Критические годы 11 страница

***

Работы на этой линии начались в 1880 году по приказу генерала Скобелева, когда тот готовился к наступлению на Геок-Тепе. Сначала он смотрел на нее как на средство доставки от каспийского порта Красноводск через пустыни боеприпасов и снаряжения. Предполагалось построить легкую узкоколейку, по которой тяжелые грузы можно буксировать хоть механической тягой, хоть верблюдами и которую можно наращивать по мере продвижения войск. Однако вскоре приняли решение строить более престижную стационарную железную дорогу. Сто миль стандартной железнодорожной колеи из европейской России перевезли через Каспий. Для укладки сформировали специальный железнодорожный батальон под командованием генерала. Скобелев оказался расторопнее железнодорожных строителей и штурмовал Геок-Тепе, не дожидаясь их. А железная дорога продвигалась по мере усмирения туземных племен и достигла Мерва только через год после его капитуляции перед Алихановым. Угроза войны с Британией за Панджшех привела к формированию второго железнодорожного батальона и быстрому росту темпов строительства. К середине 1888 года она достигла Бухары и Самарканда, и началась работа на заключительном участке маршрута, ведущего к Ташкенту.

Среди первых, кто забил тревогу по поводу новой российской железной дороги и ее стратегической угрозы для Индии, был Чарльз Марвин. В 1882 году, когда дорога еще не слишком продвинулась на восток и задолго до панджшехского кризиса, он предупреждал относительно угрозы, которую представляет постройка русскими железной дороги, особенно если русские захватят Герат и существенно укрепятся там, продлив дорогу до него. На это, утверждал он, российским военным инженерам и саперам понадобится всего несколько месяцев. С тех пор вопрос об угрозе Герату стал непременным для всех приверженцев афганского пограничного урегулирования. На случай военных действий (пусть в неопределенном будущем) россий-

ская железная дорога была значительно ближе к Герату, чем самая близкая британская. А несколькими годами позже, вскоре после смерти Марвина, русские еще сократили промежуток, продлив сеть железных дорог на юг, значительно далее Панджшеха.

Бросающуюся в глаза слабость индийских приграничных коммуникаций, особенно шоссейных и железных дорог, теперь осознали и в Калькутте, и в Лондоне. Генерал Робертс заявил, что русскому «железнодорожному окружению» Северной Индии и Афганистана должна противостоять соответствующая строительная программа в пределах индийских границ. Главнокомандующий провел тщательную рекогносцировку на местах и решил, что средства вечно напряженного бюджета обороны Индии лучше потратить на обеспечение возможности переброски войск к угрожаемому сектору границы, а не на строительство фортов и укреплений, которые, возможно, никогда не придется защищать. «Нам нужны и шоссейные, и железные дороги, — писал он в секретном рапорте вице-королю.— Их не построить тотчас же, но каждая рупия, потраченная на них теперь, вернется к нам в будущем в десятикратном размере... Нет лучшего способа приобщения к цивилизации, чем строительство шоссейных и железных дорог. Возможно, некоторые из тех, что предстоит проложить, никогда не будут востребованы для военных целей, но окажут громадную помощь гражданским властям и администрации страны». В дальнейшем, если Абдур Рахман поддастся на уговоры и согласится, Роберте предполагал продлить железную дорогу в Афганистан, с ветками на Джалалабад и Кандагар, и разместить там британские войска. Без этого, как полагал Роберте, русские постепенно займут весь Афганистан, поглощая его кусочек за кусочком, как получилось с Панджшехом. И когда не станет Абдур Рахмана, Санкт-Петербург, вероятно, усилит натиск, добиваясь новых преимуществ.

Но даже необходимость продления железной дороги до афганской границы приходилось доказывать с большим трудом: не всякий член Совета Индии был убежден в необ-

ходимости таких крупных расходов. Так что, несмотря на непрерывное давление военных, и через несколько лет в пограничье действовало меньше пятидесяти миль железнодорожных путей, хотя сеть шоссе существенно улучшилась. Интенсивное расширение сети железных и шоссейных дорог, а также телеграфа, которые Робертс считал жизненно важными для обороны Индии, требовало настоятельной поддержки на самом верху. Попросту говоря, нужен был человек, убежденный в реальности долговременной российской угрозы, но еще и обладающий как властью, так и решимостью смести все препятствия и возражения. Личность, определяющая действия правительства. Человек, которому судьбой суждено было все это исполнить, путешествовал тем временем с постоянной скоростью пятнадцать миль в час по российской Центральной Азии, по той самой железной дороге, которая вызывала столько тревоги у Робертса и других военачальников.

***

Достопочтенный Джордж Натаниель Керзон, молодой и честолюбивый тори-заднескамеечник двадцати девяти лет от роду, летом 1888 года отправился в Среднюю Азию, чтобы лично посмотреть, как там действуют русские, и попробовать понять их намерения относительно Британской Индии, вице-королем которой он решил когда-нибудь непременно стать. Отворотясь от светской жизни Лондона, этот холостяк-аристократ сел в поезд и проехал через Европу в Санкт-Петербург. Затем — в Москву, чьи политические настроения счел нужным для начала оценить, прежде чем направиться на юг страны, на Кавказ. В Баку Керзон сел на старый колесный пароход, бывший воинский транспорт «Князь Баратынский», и переправился через Каспий в Красноводск. Именно там началась по-настоящему его личная разведка Средней Азии — региона, который стал его пожизненной страстью. Керзон отправился на восток через пустыни по новой российской железной дороге, эксплуата-

ция которой его так интересовала. Его конечной целью был Ташкент, нервный центр всех российских военных операций в Средней Азии, но маршрут пролегал через Геок-Тепе Ашхабад, Мерв, Бухару и Самарканд. Сначала почти 300 миль колея проходила параллельно и близко к персидской границе. Железная дорога, обладающая высокой пропускной способностью для доставки войск и артиллерии, заметил позже Керзон, представляла для шаха «дамоклов меч постоянно висящий над его головой». Дальше к востоку где рельсы повернули к северу от Мерва в сторону Бухары она служила подобным же напоминанием о российском военном присутствии вблизи Афганистана и Британской Индии.

Поездка до Самарканда, где к тому времени заканчивалась колея, обычно продолжалась трое суток. Но Керзон не единожды прерывал 900-мильную поездку, сходил, осматривал все, что надо, и садился на следующий поезд. По ходу путешествия он заполнял блокноты тем, что узнавал вблизи самой железной дороги и в населенных оазисах вдоль маршрута. Когда речь заходила об оценке подвижного состава другими словами, о возможностях железной дороги по доставке войск и снаряжения, русские предпочитали отмалчиваться. Трудно было что-то узнать сверх того, что удавалось увидеть собственными глазами. «Получить точную статистику... от русского, — жаловался Керзон, — не легче чем выжать сок из камня». Местные власти отлично знали кто он такой, и, конечно же, порекомендовали железнодорожному начальству и кое-кому еще не распускать язык. Тем не менее Керзон смог собрать достаточный материал и о работе Транскаспийской (Закаспийской.— Ред.) железной дороги, и о ее стратегическом значении для Британской Индии, и написать комментарий на 478 страницах, изданный под названием «Россия в Центральной Азии и англо-русский вопрос».

Судя по записям, первая остановка произошла в Геок-Тепе, где восемью годами раньше солдаты Скобелева взрывом расчистили путь в громадную туркменскую цитадель а затем перебили множество убегающих жителей. Когда

поезд приблизился к бесплодному месту среди пустыни, Керзон увидел разрушенную крепость — глиняные стены периметром почти в три мили, исклеванные пулями и снарядами. Увидел огромный пролом, проделанный миной скобелевских саперов, через который шла на штурм пехота. Поезд на станции Геок-Тепе достаточно долго стоял всего в шестидесяти ярдах от призрачной крепости, так что Керзон смог изучить детали. «Возле пустынного сооружения все еще можно заметить кости верблюдов, а иногда и людей, — записал он.— Говорят, еще долго после нападения невозможно было ехать по равнине без того, чтобы копыта лошадей на каждом шагу не сокрушали человеческие черепа». В отдалении он мог видеть холмы, которые служили наблюдательным пунктом Эдмунда О'Донована из «Дейли Ньюс», свидетеля бегства через равнину побежденных туркмен.

Древний Мерв, когда-то известный во всей Центральной Азии как «Королева мира», обманул его надежды, утратив все следы своего прежнего величия. Четыре года российской оккупации лишили его всякой романтики и превратили в заурядный маленький гарнизонный городок с магазинами, торгующими дешевыми российскими товарами, и клубом с танцами раз в неделю. Некогда буйные и грозные туркмены были окончательно приручены. Керзон видел многих бывших врагов России в мундирах царской армии — и солдат, и офицеров. «Ничто не оставило большего впечатления завершенности завоеваний России, — записал он, — чем зрелище этих людей, только восемь лет назад ожесточенных и решительных врагов России на поле боя, а теперь носящих форму ее армии, делающих карьеру на царской службе и пересекающих Европу, чтобы приветствовать Большого Белого Царя как своего властелина».

Из Мерва поезд целый день тащился среди сурового безлюдья пустыни Каракум — «самой мрачной пустыни из всех виденных» — и въехал на большой деревянный мост через Оксус. Даже сегодня немногие иностранцы бросают взгляд на эту реку — по столь отдаленной местности пролегает ее русло. Керзон блеснул литературным мастерством, записав:

«В лунном свете мерцала перед нами широкая грудь могучей реки, которая с ледников Памира катится 1500 миль вниз к Аральскому морю». Возможно, в ту минуту его посетили некие героические и возвышенные видения — нечто наподобие истории из поэмы «Сухраб и Рустам», в которой повествуется о легендарном персидском воине, который по ужасной ошибке на берегах Оксуса убивает собственного сына. Поезд медленно двигался по скрипучей конструкции, затратив целых пятнадцать минут, чтобы достичь противоположной стороны. Керзон оторвался от размышлений и записал в блокноте, что мост опирался на более чем 3000 деревянных свай, был 2000 ярдов длиной и что потребовалось 103 дня, чтобы его построить. Как ожидалось, скоро его должен был заменить постоянный железный мост стоимостью в 2 миллиона фунтов.

И Бухара, и Самарканд совершенно превзошли все ожидания Керзона. Кроме русских, мало кто видел эти легендарные города Шелкового пути, все еще благоухающие романтикой и тайной. Керзон посвятил немало страниц своей книги описанию их великолепных мечетей, мавзолеев и других прославленных памятников. В Бухаре, где он остался на несколько дней, его как почетного гостя разместили в здании, которое русские официально называли своим посольством. Санкт-Петербург все еще поддерживал видимость того, что эмир является независимым правителем, а не вассалом царя. В самом городе сохранялось незначительное российское присутствие — посол, небольшой эскорт и штат. Однако, чтобы напоминать эмиру о его положении, на расстоянии всего лишь десяти миль размещался российский гарнизон. Якобы для защиты железной дороги.

Именно в Бухаре на большой площади перед Ковчегом, как называлась тамошняя цитадель, почти полвека назад жестоко казнили Конолли и Стоддарта. «Где-то среди этой груды зданий, — записал Керзон, — находилась ужасная яма, или яма-клоповник, в которую были сброшены Стоддард и Конолли». Он был уверен, что ее уже давно засыпали, но когда попытался войти в Ковчег, чтобы увидеть это самому, толпа

местных жителей преградила путь и жестами приказала ему убираться прочь. Исходя из рассказов, которые он слышал о заключенных, содержавшихся в подземельях Ковчега, «прикованных друг к другу железными воротниками... так, что нельзя было ни стоять, ни поворачиваться, ни передвигаться», Керзон заподозрил, что яма, кишащая паразитами, все еще использовалась по назначению. В «святом городе» применялись и другие варварские методы наказания. К примеру, там находился известный Минарет Смерти. С его вершины регулярно сбрасывали преступников, включая убийц, воров и фальшивомонетчиков, которые разбивались насмерть. «Экзекуции, — сообщал Керзон, — назначали на базарный день, когда примыкающие к площади улицы и сама площадь, на которой высится башня, переполнены людьми. Глашатай громко объявляет о вине осужденного человека и о возмездии, которое его ожидает со стороны владыки. Затем преступника швыряют с самой вершины, и, покувыркавшись в воздухе, он разбивается в лепешку на твердом грунте у подножия башни». Приноравливаясь к эмиру и религиозным авторитетам, русские старались как можно меньше вмешиваться в народные обычаи и традиции, хотя рабство было уничтожено. Формальная же аннексия эмирата означала бы бесполезные расходы и неприятности. На практике, как имел возможность убедиться Керзон, «Россия может делать в Бухаре все, что пожелает».

В Самарканде, где тогда заканчивалась железная дорога, он не встретил таких проявлений «независимости», хотя русские неоднократно заявляли о своем намерении вернуть город и его плодородные земли эмиру Бухары, у которого их отобрали. «Не стоит и говорить, — писал Керзон, — что никогда не было ни малейшего намерения выполнять такие обязательства». Только российский дипломат, добавлял он сардонически, мог взять на себя такое обязательство, и только британский мог ему поверить. Среди символов, наводящих на мысль о долговременной российской оккупации, была большая и претенциозная губернаторская резиденция, окруженная собственным парком, новая православная цер-

ковь и тщательно распланированный европейский квартал, расположенный в удобном отдалении от шума и нищеты старого города.

Освободясь от неотложных дел, Керзон проводил немало времени, блуждая среди бесконечных архитектурных сокровищ Самарканда, чьи великолепные синие изразцы, увы, уже тогда быстро приходили в негодность и крошились. Подобно сегодняшним туристам, он в благоговении созерцал величественный Регистан, пристально разглядывал строения, которые относятся к самым прекрасным образцам архитектуры Центральной Азии, да и не только ее. Керзон считал ее даже в тогдашнем заброшенном состоянии «самой замечательной общественной площадью в мире», а сам Самарканд он описал как «чудо Азиатского континента». Он упрекал русских, которые ничего не делали, чтобы сохранить его прекрасные памятники для будущих поколений (некоторые из них, к счастью, сейчас приведены в порядок). Из Самарканда, используя специфически русское средство передвижения — гужевой тарантас, за тридцать мучительных часов Керзон добрался до Ташкента. Но дискомфорт вскоре был позабыт среди благ цивилизации официальной губернаторской резиденции, где его принимал генерал-губернатор — преемник грозного Кауфмана, который уже шесть лет как умер и был похоронен в Ташкенте.

Керзон теперь находился в самом сердце обширной Центрально-Азиатской империи царя — уникальная позиция для того, чтобы попытаться понять намерения России в отношении Индии. Во время пребывания в Ташкенте, который, по его наблюдениям, был превращен в один огромный укрепленный лагерь, где управляли исключительно военные, он использовал любую возможность выяснить взгляды высокопоставленных чиновников, включая его хозяина, на долгосрочные цели России в Азии. Он не был удивлен, обнаружив их явную агрессивность, особенно по отношению к Британии, и понимал, что этому не следовало придавать слишком большого значения. «Там, где военные — правящий класс, — заметил он, — и где продвижение по службе

происходит медленно, неизбежно становится желанной война как единственно доступный путь отличиться». Ташкент, напомнил он своим читателям, долго служил убежищем для «пошатнувшихся репутаций и разрушенных состояний, возможность восстановления которых была связана исключительно с полем битвы». Незадолго до его прибытия гарнизон наполнился многообещающими слухами о надвигающемся вторжении в Афганистан. На границе такие мечты помогали людям сохранять здравый рассудок...

Керзон вернулся в Лондон тем же маршрутом, которым прибыл, и сразу засел за книгу. Он был вынужден признать, что российское правление принесло мусульманским народам Средней Азии немалые выгоды, а новая железная дорога будет способствовать ускорению экономического развития региона. Но наличие Транскаспийской магистрали драматично изменило стратегическое равновесие в регионе. Прежде продвигающиеся к Индии российские армии сталкивались с почти неразрешимой задачей перемещения крупных войсковых соединений, артиллерии и другого тяжелого оборудования на колоссальные расстояния и по кошмарной местности. Когда строительство заключительного 200-мильного отрезка железной дороги, связывающего Самарканд и Ташкент, завершится, это позволит Санкт-Петербургу быстро сконцентрировать на персидских или афганских границах стотысячную армию. Войска могут быть переброшены из столь отдаленных мест, как Кавказ и Сибирь. Керзон был убежден, что истинное значение железной дороги в Британии серьезно недооценивали. «Эта железная дорога, — писал он другу, — делает их необыкновенно сильными. И они думают о ее применении в деле».

Он не верил, что неудержимое наступление русских в Центральной Азии было частью некоего грандиозного проекта или (как некоторые все еще думали) завершением выполнения завещания Петра Великого. «При отсутствии каких-либо физических препятствий, — писал он, — и во враждебном окружении... вся логика дипломатии сводится к пониманию альтернативы: победа или поражение. Россия

была просто вынуждена продвигаться вперед, как Земля — вращаться вокруг Солнца». Первоначальный мотив продвижения России в направлении Индии существовал и в то время, когда еще отсутствовала всякая перспектива вторжения. Керзон соглашался, что многочисленные разработанные царскими генералами планы показывали: «В течение целого столетия в намерения российских государственных деятелей входила возможность добраться до Индии через Центральную Азию». Он пришел к выводу, что хотя ни российские государственные деятели, ни генералы не планировали завоевание Индии, «они очень серьезно рассматривают вопрос о проникновении в Индию, причем с конкретной целью, о чем многие из них достаточно искренне признаются». Их реальная цель — не Калькутта, а Константинополь. «Ради сохранения возможности использования колоний в Азии Британия пойдет на любые уступки в Европе. Вот вкратце итог и сущность российской политики», — заявил Керзон.

Об этом говорили и прежде. Значимость данного заявления связана с тем, что сделано оно было человеком, который за десять лет сумел реализовать свои амбиции, став в 39 лет вице-королем Индии, а затем достиг еще больших высот. Но во времена, названные Керзоном «Центрально-азиатской игрой», эта стремительная карьера не была уникальной. В том же месяце, в котором проходило путешествие Керзона, из секретной разведки в Синьцзяне вернулся молодой офицер индийской армии, чьи успехи вскоре станут волновать целое поколение англичан...

Там, где сходятся три империи

Обладатель того, что Керзон позднее назвал «духом, вышколенным пограничьем», лейтенант 1-го гвардейского полка королевских драгун Френсис Янгхасбенд, казалось, обладал всеми достоинствами, которые требовались от романтических героев тех времен. Действительно, он мог бы служить моделью для таких героев, как Джон Бухеа, Ричард Ханней и Санди Арбатнот. Человек, который без посторонней помощи, находясь в пустынных местах, самостоятельно выступил против угрозы Британской империи. Родился он в семье военного, в Мюррее, на холмах вблизи северо-западной границы. В 1882 году в возрасте 19 лет он поступил на службу и был направлен в полк, тогда стоявший в Индии. Уже в начале карьеры командиры разглядели в нем способности к разведывательной работе, и к двадцати годам он осуществил множество успешных разведывательных операций как на границе, так и по ту ее сторону. Похоже, склоннность к подобным занятиям была у него в крови: он был племянником давнего участника Большой Игры Роберта Шоу, чьей карьере с детства мечтал подражать. В конечном счете ему было суждено превзойти своего героя. К 28 годам он станет ветераном Игры, пользующимся доверием высокопоставленных лиц, с которыми вряд ли случалось вступать в контакт его подчиненным. Его секретная работа открыла ему доступ к последним разведданным, касающимся реакции Индии на продвижение русских на дальнем севере; предметом его гордости было знание наизусть труда генерала Макгрегора «Оборона Индии», являвшегося библией сторонников «наступательной школы».

Большое азиатское путешествие, из которого Янгхасбенд с трудом вернулся в то самое время, когда Керзон неспешно путешествовал по железной дороге, представляло собой 1200-мильный маршрут, пересекающий Китай с востока на запад, маршрут, который никогда прежде европейцы не совершали. Получилось это почти случайно. Весной 1877 года, возвращаясь после путешествия через Маньчжурию (а в действительности после сбора развединформации), на обратном пути он оказался в Пекине одновременно с полковником Марком Беллом, вице-консулом и своим непосредственным начальником. Белл собирался самостоятельно отправиться в длительную поездку через Китай. Целью поездки было установить, смогут ли маньчжурские правители противостоять российскому вторжению. Янгхасбенд сразу спросил полковника, нельзя ли сопровождать его в путешествии. Белл отказался, заявив, что это станет пустой тратой времени. Гораздо лучше вернуться в Индию через территорию Китая, но другим маршрутом. Это не будет дублированием, а даст возможность получить более полную картину военных возможностей страны. А после возвращения Янгхасбенд сможет представить отдельный доклад с собственными результатами и выводами.

Предложение было заманчивым, и повторять его Янгхасбенду дважды не пришлось. Белл телеграфировал в Индию, запросил согласие на поездку Янгхасбенда. Получив «добро» от самого вице-короля, молодой офицер 4 апреля 1887 года отбыл из Пекина, начав первую часть своего долгого маршрута на запад, через пустыни и горы Китая. На это понадобилось семь месяцев, с драматическим зимним штурмом в конце путешествия неизведанного тогда перевала Музтаг и покорением Каракорума — огромное достижение для человека, плохо подготовленного для восхождений и не располагавшего альпинистским опытом. Привезенная им ценнейшая информация привела в восхищение его руководство. Формально цель поездки считалась географической. По возвращении в Индию главнокомандующий генерал Робертс предоставил Френсису трехмесяч-

ный отпуск для поездки в Лондон. Там в августе он прочитал лекции по научным результатам своей поездки в Королевском Географическом обществе и в 24 года стал самым молодым его членом за всю историю, а вскоре был отмечен вожделенной почетной золотой медалью. В отличие от сверстников — младших офицеров, с которыми высокопоставленные чиновники общались с плохо скрываемым презрением, Френсис Янгхасбенд уже был принят теми, кто имел статус элитного участника Большой Игры.

Несколько следующих лет он был по горло завален работой. Царские генералы начали проявлять тревожный интерес к безлюдному высокогорью, где соприкасались Гиндукуш, Памир, Каракорум и Гималаи и три гигантсткие империи — Англия, Россия и Китай. Российские военные топографы и землепроходцы вроде полковника Николая Пржевальского, исследовали все новые, большей частью еще неизвестные места в верховьях Оксуса и даже Северный Тибет. В 1888 году некий российский исследователь проник далеко на юг и достиг отдаленного, окруженного горами княжества Хунза, которое, по мнению британцев, находилось в сфере их влияния и России не принадлежало. На следующий год другой российский исследователь, грозный капитан Громбчевский, дерзнул побывать в Хунзе в сопровождении эскорта из шести казаков. Как сообщали, он был сердечно принят местным правителем и пообещал возвратиться на следующий год с кое-какими интересными предложениями из Санкт-Петербурга. Британским офицерам — пограничникам и их хозяевам в Калькутте показалось, что после долгого периода сдержанности начался новый этап российской экспансии.

Как впоследствии стало известно, три путешественника, которых все считали русскими, пересекли очень опасный перевал Бархил и после изнурительной поездки прибыли в Читрал. Правители, уже находившиеся на британском содержании, схватили этих людей и под охраной доставили в Симлу, где их допросил лично вице-король лорд Дафферин. Ко всеобщему облегчению, они оказались не русскими, а французами во главе с известным исследователем Габриэ-

лем Бонвилем. Их рассказ о перенесенных несчастьях, включая потерю лошадей и поклажи, был выслушан британцами с известным удовлетворением. Французы совершали переход весной, когда перевалы наиболее опасны, поэтому они едва уцелели, но точно такие же трудности и столь же «теплый прием» подстерегали и российские войска. И все же англичан все больше начинала беспокоить перспектива российского политического проникновения в регион — особенно в лице офицеров вроде Громбчевского, которые хотели и могли установить дружественные отношения с правителями маленьких северных государств, лежавших на пути продвижения их армий. Киплинг использовал эту тему в классической шпионской истории — своем романе «Ким», в которой царские агенты под видом охотников стремятся проникнуть в высокогорье и подкупить «пять королевств севера». Джон Бухем использовал ее в романе «Нерешительный», малоизвестном теперь произведении о Большой Игре, написанном годом ранее, в 1901 году. В нем герой в полном одиночестве умирает под прикрытием большого валуна в районе Хунзы, защищая огнем своей винтовки секретный проход, который обнаружили и через который пытались прорваться русские.

В реальной жизни в ответ на российские действия на плохо охраняемом далеком севере вице-король предпринял множество спешных шагов, чтобы противостоять любой угрозе проникновения или другого вмешательства — по крайней мере, пока между Россией, Афганистаном и Китаем не будут согласованы памирские границы. В Гилгит, лежавший в северной части владений кашмирского махараджи, он направил опытного политического советника. Им был полковник Элджернон Даренд, чей брат, сэр Мортимер Даренд, был министром иностранных дел в правительстве Индии. Из Гилгита — безопасного и удобного наблюдательного пункта — ему предстояло следить за любыми российскими передвижениями на севере и одновременно стараться завязать хорошие отношениями с местными правителями. В это же время вице-король объявил о создании новой двадцатитысячной армии,

которая формировалась из подданных индийских принцев, владеющих частными войсками. Она стала известна как Корпус имперской службы и предназначалась прежде всего для защиты индийских границ. Чуть позже главнокомандующий генерал Робертс лично посетил Кашмир и дал махарадже рекомендации по усилению и модернизации его вооруженных сил. Существовала надежда, что армия махараджи сможет удерживать русских до тех пор, пока не подойдет помощь в лице Корпуса имперской службы или подразделений индийской армии.

В числе самых срочных была проблема капитана Громбчевского. Было известно, что он скрывается где-то на Памире и планирует вскоре вернуться в Хунзу, чтобы возобновить прошлогоднее знакомство с его правителем. И это не было единственной неприятностью, связанной с Хунзой. В течение ряда лет, используя известный только им проход, бандиты из Хунзы грабили караваны, пробиравшиеся по пустынным тропам через горы между Лехом и Яркендом. Мало того, что это мешало продвижению британских товаров, гораздо больше тревожило руководителей защиты Индии само существование некоего тайного прохода. И если из Хунзы этим путем могут пробираться вооруженные бандиты, то смогут и русские. В Калькутте решили, что неизвестный проход должен быть непременно обнаружен. Но кто же мог сделать это лучше, чем лейтенант, впрочем, с недавних пор уже капитан, Френсис Янгхасбенд? «Игра началась», — удовлетворенно отметил в Гилгите полковник Даренд.

* * *

Летом 1889 года Янгхасбенд получил из штаба отдела разведки в Симле телеграмму с приказом, подписанную лично министром иностранных дел сэром Мортимером Дарендом. Френсис только что отверг предложение посетить Лхасу, в которой, как стало известно, российские военные исследователи, выдающие себя за яркендских торговцев, изучали местные достопримечательности и проводили

рекогносцировку. Одной из причин отказа стало известие, что на дороге к Яркенду зверски зарубили путешественника-одиночку, предприимчивого шотландского торговца Эндрю Далглиша. Маршрут поездки проходил мимо места, где погиб Далглиш. Янгхасбенда сопровождал эскорт из шести гуркхских стрелков и взвод кашмирских солдат из Леха. Кроме поисков неизвестного прохода, которым пользовались бандиты из Хунзы, капитан должен был посетить столицу и предупредить ее правителя, что британское правительство больше не может допустить утеснения невинных торговцев, по большей части подданных индийской империи, перевозящих британские товары, а кроме того, предостеречь правителя от контактов с русскими.

8 августа 1889 года Янгхасбенд со своим отрядом покинул Лех и взял курс на север через перевал Каракорум к отдаленному селению Шахидула. Здесь, на высоте 4500 метров, жили торговцы, которые водили караваны по маршруту Лех — Яркенд и пострадали от бандитов. От них Янгхасбенд надеялся узнать о местонахождении неизвестного прохода — таинственного Шимшала, ведущего на запад в Хунзу. Перед поездкой в Хунзу для встречи с правителем капитан планировал блокировать проход, выставив заслон своих кашмирских солдат. Через пятнадцать дней после отъезда из Леха Янгхасбенд со своей командой добрался до селения — сурового места с обветшалым фортом и несколькими кочевыми шатрами, в которых жили торговцы-караванщики. От их главы Янгхасбенд узнал, что обращения к китайским властям о защите от Хунзы остались без ответа. Ясно, что Пекин не горел желанием поощрять торговлю между Индией и Синьцзяном, в особенности торговлю чаем, так как это противоречило интересам его собственных торговцев. Номинально селение располагалось на китайской территории, но староста предложил принять его под юрисдикцию британского правительства, если это обеспечит им защиту. Объяснив, что он не уполномочен принять такое предложение, Янгхасбенд тем не менее обещал передать его вице-королю. А для защиты, сказал он, решено разместить у тайного прохода взвод хорошо