Сцена вторая

Вечер того же дня. Занавески на высоких окнах не задернуты, и через окна в комнату проникают отблески ярких огней с променада внизу. От неонового луча через комнату пролегла яркая цветная полоса. Мадлен входит через основную дверь с полиэтиленовым пакетом в руках; в нем бутылки. Она не включает света. Проходит в часть комнаты, отведенную под кухню, и начинает доставать из пакета бутылки. Фрэнсис пошевелилась. Она лежит на диване, перед которым стоит Мадлен. Фрэнсис лежит, вытянувшись во весь рост, прикрывшись накинутым сверху пальто.

ФРЭНСИС. Что случилось?

Мадлен не отвечает; она ловко открывает бутылку, затем подходит со стаканом в руке ближе и садится на жесткий стул. Через какое-то время Фрэнсис продолжает.

Что такое?

МАДЛЕН. Вы заснули.

ФРЭНСИС. Как это у меня вышло?

МАДЛЕН. Понятия не имею.

Фрэнсис хмурится.

У вас просто талант.

ФРЭНСИС. Я что, опоздала на пароход?

МАДЛЕН. И довольно на много.

ФРЭНСИС. Боже мой!

МАДЛЕН. Выпейте пива, помогает проснуться. Пиво китайское.

Ни одна из них не двигается.

ФРЭНСИС. Который час?

МАДЛЕН. Десять.

ФРЭНСИС. Непостижимо, как такое могло со мной случиться. Наверное, нервы. Совершенно определенно, нервы. Что еще могло быть?

МАДЛЕН. Я слышала, у детей так бывает.

ФРЭНСИС. Да, у детей бывает. Они могут так вот взять и заснуть, когда им грозит опасность.

МАДЛЕН. Может, это мне грозила опасность?

ФРЭНСИС. А мы что-нибудь ели?

МАДЛЕН. Нет. Выпили очень много чая, но ничего не ели. (Мадлен потягивает пиво.)

ФРЭНСИС. Какой необычный сон. И самое странное было то, что к нам в Блэкхит приехала королева.

МАДЛЕН. Сама королева?

ФРЭНСИС. На ней была мини-юбка.

МАДЛЕН. Кожаная или трикотажная?

ФРЭНСИС. Кажется, синяя. Ярко-синяя. Она все время закидывала ногу на ногу, то одну, то другую, туда-сюда, словно пыталась этим привлечь к себе внимание. Мне даже ее трусики были видны. Еще я угостила королеву каким-то пирогом, а Мартин развлекал ее своей очередной историей.

Обе улыбаются.

Думаю, ей было скучно, правда, она этого не показывала.

МАДЛЕН. Что ж, у нее такая работа. Их специально к этому готовят.

ФРЭНСИС. Вы хотите сказать, обучают хорошим манерам?

МАДЛЕН. Учат притворяться.

Фрэнсис оглядывается вокруг.

ФРЭНСИС. Здесь так тихо. Наверное, поэтому здесь снятся такие запоминающиеся сны?

Мадлен молча встает и идет в зону кухни за вторым стаканом.

Мартин всегда очень хорошо спал. А я никогда не могла. Но я не завидовала. Обычно лежала рядом, смотрела на него; он казался таким беззащитным. И мне порой приходило в голову: как глупо вот так просто лежать и спать.

МАДЛЕН. Но дураком он не был.

Фрэнсис не отвечает.

ФРЭНСИС. Как-то утром, ближе к концу, он проснулся и сказал: «Правду говорят: чем старше становишься, тем легче быть счастливым». И еще сказал: «Наверное, природа так готовит нас к смерти». А потом добавил: «Что до меня, то я бы предпочел быть молодым и несчастным».

МАДЛЕН. Как будто можно выбирать! (Мадлен возвращается.)

ФРЭНСИС. Джейми любил надевать адвокатский парик Мартина.

МАДЛЕН. Правда?

ФРЭНСИС. Да, довольно часто.

МАДЛЕН. Как странно.

ФРЭНСИС. Это когда ему было семь. Он, бывало, приходил к нам в спальню в этом парике из конского волоса и кричал: «Признаны виновными! Признаны виновными!»

МАДЛЕН. В чем виновными?

ФРЭНСИС. Наверное, в том, что долго не вставали с постели.

Мадлен подает ей стакан с пивом, затем идет на прежнее место и садится.

Вы встречались с Джейми?

МАДЛЕН. Нет, никогда.

ФРЭНСИС. Вы ни с кем из них не встречались?

МАДЛЕН. Я только однажды видела их издали.

ФРЭНСИС. Только видели? И ни разу с ними не разговаривали?

Мадлен некоторое время смотрит на нее.

МАДЛЕН. Означает ли это, что вы уже приступили к делу? Вы все это записываете?

Фрэнсис разводит руки, показывая, что у нее нет никакой тетради.

ФРЭНСИС. Самое удивительное, что вы правы. Никто больше не интересуется художественной литературой.

МАДЛЕН. Я же вам говорила. Именно об этом я и говорила!

ФРЭНСИС. Вымышленные истории теперь для них слишком скучны.

МАДЛЕН. Так и есть.

ФРЭНСИС. А то, как они написаны, уже ничего не значит.

Мадлен кивает в знак того, что это лишь подтверждает ее точку зрения.

Люди смотрят на Мэрилин Монро, но они не думают: «Какой хороший фильм!» Они думают: «Когда она снималась в этом фильме, то спала с президентом!»

МАДЛЕН. Вот именно.

ФРЭНСИС. Это единственное, что их интересует.

МАДЛЕН. Конечно.

ФРЭНСИС. «Она сделала пятьдесят один дубль!»

МАДЛЕН. Да-да. Или: «Она забыла текст».

Фрэнсис внимательно смотрит на Мадлен.

ФРЭНСИС. И уже не фильм...

МАДЛЕН. Нет…

ФРЭНСИС. И уже не сам фильм, а она интересует их больше всего.

МАДЛЕН. Точно.

ФРЭНСИС. Им интересно, какая она. (Фрэнсис кивает, подыскивая более точные слова.) А фильм – это всего лишь кусок оберточной бумаги, и ничего больше…

МАДЛЕН. Вы абсолютно правы.

ФРЭНСИС. …это как яркая обертка, - вы ее выбрасываете, даже не задумываясь, потому что она только мешает; она стоит между вами и тем, что в нее завернуто.

МАДЛЕН. Верно.

ФРЭНСИС. А для вас главное - добраться до того, что внутри.

МАДЛЕН. Конечно.

ФРЭНСИС. И теперь, когда что-нибудь рассказываешь, это превращается в настоящий стриптиз. Теперь все стриптиз. Твоя история никого не интересует. А важно только, кто ты такая. И даже не это. Важно, какая ты там, внутри, под оберткой.

Наступает тишина. Неожиданно возникает напряженность.

МАДЛЕН. Да, вы все верно говорите.

Фрэнсис смотрит не нее.

ФРЭНСИС. А почему пиво китайское?

МАДЛЕН. Не знаю. Тот парень в магазине сказал: «Возьмите китайское, оно недорогое».

ФРЭНСИС. Он что, ваш друг?

МАДЛЕН. У него татуировки на всех пальцах, по одной букве на каждом. Вот так: К-Б-П-Г. Его спрашиваешь о чем-нибудь, а он смотрит на руку. Я его однажды спросила, что эти буквы означают. (Мадлен поднимает руку, имитируя.) А он сказал: «Как Бы Поступил Господь»?

Обе смеются.

ФРЭНСИС. Очень хорошо…

МАДЛЕН. Знаете, иногда бывают такие моменты… понимаете, о чем я?

ФРЭНСИС. Какие моменты, Мадлен?

МАДЛЕН. Бывают такие моменты, когда, прежде чем отдашь себе отчет… просто такие мгновения, когда идешь по улице… Хотя в тот раз, помнится, я была довольно далеко отсюда, это было, наверное, в сотне ярдов дальше по улице…

ФРЭНСИС. И что же?

МАДЛЕН. Так вот, я иду по улице и думаю: «Мартину это понравится».

ФРЭНСИС. Да, понимаю.

МАДЛЕН. «Надо будет рассказать об этом Мартину».

ФРЭНСИС. Гм.

Фрэнсис замыкается в себе и задумывается. Мадлен встает и переходит на скамью, тянущуюся вдоль окон. Свет с улицы падает на ее лицо.

А откуда этот свет? Там что, зал игральных автоматов? Бинго?

МАДЛЕН. Да. Только их тут по-другому называют. (Мадлен опять проходит через комнату и подходит к другому стулу. Она собирается с духом, чтобы что-то сказать.) Я впервые встретила Мартина в баре, вы об этом знали?

ФРЭНСИС. Нет, он никогда не говорил.

МАДЛЕН. Да, в баре.

ФРЭНСИС. А где?

МАДЛЕН. В Бирмингеме. В американском Бирмингеме, не в нашем. (Мадлен улыбается своим воспоминаниям.) У нас тогда вышла ссора, какой-то дурацкий спор…

ФРЭНСИС. Что, между вами?

МАДЛЕН. Да.

ФРЭНСИС. Из-за чего?

МАДЛЕН. Ну, у меня тогда уже был кое-какой опыт, я ведь немного старше, на несколько лет. «А-а, - сказал он мне. – Ты старше меня. И ты всегда будешь старше».

ФРЭНСИС. Он так сказал? Мартин?

МАДЛЕН. Да, представьте себе.

ФРЭНСИС. Сказал при вашей первой встрече?

МАДЛЕН. Этими самыми словами. «И ты всегда будешь старше». Очень романтично! И это в баре, в Алабаме.

Мадлен углубляется в воспоминания. Фрэнсис протягивает руку и берет свое пиво, глядя на Мадлен.

Как бы там ни было, мы оба туда попали из-за демонстрации в защиту прав человека.

ФРЭНСИС. Вот как. Так это тогда было.

МАДЛЕН. Я тогда сбежала из Англии.

ФРЭНСИС. Да что вы?

Мадлен. Да. Сбежала. В один прекрасный день взяла и уехала. Почему бы и нет? А за несколько лет до этого даже убегала из дома.

ФРЭНСИС. А ваши родители еще живы?

МАДЛЕН. Живы? Вряд ли. Думаю, это маловероятно. Как вы считаете?

ФРЭНСИС. А вы не жалеете об этом? О том, что ничего не знаете о родителях.

Обе хмурятся, не находя понимания друг у друга.

МАДЛЕН. Да, все так и было. Я сбежала из страны, где родилась, села в автобус «Грейхаунд» и проехала через всю Америку. Но самое смешное - это что он оказался в том задрипанном баре в Алабаме. Единственный белый, к тому же англичанин!

ФРЭНСИС. И на вас подействовало его обаяние?

МАДЛЕН. Тут же.

ФРЭНСИС. Уже тогда.

МАДЛЕН. Да, мгновенное обаяние, такой врожденный шарм, и еще в нем было что-то немного сонное, уже в те годы, такое чуть сонное выражение…

ФРЭНСИС. Да-да…

МАДЛЕН. И с ним было очень легко, он был такой простой – по крайней мере, внешне…

ФРЭНСИС. Да, очень простой поначалу.

МАДЛЕН. Вот именно. Как будто в жизни не может быть никаких сложностей, и вообще, из-за чего весь сыр-бор?

ФРЭНСИС. Точно.

МАДЛЕН. «А в чем проблема?»

ФРЭНСИС. Господи! «А в чем проблема?» Он все время так говорил.

МАДЛЕН. Да.

ФРЭНСИС. И тут действительно начинает казаться, что никакой проблемы нет.

МАДЛЕН. Да.

ФРЭНСИС. И сразу поддаешься и веришь ему на слово.

МАДЛЕН. Он тогда сказал: «Пространство!» Я хорошо запомнила это слово. Просто я никогда прежде не слышала, чтобы кто-то так говорил. Уж точно не в 1963 году и менее всего кто-то, интересовавшийся гражданскими правами. По-моему, пространство – это то, что обычно исследуют; в него нельзя завернуться, как в простыню. Я тогда спросила: «Что ты делаешь здесь, в Америке?», и Мартин сказал: «О, мне необходимо пространство».

Обе улыбаются.

Да, так и было. Нужно немало воображения, чтобы представить себе его, совсем молодого, в том баре…

ФРЭНСИС. Я могу себе представить. Он стоит у меня перед глазами.

МАДЛЕН. Весь взъерошенный, у него в те годы было еще много волос. И знаете, он не говорил со мной о притесняемых неграх …

ФРЭНСИС. Нет?

МАДЛЕН. Не клеймил историческую несправедливость, не возвещал момент, когда, наконец, можно с этой несправедливостью покончить… Он просто нелегально пил свое пиво – ему еще не было 21 - и закусывал орешками, и даже не пытался притвориться, что переплыл через Атлантику, …

ФРЭНСИС. Да что вы?

МАДЛЕН. …чтобы бороться с социальной несправедливостью. Вовсе нет. Он сидел там, у стойки, и говорил, что проделал весь этот путь, потому что ему, видите ли, места не хватало. (Мадлен, возмущенная, встает с места.) Ну да, конечно, теперь все так говорят…

ФРЭНСИС. Это верно.

МАДЛЕН. Теперь, спустя сорок лет. Теперь все воспринимают это как должное. Да, да, как должное. Как будто Земля по определению вертится только вокруг них!

ФРЭНСИС. Вы правы.

МАДЛЕН. Ничего другого не существует, ничего стоящего не происходит. Никаких событий. Никаких реально существующих негров не избивают палками. Никаких автобусов не поджигают. Все события обретают право на существование лишь постольку, поскольку они поднимают вечный, бесконечно сладостный вопрос: а что лично ты думаешь об этих событиях? Как эти палки, эти горящие автобусы задевают лично тебя?.. (Мадлен на секунду задумывается.) Но я - тогдашняя – я была очень молода и считала себя умнее всех. И вот я сижу рядом с ним и начинаю заводиться. Хотя, в общем, мне никогда и заводиться-то не требовалось: моя злость всегда при мне, всегда наготове, всегда на поверхности...

ФРЭНСИС. Что, даже теперь? Даже сегодня?

МАДЛЕН. Больше, чем когда-либо. Особенно сегодня. Вот так-то! Сегодня я сердита, как никогда!

Они смотрят друг на друга, затем Мадлен продолжает.

«Что?» - говорю я ему. «Хочешь сказать, что приехал сюда просто ради собственного удовольствия? И все? Никаких других порывов? Получше причины не нашлось?»

ФРЭНСИС. И что он ответил?

МАДЛЕН. Мартин? Он вообще никак не отреагировал. Я тогда так вспылила, до сих пор помню. «То есть ты хочешь сказать, что проделал весь этот путь только ради себя самого?» «Нет, - сказал он. - Не только ради себя. Если я чем-то могу помочь – отлично. Но кто сказал, что пока мы тут помогаем, мы не можем немного развлечься?»

Обе молчат. Мадлен задумалась.

ФРЭНСИС. Это тогда вы поссорились?

МАДЛЕН. Нет, позже. (Мадлен прерывает себя на полуслове. Ее настроение меняется.) То было время, когда американцы начали убивать своих вождей. Да, в шестидесятых. Они тогда панически боялись каждого, кто мог совершить нечто хорошее. (Мадлен встает и идет за следующей бутылкой пива.)

ФРЭНСИС. Он мне никогда об этом не рассказывал.

МАДЛЕН. Понятно, что не рассказывал. С чего бы ему вам это рассказывать?

ФРЭНСИС. Кстати, вы будете удивлены. Странное дело: он любил произносить ваше имя. Он очень часто произносил его вслух.

МАДЛЕН. Неужели?

ФРЭНСИС. «Я сегодня столкнулся с той женщиной». «С какой женщиной?» «Как там ее? Ах, да, Мадлен».

Мадлен улыбается.

МАДЛЕН. Да, смешно.

ФРЭНСИС. «Как-как?» «Мадлен. Как печенье». (Фрэнсис тоже улыбается.) Похоже, ему очень нравилось рисковать.

МАДЛЕН. Пожалуй, вы правы. Вы меня действительно удивили.

Минутное молчание. Фрэнсис меняет позу, сидя на диване.

ФРЭНСИС. Он рассказывал, вы однажды взяли его с собой на какую-то оргию.

МАДЛЕН. Правда?

ФРЭНСИС. Так и сказал.

МАДЛЕН. Прямо так и сказал?

ФРЭНСИС. Ну, конечно, не сразу.

МАДЛЕН. Вообще-то это неправда. Я водила его не на какую-то оргию. Я брала его с собой несколько раз. Мне казалось, он не живет. Я не чувствовала в нем жизни. (Неожиданно Мадлен начинает говорить возбужденно.) Но я брала его с собой еще и за тем, чтобы проверить, подходим ли мы друг другу.

ФРЭНСИС. И что это было за сборище?

МАДЛЕН. Которое из них?

ФРЭНСИС. Ах да, их же было несколько.

Мадлен с минуту пытается вспомнить.

МАДЛЕН. Знаете, а мне нравятся такие загулы. Вернее, раньше нравились. Но, в конце концов, они начинают надоедать, потому что превращаются в хобби. Как любое другое хобби. Через какое-то время осознаешь, что постоянно видишь одних и тех же людей.

ФРЭНСИС. Мне всегда хотелось написать про что-то в этом роде.

МАДЛЕН. Написать? Ну конечно, это очень на вас очень похоже.

Фрэнсис неожиданно раздражается. Она выпрямляется, сидя на диване.

ФРЭНСИС. Что именно?

МАДЛЕН. Ну-ну, не сердитесь!

ФРЭНСИС. Теперь, по крайней мере, вы со мной честны. Разумеется, вы всегда считали меня просто клушей. По-вашему, в этом и была моя проблема.

МАДЛЕН. Я только хотела сказать, в оргиях участвуют не за тем, чтобы их описывать. Это, пожалуй, самое неинтересное из всего, что там можно делать!

Фрэнсис качает головой; теперь обе женщины возмущены друг другом.

ФРЭНСИС. Вы что хотите этим сказать? Что я гожусь только на роль примерной спутницы жизни?

МАДЛЕН. А что?

ФРЭНСИС. Вы думаете, я – всего лишь жена и больше ничего?

МАДЛЕН. А вы и есть жена, кто же еще?

ФРЭНСИС. По-вашему, я была не более чем надоевшей женой. Так? Вечно торчащей с детьми дома, в Блэкхите. И поэтому не интересной. Вы так не сказали, но именно это вы имели в виду.

МАДЛЕН. Он не жил по-настоящему. А я хотела, чтобы он ожил!

Мадлен возбуждена. Она еще раз идет за пивом и возвращается на место. Фрэнсис смотрит на нее с обидой.

МАДЛЕН. Видите ли, я не читаю романов…

ФРЭНСИС. Я знаю.

МАДЛЕН. Я не читаю так называемых женских романов. В них читателя пытаются убедить, что катить детскую коляску по улице можно так же драматично, как сражаться на войне. Мне же все это скучно до смерти. Потому что это неправда, понимаете?

ФРЭНСИС. Вы считаете, что я пишу такое? Вы думаете, я пишу такие книги?

МАДЛЕН. Понятия не имею, что вы пишете, Фрэнсис.

ФРЭНСИС. Ах, да, конечно.

МАДЛЕН. Я уверена, что у вас там все про богатый внутренний мир. Вот и прекрасно. Из этого можно выжать немало денег.

ФРЭНСИС. Вы полагаете, я пишу ради денег?

МАДЛЕН. Почему бы и нет?

ФРЭНСИС. Из-за денег, да?

МАДЛЕН. Нет. (Мадлен опять встает и проходит через всю комнату. Потом снова садится.) Вы это делаете, чтобы придать значимость совершенно незначительным вещам. Вот зачем вы это делаете.

Наступает тишина. Фрэнсис кажется слегка растерянной; она внимательно следит за Мадлен.

ФРЭНСИС. Я не уверена, что поняла, что вы хотите сказать.

МАДЛЕН. Не поняли?

ФРЭНСИС. Нет.

МАДЛЕН. А я думаю, всё вы поняли. Что там у вас происходит, какие события? Вы встаете утром, вам надо отвести детей, и вы полчаса выбираете… ну, не знаю, что вы там выбираете, - допустим, выбираете, какой бы комбинезончик им сегодня надеть. Это что? Пустая трата времени? Мгновения, прожитые впустую? Нет, если потом вы можете об этом написать.

ФРЭНСИС. Вы думаете, я поэтому пишу?

Какое-то время Мадлен холодно смотрит на нее.

МАДЛЕН. Вы говорите, что начали писать уже в зрелом возрасте. Интересно, почему так?

ФРЭНСИС. Я вам уже говорила.

МАДЛЕН. Разве?

ФРЭНСИС. Просто потому, что обнаружила в себе талант к этому.

МАДЛЕН. Неужели только потому? И все?

ФРЭНСИС. Да. (Фрэнсис на секунду замолкает.) Да, только потому.

МАДЛЕН. А может быть, вы подумали, может, почувствовали, что жизнь, прожитая в магазинах детской одежды, не может считаться слишком удавшейся.

ФРЭНСИС. Нет, мне так не казалось. Почему это я должна была так чувствовать?

МАДЛЕН. А начав писать, вы сможете присвоить любой жизненный опыт, какой только захотите. Разве нет? Разве писатель не это делает? Писатель все перекраивает по-своему, в этом весь трюк. И тогда все обретает вес, обретает смысл. По крайней мере, на первый взгляд. А разве всем не этого хочется? Каждому из нас? Чтобы наша жизнь обрела смысл. Нет? (Мадлен ждет ответа.) Поймите меня правильно. Если вы думаете, что я вам завидую, то вы правы. Это было бы так здорово, нисколько в этом не сомневаюсь! Если бы только жизнь не прошла мимо, если бы жизнь не прошла стороной… Я бы все за это отдала. Это было бы таким утешением. Просто поменять местами несколько слов, подогнать их под нужный трафарет, и они уже больше не режут слух, они вдруг превратились в мелодию. И выходит, что время, в конце концов, не было потеряно зря.

Мадлен говорит с горечью. Фрэнсис отвечает очень спокойно.

ФРЭНСИС. Я не чувствую, что прожила жизнь впустую. Я растила своих детей. Разве это впустую потраченное время?

МАДЛЕН. Нет. Я не об этом. А о том, что мужчина, которого вы любили, был с другой женщиной. И что все, что он вам говорил, было ложью.

Наступает пауза, в течение которой Фрэнсис решает, как ей ответить на слова Мадлен. Наконец она говорит.

ФРЭНСИС. Здесь холодно. У вас всегда так холодно?

Мадлен встает и идет к гардеробу, чтобы достать для Фрэнсис теплую кофту.

МАДЛЕН. А теперь, говорите, это будут мемуары?

ФРЭНСИС. Да.

МАДЛЕН. Не роман?

ФРЭНСИС. Нет.

МАДЛЕН. Что, просто словесный понос с благими намерениями? Да?

ФРЭНСИС. Нет.

МАДЛЕН. А что? Обычная история женщины, которую предали?

ФРЭНСИС. Надеюсь, что нет. Я рассчитываю на нечто более оригинальное.

МАДЛЕН. Что же тогда? «Все Мужчины Подлецы»?

ФРЭНСИС. Вряд ли.

МАДЛЕН. А то это популярный жанр. Или вот еще: «Я Не Позволю Собой Командовать». Это еще один жанр. «Я Не Позволю Мужчине Собой Командовать».

ФРЭНСИС. Я действительно не позволю.

МАДЛЕН. И я тоже, представьте. Всегда была против этого. Чтобы все планировать «от сих до сих». (Мадлен протягивает кофту.) Вот, держите.

ФРЭНСИС. Спасибо. (Надевает кофту и плотно запахивает ее вокруг себя.)

МАДЛЕН. Кстати, раз уж вы спрашивали, если вам действительно интересно, то мы именно из-за этого поссорились тогда.

ФРЭНСИС. В тот первый вечер?

МАДЛЕН. Да.

ФРЭНСИС. В тот вечер, когда вы познакомились?

МАДЛЕН. Да. Как раз на тему «Я не позволю собой командовать». Поэтому я и вспомнила.

ФРЭНСИС. Любопытно.

МАДЛЕН. Вам «любопытно», и что дальше? «Любопытно» - и в следующем году я прочту об этом в книге?

ФРЭНСИС. Нет.

Минутное молчание. Затем Фрэнсис говорит твердо.

Нет. Просто расскажите.

Мадлен смотрит на нее.

МАДЛЕН. Мы были знакомы всего несколько часов, кажется. В церкви мы слушали Мартина Лютера Кинга. Сидели там, на жестких, длинных скамьях, и уже, наверное, тогда думали: «Это нам запомнится на всю оставшуюся жизнь».

ФРЭНСИС. Да.

МАДЛЕН. И я запомнила. (Она задумывается.) Потом мы вернулись в его мотель и занимались любовью. Утром он сказал: «Я провожу тебя». А я сказала: «Спасибо, не надо, я сама дойду». (Мадлен улыбается и умолкает.)

ФРЭНСИС. И потому вы поссорились?

МАДЛЕН. Да.

ФРЭНСИС. Только из-за этого?

МАДЛЕН. Ну да. Как это часто бывает, на пустом месте…

ФРЭНСИС. Да.

МАДЛЕН. А потом всегда ломаешь голову, из-за чего так вышло. (Мадлен встряхивает головой.) Я сказала: «Знаешь что, не надо меня провожать. Будто ты мне одолжение делаешь».

ФРЭНСИС. Вы так сказали?

МАДЛЕН. Да.

ФРЭНСИС. А он?

МАДЛЕН. Он сказал: «Я не делаю тебе одолжения. О чем ты? Просто я хочу тебя проводить».

Мадлен умолкает. Молчание.

ФРЭНСИС. И что потом?

МАДЛЕН. Я сказала: «Кроме того, я на несколько лет старше тебя, так что, прошу прощения, я и сама могу прекрасно пройти по Бирмингему, даже рано утром. Для этого не обязательно идти в обнимку с парнем. Не нужен мне никакой парень. Во всяком случае, не для этого». (Мадлен опять останавливается и вспоминает.) Он лежал в постели и смотрел на меня. По-особому, как он умеет. Из-под ресниц, как-то лениво. Он тогда сказал: «Брось». А я сказала: «Ничего не брось. Мы уже два раза занимались любовью. И я с первого раза все поняла. Сразу поняла, потому так прямо и говорю. Теперь я уже наперед знаю: ты никогда не будешь меня достаточно любить. Ты и сейчас недостаточно меня любишь». (Мадлен выжидающе делает паузу.)

ФРЭНСИС. И что же он ответил?

МАДЛЕН. Он сказал: «Любить? Но мы ведь только что познакомились». (Мадлен поворачивается и смотрит на Фрэнсис.) Вот и все. На этом все и кончилось…

ФРЭНСИС. Понятно.

МАДЛЕН. Да.

ФРЭНСИС. Теперь я многое понимаю.

МАДЛЕН. Да.

ФРЭНСИС. Теперь все встало на свои места.

Недолгое молчание.

Я и не подозревала.

МАДЛЕН. Это происходило в дешевом гостиничном номере в Алабаме. Там был светлый бежевый ковер, на стене картины: гелиотропы и еще что-то зеленое. (Мадлен жестикулирует, словно восстанавливая по памяти вид той комнаты.) С одной стороны – кровать, низкая. С другой – окно, коричневые занавески. Вон там – шкаф. А под окном – цветочный горшок, тоже зеленый. (Мадлен усмехается над нелепостью своих воспоминаний.) Все в моей жизни сводится к тому моменту…

ФРЭНСИС. Понимаю.

МАДЛЕН. И с той самой минуты все полетело кувырком ко всем чертям.

ФРЭНСИС. Что же случилось?

Мадлен недолго обдумывает ответ.

МАДЛЕН. У меня уже был тогда опыт, были мужчины. Но никогда не было ничего подобного.

ФРЭНСИС. Нет?

МАДЛЕН. Честное слово. (Мадлен встает и опять начинает говорить с вызовом.) Я не хочу, чтобы за меня решали, вот что я тогда подумала. Я ни за что на свете не дам собой командовать, как бы этот парень ни был мне нужен.

Фрэнсис неподвижно наблюдает за ней.

ФРЭНСИС. И что вы сделали?

МАДЛЕН. А вы как думаете?

ФРЭНСИС. Не знаю. Я же не вы.

МАДЛЕН. Я вернулась к себе в общежитие.

ФРЭНСИС. Одна?

МАДЛЕН. Одна. Конечно, одна. А потом пошла на автобус. Ну, сначала сложила вещи. Помню, как собиралась.

ФРЭНСИС. Вы хотите сказать, что уехали из города?

МАДЛЕН. Именно. Уехала из города. (Мадлен задумывается, потом смотрит в сторону.) Не все ли равно? Разве это что-то меняло? Ровным счетом ничего. А потом я встретила его через пятнадцать лет.

Наступает молчание. Мадлен отходит к скамье под окном. Фрэнсис качает головой, осмысливая услышанное.

ФРЭНСИС. Никогда нельзя ничего предугадать.

МАДЛЕН. Да уж. Не многое.

ФРЭНСИС. Мы думаем, что ведем себя разумно, но это не всегда в нашей власти. Максимум на что можно рассчитывать – что не наделаешь глупостей. (Фрэнсис поднимает глаза на Мадлен.) Знаете, я даже понятия не имела…

МАДЛЕН. Откуда же вам было знать?

ФРЭНСИС. Кстати, когда же это было? Всего несколько лет назад. Когда я узнала…

МАДЛЕН. Да?

ФРЭНСИС. …когда я узнала о вашем существовании.

Фрэнсис замолкает. Пауза.

МАДЛЕН. И что?

ФРЭНСИС. Это было как-то вечером, когда он пришел домой. В течение многих лет я что-то чувствовала, наверное, чутье подсказывало, но не более того. А в тот вечер прямо спросила. Просто так, без особой причины. И он так же просто мне о вас рассказал. Еще он добавил: «Я знал ее задолго до тебя».

Фрэнсис смотрит на Мадлен в надежде на подтверждение своих слов.

МАДЛЕН. Это правда.

Фрэнсис на мгновение отворачивается.

ФРЭНСИС. В тот вечер произошло нечто особенное.

МАДЛЕН. Вот как?

ФРЭНСИС. Дело было летом; мы в то время любили посидеть в саду с бутылкой вина. Он тогда еще пригласил к нам викария. Сказал, что встретил его на улице, по пути с работы. Это меня насторожило, потому что он начал что-то уж слишком часто это делать, и я не понимала, зачем.

МАДЛЕН. Да, странно.

ФРЭНСИС. Не то чтобы мы ходили в церковь, или были как-то дружны с викарием… Мартин, бывало, спрашивал: «А каков теперешний взгляд церкви на первородный грех?» И бедняга викарий подробно отвечал, а Мартин начинал делать мне какие-то знаки, подмигивать…

МАДЛЕН. Да, представляю.

ФРЭНСИС. …И вот он там сидел, закатывал глаза, жестикулировал, а викарий все говорил и говорил. (Фрэнсис делает движения рукой, изображая Мартина.) «Викарию одиноко», - говорил он мне потом, после второй бутылки вина. А иногда и третьей. «Если мы его не пригласим, то кто?» Но еще до того вечера я поняла, что это не викарию было одиноко.

МАДЛЕН. Да.

Фрэнсис с сожалением умолкает и предается воспоминаниям, прежде чем продолжить.

ФРЭНСИС. «Видите ли, вот что меня смущает в учении церкви о первородном грехе», - это говорил Мартин, обычно предвкушая развлечение, которое должно последовать. Но я все же думаю, он и вправду хотел знать. Откинувшись в кресле, он обычно говорил: «Эта ваша религия такая путаная…»

МАДЛЕН. Да?

ФРЭНСИС. «Ведь человек рождается во грехе и живет во грехе, ведь так вы говорите?»

МАДЛЕН. Так они и говорят.

ФРЭНСИС. «Но что это значит? Объясните мне, что это на самом деле значит», - говорил он. (Фрэнсис встряхивает головой.) Я запомнила именно тот вечер. Я сидела с бокалом в руке, наблюдала за ними и думала: ведь он разговаривает с викарием. За час до этого он мне что-то сказал. Я о чем-то его спросила, и он ответил. А потом? Вот он тут сидит, милый, неряшливый, полноватый, лысоватый Мартин Бил, член королевской адвокатской коллегии, радикал, и разговаривает с викарием, и подмигивает мне, улыбается, делает знаки, будто мы с ним в каком-то сговоре, будто понимаем друг друга… А я? Я в этом вовсе не уверена… Я чувствую себя такой потерянной, такой обездоленной. И я подумала: а чего я хочу? Я даже сама не знаю, чего хочу.

Пауза.

«Так что, викарий, мы обречены на страдания? У нас что, совсем нет выбора? Как вы считаете, все предрешено? Мы все обречены?»

Мадлен молча наблюдает за Фрэнсис.

А через пару дней мы поднимались по лестнице, и я спросила: «И как тебе тогда понравилась та ваша оргия?» Он ответил: «Потрясающе. Я бы ее не променял ни на что на свете».

Мадлен улыбается тому, насколько точны были последние слова.

Не знаю… сама не знаю, чего я добивалась. Наверное, я неделями, месяцами пыталась найти в Мартине какое-то чувство. Словно рылась на чердаке; должно быть, это самое точное слово. Все время искала какое-то чувство.

МАДЛЕН. Какое чувство?

ФРЭНСИС. Думаю, стыда.

Мадлен с вызовом поднимает голову.

МАДЛЕН. И что – не нашли?

Неожиданно Фрэнсис повышает голос, изображая вышедшего из себя Мартина.

ФРЭНСИС. «Чего ты добиваешься? Скажи, ради Бога!» - говорил он. «Чего ты, черт тебя побери, хочешь? Чтобы мы и дальше так жили? В этом проклятом саду, в Блэкхите, отрезанные от мира? Фрэнсис, неужели ты правда этого хочешь? Чтобы в наших жизнях не было ничего, кроме этого?» (Фрэнсис немного успокаивается.) «А тебе не приходит в голову, что мне больно? Что мне больно от твоих слов?» Он тогда посмотрел на меня и сказал: «Ну, значит, тебе больно».

Наступает молчание.

Несколько дней я раздумывала. И решила: ладно, я с этим справлюсь. И спросила его: «Ты все еще с ней видишься?» «Вижусь, если ты не имеешь ничего против.» «Как нетрудно догадаться, я против». «Тем не менее, я все равно буду с ней видеться». Потом мы долго молчали. Очень долго, полчаса или дольше. Затем я встала. «Тогда какого же черта было спрашивать, не против ли я! Какого черта спрашивать!»

Мадлен улыбается.

И знаете, он тогда так смешно выглядел.

МАДЛЕН. Не сомневаюсь.

ФРЭНСИС. Я даже рассмеялась.

МАДЛЕН. Конечно.

Фрэнсис улыбается своим воспоминаниям.

ФРЭНСИС. Я еще помню другой вечер…

МАДЛЕН. Да?

ФРЭНСИС. Самый идиотский из всех. У нас были проблемы с трубами. Это была просто комедия…

МАДЛЕН. Что, еще смешнее, чем в ваших книгах?

ФРЭНСИС. Еще смешнее.

МАДЛЕН. И что?

ФРЭНСИС. Я бы такого не придумала: Мартин в подвале, лежит вытянувшись во весь рост под водонагревателем, а я ору: «Я хочу что-нибудь для себя лично! Я заслужила кое-что и для себя!» А он: «А мне нужно, чтобы этот нагреватель нормально работал!» (Фрэнсис опять повышает голос.) «Я страдаю, а ты нет!» «Разумеется, я тоже страдаю. Думаешь, я не страдаю?» «Хотела бы я видеть, как! Ну, докажи!» (Фрэнсис успокаивается и сидит неподвижно.) И вот, наконец, как-то вечером, очень поздно, - это была худшая ночь из всех до того момента, - его рабочие бумаги были разложены по всей постели, а я взяла и выбросила их из окна. Я сидела и несколько часов подряд твердила одно и то же, как заклинание, как мантру: «Я хочу что-нибудь для себя! Я заслужила кое-что и для себя!» А он стал натягивать халат и, выходя из комнаты, обернулся ко мне и сказал: «Жизнь – это не суд присяжных!» И все, больше ничего. Потом он спустился в сад и стал собирать бумаги с газона. (Задумчиво повторяет.) «Жизнь – это не суд присяжных!» (Фрэнсис на несколько мгновений погружается в воспоминания.) В пять утра я его спросила: «А тогда что такое жизнь?» Он к тому времени уже спал рядом, как всегда, заснул без проблем. Он проснулся: «В чем дело?» «Если жизнь не суд присяжных, тогда что?»

Молчание.

Говорят, это то, чего хочет каждый из людей. Ведь так говорят? Говорят, жизнь - это любовь.

МАДЛЕН. Вы правы.

ФРЭНСИС. Ведь цель жизни – найти любовь.

Мадлен встает. Ее стакан пуст.

МАДЛЕН. Вы не проголодались?

ФРЭНСИС. Да.

МАДЛЕН. Нам надо поесть. Пойду куплю что-нибудь готовое на вынос в индийском ресторане.

Мадлен идет через комнату за своим пальто. Фрэнсис наблюдает, как она надевает пальто и берет с комода ключи.

Кстати, я все это слышала. Про то, как у вас бывал викарий. И про нагреватель. И про бумаги на газоне. Он мне все это рассказывал. Просто чтобы вы знали.