Глава XIII

О раннем детстве (2-4 года)

Грустная ягодка в лесу росла,

Целый день падала она.

Наконец упала, мы ее домой принесли,

Она стала у нас жить.

(Песня мальчика 2 лет)

— Я сам?

— Нечего самкать, ничего не понимаешь!

(Диалог с 3-леткой, услышанный на улице большого города)

— Наш уже большой, скоро 3 года. Все понимает.

(Бабушка о внуке)

Только дурно воспитанный человек стремится всегда играть роль воспитателя.

М. Светлов

Когда я прочитала слова мудрейшего Э.Эриксона о том, что " каждое общество и каждый возраст должны находить свою форму почитания, которая выводит любовь к жизни из образа мира, переходя от предопределенности к полной необусловленности", а " очень много людей гордятся тем, что обходятся без религии, тогда как их дети не могут позволить себе такую " роскошь" [120]', я словно нашла ключ к пониманию для себя тех фактов, которые долгое время преследовали меня. Их было несколько:

— наказанный стоянием в углу трехлетний ребенок, который уже давно намочил штанишки, но время наказания еще не кончилось, и на его рев никто не обращал внимания;

— девочка четырех лет, которая на любое мое предложение что-то сделать вместе (нарисовать, почитать, поговорить, побегать и прочее) долго и упорно отвечала (под одобрительное мамино " Она у нас стеснительная"): " Я не умею";

— и этот маленький эстонский мальчик (чуть старше трех лет), зажав в кулаке деньги, бесстрашно шел покупать хлеб;

— и девчушка, простоявшая весь новогодний праздник у маминых ног;

— и рассуждение трехлетнего мудреца о том, что человеков надо делить " на добрых и еще не исправившихся"...

Ключ этот в словах " вера в жизнь", в свою, в чужую, в жизнь вообще, — то глобальное мироощущение, жизнеощущение, которое так трудно исследовать и описать, но так легко почувствовать, прожив рядом с ребенком хотя бы минуту.

У взрослых людей это мироощущение (вера в жизнь) может рационализироваться через социальные действия или научные знания, но она есть — и это важно, это сохраняет, охраняет доверие к жизни. В то же время (практическим психологам и психотерапевтам это хорошо известно) существует на свете много людей, которые на словах, формально, верят якобы в жизнь, а сами реально полны неверия в нее и в человека, полны безнадежности. Это опасные для детства люди, именно они гасят в нем истоки жизненной радости.

Взрослый человек присутствует во всех качественных изменениях психической реальности ребенка в раннем детстве. Мне было бы проще написать в этой главе о том, как развиваются отдельные психические функции — память, внимание, мышление, воображение, речь, восприятие и другие проявления индивидуальной жизни ребенка. Об этом достаточно много материала в отечественной и зарубежной психологии, но мне хотелось увидеть и сделать доступным для обсуждения читателей и другой материал — отношения ребенка и взрослого, содержание этих отношений и его влияние на решение задач развития.

Традиционно эти отношения описываются как поощрение и наказание, мне бы хотелось добавить к ним еще действие прощения.

Итак, раннее детство ребенка проходит среди людей (взрослых и сверстников, старших и младших детей), которые применяют по отношению к их жизненной активности санкции в виде наказания (" нельзя", " табу"), ограничивая ее. Можно заметить, что это одно из главных противоречий этого периода жизни: ребенок пришел к нему с ликующим чувством переживания собственных возможностей — это естественный путь здорового развития нормального ребенка, а встречается он с ограничениями своих возможностей.

" Я могу бегать", но бегать нельзя — бабушка спит. " Я могу кричать", но кричать нельзя, кругом люди.

Ограничения идут от свойств предметов — очень тяжелых, очень горячих, очень далеких, ограничения связаны и с невидимыми свойствами человека — его мыслями, желаниями, состоянием, которые надо (надо бы) учитывать.

Психологическое пространство ребенка начинает приобретать семантическую глубину, появляются и проявляются первые обобщения переживаний, вызванных встречами со скрытыми от непосредственного наблюдения свойствами предметов, в том числе и своих собственных.

Думаю, что возможности ориентации на такие свойства предметов тесно связаны с развитием мышечной системы ребенка, с ее созреванием, обеспечивающим произвольное напряжение мышц и их произвольное же расслабление[121]. Именно созревание мышечной системы обеспечивает ребенку условия для осуществления самоконтроля при овладении навыками опрятности. Этот момент в развитии ребенка раннего возраста является очень существенным, так как именно эта ежедневная ситуация проявляет отношение взрослого к ребенку с выраженной экспрессивной окраской. Многие исследователи межкультурных различий связывают истоки характера человека с реакцией взрослых на опрятность ребенка в раннем детстве. Здесь прослеживается примерно такая закономерность: чем строже приучают ребенка к опрятности (часто и сильно наказывают), тем агрессивнее и замкнутее характер взрослого человека. Наоборот, чем либеральнее взрослые реагируют на проявление естественных функций организма ребенка, тем мягче и открытее характер взрослого человека. Подобные факты были описаны М.Мид, З.Фрейдом, И.С.Коном и другими исследователями.

Таким образом, решение ребенком важнейшей задачи развития — овладение самоконтролем — осуществляется на фоне действия наказания со стороны взрослых. Естественно, что не только его, но и других — прощения и поощрения тоже. В целях дальнейшего анализа остановимся сначала подробнее именно на этом действии. Без применения какой-либо формы наказания растить ребенка практически невозможно, разве только чисто теоретически. Банальным является и утверждение о том, что одно наказание по степени его воспитательного воздействия существенно отличается от другого. Существует обычно две группы наказаний, отличающихся содержанием воздействия на ребенка, но объединенных его целью, — обе они обращены к чувствам ребенка, влияют именно на них.

Первая группа наказаний основана на разных формах лишения родительской любви: ребенка с незапамятных времен ставят в угол, не разговаривают с ним, отправляют в другую комнату, обещают выгнать из дома и т.п. Расчет во всех этих воздействиях идет на боязнь ребенка потерять родительскую любовь.

Вторая группа наказаний — наказание, рассчитанное на страх (естественный для любого живого существа) перед болью.

Оба этих вида воздействий обращены к чувствам ребенка, а чувства ребенка в раннем возрасте весьма своеобразны. Примерно в 2-2, 5 года (у девочек раньше, чем у мальчиков) возникает период упрямства, который легче проходит у девочек и, как давно замечено, труднее у мальчиков. Это еще один важный шаг развитии самоконтроля ребенка раннего возраста. Упрямым, непослушным его называют неслучайно; естественно, что так его называют взрослые, предполагая при этом собственные трудности воздействия на ребенка. Главная трудность для взрослых в:

том, что ребенок сопротивляется (долго, упорно, явно недоброжелательно) их воздействию.

Помните, на первом году жизни ребенок " не слушался" взрослого с улыбкой, приглашая его разделить радость переживания собственной автономности, а здесь картина другая.

Упрямство приносит и самому ребенку негативные переживания — приходится злиться, не только плакать, но и отчаянно реветь, чтобы... чтобы отстоять свою собственную автономность. Можно было бы обозначить эту ситуацию в терминах сопротивления материалов — для ребенка это проба на прочность границ его психологического пространства, доступность их для собственного и чужого влияния. Да, взрослые, вообще другие люди имеют огромное значение для жизни малыша в раннем возрасте, без них он просто погибнет, но упрямится-то он именно перед взрослыми. Мальчики и девочки, которые все делают наоборот, шиворот-навыворот по отношению к требованиям взрослых, часто это выглядит смешно:

— Иди, наденем шарфик.

— Не пойду. Через 15 минут:

— Не ходи, не ходи надевать шарфик.

Трехлетка без слов подходит с самым серьезным видом. Что это такое? Я читала много вариантов объяснений того, что происходит в этот яркий кризисный период, период упрямства, который еще называют периодом " я сам". Мне бы хотелось высказать несколько таких соображений: малыш в раннем возрасте уже умеет говорить, говорит много, активно; любит и умеет слушать речь (ему можно и нужно читать книги) других людей, он пользуется и эгоцентрической речью — обращенной только к себе самому. (Феномен этой речи детально исследован Л.С.Выготским.) Именно в речи фиксируются проявления психической реальности, ее разные свойства (или группы свойств — модальности), например, " хочу — не хочу", " могу — не могу", " знаю — не знаю" и другие.

Думаю, что на фоне сформировавшегося уже чувства непрерывности существования ребенок (особенно через словесное обозначение) сталкивается с дискретными, конечными свойствами психического. В более широком смысле он встречается с существованием уже омертвевших или умирающих психологических структур (вспомните рассуждения об этом Л.С.Выготского).

Таким образом, время мощно заявляет о своем существовании через возможные (в том числе необратимые) изменения как в предметах, так и в чувствах человека, в чувствах самого ребенка.

Переживание потери, исчезновения, утраты (как бы отрицания, " не" в более широком смысле) становится актуальным, ведь именно его эксплуатируют взрослые при выборе наказания ребенка в виде лишения любви. Это не то переживание, которое было у младенца, недоуменно разводящего ручками при исчезновении предмета (" ма" — нет его) и словно забывавшего о нем. Переживание ребенка раннего возраста уже имеет глубину, заданную доступным для него обобщением в слове: нет мамы, нет машинки, это как бы нет и части тебя, так как именно ты знаешь, кто это " мама", что это " машинка", как они относятся к твоему Я. Забыть об их исчезновении уже непросто, они уже заняли (занимали) место в психологическом пространстве, вместо них — пустота, а значит, напряжение, связанное с необходимостью ее восполнения. Думаю, что вот это переживание пустоты является одной из важнейших особенностей развития чувств детей раннего возраста — может быть, одной из первых встреч с умирающими, исчезающими психологическими структурами, происхождение которых определяется существованием конкретного предмета, человека, собственного состояния. Это как бы проба на динамичность психической реальности, на ее относительную стабильность. Недаром в этом возрасте уже можно говорить об эмоциональных и интеллектуальных привязанностях детей: любимых игрушках, занятиях, сказках, людях. Они как бы воплощают стабильность, так необходимую для развития в этом возрасте.

В то же время наряду со становлением стабильных свойств психической реальности ребенок осваивает и ее динамические качества. Похоже на то, что есть несколько источников этого знания: тело взрослого человека и язык. Именно с ними начинает экспериментировать ребенок, переживающий наличие дискретных свойств в своей жизни. Чтобы не писать только от собственного лица, сошлюсь на очень важные и значимые для меня работы В.И.Гарбузова, который, используя данные многолетних наблюдений и исследований, писал о том, что " он и ударит осознанно, а ударив, ждет, что будет, — стерпят или нет, и если стерпят, то ударит снова и уже сильнее. Он идет на конфликт, испытывая терпение родителей, познавая уровень допустимого" [122]. Тело взрослого человека, вернее, возможности воздействия ребенком на него, становится важнейшим источником переживаний о дискретных свойствах активности, я бы сказала шире — о дискретных свойствах живого. Среди них, на мой взгляд, важней-шие — это свойство иметь непроницаемую для другого поверхность, занимать место, иметь собственный объем. Может быть, кому-то из читателей покажется ненужным это i описание, но количество современных работ, посвященных проблемам социального научения детей раннего возраста как в отечественной, так и в зарубежной психологии, убеждает меня в необходимости рассматривать упрямство и негативизм детей раннего возраста как пробу качеств, свойств психической реальности. Взрослый в этой пробе выступает в качестве эталона меры воздействия не только по отношению к себе (допуская воздействие ребенка на собственное физическое тело), но и в качестве меры самовоздействия ребенка. Недаром ведь двух-трехлетний ребенок, упав, прежде чем зареветь от боли, выдерживает паузу, выбирая, для кого реветь. Если зрителей мало или нет вообще, то он вполне способен без слез справиться с достаточно сильной болью, да еще и утешить себя словами и интонацией близких ему людей.

Чувствительность к своей и чужой боли, способность к сопереживанию — ориентация на свойства чувств другого человека, вот что закладывается в раннем детстве.

Останавливая ребенка, готового ворваться, вмешаться в жизнь тела взрослого, отец, мать, бабушка — любой человек — говорят ему словами и действиями " нет", т.е. вводят дискретность, конечность.

" Есть", " можно" — это непрерывность, " да" — это спонтанность. " Нет" — это и есть " нет", на которое, как известно, и суда нет.

" Нет" — это и остановка в активности, пауза, точка в непрерывном потоке, если хотите, то это начало пути в овладении собственной позицией. " Нет", " нельзя" обозначает необходимость существования дистанции, расстояния, а оно бывает только между чем-то и чем-то, между кем-то и чем-то, между кем-то и кем-то, но определенными, имеющими свои границы и не проникающими друг в друга.

Упрямство — сопротивление воздействию другого человека сопряжено с прерыванием активности, оно и есть та пауза, в которой зарождается позиция во взаимодействии. Ее очень трудно обозначить, так как нужно зафиксировать и удержать предмет взаимодействия. В замахнувшейся на взрослого человека руке ребенка, в самой угрозе удара есть мгновение для этой паузы, которое позволяет предотвратить удар — воздействие на тело взрослого. Предотвратить — значит " поставить на место", обозначить дистанцию, зафиксировать границы позиции и ее наличие. Вернуть на место — обратить вспять активность ребенка с помощью силы взрослого (и, естественно, разума тоже), значит, по-моему, способствовать становлению обратимости — уже упоминавшегося ранее свойства психической реальности.

Итак, тело взрослого человека становится источником формирования позиции ребенка через создание условий переживания дистанции в воздействии на него. Именно она позволяет выделить и зафиксировать существование особого предмета во взаимодействии со взрослыми — психической реальности.

Кроме того, негативизм ребенка проявляется в его отрицании предложений взрослого о действиях и намерениях: будешь — не буду, хочешь — не хочу, иди — не пойду, возьми — не возьму и т.п. Это проявление упрямства, зафиксированное в речи ребенка через " не" (знаменитое " не хочу", " не буду"), через анализ ситуации взаимодействия его со взрослым, можно, по-моему, понимать как момент рождения качественно нового предмета взаимодействия, который, говоря научным языком, можно было бы назвать модальностями психической реальности. Говоря иначе, ребенку нужно бы заявить о существовании своей позиции, он чувствует ее силу как силу своего воздействия, он чувствует напряжение и возможность его регулировать, но не владеет средствами, в первую очередь языковыми, для того чтобы ее обозначить. Л.С.Выготский говорил о ней как о возможности анализа действительности с помощью понятия, которая наступает раньше, чем анализ самого понятия.

Ребенок уже переживает действительность, действенность, актуальность своей позиции, но не может ее адекватно выразить;

единственная форма, которая ему доступна, это форма неравенства: Я — это не Ты, может быть точнее, Я — это не Другой.

Переживание своей нетождественности со взрослым — основа появления негативизма. Это встреча, событие, момент актуализации важнейшего свойства жизни — ее дискретности.

Я думаю, что в бытовых заботах о воспитании ребенка взрослые редко замечают ту глубину переживаний, которая характерна для детей раннего возраста, можно только чуть-чуть прикоснуться к ней, например, в творчестве одаренных детей этого возраста — в стихах, сказках, песенках, рисунках. Удивительно, как часто в них звучат нотки одиночества и грусти. У меня была возможность наблюдать за ранним развитием нескольких одаренных детей; свои рисунки, например в трех-четырехлетнем возрасте, они называли так: " Одинокий столб", " Грустный человек", " Озябшее дерево", в стихах и песенках было и про грустную ягодку (см. эпиграф), и про заблудившегося царя, конечно, не все темы были такими, но все-таки...

Характерной в этом смысле является реакция одаренных детей на явления природы, на животных и растения. Так, например, они все (каждый в период раннего детства, но с разной степенью интенсивности) испытывали благоговение перед цветами и растениями, очень беспокоились, когда цветы отцветали, спрашивали о их возможном появлении на этом растении снова.

Маленькие упрямцы и упрямицы уже испытывают чувство. тревоги за судьбу живого — котенка, щенка, цыпленка. Смерть животного очень огорчает их, они не хотят с ней примириться, придумывают счастливые концы.

Думаю, что с переживанием дискретности связано и желание детей этого возраста много-много раз (безумно много, с точки зрения взрослого) перечитывать одну и ту же сказку, одну и ту же историю. Кстати, в этом возрасте дети очень легко научаются читать и говорить на нескольких иностранных языках. Проблемы раннего обучения не являются специальным предметом обсуждения в этой книге, но сегодня опыт по воспитанию и обучению детей от О до 4 лет показывает практически бесконечные возможности детей, еще очень и очень слабо изученные. Меня привлекает в этих работах идея о радости и доверии, которые необходимы учителю малышей, да и им самим для эффективного обучения. Название одной из книг об этом очень точно: Сессиль Лупан " Поверь в свое дитя".

Ему же, двух-четырехлетнему, надо пережить встречу с " нет", с пустотой, вырастить в себе силы для осуществления собственной позиции во взаимодействии с другим человеком, для этого ее надо найти в переживании, обозначить и научиться удерживать вй времени и пространстве. Известно, что эту роль выполняет имя человека, конечно, мы до конца не знаем его роли, можно только предполагать, опираясь на факты и чужие гипотезы. Факты есть очень, по-моему, красноречивые: называние себя именем собственным с ошибками в роде действия (" Маша пошел"), называние себя именем собственным без ошибок (" Маша пошла"); отказ от имени собственного и называние себя чужим именем; называние себя личным местоимением.

Становящаяся идентификация проявляется во всех этих фактах: идентификация по полу, аутоидентификация.

Для меня очень важны и интересны факты отказа детей от собственного имени и называние себя именами других реальных людей или вымышленных персонажей. Надо отметить, что это не ситуативные, игровые переименования понарошку, это очень серьезный, достаточно длительный период в жизни ребенка. Если взрослые отвергают переименование, то это вызывает очень большое огорчение со стороны ребенка и усиливает его негативизм — сопротивление требованиям взрослых.

В литературе мне встречались такие факты в дневниковых записях В.С.Мухиной, Л.Пантелеева, упоминание об этом есть у Прейера в его знаменитой книге " Душа ребенка". Собственные наблюдения за развитием нескольких детей, опрос молодых родителей показывает устойчивость явления переименования в раннем возрасте. Это явление обнаруживало себя только в семейных условиях; в детском саду (если ребенок его посещал) явления переименования не наблюдалось. В чем тут дело?

Конкретно переименование выглядит как отказ ребенка откликаться на свое имя, а также его рассказы о себе, но с использованием нового имени. Маленькая Настя упорно называла себя дома Алей, а Илюша считал себя Кузей, Рома превратился в Антона, а Юля в Олю. Зачем?

Могу только предполагать, что это проявление формирующейся Я—концепции, которая требует соответствующих средств ее удержания. Чужое имя позволяет одновременно обобщать свои свойства как человека и персонифицировать их — воплощать, грубо говоря, находить в них себя, интроецируя их. Близкие взрослые в этом случае выполняют роль границ интроецируемого (через свою поддержку или неодобрение содеянного человеком с новым именем). Ребенок, таким образом, осваивает границы своей Я—концепции, ее, если хотите, выраженность, ведь пройдя через это, он с большой энергией утверждает свое " Я сам", это Я уже найдено в переживаниях, его осталось воплотить в проявлениях переживаний, прежде всего в новых целях — взрослых целях. Вот и привлекают, становятся магически притягательными для ребенка не игрушки, а взрослые предметы — кастрюли, коробки, книги, вещи взрослых. Ребенок готов осваивать их и делает это очень легко — играть на музыкальном инструменте, в шахматы, плавать и т.п. Его очень легко научить именно в этом возрасте, когда он готов действовать с предметами, совершив важнейшее действие — обозначив собственное Я.

Вот тут-то и создается для взрослого человека одна из первых трудных родительских задач — задача принятия позиции собственного ребенка как неравной его, взрослого человека. Я уже говорила ранее о педагогических позициях. Кризис трех лет — упрямство и негативизм малыша — испытание силы Я каждого из участников взаимодействия: и ребенка, и взрослого. Испытание силы Я на... что? Какое качество, какие качества Я окажутся в этом испытании наиболее значимыми⁹ Мой ответ был бы — человечность, но он " мало психологичен". Постараюсь конкретизировать его, если у меня это получится.

Ребенок ведет борьбу за свое место, за свое психологическое пространство с явно превосходящими его силами взрослых. Он не может объяснить и понять, он только чувствует, взрослые могут помочь найти форму для проявления этих чувств. Взрослые должны понимать его, а не он взрослых. А взрослые... взрослые часто требуют понимания от малыша, не желая (не умея?) понимать его. То " ты еще мал", то " ты уже большой", то разрешают, то это же самое запрещают, то ничего не замечают, то укоряют и наказывают за все — бесконечно " пилят" и " дергают". Жизнь ребенка, лишенная всяких ориентиров, превращается в кошмар. Он уже не понимает, за что его наказывают, за что недовольны. Ясно только одно — он плохой, им постоянно недовольны. " Убейте меня, если вы меня не любите", — вырвалось у четырехлетнего. Куда уж дальше?

Конечно, это не о человечности, а о ее отсутствии. Человечность взрослого, наверное, проявляется в том, что, наказывая ребенка за конкретный проступок, он дает ему почувствовать, что любит его даже тогда, когда наказание связано с лишением любви на какой-то срок. Глобальную любовь-доверие потерять нельзя — вот это переживание должно бы сопровождать наказание ребенка, борьбу взрослого с ним. О наказании с сохранением глобальной любви писать очень трудно. Говоря " нельзя" уверенно и твердо, взрослый уже показывает не только свое отношение к поступку ребенка, но и проявляет свою сущность в индивидуальной, персонифицированной форме. Собственно " нельзя" — это не столько наказание, сколько запрет, ограничение активности. Многие дети 2-3 лет находятся рядом с родителями, которые эффективно могут пресечь нежелательные действия детей еще до совершения проступка и объяснить им, почему это делать нельзя. Это тот вид наказания, который можно назвать человечным, так как он способствует формированию у ребенка опережающего самоконтроля, — запрет на выполнение действия " сработает" до его реального осуществления. Большинство родителей наверняка знают ситуации, когда ребенок сам себе запрещал выполнять какое-либо действие, останавливая свою руку, уже начавшую движение, словами, интонацией взрослого: " Нельзя! "

Если же родители постоянно наказывают ребенка за совершение проступка, то в сознании ребенка сама мысль о возможном наказании возникает не до, а после совершения проступка. Опережающего самоконтроля не появится. Это почва для появления чувства стыда, вины, разрушающих представление о целостности Я, в конечном итоге создающих условия для формирования комплекса неполноценности. Одним их представителей такого типа людей является ребенок, который, например, в группе детского сада после совершения проступка тут же бежит к взрослым и во всем сознается. Это далеко не добродетельное поведение ребенка — оно говорит о жесткости границ Я—концепции, возникающих за счет существования комплекса неполноценности, именно они создают для ребенка высокое напряжение после совершения проступка, которое снимается наказанием. Бывает очень сложно решить, в каком случае такие дети подвергаются большему наказанию: если их наказать или оставить проступок безнаказанным. В любом случае ребенок с комплексом неполноценности в скором времени вновь совершит проступок и сам в этом сознается.

В этих фактах наблюдается феномен формирования фантомного, мертвого сознания, которое дает о себе знать только через напряжение. Сведение взрослыми Я—концепции ребенка до простого переживания напряжения как проявления собственного Я обеспечивается узко оценочным негативным отношением к ребенку, реагированием только на последствия его действий. Это очень опасная для дальнейшего развития человека ситуация, которая возникает в раннем детстве, создающем контуры Я—концепции человека, основанной на переживаниях своих возможностей.

Для таких детей обращение к другому человеку после совершения проступка не является отражением стыда или вины, это более простое чувство, основанное на получении своеобразной индульгенции, разрешающей дальнейшую активность. Необходимая демонстративность покаяния говорит о фантомности Я— концепции, то есть о ее практическом отсутствии, замене комплексом неполноценности.

Есть еще один тип поведения детей с комплексом неполноценности — это дети, которые долго сопротивлялись искушению совершить плохой поступок, но не устояли. Для них тоже характерно отсутствие чувства вины после совершенного действия, они признают свой проступок, но раскаяния при этом не испытывают.

Думается, что комплекс неполноценности, возникающий в раннем детстве, способствует фантомизации Я—концепции ребенка, и он теряет реальную эмоциональную и интеллектуальную связь с другим человеком, которая становится опосредованной фантомами сознания. Со стороны взрослого человека должны потребоваться большие усилия, чтобы вернуть ребенку чувство реальности его Я. Этим занимаются психотерапевты.

Развитие у ребенка раннего возраста Я—концепции связано со становлением переживаний независимости своего Я, его автономности. Автономности не только от другого человека, но и от предмета. Это очень важное свойство становления Я—концепции, которое можно было бы сопоставлять с чувством мышечной радости, чувством бескорыстного восторга и светлой радости, вызванных осуществлением жизни. Это очень важный момент в развитии Я—концепции ребенка и в становлении концепции другого человека. Он, другой, прежде всего взрослый, может разделить это переживание, вызвать его, сопереживать ему, а может исказить и даже уничтожить. Как?

В руках взрослого есть очень важное средство воздействия — предмет, подарок, награда, поощрение, подкрепление, стимул, если хотите. Избыток действия поощрения, как и его недостаток, для ребенка раннего возраста одинаково значим, так как отражается на содержании Я—концепции. Дело в том, что всякому действию, успешно осуществленному ребенком, присуща одна особенность, которую взрослые часто упускают из виду. Оно, это удавшееся действие, приносит ощущение успеха, а это уже подарок, награда за воплощенное усилие, реализованное напряжение. Если ребенку в раннем детстве что-то удается, это вызывает у него настолько сильное чувство удовлетворения, такой восторг, что этот успех можно рассматривать как своего рода естественное, врожденное даже, поощрение. Получается так, что умному, успешному поведению ребенка как бы изначально свойственно поощрение за счет осуществления самого этого поведения.

Другое дело нравственное поведение, о котором поговорим чуть позже.

Для пояснения можно привести эксперимент, поставленный на шимпанзе. Обезьяне давали очень сложный замок, она над ним долго трудилась, наконец, открыла и была очень счастлива. Кроме радости открытия у нее не было никаких поощрений. Аналогичные опыты проводились с использованием разных конструкций, обезьяна справлялась со всеми, не бросала начатого дела. Но! С того момента, когда обезьяне, открывшей замок, дали банан, она соглашалась заниматься другими замками только в том случае, если ее ждал банан.

Ребенок раннего возраста обладает любопытством и любо-зна-тельностыо, именно он начинает задавать свои " сто тысяч почему", стремясь докопаться до сути вещей, узнать их устройство и назначение. Внешними поощрениями взрослые постепенно приучают его к тому, что все действия должны вознаграждаться извне. Это очень сложная проблема. Когда читаешь работы по развитию воображения у детей, по управлению их игрой, особенно отчетливо встает вопрос о мотивации взаимодействий ребенка со взрослым, ставящим задачи развития малыша. Что он предложит в качестве мотива — успех, совместно переживаемую радость, награду?

Поощрение маленького ребенка требует от взрослого умения сориентироваться в собственных ценностях, в собственных мотивах — это трудная работа, она будет необходима всякий раз, когда родной (или чужой — это не так важно) ребенок переживает то, что недоступно (уже?) взрослому — радость познания, восторг новизны, прилив сил и энергии не от чего-то предметно-конкретного, а от собственного роста, от собственной жизни, осуществляющейся во всей полноте ощущения Я.

Развитие именно этих переживаний позволяет ребенку справиться с проблемой, которая возникает в конце раннего детства и является, по сути, его границей. Об этом сказано у С.Я.Маршака так:

Года четыре был я бессмертен.

Года четыре был я беспечен.

Ибо не знал я о будущей смерти.

Ибо не знал я, что век мой не вечен.

Это естественное освоение границ своей Я—концепции, встреча с дискретностью в самом полном ее выражении.

Через переживание ее ребенок готов к религиозным чувствам, гарантирующим преодоление этой дискретности. Несмотря на официально светский характер воспитания в нашей стране, в бытовом общении взрослых и детей раннего возраста всегда находилось место для обсуждения проблем бессмертия души.

— Я умру?

— Мама, и ты умрешь?

— Мы все-все умрем?

Думаю, что на такие вопросы четырехлетних детей невозможно грубо материалистически однозначно сказать " да", даже будучи убежденным атеистом. Независимое ощущение своего Я, автономность возможны для ребенка раннего возраста потому, что он уже может осознавать порядок организации жизни, он может предвидеть на основе этого порядка и закономерностей, ему известных, не только свою активность, но и активность других людей по отношению к нему самому. Этим порядком закреплено его место в системе отношений, защищены границы его Я не только его собственной силой, но и силой правил взаимодействия с другими, найдены формы проявления Я—концепции, обозначены многие ее свойства.

При недостаточном решении задач развития в этом возрасте у ребенка формируются сомнение и стыд как формы проявления Я—концепции, основанные на переживании слабости и незащищенности собственного Я.

Эти чувства очень мало изучены в детской психологии; как писал Э.Эриксон, стыд предполагает полную обозримость человека другими — его наготу, которая осознается. Весь мир в это время против человека, от него хочется спрятаться. Сомнение же — брат стыда. Э.Эриксон связывает появление их с телесными переживаниями — тело имеет переднюю и заднюю части. Он пишет о том, что задняя сторона тела ребенка является для него той неизвестной зоной, куда вторгаются другие люди, ущемляющие автономию самого ребенка, обесценивающие то, что происходит с ребенком. Хотелось бы добавить, что сомнение и стыд основаны на утрате или недоразвитии самоконтроля, то есть идентификации с собственными действиями. Формирующееся переживание дискретности жизни способствует тому, что вместо естественной диалогичности в сознании ребенка появляется судья — то второе Я, которое несет переживание дискретности, то есть неосуществимости, статичности, фантомности.

Ему, маленькому, уже открыта главная тайна его жизни — смерть, если она не будет дополнена другой тайной — любовью, жить будет очень невесело. Он же еще такой маленький, казалось, что только недавно научился бегать, говорить, а вот уже требует самостоятельности, свободы, уединения и сосредоточения — своего, только его, места в мире, знает правила проявления отношений между людьми и пытается ими пользоваться. Ему уже тесен мир комнаты, он может сам отправиться в далекое рискованное путешествие по квартире, по дому, даже по улице. Он преодолел свое упрямство — с ним можно договориться, он стал слышать другого человека. Так наступает период, о котором говорят как о середине детства.