли­чествами до того, как он умеет считать. Сюда входят непосредственно восприятие количеств, сравнение больших и меньших групп, опознавание какой-нибудь количе­ственной группы, распределение по одному там, где надо разделить, и т. д.

Следующей, стадией " наивной психоло­гии", является та наблюдающаяся у всех решительно детей стадия, когда ребенок, зная внешние приемы счета, повторяет, подражая взрослым, — один, два, три, когда хочет что-либо сосчитать, но совершенно еще не знает, как именно при помощи чи­сел производится счет. На этой стадии находится девочка, описанная Штерном, которая на его просьбу сосчитать, сколько у него пальцев, ответила, что она умеет считать только свои. Третьей стадией яв­ляется пора счета на пальцах, и четвертой — счет в уме, когда пальцы становятся бо­лее не нужны.

Так же легко располагается в этой схе­ме развитие памяти в детском возрасте. Три типа, намеченные Мейманом: механи­ческий, мнемотехнический и логический (дошкольный возраст, школьный и зрелый), явно совпадают с первой, третьей и четвер­той стадиями нашей схемы. Мейман и сам, в другом месте, пытается показать, что эти три типа представляют собою генетичес­кий ряд, в котором один тип переходит в другой. С этой точки зрения логическая память взрослого человека и есть " вращен-ная внутрь" мнемотехническая память.

Если бы эти предположения хоть сколь­ко-нибудь оправдались, мы получили бы новое доказательство тому, как важно при­менять историческую точку зрения в под­ходе к изучению высших функций пове­дения. Во всяком случае есть одно чрезвычайно веское обстоятельство, кото­рое говорит в пользу этого предположе­ния. Это прежде всего тот факт, что сло­весная память, т. е. запоминание чего-либо в словах, является памятью мнемотехни-ческой. Напомним, что Компейрэ еще оп­ределял язык как мнемотехническое орудие. Мейман справедливо показал, что слова в отношении нашей памяти имеют двоякую функцию. Они могут выступать или сами по себе, как материал памяти,

или в качестве знака, при помощи которо­го совершается запоминание.

Стоит еще напомнить установленную в экспериментах Бюлером независимость запоминания смысла от запоминания слов и важную роль, которую играет внутрен­няя речь в процессе логического запоми­нания, для того чтобы генетическое род­ство мнемотехнической и логической памяти выступало со всей ясностью через соединяющее их звено памяти словесной. Отсутствующая в схеме Меймана вторая стадия обычно, вероятно, проходит очень быстро в развитии памяти и поэтому ус­кользает от наблюдения.

Наконец, укажем и на то, что такая центральная проблема для истории куль­турного развития ребенка, как проблема развития речи и мышления, оказывается в согласии с нашей схемой. Эта схема, дума­ется нам, позволяет нащупать верный под­ход к этой в высшей степени сложной и запутанной проблеме. Как известно, одни авторы считают речь и мышление совер­шенно различными процессами, из кото­рых один служит выражением или внеш­ним одеянием другого. Другие, наоборот, отождествляют мышление и речь и вслед за Мюллером определяют мысль как речь минус звук.