Сцена четвертая

Утро. В окна ярко светит солнце. Временную постель с дивана уже убрали. Мадлен сидит за небольшим столом, на котором стоит эмалированный кофейник, молочник с горячим молоком и две большие кружки для кофе. На Мадлен джинсы и джемпер; видно, что она в отличном настроении. Она просматривает свежую почту. Из двери ванной комнаты выходит Фрэнсис. Она опять одета для выхода на улицу; на лице свежий макияж. Фрэнсис идет через комнату, чтобы собрать вещи для своего приближающегося отъезда. Мадлен машет над головой листком с отпечатанным текстом.

МАДЛЕН. Ну вот, уже началось.

ФРЭНСИС. Что началось?

МАДЛЕН. Я получила письмо.

ФРЭНСИС. Что за письмо?

Фрэнсис идет обратно через комнату, чтобы налить себе кофе из дымящегося кофейника, пока Мадлен читает письмо.

МАДЛЕН. «Наш клиент, г-н П., известный и весьма уважаемый банкир, обратился к нам с просьбой приобрести для него недвижимость в этом районе. Мы обращаемся с официальным предложением...» И все это прописными буквами. Что вы об этом думаете?

ФРЭНСИС. Очевидно, что это жулики.

МАДЛЕН. И я так думаю. Явные жулики. (Мадлен читает дальше.) «Г-н П. готов заплатить солидную сумму за любую недвижимость, расположенную на набережной». Все это звучит даже немного неприлично.

ФРЭНСИС. Это то, о чем вы вчера говорили. Идут напролом, и нигде от них нет спасенья.

Фрэнсис весело улыбается и идет на кухню за сахаром. Мадлен откладывает письмо в сторону.

МАДЛЕН. Вот уж поистине правду говорят...

ФРЭНСИС. О чем?

МАДЛЕН. Повсюду в мире одно и то же. Судите сами. Флорида. Лазурный берег.

Фрэнсис возращается с несколькими кусочками сахара в руке и улыбается.

Еще Бавария. Боже мой! Вся шваль, все проходимцы устремляются на юг.

Фрэнсис садится по другую сторону стола.

ФРЭНСИС. Тогда почему вы двинулись в том же направлении? Ведь в Англии – южнее некуда.

МАДЛЕН. А вы как думаете?

ФРЭНСИС. Не знаю.

МАДЛЕН. По самой очевидной причине. Однажды утром я проснулась - мне тогда было шестьдесят - и поняла, что у меня не так много времени остается впереди. Тогда я решила найти место, где время будет тянуться максимально медленно. Вот вам ночь не показалась долгой?

ФРЭНСИС. Просто бесконечной.

МАДЛЕН. Вот видите. Это же остров Уайт. Больше удовольствия за те же деньги!

Фрэнсис колеблется.

ФРЭНСИС. А это было не…

МАДЛЕН. Что?

ФРЭНСИС. Ну... другой причины сюда переехать у вас не было? Мне почему-то казалось, что вы от чего-то бежали.

МАДЛЕН. Бежала?

ФРЭНСИС. Ну, просто мне это в голову пришло.

Мадлен с сожалением смотрит на нее какое-то время.

МАДЛЕН. Фрэнсис, можно вам задать вопрос?

ФРЭНСИС. Конечно.

МАДЛЕН. Как вы считаете, вот в это самое мгновение – нет, не прямо сейчас, а, скажем, часов через восемь... думаете ли вы, что где-то в стеклянном доме в устье реки, в Сиэттле, будет сидеть человек и за завтраком говорить о нас с вами?

ФРЭНСИС. Вряд ли.

МАДЛЕН. Правильно. Тогда, может быть, и мы перестанем говорить о нем? Может, просто выпьем с удовольствием по чашке кофе? В этом будет больше достоинства.

Обе улыбаются.

ФРЭНСИС. Как вам угодно.

МАДЛЕН. Не могу поверить, что вам это не приходило в голову: помимо всего прочего, жить воспоминаниями о прошлом – это же скучно!

ФРЭНСИС. И это вы мне будете рассказывать!

МАДЛЕН. Мне кажется, самое ужасное – что всегда наперед знаешь, что будет дальше.

ФРЭНСИС. Я, например, знаю.

МАДЛЕН. Он вас оставит.

ФРЭНСИС. Верно.

МАДЛЕН. И он каждый раз будет вас оставлять. По-другому быть не может. (Мадлен передергивает плечами при мысли о неизбежности.) Вот и все. Он сбежит с откормленной американкой - кровь с молоком, роскошная фигура - и обретет Бога.

ФРЭНСИС. Откуда вы знаете?

МАДЛЕН. Так, догадка. Просто, как правило, Бог принимает именно такое обличье, когда предстает перед адвокатами средних лет. И «средних лет» – это еще мягко сказано! Разве я не права? (Мадлен решительно жестикулирует.) Забудьте об этом. Забудьте о нем.

ФРЭНСИС. Вы, кажется, очень веселы сегодня.

МАДЛЕН. Да, я в прекрасном настроении. Почему бы мне не быть веселой? Ведь корабли ходят.

ФРЭНСИС. Спасибо за напоминание.

МАДЛЕН. Не за что. (Мадлен выглядит довольной.)

ФРЭНСИС. А вы чем собираетесь заняться?

МАДЛЕН. Когда?

ФРЭНСИС. Сегодня, когда я уеду.

МАДЛЕН. Чем займусь? Я закрою за вами вон ту дверь и вернусь к работе.

ФРЭНСИС. Это то, что вы обычно делаете? Каждый день?

Какое-то время Мадлен с теплотой смотрит на Фрэнсис через столик.

МАДЛЕН. В этом находишь удовлетворение, понимаете? Вы согласны?

ФРЭНСИС. Несомненно.

МАДЛЕН. Особенно, когда стареешь.

ФРЭНСИС. Конечно.

Мадлен улыбается про себя.

МАДЛЕН. В конце концов, какие еще могут быть высшие стимулы к работе? Амбиции? Вряд ли. Чтобы заявить о себе? Это я уже сделала. Как бы мало это для меня ни значило. Для собственного роста? Роста - куда? Нет. Я работаю только потому, что мне это необходимо.

ФРЭНСИС. А чем вы, собственно, занимаетесь?

МАДЛЕН. Происхождением вещей. Я специалист по происхождению. Устанавливаю, что из чего произошло. В отличие от вас. Я делаю открытия. Вы же можете только делать выводы и теоретизировать, когда перед вами полная картина. А кто эту полную картину составляет? (Мадлен трясет головой, словно отвечая на свой собственный вопрос.) Говорят, наука – вещь сухая. А мне она никогда не казалась сухой, потому что наука всегда что-то дополняет. Она тебе говорит: «А еще вот это можно добавить». «А вот тут этого не хватает». В этом столько умиротворения. И удовольствия. (Мадлен умолкает, затем ее настроение меняется.)

ФРЭНСИС. Да.

МАДЛЕН. Я счастлива среди книг. С книгами мне проще, чем с людьми. Книгу можно отложить и при этом не ранить ничьих чувств.

ФРЭНСИС. Да. Это верно.

МАДЛЕН. С книгами не требуется делать титанических усилий, чтобы быть тактичной. Слава Богу! Не нужно себя сдерживать.

ФРЭНСИС. Неужели вам когда-либо приходилось проявлять сдержанность?

МАДЛЕН. Ну, это никогда не было моей главной добродетелью.

ФРЭНСИС. Так я и думала.

МАДЛЕН. Сдержанность никогда не была среди моих приоритетов.

ФРЭНСИС. А что было?

Мадлен улыбается и протягивает руку, чтобы налить себе еще кофе.

МАДЛЕН. А вы не сдаетесь!

ФРЭНСИС. Я? Никогда!

Мадлен. Все еще пытаетесь расспрашивать...

ФРЭНСИС. Конечно!

МАДЛЕН. Даже теперь, когда почти опаздываете. И пароход уже стоит под парами, и воздушный шар вот-вот взлетит!

Фрэнсис не отводит взгляда.

ФРЭНСИС. Ну и что с того?

МАДЛЕН. Говорю вам для вашей же пользы: все пройдет, и вы опять воспрянете духом!

ФРЭНСИС. Я каждый раз выплываю...

МАДЛЕН. Не сомневаюсь.

ФРЭНСИС. Итак?

Мадлен смотрит на нее через стол, словно оценивая.

О чем вы думаете?

МАДЛЕН. Я думаю: как это может быть, чтобы у человека с таким мужеством, как у вас, было так мало уверенности в себе? (Мадлен выжидает минуту, потом утвердительно кивает.) Вот и все, именно об этом я и думаю.

Мадлен встает и относит свою чашку к раковине. Фрэнсис не шевелится.

Я провожу вас до причала.

ФРЭНСИС. Спасибо.

МАДЛЕН. Схожу за пальто.

Мадлен идет в сторону двери, ведущей в спальню, но еще до того, как она до нее доходит, Фрэнсис опять заговаривает.

ФРЭНСИС. Мадлен...

МАДЛЕН. Да?

ФРЭНСИС. Я тут подумала... О книге. Которую собиралась написать.

МАДЛЕН. А-а. Ну, что, решили что-нибудь?

ФРЭНСИС. Да. (Фрэнсис колеблется.) Я не буду ее писать.

Мадлен молчит, не выдавая своей реакции.

МАДЛЕН. Вы ее сейчас не будете писать или вообще не будете писать?

ФРЭНСИС. Вообще не буду.

Мадлен не выказывает никакой реакции и остается стоять у двери в спальню.

ФРЭНСИС. Так что книги не будет.

МАДЛЕН. Что ж, хорошо.

Мадлен отворачивается и выходит из комнаты. Фрэнсис остается одна. Она смотрит через комнату на рабочий стол Мадлен, на котором уже включен компьютер, готовый к рабочему дню. Фрэнсис идет через комнату, чтобы вгзлянуть поближе, и тут видит маленькую фотографию в рамке, спрятанную в дальнем углу стола. Она с любопытством берет ее в руки и стоит, раглядывая. Возвращается Мадлен.

ФРЭНСИС. Тут фотография...

МАДЛЕН. Что?

ФРЭНСИС. Что это за фотография?

МАДЛЕН. А вам как кажется?

ФРЭНСИС. Тут двое людей, в Америке, до неприличия молодые...

МАДЛЕН. Да. (Мадлен стоит неподвижно, словно собираясь с силами перед тем, что должно произойти дальше.) Ну, значит, так оно и есть.

ФРЭНСИС. Вы не хотите мне рассказать? Пожалуйста!

МАДЛЕН. Фрэнсис...

ФРЭНСИС. Вы мне расскажете, что произошло?

Мадлен колеблется и ничего не отвечает.

Как вы сказали, «для полноты картины».

МАДЛЕН. Я этого не говорила...

ФРЭНСИС. Вы так сказали.

МАДЛЕН. Я не говорила «для полноты». Я говорила, что наука «дополняет»...

ФРЭНСИС. Да-да.

МАДЛЕН. То есть что-то «добавляет» к информации. Я так сказала.

Фрэнсис смотрит на нее.

ФРЭНСИС. Вот видите, я уезжаю... сейчас покину этот остров, и уже определенно ясно, что мы с вами больше никогда не увидимся…

МАДЛЕН. Да, маловероятно.

ФРЭНСИС....больше не встретимся.

МАДЛЕН. Договорились!

Фрэнсис слегка покачивает головой.

ФРЭНСИС. И все, что вы мне здесь говорили...

МАДЛЕН. Да?

ФРЭНСИС. Я запомню. Какими словами, в каких выражениями вы это сказали.

МАДЛЕН. Не сомневаюсь.

ФРЭНСИС. Все, что вы мне открыли. И что скрыли. Я буду думать: что бы это значило? Почему она именно этими словами выразилась?

МАДЛЕН. Да...

ФРЭНСИС. Даже запах этой комнаты, шум моря сегодня на рассвете, когда я лежала и не могла уснуть...

Мадлен все еще стоит неподвижно, словно принимая решение.

Не забывайте, у вас всегда было преимущество передо мной. Потому что вы всегда знали о моем существовании. Разве так не проще? Разве не легче жить, когда знаешь?

Наступает тишина. Мадлен движется через комнату, Фрэнсис наблюдает за ней.

МАДЛЕН. Это было весной. Если вам от этого легче.

ФРЭНСИС. Думаю, легче.

МАДЛЕН. Если это то, что вы хотите услышать.

ФРЭНСИС. Не знаю. (Фрэнсис трясет головой.) Пока не знаю, что я хочу услышать. Давайте попробуем.

МАДЛЕН. Так что рассказывать?

ФРЭНСИС. Что угодно.

Мадлен садится на стул.

МАДЛЕН. Я думаю, вот что вам совершенно необходимо знать. Это было ранней весной.

ФРЭНСИС. А когда именно?

МАДЛЕН. В конце семидесятых. По-моему. Или нет? А разве это важно?

ФРЭНСИС. Вам виднее.

Мадлен почти неуловимо хмурит брови.

МАДЛЕН. Да, это было в семидесятых. Это могло произойти только тогда. Я вернулась в Англию, со степенью и готовая делать карьеру.

ФРЭНСИС. Как говорится, прочно стояли на ногах.

МАДЛЕН. Да, «прочно стояла на ногах». (Мадлен задумывается.) У меня была степень, квартира, работа в Британском Музее. Я была одновременно довольна и недовольна жизнью – типичное состояние для честолюбивого представителя среднего класса. Счастливая и несчастная. С прочным положением и – ну, не знаю... словно на зыбучих песках. Ощущением того времени было: «Долго это длиться не может». «Что-то должно случиться». Каждый вечер это произносилось в нашем кругу друзей. Среди единомышленников. Говорили о революции и верили в силу идей. (Мадлен на секунду умолкает.) Однажды, когда я выходила из Музея в сторону Блумсбери, меня сзади окликнуди: «Мадлен, да ведь это ты!» (Мадлен улыбается про себя.) На нем был плащ. Ну, такой странный, бесформенный, что ли. Он постарел, конечно. Начал лысеть. Уже не в джинсах. Но от него все еще исходила какая-то веселость, будто на уме всегда была невысказанная шутка. (Мадлен оборачивается и смотрит на Фрэнсис.) Он сказал, что у него было дело...

ФРЭНСИС. Да.

МАДЛЕН. Какой-то иск, связанный с Музеем.

ФРЭНСИС. Верно.

МАДЛЕН. Он выходил из Музея. Он сказал, «Не знал, что ты тут работаешь». (Мадлен на мгновение замолкает, вспоминая.) Так вот, там, недалеко от Музея, есть что-то вроде колоннады, это трудно описать...

ФРЭНСИС. Авеню Сицилии?

МАДЛЕН. Именно. Просто насмешка над итальянской аркадой. Он сказал, что там где-то можно поесть. С претензией на итальянскую кухню. Я сказала: спасибо, я уже поела. Мы помолчали. Потом, помню, я сказала: очень рада была тебя повидать. Но мне надо идти. (Мадлен слегка подергивает плечами.) Вот так все и было. Он стоял с зонтом в руке, смотрел на меня, и я знала, о чем он думал. Что-то вроде: «Никогда не думал, что ты врунья». Или, скорее: «Если уж ты намерена врать, то ври как следует».

ФРЭНСИС. Да.

МАДЛЕН. Он все еще ничего не говорил. Тогда я сказала: «У меня есть немного времени. Если хочешь, я посижу с тобой просто так, пока ты будешь есть». (Мадлен улыбается, полностью поглощенная рассказом.) Мы шли по улице и ничего не говорили. Он заказал «спагетти а-ля путанеска» и какой-то «растрепанный» салат. Так и сказал: «Хочу их растрепанного салата». Когда принесли спагетти, он попросил вторую вилку, и я все съела одна. Он и не притронулся к еде. Даже вилку в руки не взял.

Фрэнсис теперь внимательно слушает, вбирая в себя каждое слово.

Он спросил, чем я занимаюсь. Я рассказала, что училась в Беркли. Что оставалась в Штатах еще пять лет, не уезжала. «А ты?» - спросила я. Он сказал: «Юрист. Женат». (Мадлен смотрит на Фрэнсис, неожиданно развеселившись.) Забавно. В этом его «Юрист. Женат» было что-то такое... в том, как он это произнес. Словно захлопнул дверь тюремной камеры. Я сказала, что у меня много чудаковатых друзей, совершавших порой самые дикие поступки: они вступали в банды, принимали наркотики, один парень даже подорвал себя, - но ни один из моих знакомых не был женат. Я посмотрела на него. «Ты, наверное, знаешь что-то такое, чего не знаю я». (Мадлен становится очень тихой.) Эти слова меня озадачили. Прогремел гром, и дождь полил с такой силой, что мы не могли никуда двинуться. По крайней мере, нам так казалось. Моя рука лежала на столе. Я знала, что она там, но не убирала ее. (Мадлен становится неподвижна.) Он даже не пытался что-то объяснять. Это было и не нужно. «Тогда, в Америке, словно какой-то живой голос звучал, будто настал момент надежды. Тот голос меня трогал, - сказал он. – Но с тех пор я больше никогда его не слышал». (Мадлен снова на секунду замолкает.) Потом он сказал: «Я стал адвокатом. Вот чем я занимаюсь. Веду дела в суде». (Мадлен поворачивается и смотрит на Фрэнсис, словно последние слова подводили всему итог.) Потом вышло солнце, и мы немного прогулялись. Я помню, он спросил: «А разве тебе не надо было куда-то идти?» (Мадлен передергивает плечами.) Можно сказать, с одной стороны, ничего не изменилось. Ничего не изменилось за последние пятнадцать лет. Мы были те же. Я сказала: «Хочу взглянуть на реку». Там на мосту Ватерлоо есть такое место, знаете?

ФРЭНСИС. Знаю.

МАДЛЕН. Вы знаете это место?

ФРЭНСИС. Да, да.

МАДЛЕН. Там можно постоять на мосту. (Мадлен замолкает.) Он спросил: «Почему ты ушла? Почему ты тогда от меня ушла?» (Мадлен улыбается этому вопросу.) Это был один из таких особенных вечеров, тогда солнце выодит из-за туч... Ну, я не помню в какой последовательности. Знаете, Мартин всегда говорил – вы же знаете, он всегда говорил: «Не верь точным свидетельским показаниям...»

ФРЭНСИС. Да...

МАДЛЕН. В суде, говорил он, когда задаешь вопросы, а свидетель говорит, что точно – совершенно точно все помнит...

ФРЭНСИС. Он говорил, что...

МАДЛЕН. Да-да, и обычно присяжные не любят таких...

ФРЭНСИС. Да, не любят...

МАДЛЕН....присяжные таким не доверяют. Они предпочитают свидетелей, которые говорят: «Думаю, было то-то и то-то, но я могу ошибаться...» (Мадлен улыбается забавности этой мысли.) Так что мы там стояли...

ФРЭНСИС. И что?

МАДЛЕН. Потом мы сидели у реки. Он все не хотел уходить. И снова и снова повторял: «Ну почему ты тогда ушла?» А потом еще сказал: «Если бы ты в то утро не ушла от меня...» Я тогда спросила «И что бы тогда было? Если бы я не ушла, что именно было бы?» Он улыбнулся. Потом только сказал: «Тогда бы ничего этого не произошло». (Мадлен улыбается Фрэнсис.) И, честно говоря, не думаю, что я тогда даже поинтересовалась, что именно он имел в виду под «ничего этого».

ФРЭНСИС. Он имел в виду меня.

МАДЛЕН. Нет. Не вас. Не думаю. (Мадлен хмурится, как будто это предположение было слишком банальным.) Я думаю – думаю, он имел в виду что-то более абстрактное...

ФРЭНСИС. Я знаю, что он имел в виду.

МАДЛЕН. В более широком смысле...

ФРЭНСИС. Конечно. Думаете, я не знаю? Я все понимаю! (Фрэнсис неожиданно сердится и уже не может заставить себя остановиться.) «Все могло бы быть по-другому!» Вот что он хотел сказать. Как это меня бесит! Ведь это что означает? Что он подразумевал, говоря, что все могло бы быть по-другому? Как по-другому? Что вы не повзрослели бы? Что вам не пришлось бы в один прекрасный день стать более зрелыми? Он это имел в виду? Что он мог бы остаться молодым? Какое ребячество! Кому это удавалось?!

Фрэнсис задает этот вопрос с подлинной горечью, но Мадлен по-прежнему смотрит вниз.

МАДЛЕН. Как бы там ни было…

ФРЭНСИС. Я точно знаю...

МАДЛЕН. Хорошо, хорошо...

ФРЭНСИС. Простите меня. Я буду молчать и просто слушать.

МАДЛЕН. Как хотите.

Молчание.

МАДЛЕН. Можно так сказать: я знала, почему он был тогда расстроен.

ФРЭНСИС. Он винил вас.

МАДЛЕН. Нет, это было бы несправедливо по отношению к нему.

ФРЭНСИС. А разве нет?

МАДЛЕН. Нет, не винил. Просто... был в недоумении. Было что-то такое, чего он не мог понять. Никак. «Почему ты тогда убежала? Почему ушла от меня?» (Мадлен улыбается повторению этого вопроса.) «Если бы ты не ушла в то утро в Америке..." (Мадлен оставляет фразу недосказанной; видно, что она вспоминает ту сцену.) Там река делает излучину – не знаю, как бы это объяснить...

ФРЭНСИС. Да?

МАДЛЕН. По вечерам, когда начинает темнеть, там бывает такое освещение... Удивительно, почему-то всегда пользуются словами: «на заднем плане». Очень часто в романах встречается. Вы тоже ими пользуетесь?

ФРЭНСИС. И я пользуюсь.

МАДЛЕН. «Величественный задний план». Как будто природа вот так по заказу, в одно мгновение, вытаскивает именно то, что надо. Как будто чувствует.

Фрэнсис слушает теперь очень внимательно.

Я сказала «А как ты думаешь, почему я от тебя тогда ушла?» Он сказал «Понятия не имею». И тогда я объяснила. Сказала: «Я испугалась». «Чего испугалась?» (Мадлен оборачивается и смотрит на Фрэнсис.) «Испугалась, что все обернется хуже, чем я мечтала», - ответила я тогда.

Обе женщины сидят совершенно неподвижно.

Вот и все. И ничего больше. Я хотела «всего» и боялась, что получу только «кое-что». Причина была только в этом.

Молчание. Теперь Мадлен сильно разволновалась из-за собственного рассказа.

А он спросил: «Ты и сейчас так чувствуешь?» (Мадлен трясет головой, показывая, что на этот вопрос было невозможно дать ответ.) Глупо, да? Так глупо. Кто угодно на свете скажет: «Бери, что сможешь». Почему бы и нет? Бери! Так все поступают. В таком уж мире мы живем, все мы. В плену собственных желаний. «Я хочу это. И я это возьму. И оно будет моим». Правда, почему бы и нет? Не знаю, почему я тогда возомнила, будто я какое-то исключение. Я же была просто глупой девчонкой, сбежавшей в Америку. «Раз наша любовь не может совершенной, мне такой любви не надо». (Мадлен улыбается при мысли о собственной глупости.) Да что я о себе возомнила?

Молчание.

И какова была цена? Что его не было со мной.

ФРЭНСИС. Да.

МАДЛЕН. Почему это было так прекрасно? Что в этом было такого особенного? (Мадлен оставляет свой вопрос без ответа.) Итак. В тот раз мы шли вдоль реки. Потом нашли комнату в отеле. Еще один потрясающий вид на Темзу. Он тогда позвонил вам и сказал, что придет поздно. Еще я помню, как той ночью возвращалась домой. В полночь Ковент Гарден был совершенно безлюдным. Мокрые от дождя улицы. И я думала: вот как все обернулось. Пятнадцать лет спустя. Я согласилась на меньшее. Он не станет всей моей жизнью. Он станет всего лишь текстом за кадром. Вот на что это похоже.

Молчание.

И, думаю, так все и началось. (Теперь Мадлен улыбается Фрэнсис.) Я вас видела только один раз, помните?

ФРЭНСИС. Конечно.

МАДЛЕН. Вы пришли в Музей.

ФРЭНСИС. Да, я тогда собирала средства для какого-то фонда.

МАДЛЕН. Да. Кажется, прошло несколько лет. На вас были блестящие синие туфли. Прямо как на королеве в вашем сне. Вы всем своим видом выражали безграничный интерес и дружелюбие – это было нечто! Вы безумно интересовались всем и всеми. Каждым словом, произнесенным рядом с вами. Оглядывали комнату. Его рука лежала у вас на спине. (Мадлен улыбается.) Он нас представил друг другу.

ФРЭНСИС. Да, я помню.

МАДЛЕН. У вас в руках была сосиска на палочке.

ФРЭНСИС. Правда?

МАДЛЕН. Вы протянули мне руку.

Обе улыбаются воспоминаниям.

«Фрэнсис, дорогая!» Это подошел какой-то идиот. «Фрэнсис, ты потрясающе выглядишь!» Мы с вами так и не прикоснулись друг к другу.

ФРЭНСИС. Наверное.

МАДЛЕН. Так и не пожали друг другу руки. Вы отвернулись.

Минутное молчание.

Помню, как я пробиралась к двери, просто рвалась наружу. К боковому служебному выходу в сторону Блумсбери. Как у меня сердце колотилось! Вот так я сбежала оттуда.

Мадлен отворачивается, наконец побежденная. Потом она встает и идет к двери.

Я вас отвезу на паром.

ФРЭНСИС. Правда? Как это мило.

Фрэнсис остается в неподвижности. Прежде чем Мадлен доходит до двери, Фрэнсис начинает говорить.

А у нас произошло вот что. Он увидел меня в саду. В один прекрасный день он вошел в сад и увидел меня. Над нами летали птицы, и небо было особенно ярким. Мне было семнадцать. А в этом возрасте первое, что приходит в голову: «вот оно!» Потому что ты молода, и ты никогда ни в чем не сомневаешься. И даже ждать ничего не приходится. Поэтому, когда что-то происходит, даже не удивляешься, а принимаешь как должное. В саду полно людей, и среди них этот мужчина, и он направляется прямо к тебе, и улыбается, как будто уже давно знает тебя.

Фрэнсис оборачивается и смотрит на Мадлен.

Потом мы поженились, и у меня никогда никого другого не было.

Фрэнсис опускает глаза.

Поэтому теперь мне так трудно от всего этого убежать.

МАДЛЕН. Думаю, вы сможете.

ФРЭНСИС. Правда?

МАДЛЕН. Обязательно.

Фрэнсис стоит какое-то время, не решаясь уйти.

Я провожу вас до парома. А потом пойду гулять по набережной. Почувствую на лице дыхание жизни. (Мадлен с минуту оглядывает комнату.) Вы спускайтесь, я вас догоню.

ФРЭНСИС. Спасибо.

Фрэнсис выходит. Слышно, как она спускается по лестнице. Мадлен направляется к компьютеру, но ее отвлекает фотография в рамке, которую Фрэнсис оставила на столе. Она берет ее в руки, разглядывает какое-то время, затем открывает ящик и убирает туда фотографию. Потом закрывает ящик и выключает компьютер. Затем кричит.

МАДЛЕН. Подождите, я уже бегу. Подождите меня!

Мадлен выходит из комнаты. Комната пустеет.

Занавес