Студопедия

Главная страница Случайная страница

Разделы сайта

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Раздел II 7 страница






Мы можем мысленно развивать основ­ную тему в сознании главным образом посредством словесных, зрительных и иных представлений; на успешное разви-

тие основной мысли это обстоятельство не влияет. Если только мы чувствуем в тер­минах родство деталей мысли с основной темой и между собой и если мы сознаем приближение вывода, то полагаем, что мысль развивается правильно и логично. В каждом языке какие-то слова благода­ря частым ассоциациям с деталями мыс­ли по сходству и контрасту вступили в тесную связь между собой и с известным заключением, вследствие чего словесный процесс мысли течет строго параллельно соответствующим психическим процес­сам в форме зрительных, осязательных и иных представлений. В этих психических процессах самым важным элементом является простое чувство гармонии или разлада, правильного или ложного направ­ления мысли.

Если мы свободно владеем английским и французским языками и начинаем го­ворить по-французски, то при дальнейшем ходе мысли нам будут приходить в голову французские слова и почти никогда при этом мы не собьемся на английскую речь. И это родство французских слов между собой не есть нечто, совершающееся бес­сознательным механическим путем, как простой физиологический процесс: во вре­мя процесса мысли мы сознаем родство. Мы не утрачиваем настолько понимания французской речи, чтобы не сознавать вовсе лингвистического родства входящих в нее слов. Наше внимание при звуках француз­ской речи всегда поражается внезапным введением в нее английского слова.

Наименьшее понимание слышимых зву­ков выражается именно в том, что мы со­знаем в них принадлежность известному языку, если только мы вообще сознаем их. Обыкновенно смутное сознание того, что все слышимые нами слова принадлежат од­ному и тому же языку и специальному словарю этого языка и что грамматические согласования соблюдены при этом вполне правильно, на практике равносильно при­знанию, что слышимое нами имеет опреде­ленный смысл. Но если внезапно в слыши­мую речь введено неизвестное иностранное слово, если в ней слышится ошибка или среди философских рассуждений вдруг попадается какое-нибудь площадное, три­виальное выражение, мы получим ощуще­ние диссонанса и наше полусознательное согласие с общим тоном речи мгновенно

исчезает. В этих случаях сознание разум­ности речи выражается скорее в отрица­тельной, чем в положительной форме.

Наоборот, если слова принадлежат тому же словарю и грамматические конструк­ции строго соблюдены, то фразы, абсолют­но лишенные смысла, могут в ином случае сойти за осмысленные суждения и про­скользнуть, нисколько не поразив непри­ятным образом нашего слуха. Речи на молитвенных собраниях, представляющие вечно одну и ту же перетасовку бессмыс­ленных фраз, и напыщенная риторика по­лучающих гроши за строчку газетных писак могут служить яркими иллюстра­циями этого факта. " Птицы заполняли вершины деревьев их утренней песнью, делая воздух сырым, прохладным и при­ятным", — вот фраза, которую я прочитал однажды в отчете об атлетическом состя­зании, состоявшемся в Джером-Парке. Ре­портер, очевидно, написал ее второпях, а многие читатели прочитали, не вдумыва­ясь в смысл.

Итак, мы видим, что во всех подобных случаях само содержание речи, качествен­ный характер представлений, образующих мысль, имеют весьма мало значения, мож­но даже сказать, что не имеют никакого значения. Зато важное значение сохраня­ют по внутреннему содержанию только остановочные пункты в речи: основные посылки мысли и выводы. Во всем осталь­ном потоке мысли главная роль остается за чувством родства элементов речи, само же содержание их почти не имеет никако­го значения. Эти чувства отношений, пси­хические обертоны, сопровождающие тер­мины данной мысли, могут выражаться в представлениях весьма различного харак­тера. На диаграмме (рис. 1) легко увидеть, как разнородные психические процессы ведут одинаково к той же цели. Пусть А будет некоторым впечатлением, почерпну­тым из внешнего опыта, от которого отправляется мысль нескольких лиц. Пусть Z будет практическим выводом, к которому всего естественнее приводит дан­ный опыт. Одно из данных лиц придет к выводу по одной линии, другое — по дру­гой; одно будет при этом процессе мысли пользоваться английской словесной сим­воликой, другое — немецкой; у одного бу­дут преобладать зрительные образы, у дру­гого — осязательные; у одного элементы

Рис.1

мысли будут окрашены эмоциональным волнением, у другого — нет; у одних лиц процесс мысли совершается разом, быстро и синтетически, у других — медленно и в несколько приемов. Но когда предпослед­ний элемент в мысли каждого из этих лиц приводит их к одному общему выводу, мы говорим, и говорим совершенно правиль­но, что все лица, в сущности, думали об одном и том же. Каждое из них было бы чрезвычайно изумлено, заглянув в предше­ствующий одинаковому выводу душевный процесс другого и увидав в нем совершен­но иные элементы мысли.

Четвертая особенность душевных про­цессов, на которую нам нужно обратить внимание при первоначальном поверхност­ном описании потока сознания, заключа­ется в следующем: сознание всегда бывает более заинтересовано в одной стороне объекта мысли, чем в другой, производя во все время процесса мышления известный выбор между его элементами, отвергая одни из них и предпочитая другие. Ярки­ми примерами этой избирательной дея­тельности могут служить явления направ­ленного внимания и обдумывания. Но немногие из нас сознают, как непрерывна деятельность внимания при психических процессах, с которыми обыкновенно не свя­зывают этого понятия. Для нас совершен­но невозможно равномерно распределить внимание между несколькими впечатлени­ями. Монотонная последовательность зву­ковых ударов распадается на ритмические периоды то одного, то другого характера, смотря по тому, на какие звуки мы будем мысленно переносить ударение. Простей­ший из этих ритмов двойной, например: тик-так, тик-так, тик-так. Пятна, рассеян­ные по поверхности, при восприятии мыс­ленно объединяются нами в ряды и груп­пы. Линии объединяются в фигуры. Всеобщность различений " здесь" и " там",

" это" и " то", " теперь" и " тогда" является ре­зультатом того, что мы направляем внима­ние то на одни, то на другие части простран­ства и времени.

Но мы не только делаем известное уда­рение на некоторых элементах восприятий, но и объединяем одни из них и выделяем другие. Обыкновенно большую часть на­ходящихся перед нами объектов мы остав­ляем без внимания. Я попытаюсь вкратце объяснить, как это происходит.

Начнем анализ с низших форм психи­ки: что такое сами чувства наши, как не органы подбора? <...> Из бесконечного ха­оса движений, из которых, по словам фи­зиков, состоит внешний мир, каждый орган чувств извлекает и воспринимает лишь те движения, которые колеблются в опреде­ленных пределах скорости. На эти движе­ния данный орган чувств реагирует, остав­ляя без внимания остальные, как будто они вовсе не существуют. Из того, что само по себе представляет беспорядочное неразли­чимое сплошное целое, лишенное всяких оттенков и различий, наши органы чувств, отвечая на одни движения и не отвечая на другие, создали мир, полный контрастов, рез­ких ударений, внезапных перемен и кар­тинных сочетаний света и тени.

Если, с одной стороны, ощущения, полу­чаемые нами при посредстве органа чувств, обусловлены известным соотношением концевого аппарата органа с внешней сре­дой, то, с другой, из всех этих ощущений внимание наше избирает лишь некоторые наиболее интересные, оставляя в стороне остальные. Мы замечаем лишь те ощуще­ния, которые служат знаками объектов, достойных нашего внимания в практичес­ком или эстетическом отношении, имею­щих названия субстанций и потому воз­веденных в особый чин достоинства и независимости. Но помимо того особого ин­тереса, который мы придаем объекту, мож­но сказать, что какой-нибудь столб пыли в ветреный день представляет совершенно такую же индивидуальную вещь и в та­кой же мере заслуживает особого назва­ния, как и мое собственное тело.

Что же происходит далее с ощущения­ми, воспринятыми нами от каждого отдель­ного предмета? Между ними рассудок сно­ва делает выбор. Какие-то ощущения он избирает в качестве черт, правильно характеризующих данный предмет, на дру-

гие смотрит как на случайные свойства предмета, обусловленные обстоятельствами минуты. Так, крышка моего стола называ­ется прямоугольной, согласно одному из бесконечного числа впечатлений, произво­димых ею на сетчатку и представляющих ощущение двух острых и двух тупых углов, но все эти впечатления я называю перспек­тивными видами стола; четыре же прямых угла считаю его истинной формой, видя в прямоугольной форме на основании не­которых собственных соображений, вызван­ных чувственными впечатлениями, суще­ственное свойство этого предмета,

Подобным же образом истинная фор­ма круга воспринимается нами, когда ли­ния зрения перпендикулярна к нему и проходит через его центр; все другие ощу­щения, получаемые нами от круга, суть лишь знаки, указывающие на это ощуще­ние. Истинный звук пушки есть тот, ко­торый мы слышим, находясь возле нее. Ис­тинный цвет кирпича есть то ощущение, которое мы получаем, когда глаз глядит на него на недалеком расстоянии не при ярком освещении солнца и не в полу­мраке; при других же условиях мы по­лучаем от кирпича другое впечатление, которое служит лишь знаком, указываю­щим на истинное; именно в первом слу­чае кирпич кажется краснее, во втором — синее, чем он есть на самом деле. Чи­татель, вероятно, не знает предмета, кото­рого он не представлял бы себе в каком-то типичном положении, какого-то нормального разреза, на определенном расстоянии, с определенной окраской и т.д. Но все эти существенные характер­ные черты, которые в совокупности образуют для нас истинную объективность предмета и контрастируют с так называ­емыми субъективными ощущениями, получаемыми когда угодно от данного предмета, суть такие же простые ощуще­ния. Наш ум делает выбор в известном направлении и решает, какие именно ощу­щения считать более реальными и суще­ственными.

Далее, в мире объектов, индивидуали­зированных таким образом с помощью избирательной деятельности ума, то, что называется опытом, всецело обусловлива­ется воспитанием нашего внимания. Вещь может попадаться человеку на гла­за сотни раз, но если он упорно не будет

обращать на нее внимания, то никак нельзя будет сказать, что эта вещь вошла в состав его жизненного опыта. Мы ви­дим тысячи мух, жуков и молей, но кто, кроме энтомолога, может почерпнуть из своих наблюдений подробные и точные сведения о жизни и свойствах этих насе­комых? В то же время вещь, увиденная раз в жизни, может оставить неизглади­мый след в нашей памяти. Представьте себе, что четыре американца путешеству­ют по Европе. Один привезет домой бога­тый запас художественных впечатлений от костюмов, пейзажей, парков, произведений архитектуры, скульптуры и живописи. Для другого во время путешествия эти впечатления как бы не существовали: он весь был занят собиранием статистичес­ких данных, касающихся практической жизни. Расстояния, цены, количество на­селения, канализация городов, механизмы для замыкания дверей и окон — вот ка­кие предметы поглощали все его внима­ние. Третий, вернувшись домой, дает под­робный отчет о театрах, ресторанах и публичных собраниях и больше ни о чем. Четвертый же, быть может, во все время путешествия окажется до того погружен в свои думы, что его память, кроме назва­ний некоторых мест, ничего не сохранит. Из той же массы воспринятых впечатле­ний каждый путешественник избрал то, что наиболее соответствовало его личным интересам, и в этом направлении произ­водил свои наблюдения.

Если теперь, оставив в стороне случай­ные сочетания объектов в опыте, мы за­дадимся вопросом, как наш ум рациональ­но связывает их между собой, то увидим, что и в этом процессе подбор играет глав­ную роль. Всякое суждение <...> обуслов­ливается способностью ума раздробить анализируемое явление на части и из­влечь из последних то именно, что в данном случае может повести к правиль­ному выводу. Поэтому гениальным чело­веком мы назовем такого, который все­гда сумеет извлечь из данного опыта истину в теоретических вопросах и ука­зать надлежащие средства в практичес­ких. В области эстетической наш закон еще более несомненен. Артист заведомо де­лает выбор в средствах художественного воспроизведения, отбрасывая все тона, краски и размеры, которые не гармони-

руют друг с другом и не соответствуют главной цели его работы. Это единство, гармония, " конвергенция характерных признаков", согласно выражению Тэна, ко­торая сообщает произведениям искусст­ва их превосходство над произведениями природы, всецело обусловлены элиминаци­ей. Любой объект, выхваченный из жиз­ни, может стать произведением искусст­ва, если художник сумеет в нем оттенить одну черту как самую характерную, от­бросив все случайные, не гармонирующие с ней элементы.

Делая еще шаг далее, мы переходим в область этики, где выбор заведомо царит над всем остальным. Поступок не имеет никакой нравственной ценности, если он не был выбран из нескольких одинаково возможных. Бороться во имя добра и по­стоянно поддерживать в себе благие на­мерения, искоренять в себе соблазнитель­ные влечения, неуклонно следовать тяжелой стезей добродетели — вот харак­терные проявления этической способнос­ти. Мало того, все это лишь средства к достижению целей, которые человек счи­тает высшими. Этическая же энергия par excellence (по преимуществу) должна идти еще дальше и выбирать из нескольких це­лей, одинаково достижимых, ту, которую нужно считать наивысшей. Выбор здесь влечет за собой весьма важные послед­ствия, налагающие неизгладимую печать на всю деятельность человека. Когда че­ловек обдумывает, совершить преступле­ние или нет, выбрать или нет ту или иную профессию, взять ли на себя эту долж­ность, жениться ли на богатой, то выбор его в сущности колеблется между не­сколькими равно возможными будущими его характерами. Решение, принятое в данную минуту, предопределяет все его дальнейшее поведение. Шопенгауэр, при­водя в пользу своего детерминизма тот аргумент, что в данном человеке со сло­жившимся характером при данных усло­виях возможно лишь одно определенное решение воли, забывает, что в такие кри­тические с точки зрения нравственности моменты для сознания сомнительна имен­но предполагаемая законченность харак­тера. Здесь для человека не столь важен вопрос, как поступить в данном случае, — важнее определить, каким существом ему лучше стать на будущее время.

Рассматривая человеческий опыт во­обще, можно сказать, что способность вы­бора у различных людей имеет очень мно­го общего. Род человеческий сходится в том, на какие объекты следует обращать особое внимание и каким объектам сле­дует давать названия; в выделенных из опыта элементах мы оказываем предпоч­тение одним из них перед другими также весьма аналогичными путями. Есть, впро­чем, совершенно исключительный случай, в котором выбор не был произведен ни одним человеком вполне аналогично с дру­гим. Всякий из нас по-своему разделяет мир на две половинки, и для каждого по­чти весь интерес жизни сосредоточивается на одной из них, но пограничная черта между обеими половинками одинакова: " я" и " не-я". Интерес совершенно особенного

свойства, который всякий человек питает к тому, что называет " я" или " мое", пред­ставляет, быть может, загадочное в мо­ральном отношении явление, но во всяком случае должен считаться основным пси­хическим фактом. Никто не может про­являть одинаковый интерес к собственной личности и к личности ближнего. Лич­ность ближнего сливается со всем осталь­ным миром в общую массу, резко проти­вополагаемую собственному " я". Даже полураздавленный червь, как говорит где-то Лотце, противопоставляет своему стра­данию всю остальную Вселенную, хотя и не имеет о ней и о себе самом ясного пред­ставления. Для меня он — простая части­ца мира, но и я для него — такая же про­стая частица. Каждый из нас раздваивает мир по-своему.

Г. И. Чел пан о в

[ПРЕДМЕТ, МЕТОДЫ И ЗАДАЧИ ПСИХОЛОГИИ]1

Определение психологии. Термин " психология" происходит от греческих слов " псюхе" и " логос" и значит " учение о душе". Но так как существование души совсем не очевидно, то и определение психологии как учения о душе для многих представ­ляется неправильным. Поэтому в после­днее время предлагают другое определение психологии, именно, говорят, что психоло­гия есть наука о душевных явлениях или о законах душевной жизни. Нам следует разобрать оба эти определения. Но что такое душевные явления?

Под душевными явлениями нужно по­нимать наши чувства, представления, мыс­ли, желания и т.п. Что мы называем чув­ством, мыслями, желаниями, всякий хорошо знает. Всякий, кто произносит эти слова, уже знает, что они обозначают. Ясно, что так называемые душевные явления нам непосредственно известны, каждый может воспринять их с полной определенностью.

Но существует ли душа, и что мы пони­маем под душой?

Для признания существования души, между прочим, имеется следующее основа­ние. Мы не можем мыслить о том или другом чувстве, о том или другом пред­ставлении, вообще о том или ином душев­ном явлении без того, чтобы в то же самое время не мыслить о чем-то таком, что " име­ет" чувства, представления. Мы не можем

представить себе душевные явления, как не принадлежащие ничему; мы не можем представить себе ни чувств, ни мыслей, ни желаний, которые были бы ничьими. Сде­лайте попытку представить чувство радо­сти, которое не принадлежало бы ничему, — такая попытка вам не удастся. Мы, ду­мая о мыслях, чувствах, желаниях и т.п., всегда представляем себе нечто, что " мыс­лит", " чувствует", " имеет желания" и т.п. Это " нечто" философы называют субъек­том, " л", душой. Душа, по их мнению, есть причина душевных явлений: только бла­годаря деятельности души мы имеем пред­ставления, чувства и вообще душевные явления. Она есть носительница, основа душевных явлений, душевные же явления суть обнаружения души: душа в своей деятельности обнаруживает свои свойства. Исследование природы и свойств души и есть, по мнению некоторых философов, за­дача психологии.

Различие между приведенными опре­делениями психологии очевидно.

По одному определению, психология занимается исследованием психических явлений; по другому определению, психо­логия занимается исследованием приро­ды души, которая сама по себе недоступна для нашего непосредственного познания, т.е. в существовании души мы не можем убедиться с такою очевидностью, с какою мы убеждаемся в том, что существуют чув­ства, представления и т.п.

Какое же из этих двух определений нужно считать правильным?

Прежде думали, что есть две психоло­гии, именно: психология рациональная и психология эмпирическая. Различие меж­ду этими двумя психологиями заключа­лось в том, что психология рациональная изучает свойства души, именно, есть ли она что-либо материальное или нематериаль­ное, смертное или бессмертное и т.п. Пси­хология эмпирическая занимается иссле­дованием душевных явлений. Различие в названиях происходило оттого, что эмпи­рическая психология разрабатывается путем исследования того, что дается в опы­те <...>, рациональная же психология раз­рабатывается путем умозрения, умозаклю­чения или рассуждения <...>. Умозрение,

1 Челпанов Г.И. Учебник психологии (для гимназий и самообразования). 15-е изд. Харьков, 1918. С.1—11.

именно, означает познание при помощи разума в отличие от познания посредством опыта. Как мы видели выше, существова­ние души есть предмет умозаключения, умозрения. В настоящее время такого са­мостоятельного существования двух пси­хологии допустить нельзя. Следует при­знать, что учение о душе и учение о душевных явлениях составляют две части одной и той же психологии. Полная сис­тема психологии должна состоять из двух частей, и, именно, потому, что умозрение и опытное познание не могут быть совершен­но отделены друг от друга. Умозрительное познание природы и свойств души без опытного познания природы душевных явлений невозможно. Поэтому и построе­ние так называемой рациональной психо­логии без эмпирической невозможно. С другой стороны, и построение эмпиричес­кой психологии находится до известной степени в зависимости от умозрения.

Мы в настоящем сочинении будем излагать только эмпирическую психоло­гию, следовательно, будем изучать приро­ду психических явлений.

Предмет психологии. Итак, задача эм­пирической психологии заключается в определении законов душевных явлений. Под душевными или психическими явле­ниями, как мы видели, следует понимать наши мысли, чувства, волевые решения и т.п. Их называют также: " психические состояния", " состояния сознания". Что та­кое состояние сознания, мы определять не станем: оно понятно для всякого, кто пе­режил то или другое психическое состо­яние. " Видеть" что-либо, " слышать" что-либо, иметь " чувства радости", переживать чувство страдания, прийти к какому-нибудь решению и т.п. значит иметь то или другое состояние сознания. Состоя­ния сознания и являются предметом пси­хологии.

Для того, чтобы особенности предмета психологии сделались для нас ясными, нам необходимо рассмотреть его отличие от предмета естествознания в широком смыс­ле слова, или наук о природе, т.е., другими словами, мы должны рассмотреть отличие психических явлений от явлений физичес­ких или материальных, которые состав­ляют предмет наук о природе.

Это различие сводится к следующим трем пунктам.

Психические явления не могут быть воспринимаемы и познаваемы через по­средство внешних органов чувств (глаза, уха и т.п.). Если я изучаю какой-нибудь минерал, то все его свойства становятся для меня познаваемы при участии дея­тельности органов чувств. Его форму, цвет я воспринимаю при помощи глаза, его твердость, шероховатость — при помощи органа осязания и т.п. Для изучения зву­ковых, электрических явлений, теплоты, химических процессов и т.п., я должен " видеть", " слышать", " осязать", " обонять" и т.п.; словом, я должен пользоваться своими органами чувств. Таким образом, все физические или материальные явле­ния я воспринимаю при помощи органов чувств. Совсем не то с психическими яв­лениями. Ни одного из них я не в состо­янии воспринять при помощи какого-либо органа чувств. Например, я испытываю " чувство обиды"; я его познаю, я знаю его свойства, потому что я отличаю его от всех других чувств, но для всякого ясно, что это психическое явление или состояние сознания я знаю не через посредство ка­кого-либо органа чувств (глаза, уха и пр.). В настоящую минуту у меня есть " мысль о справедливости". Я эту мысль отличаю от других мыслей, но о свойствах ее я знаю не через посредство какого-либо органа чувств. В психологии принято этот спо­соб познания называть самонаблюдением, познанием при помощи внутреннего опы­та в отличие от внешнего опыта, кото­рым пользуются в науках о физической природе. Таким образом, психические яв­ления могут познаваться только путем самонаблюдения или внутреннего опыта.

Второе различие между психическими явлениями и физическими заключается в том, что в то время, как физические явле­ния одновременно могут быть доступны непосредственному наблюдению большо­го числа лиц, психические явления непос­редственно доступны наблюдению толь­ко того лица, которое их переживает. Например, какой-либо минерал может быть одновременно наблюдаем множеством лиц, а " чувство радости", которое я переживаю, никто не может наблюдать, кроме меня. Метеор, который проносится по небесному своду, может быть наблюдаем тысячами людей, моя " мысль" о доме доступна лишь для меня одного.

Третье существенное различие между физическими и психическими явлениями или между " физическим" и " психическим" заключается в том, что предметам и про­цессам мира физического могут быть при­писаны свойства протяженности, между тем как психическим явлениям свойства протяженности приписаны быть не мо­гут. Например, если мы возьмем какой бы то ни было предмет наук о природе, мы всегда можем о нем сказать, что он " боль­шой" или " малый", что он " толстый" или " тонкий", что он находится " справа", " сле­ва", и т.п. Если мы возьмем какой-нибудь физический процесс, например, горение, какую-либо химическую реакцию, то мы о нем должны сказать, что он совершает­ся где-нибудь в пространстве. Всем пред­метам и процессам, физическим или ма­териальным, может быть приписана пространственная протяженность. Наобо­рот, если мы возьмем какие бы то ни было процессы психические, то мы увидим, что протяженность им ни в коем случае при­писана быть не может. Например, о " чув­стве сомнения", которое в данную минуту находится у меня в сознании, я не могу сказать, что оно имеет ширину, длину, тол­щину и т.п. О моей " мысли о великом пе­реселении народов" я никак не могу ска­зать, что она находится вправо или влево от " мысли о барометрическом давлении". Самая попытка применить свойства протя­женности к психическим явлениям всег­да должна оканчиваться полной неудачей. Нельзя также сказать, что психические явления " совершаются" где-нибудь в про­странстве. О психических явлениях мож­но сказать, что они совершаются во време­ни: они совершаются одновременно или одно вслед за другим.

Задача психологии. Мы видели, что задача психологии заключается в опре­делении законов душевной жизни или за­конов душевных явлений. Для того, что­бы это определение было ясно, нам следует рассмотреть, что понимается под законом. Закон — это определенная постоянная связь между явлениями. Если мы, напри­мер, усматриваем, что между теплотой и расширением тел есть постоянная связь, то мы можем сказать, что положение " тела расширяются от теплоты" есть за­кон природы. Возьмем в пример один какой-либо закон, например, закон при-

чинной связи. Если между двумя явле­ниями А и В существует такая связь, что появление А влечет за собой появление В, и уничтожение А влечет за собою унич­тожение В, то мы говорим, что между явлениями А и В есть причинная связь. Установление причинной связи есть одна из задач наук о природе. Такую же зада­чу поставляет и психология, т.е. она же­лает определить причинную связь между психическими явлениями. Если мы гово­рим, что " ощущение горького вкуса вы­зывает неприятное чувство", то мы уста­навливаем причинную связь между известным " ощущением" и известным " чувством". В психической жизни мы за­мечаем известную закономерность, т.е. психические явления следуют друг за другом, повинуясь известным законам. Определение этой закономерности и есть задача психологии. Но следует заметить, что законы, устанавливаемые психологи­ей, не обладают той всеобщностью, кото­рая присуща законам физики и химии. Если мы, например, говорим, что " угол падения равняется углу отражения", то мы нигде и никогда не допускаем исключе­ний из правил этого закона. Этот закон всеобщ. Если мы в психологии говорим, что " науки облагораживают человека", то мы этим выражаем закон или общее по­ложение, которое отличается далеко не всеобщим характером, потому что весьма часты случаи, когда науки не облагора­живают человека. Таким образом, зако­ны психологические не отличаются все­общностью.

Вспомогательным средством для от­крытия законов или общих положений психологии является описание психичес­ких явлений. Описывая по возможности точные психические явления, мы имеем возможность объединять сходные явления в один общий класс, т.е. классифицировать психические явления. Так как психичес­кие явления по большей части оказыва­ются очень сложными явлениями, то для определения их природы необходимо бы­вает разложить их на составные части, или анализировать их. Например, созерцание какой-либо трагедии вызывает в нас слож­ное душевное состояние. Раскрыть, какие именно мысли, чувства и т.п. входят в со­став данного сложного психического явле­ния, значит анализировать его.

Психология для анализа прибегает, между прочим, к рассмотрению генезиса или происхождения того или другого пси­хического явления, той или другой психи­ческой " способности". Например, я вижу предмет, который находится на известном расстоянии от меня, иными словами, я " вос­принимаю расстояние до предмета". На первый взгляд кажется, что эта способность восприятия расстояния представляет со­бою простое явление; кажется, что воспри­ятие расстояния совершается при помощи одного только зрительного органа. Если же мы рассмотрим генезис этой способно­сти, то убедимся в ее сложном характере. Если, например, мы пожелаем исследовать, каковы свойства или в каком положении находится способность восприятия рассто­яния у ребенка, то мы убедимся в том, что она на известной стадии развития отсут­ствует у него: на этой стадии ребенок мо­жет при помощи глаза отличать только темное от светлого, но не может восприни­мать расстояния или удаления предметов. Эта способность приобретается им на пос­ледующей стадии развития, благодаря при­соединению мускульных и осязательных ощущений. Следовательно, если мы рас­смотрим генезис восприятия расстояния, то раскроется не только сложный харак­тер, но равным образом и составные эле­менты этого восприятия. Таким образом, рассмотрение генезиса психических спо­собностей дает нам возможность анализи­ровать их.






© 2023 :: MyLektsii.ru :: Мои Лекции
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав.
Копирование текстов разрешено только с указанием индексируемой ссылки на источник.