Катавасия

Катавасия — в сущности есть ни что иное, как тот же ирмос, но не начинающий собою ряд тропарей данной песни, а ее заключающий.” Происходит это выражение от κ α τ α β α ί ν ω — спускаться, сходиться, так как “катавасии” в монастырском обиходе исполняются не одним ликом (хором), как это бывает с ирмосами, а обоими вместе. Оба хора сходят со своих возвы­шений, выстраиваются на середине храма и вместе поют этот заключительный ирмос. Возможная при этом “сходе” несогла­сованность и путаница объясняют происхождение того насмеш­ливого, уничижительного значения, которое этому слову часто придается в общежитии, как путаница, беспорядок. Катавасия имеет свои уставные уточнения и требования в нашем типике. Так, в особо большие праздники катавасией служит началь­ный ирмос, который в таком случае повторяется. В меньшие праздники — это ирмос близкого ему праздника, часто сле­дующий за ним по времени в круге церковного года; напр., с Введения начиная, катавасией является ирмос следующего праздника, Рождества — “Христос рождается...”; с Вознесе­ния — ирмос Пятидесятницы — “Божественным покровен...”;

с 1-го августа — ирмос Воздвиженского канона “Крест начер­тав.” В будние дни это обычно ирмос последнего канона; то есть в обычный день, когда поется один канон Октоиха с двумя канонами Минеи, катавасией служит ирмос второго канона Минеи. Катавасия, кроме того, бывает рядовая, то есть после каждой песни; или же в будние дни только после 3-ей, 6-ой, 8-ой и 9-ой. Древние студийские уставы не всегда называли ка­тавасию именно этим именем, а просто “ирмосом”; иногда да­же “ипакои.” Евергетидские типики уже говорят “катавасия” Как любопытная подробность греческой богослужебной прак­тики в наше время является пением катавасии не после каж­дой песни канона, а сразу всех песней 1—8 после 8-ой песни. В обычные воскресные дни, не попадающие в периоды пред- и попразднества, а также и не осложняемые празднованиями ка­ких-либо особых святых, устав положил петь рядовую катава­сию в виде ирмосов богородичного канона “Отверзу уста моя.. “

Как уже было указано выше, сочетание ирмоса и тропарей канона с стихами библейских песен стало постепенно вытес­няться в богослужебном обиходе и, вместо этих стихов, к стро­фам канона стали присоединяться просто соответствующие запевы в честь Господа, Богородицы, ангелов, Предтечи или других святых, или же просто покаянного содержания “поми­луй мя. Боже, помилуй мя.”

4. Акростих

Акростих или “краегранесие, ” “краестрочие” представля­ет собою характерную отличительную особенность нашей гимнографии, в частности, творчества канонов. Акростих заимст­вован из нехристианской поэзии и очень древнего происхож­дения. Это — чисто внешнее, техническое украшение канона, или иной гимнографической поэмы. Он обычно, при сочета­нии начальных букв только ирмосов или только тропарей, или и ирмосов и тропарей вместе, дает какую-либо фразу, относя­щуюся к тому же празднуемому событию, или же очень часто, что особливо ценно, открывает имя автора канона. Не имея никакого богослужебного употребления и никак не выделяясь заметным образом для слуха молящихся, он, тем не менее, важен, как свидетельство о времени написания или же о са­мом поэте. Ясно, что “краегранесия” заметны и доступны только в греческом оригинале песнопений.

г) Четвертый и последний вопрос, который интересен в связи с канонами, это история научной разработки греческой церковной поэзии или, точнее, одна только фаза в этой исто­рии, а именно научное открытие кардинала Питра, пролившее иной свет на историю нашего церковного песнетворчества.

Как это ни покажется странным, но греческая церковная поэзия была “открыта” только очень недавно и то благодаря научным трудам кардинала Питра. До него не знали даже о существовании этой поэзии. Любопытным и полезным очер­ком может послужить статья проф. А. Васильева в “Византий­ском Временнике”[17] под заглавием “О греческих песнопени­ях.” Из слов этого ученого ясно, что вопрос о форме наших церковных песнопений долгое время был совершенно неведом для науки. Бернхарди[18] считал, что вообще в Византии поэзии не существовало; она застыла в схоластике. Ни Лев Аляций (1586-1669), ни Бароний не знали о существовании стихо­творных форм греческого богослужения. Ученые того времени (Вагнер, 1649) считали, что гимны Миней написаны прозой, а другие (Гретсер), что “закон греческой гимнографии — это произвол.” Знаменитый Гоар (1601-1653) писал: “Греки за­поминают твердо общие по словам и напеву песнопения и к последним, как к образцам, применяют другие песнопения, состоящие из одинакового с ними числа слогов.” Это уже шаг вперед в понимании нашей гимнографии. Но тем не менее, даже после открытия кардинала Питра, наш соотечественник иезуит кн. Гагарин уверял, что песнопения греков написаны прозою.

Жан-Батист-Франсуа Питра[19] много путешествовал с науч­ной целью в Англии, Бельгии, Голландии, Италии. Он издает ряд замечательных сборников новооткрытых документов и не­изданных актов. Для пополнения своих научных богатств он решается ехать в Россию, хотя, как сам признается в своих письмах, боится там преследований его, как католика. Он от­правляется в С.-Петербург и обосновывается там в домини­канском монастыре св. Екатерины. Предварительно он про­был некоторое время в Москве, имел беседу с митроп. Фила­ретом. С сентября 1859 г. по январь 1860 г. он работал в Московской Синодальной библиотеке. В Лавре он имел бесе­ду с прот. Горским и архим. Леонидом. В этих своих трудах он нашел рукописные “кондакари” Романа Сладкопевца, сначала на Рождество Христово, на память св. архиепископа Стефана и на день Страшного суда; потом им были найдены и другие экземпляры подобных кондакарей: один в библиотеке Корсиньи, один в Турине и, наконец, четвертый на о. Патмосе. В той рукописи VIII в., которую он нашел в Петербурге, он и напал на “ключ, ” открывший ему секрет греческого церковного сти­хосложения. Ему стало ясно, что греческие богослужебные песнопения — не проза, а написаны особым размером, по стро­гим законам и соответственно известному ритму и метру.

Им была найдена схолия грамматика Феодосия Александ­рийского, в которой дано правило для составления церковных песнопений. Оно звучит по-гречески: Έ ά ν τ ι ς θ έ λ η π ο ι η σ α ι κ α ν ό ν α, π ρ ω τ ο ν δ ε ι μ ε λ ί σ α ι τ ό ν ε ί ρ μ ό ν, ε ί τ α έ π α γ α γ ε ι ν τ ά τ ρ ο π ά ρ ι α ί σ ο σ υ λ λ α β ο υ ν τ α κ α ί ό μ ο τ ο ν ο υ τ α τ ω κ α ί τ ό ν σ κ ο π ό ν ά π ο σ ώ ξ ο ν τ α [20].

Слово σ κ ο π ό ς все понимают как цель песнопения. Некото­рые (Крист) видят в этом мелодию, музыкальную сторону пес­нопения. Впоследствии Стевенсон проверил это правило Фео­досия, и оно оказалось абсолютно верным. В византийском гимнографическом обиходе сгладилась разница между острым ударением (΄) и облеченным (˜). Для византийского поэта уже было важным не качество ударений, но их количество. Правда оказались и некоторые поэтические вольности и отступления от этого общего правила (двухсложные частицы, местоимения, многосложные пропаракситоны и т. д.). Кроме того, византий­ская поэзия знает и другие правила, в частности рифмованность своих песнопений[21], особенно диакритические знаки, “стиг­мы, ” делящие песнопение на стихи. Но особливо надо было помнить при составлении песнопений, в частности канонов, что образцом, как мелодическим, так и тонико-метрическим является ирмос. Это правило Феодосия, до Питры неведомое научному миру, служит “ключом” законов греческой поздней церковной поэзии. Плодом ученых подвигов этого неутомимо­го кардинала служит “Гимнография греческой поздней церков­ной поэзии” (сотни гимнов, канонов, кондаков и пр.), не гово­ря уже о трудах по церковному праву и археологии.