Исповедь незрелой личности

Мне 60 лет, я женщина, и 30 лет я занималась адвокатской практикой. Я потеряла интерес к работе много лет назад. В начале моей карьеры я хотела защищать подростков в суде. Я изучала вопросы правовой охраны интересов проблемных подростков. Эта мечта, в моем случае, была итогом моего нежелания взрослеть. Удивительно, но я не занималась проблемами моих несовершеннолетних клиентов столько же, сколько работала на свой собственный невроз. Мой стиль ведения дела всегда был одинаков и сводился к одному предложению. В сущности, преступник – чудесный ребенок, с которым плохо обращались родители/общество/мир, и, вследствие этого, виновной стороной также является эта группа правонарушителей. Иногда этот метод работал, но не всегда, а моя стратегия становилась все более предсказуемой. Что самое страшное, так это то, что убежденность в невиновности оскорбленного подсудимого совершенно подкосила меня, когда дело дошло до воспитания моей дочери. Ее подростковый бунт должен был открыть мне глаза, но я не хотела видеть недостатков своего мышления. Моя единственная дочь с рождения была центром моей любви и заботы. Я обращалась с ней так, как будто она была образцом совершенства. Когда в 13 лет она начала отталкивать меня, я была раздавлена. Я не могла понять, что она имела в виду, когда сказала, что я превратила ее в куклу. Конечно, я никогда не настаивала на том, чтобы она носила платья с кружевами или что-то подобное. По отношению ко мне дочь стала высокомерной и агрессивной в то время, когда ее отец ушел. Она была обижена даже тем, что я никогда не приводила в дом мужчин, воспринимая мою сдержанность как доказательство того, что я ничего не знала о них и о любви. Она стала интриганкой, требовательной и испорченной. Кроме того, она ругала меня за терпимость к ее лжи и самообману. Мы жили в аду, созданном своими руками. Сегодня ей 40, а мы только начинаем ценить друг друга.

На прошлой неделе она напомнила о событии, которое было поворотным для нее. В 12 лет, незадолго до начала ее сопротивления, она настояла на встрече с отцом. Она была очень довольна. На тот момент я отказывалась от его помощи и отдала бы что угодно, лишь бы растить дочь без его вмешательства. Она хотела провести с ним лето, и они отправились в Испанию. Он был счастлив видеть себя отцом такой красивой и умной дочери. Они прекрасно провели время. Он фотограф и научил ее пользоваться фотоаппаратам и оптикой. Дочь вернулась со множеством фотографий, сделанных в поездке. В первый вечер ее возвращения она хотела показать мне свои снимки и рассказать о своем необыкновенном путешествии. Я не помню этого момента, но, кажется, я сказала, что уже слишком поздно и фотографии прекрасно могут подождать до следующего раза. Она чувствовала, как будто я сказала, что она обманула меня тем, что любит своего отца, что ее хорошо проведенное с ним время было предательством по отношению ко мне. Она пережила страшное чувство вины и никогда не показывала мне тех фотографий. А я, кажется, никогда о них не спрашивала.

Сейчас ей 40, и она несколько лет ходила к психоаналитику. Она стала гораздо более сознательной личностью, и мы можем говорить обо всем этом. Когда она была подростком, у нее не было ни слов, ни понимания, чтобы выразить то, что вызывает у нее злость. После путешествия в Испанию она чувствовала себя так, словно ей необходимо сделать выбор: либо выбрать мою любовь и отказаться от своей привязанности к отцу, либо выбрать его любовь и отказаться от моей. Когда дочь начала бунтовать и отвергать мои чувства, моя самая большая ошибка состояла в том, что я решила, будто причиной ее подросткового гнева был ее отец, что она была жертвой его интриг против меня. Мое предубеждение затмило мне реальность. Я пыталась защитить свою дочь от ее отца, чтобы убедиться, что это он виновен в том, что мой прекрасный ангел ранен. Вот что я сделала, чтобы отнять свою дочь у ее отца. Моя дочь и я провели двадцать лет в душевном хаосе. Она страдала от того обмана, который я преподносила как неразрешимый конфликт. Она могла либо оставаться моей маленькой куклой, моей единственной любовью, либо любить отца и полностью потерять мою привязанность.

Это была только частью правды. Я хотела, чтобы дочь была только моей. Со дня ее рождения она и я были против целого мира; между нами была нерушимая, симбиотическая связь, которую не мог разрушить ни один мужчина. Она была самой главной причиной моего существования. Теперь я понимаю, что в моей абсолютной преданности было очень мало любви. Это была моя собственная внутренняя реальность. Я была ребенком; была обиженным подростком, требующим защиты от жестокого и равнодушного отца; у меня был неразрешенный отцовский комплекс; я была единственной в суде, кому нужна защита закона; я была единственной, кому нужна симбиотическая любовь моей дочери, исключающая отца, потому что внутри себя я не представляла, что такое Отец. Я дорого заплатила за свою незрелость – слезами одиночества и горя.