Главная страница Случайная страница
Разделы сайта
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
Книга II. Душе я сказал — смирись! И тьма пусть падет на тебя —
|
|
ВИДЕТЬ ВО ТЬМЕ
Душе я сказал — смирись! И тьма пусть падет на тебя —
Тьма Господня будет.
Душе я сказал — смирись! И жди без надежды,
Ибо ждала бы не то; жди без любви,
Ибо любила б не то; есть еще вчера —
Но вера, любовь и надежда — все в ожиданье.
Томас Стернз Элиот, «Четыре квартета. Ист Коукер» [35]
Разрыв
Однажды вечером, сидя в кабинете, я принялся набрасывать план следующего раздела этой книги. Предполагалось, что в ней я подведу итоги всему написанному. За годы работы у меня скопилось несколько Папок с различными материалами, имеющими отношение к разочарованию в Боге. Я принялся просматривать свои бумаги, переоценивая их в свете того, что понял при прочтении Библии.
Я вновь обдумывал тот первый разговор с Ричардом у меня в гостиной, когда впервые были заданы три вопроса. Эти три вопроса — о несправедливости, молчании и скрытости Бога — захватили меня, и с этого началось мое исследование Библии. Приступая к чтению, я надеялся найти более активный образ Бога, Бога, готового порой закатать рукава и решительно вмешаться в мою жизнь, или Бога, Который не будет всегда молчалив и скрытен, не будет действовать столь таинственно. Разве многого я от Него требовал?
Однако при чтении Библии меня ожидал сюрприз: я обнаружил, что никакие чудеса не способны поддержать в человеке веру. Напротив, чудеса становятся свидетельством недостатка веры. И чем дольше я читал Библию, тем меньше тосковал по «старым добрым дням», когда с неба то и дело обрушивались молнии или падала манна.
И самое важное: я начал различать в библейском повествовании голос самого Бога. «Целью» Бога — если здесь уместен этот термин — оказалось не обращение всех скептиков с помощью яркой демонстрации чудес. Это Бог мог бы сделать в любое мгновение, если б пожелал, но Он ищет примирения и союза. Он хочет любить и быть любимым. Библия рассказывает о последовательных усилиях Бога сблизиться с людьми, не подавив их: от Бога–Отца, ведшего за руку евреев, к Богу–Сыну, учившемуся исполнять волю Отца снизу, а не свыше, повелительным «да будет», и, наконец, к Святому Духу, давшему нам ощутить присутствие Бога внутри нас. Мы, живущие ныне, должны не жаловаться на недоданность, а благодарить за дивную привилегию: Бог нам доверил исполнение Своей воли на земле.
Я все с большим энтузиазмом перебирал эти мысли, набрасывая план последней главы. И тут, перелистывая старые листки в папке, я наткнулся на письмо от Мэг Вудсон.
Мы были знакомы с ней на протяжении более чем десяти лет. Мэг Вудсон — набожная христианка, жена священника, талантливая писательница. Но я всегда вспоминаю о ней с глубокой скорбью.
Оба ребенка Мэг, Пегги и Джой, родились с кистозным фиброзом. Они оставались тощими, чем бы их ни кормили. Они все время кашляли, и дважды вдень Мэг колотила их по груди, чтобы помочь им отхаркнуть скопившуюся слизь. Каждый год дети отправлялись на несколько недель в больницу, и оба они знали, что им не суждено вырасти[36].
Джой, веселый, живой, настоящий американский мальчишка, умер в двенадцать лет. Пегги, вопреки всем прогнозам, протянула гораздо дольше. Я вместе с Мэг постоянно молился за нее. Мы знали, что не было еще ни одного случая чудесного исцеления от этого недуга, но мы продолжали молиться о ее выздоровлении. Пегги выкарабкалась из нескольких кризисов, закончила школу и поступила в колледж. Она вроде бы окрепла, и мы начали надеяться, что она окончательно оправится.
Но чуда так и не произошло. В двадцать три года Пегги умерла. В тот вечер у себя в кабинете я наткнулся на письмо, посланное мне Мэг после смерти Пегги.
«Я хочу рассказать вам о том, как умирала Пегги. Не знаю, зачем я это делаю. Может быть, потому, что я испытываю неотступную потребность говорить об этом, а поскольку я не решаюсь дважды подвергать своих друзей подобному испытанию, мне уже не с кем больше этим поделиться.
В воскресение, перед тем как она в последний раз легла в больницу, Пегги с восторгом рассказывала нам о словах Уильяма Беркли, которые процитировал на проповеди священник в ее церкви. Ее так взволновала эта фраза, что она переписала ее на карточку специально для меня: «Терпение заключается не в том, чтобы сносить трудности, а в том, чтобы обратить их во славу». Пегги сказала, что проповеднику, видно, тоже нелегко пришлось: он прочитал эту цитату, потом с размаху ударил кулаком по кафедре, отвернулся и заплакал.
Пегги какое–то время пролежала в больнице, и ей не становилось лучше. Как–то раз она внимательно осмотрела все окружавшие ее приметы смерти и сказала мне: «Помнишь эту цитату, мама?» — она взглядом указала мне на трубочки и проводки, к которым была прикована, закивала головой, возвела взгляд к потолку и даже высунула кончик языка, показывая мне, с каким восторгом она принимает свое испытание.
Ее терпение иссякло лишь тогда, когда она утратила связь с реальным миром. Как–то раз староста ее курса явился навестить ее и спросил, есть ли у нее особые пожелания, о которых он должен упомянуть в молитве. Пегги едва могла говорить. Она подала мне знак, чтобы я растолковала ему слова Беркли и просила молиться о том, чтобы это тяжкое испытание обратилось ей к славе.
Я сидела у ее постели. За несколько дней до смерти Пегги стала кричать. Никогда не забуду этот пронзительный, хриплый, примитивный вопль. Медсестры сбежались со всех сторон, обступили ее, окружили любовью. «Все в порядке, Пегги, — сказала одна из них. — Я с тобой».
Они гладили ее, утешали. Им удалось успокоить ее словами и ласковыми прикосновениями (потом, когда крики возобновились, у них это больше не получилось). Мне редко доводилось видеть подобное сострадание. Венди, из всех сестер наиболее расположенная к Пегги, говорила мне, что во всем отделении не найдется медсестры, у которой не было бы по крайней мере одного любимого пациента, кому она готова собственное легкое отдать, только б его спасти — будь это возможно.
И вот, на фоне этого ужаса, когда человеческие существа буквально разваливаются на куски, а медсестры готовы сделать все, что в их силах, — что сказать о Боге? Ведь Он–то способен помочь, но Он смотрел, как умирает молодая девушка, всей душой преданная Ему, готовая отдать жизнь ради Его славы. И Он не вмешивался, Он допустил, чтобы список жертв кистозного фиброза увеличился еще на одну единицу.
И пожалуйста, Филип, не говорите мне о благе, рождающемся из страдания, о том, что Бог почти всегда допускает естественное течение болезни. Если хотя бы однажды Он мог вмешаться, значит, в каждый момент нашего страдания Он решает, вмешаться Ему или нет. И в случае с Пегги Он воздержался от действия, и предоставил действовать фиброзу. Порой я испытываю лишь скорбь и нестерпимый гнев и не нахожу облегчения, даже когда изливаю его в словах.
Пегги не роптала на Бога. Не из благочестия, а просто потому, что ей и в голову не пришло роптать. И мы, пережившие вместе с ней последние предсмертные дни, тоже не жаловались. Бог хранил нас, Его любовь была столь осязаемой, что мы не могли ни усомниться в ней, ни протестовать против избранного Им пути. Я рассказываю вам все это в поисках хоть какого–то ответа на проблему страдания Пегги и моей боли, потому что я вновь и вновь убеждаюсь: для меня существует лишь одно свидетельство Его любви — когда Он касается меня и шепчет: «Я с тобой, Мэг!» И все равно я не могу понять, как Он мог ничего не сделать в подобной ситуации?
По правде говоря, я ни разу еще не высказывалась с такой откровенностью. Я боялась поколебать чью–нибудь веру. Не надо подбирать для меня слова утешения. Спасибо, что выслушали. Многие люди даже не понимают, как мне важно выговориться».
Прочитав это письмо, я в тот вечер больше не смог вернуться к работе.
С нашей точки зрения
Во мне вновь поднялись те же вопросы — проблема социальной несправедливости, безответных молитв, неизлечимых болезней и множество других проявлений несправедливости. Вопросы, поставленные Ричардом, вновь обрели эмоциональную наполненность. Он тоже — пусть и не в такой мере — испытал отчаяние, пережитое Мэг у постели умиравшей дочери.
Я искал в Библии намеки на замысел Бога и пытался представить себе, «что чувствует Бог», хотя, разумеется, мы никогда не сможем перенестись на Его точку зрения. Письмо Мэг подтолкнуло меня в ином направлении, полностью изменив план второй части книги.
Пусть мы кое–что поняли насчет «точки зрения Бога», но какова наша точка зрения? Я хотел понять, что чувствует Бог, а письмо Мэг напомнило мне со всей остротой о том, что чувствует человек. Ее вопросы изливались из сердца, не из разума. Мать видела, как медленной, страшной смертью умирали оба ее ребенка.
И все же она оставалась христианкой, верующей в любящего Отца. Как она могла примирить одно с другим?
В ту ночь я понял, что моя книга не завершена. Богословские концепции недорого стоят, если они не обращены к человеку, находящему в ситуации Мэг Вудсон, к человеку, ищущему Божьей любви и ослепленному скорбью. Я припомнил священника из романа Джона Апдайка. Тот говорил: «Что–то не так. Я утратил веру. То есть — вера у меня есть, но она здесь неприменима». К чему же применима вера? Чего мы вправе ожидать от Бога?
22. Единственная проблема [37]
И сказал Господь сатане:
обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова?
ибо нет такого, как он, на земле:
человек непорочный, богобоязненный и удаляющийся от зла.
Иов 1: 8
Здесь только одна церковь, в нее я и хожу. Воскресным утром выхожу из дому, спускаюсь с холма к белой церквушке, таящейся среди елей. На праздничную литургию собирается едва ли двадцать человек, всем, кроме меня, уже перевалило за шестьдесят. Можно подумать, я нахожусь в Советском Союзе. Прихожане принадлежат к разным вероисповеданиям, священник–конгрегационист в белом одеянии, человек, близко знающий Бога. Однажды, посреди долгой пастырской молитвы за весь мир — о мудрости для политиков, о надежде и спасении для страждущих и угнетенных, о помощи преследуемым, о милости ко всем — он вдруг прервался и выкрикнул: «Господи, да мы же каждую неделю твердим Тебе об этом!» После краткой паузы и общего замешательства он продолжил молитву.
Он произвел на меня сильное впечатление.
Анни Диллард, «Святые основания»
И вот настал момент заглянуть в ту книгу Библии, которая посвящена проблеме, затронутой этим священником, проблеме Ричарда и Мэг, проблеме каждого, кто всерьез думает о Боге. После письма Мэг я, естественно, обратился к Книге Иова.
Существует мнение, что Книга Иова — одна из древнейших в Библии, но читается она, как самая что ни на есть современная. Экстремальная ситуация — одинокий человек перед лицом бессмысленной трагедии — отражает состояние всего современного человечества. Даже люди, отвергающие большую часть Библии, ищут утешения в Книге Иова. Современная английская писательница Мюриэл Спарк в книге «Единственная проблема» утверждает, что только проблема Иова — почему благой Господь допускает страдание — достойна обсуждения. Боль — от нее никуда не деться в наши дни. Она — богословский криптонит, лишающий сил супермена. Но никто не выразил эту проблему столь глубоко и ясно, как живший тысячелетия назад Иов.
Ричард лишился невесты, работы, уютного родительского дома. Мэг потеряла сына и дочь. Иову пришлось еще хуже: семеро его сыновей и три дочери погибли в катастрофе, прахом пошло все богатство — 7000 овец, 3000 верблюдов, 5000 волов, 500 ослов, не говоря уж о многочисленных рабах. И здоровье Иова, последний Божий дар, изменило ему: струпья покрыли все тело от пяток до макушки. За одну ночь самый богатый человек Востока превратился в жалкого нищего.
Иов — библейский пример разочарования в Боге, он познал все глубины отчаяния, какие только ведомы Ричарду или Мэг, или любому из нас. Один американский раввин написал книгу «Когда с хорошим человеком случается плохое», но Книга Иова до предела заостряет вопрос: не просто плохое, а все самое худшее произошло с лучшим из людей.
Неверное истолкование
Если б до того как я начал внимательно изучать Книгу Иова, меня спросили, о чем она, я бы сразу же ответил: «Книга Иова? Все знают, о чем она — о страдании, о невыносимой скорби и ужасных муках». Что ж, верно, большинство глав этой книги посвящены страданию. В главах с 3 по 37 действия почти не происходит, пять человек — Иов, трое его старых друзей и неизвестно откуда взявшийся Елиуй — обсуждают проблему страдания. Все они ищут объяснений: почему «пращи и стрелы яростного рока» обрушились именно на несчастного Иова?
Но теперь я думаю, что неправильно понимал эту книгу — вернее, я воспринимал ее не полностью. Почти вся она посвящена разговору о боли, но я все же пришел к выводу, что страдание не является центральной темой книги. Тема страдания — лишь связующая нить сюжета. Чтобы испечь пирог, нужны яйца, мука, дрожжи. Но эти ингредиенты пирога не сливаются автоматически в пирог, так и Книга Иова не сводится к страданию. Тема страдания включена в некий сложный сюжет, затрагивающий более важные, космические вопросы. Если рассматривать Книгу Иова как целое, то станет ясно: главный вопрос книги — вера.
На эту мысль меня навело вступление, замысел, изложенный в первой и второй главах: оказывается, личная, земная драма Иова послужила лишь продолжением драмы космической. Прежде я воспринимал Книгу Иова как глубочайшее выражение человеческого разочарования, как еще одно письмо от Мэг Вудсон, разве что более подробное и притом освященное авторитетом Библии. Но при ближайшем рассмотрении я обнаружил, что книга передает точку зрения Бога, а не человека. Главным героем Библии всегда остается Бог, и в Книге Иова это можно ощутить еще отчетливее, чем в других. Оказывается, раньше я как бы отсекал первые две главы и читал историю с точки зрения Иова.
Позвольте объяснить обстоятельнее.
Представим себе Книгу Иова в виде детективной истории. Перед началом представления публика получает краткое предуведомление — скажем, проходит пресс–конференция и режиссер объясняет свой замысел (главы 1–2). Он излагает сюжет, представляет нам главных героев, заранее рассказывает, кому какая роль отводится в пьесе и почему. Словом, режиссер заранее раскрывает все загадки за исключением одной: как поступите этой ситуации главный герой? Сохранит ли Иов веру в Бога или же отречется от Него?
И вот занавес поднимается. Теперь мы видим актеров. Они ограничены рамками пьесы, они понятия не имеют, о чем поведал нам режиссер. Мы уже знакомы с пружинами действия, но детектив (его играет Иов) не знает ничего. Все время, пока он находится на сцене, Иов ломает себе голову, пытаясь выяснить то, что уже известно нам. Он скребет измученное тело черепками и повторяет вопрос: «Почему это случилось со мной? В чем я провинился? Что хочет Бог этим мне сказать?»
Для публики вопросы Иова сводятся к легкому интеллектуальному упражнению — нам–то уже сообщили ответы в прологе. Чем провинился Иов? Ничем. Он — лучший из людей. Сам Бог назвал его «непорочным, справедливым, богобоязненным и удаляющимся от зла». Почему же Иов обречен на страдание? Не в качестве наказания, отнюдь нет — он, словно боец на ринге, защищает честь Небес.
Пари
Задним числом я и сам недоумеваю, как мог я столь неверно интерпретировать Книгу Иова. Отчасти ошибку спровоцировали красноречивые монологи из глав 3–37: вечная проблема человечества выражена в них с такой силой, что мы остаемся в плену их притяжения и забываем, что на все вопросы уже был дан ответ в главах 1–2. Но есть и еще одна причина: истолковать главы 1–2 не так–то просто. Исследователи Библии тоже испытывают затруднения и даже приписывают эти главы позднейшему редактору. Пролог рассказывает, как Бог и сатана — и тут бумага краснеет — заключили пари. Все беды Иова начались, стыдно сказать, со ставки, поставленной на него двумя вселенскими силами.
Сатана бросил вызов: Иов — балованное дитя Бога и сохраняет Ему верность лишь потому, что Бог «оградил его» от бед. Выходит, Бог, сам по себе недостойный любви, вымогает преданность людей, подобных Иову, подкупая их? Как только таких людей постигают беды, — так утверждает сатана, — они сразу же отворачиваются от Бога. Бог принимает вызов, Он готов проверить на прочность гипотезу сатаны. Как разрешится этот спор, зависит от Иова. И вот на несчастного, ни о чем не подозревавшего Иова, несчастья посыпались одно за другим.
Да, этот разговор, состоявшийся на небесах, выглядит действительно странно. Но не следует вычеркивать из Библии повесть о небесном пари — редкий для нас шанс заглянуть сквозь замочную скважину в вечность. Каждый страдалец повторяет вопрос Иова: Почему это произошло со мной? Что случилось? Почему Бог не заботится обо мне? Существует ли Он вообще? Один только раз, в рассказе о судьбе Иова, нам, зрителям — только нам, а не Иову — дано заглянуть за кулисы. Пролог этой книги дает нам именно то, чего мы хотели: некоторое представление об устройстве мира. Книга Иова, как никакая другая в Библии, демонстрирует нам точку зрения Бога и даже обнажает те сверхъестественные события, которые обычно скрыты от нас.
Иов вызывает Господа на суд, он обвиняет Его в несправедливости по отношению к ни в чем не повинному человеку. Иов полон гнева, сарказма, горечи. Его слова почти кощунственны — он останавливается на самой грани. То, что говорит Иов, знакомо всем нам, его переживания удивительно современны. Иов хорошо выражает наше недовольство Богом. Но главы 1 и 2 показывают, что не Бог подвергается здесь суду и испытанию, а сам Иов. Проблема книги — не страдание. Вопрос не в том, почему бездействует Бог, когда страдает Иов — об этом нам уже рассказано в прологе. Вопрос в вере. Вопрос в том, что происходит с Иовом, когда он страдает. Вопрос в том, как он принимает страдание. С этого и нужно начинать, чтобы правильно понять эту книгу.
Вера в сверхъестественное не ограничивается представлением о том, что после успешной в материальном смысле и более–менее добродетельной жизни на земле мы продолжим свое существование в некоем приемлемом эрзаце этого же мира, или что после голода и бедности будем вознаграждены теми благами, которые здесь упустили. Нет! Вера признает сверхъестественное наиболее полной и совершенной реальностью, которая уже существует здесь и теперь.
Томас Стернз Элиот
23. Космическая драма [38]
Что такое человек, что Ты столько ценишь его
и обращаешь на него внимание Твое,
посещаешь его каждое утро,
каждое мгновение испытываешь его?
Доколе же Ты не оставишь,
доколе не дашь мне проглотить слюну мою?
Иов 7: 17–18
Одни говорят, для богов мы все равно что мухи, которых мальчишки забавы ради бьют летним днем. Другие говорят, что и перо не упадет у воробья, если не будет на то воли Отца Небесного.
Торнтон Уайлдер, «Мост короля Людовика Святого»
Ричард, написавший книгу об Иове, представлял себе этого мужа древности величайшим героем — он осмелился вступить в поединок с самим Господом. Как–то раз, послушав, как Ричард восславляет доблесть Иова, я заговорил о пари. Ричард вспыхнул от гнева.
«Одно вам скажу, — фыркнул он, — Иов дорого заплатил за то, чтобы Бог мог гордиться Своей правотой».
Мне и самому приходила на ум та же мысль. Нельзя обойти этот факт: заключенное на небесах пари разрушило жизнь Иова вражескими набегами, пожарами и бурями, страшной болезнью. Как посмел Бог выиграть пари — пусть сколь угодно важное — такой ценой? Или, как вопрошает Юнг в своей остроумной книге об Иове: «Неужели лев станет запугивать мышь?»
Но по мере того как я вчитывался в Книгу Иова, я понимал: мое первоначальное впечатление было неправильным. Да, поединок действительно происходит, и им все объясняется, но то было столкновение не между Иовом и Богом. Нет, Бог боролся с сатаной! Однако — и это очень важно — Бог выбрал человека, выбрал Иова в качестве Своего представителя. Первые и последние главы книги открывают нам, что Иов, сам того не зная, принял участие в космической драме, главные участники которой принадлежат к незримому миру.
Сотрясение вселенной
Необычное пари напомнило мне о некоторых других местах Библии, также позволяющих нам на миг заглянуть за кулисы. Например, Откровение 12 описывает еще более удивительный поединок: беременная женщина, одетая вместо платья в солнце и украсившая голову короной из двенадцати звезд, сражается с красным драконом, столь огромным, что одним взмахом хвоста тот стирает с неба треть звезд. Дракон поджидает в засаде, намереваясь сожрать младенца — ребенка женщины» как только тот появится на свет. Здесь же описываются и другие события: бегство в пустыню, змея, пытающаяся погубить женщину, и яростная битва на небесах.
Каждый исследователь Библии предлагает собственный комментарий, разбирая подробности Откровения 12, но практически все они согласны в одном: туманные образы намекают на великое потрясение вселенной, произошедшее после рождения Иисуса в Вифлееме. Откровение показывает нам как бы обратную сторону Рождества, добавляет еще один изобразительный ряд к знакомым сценам — ребенок в яслях, поклонение пастухов, избиение невинных младенцев. Какая история Рождества является «истинной» — идиллический рассказ Луки или звездные войны, изображенные в Откровении? Разумеется, это одна и та же и вполне истинная история. Отличен лишь уровень восприятия. Лука смотрит на происходящее с земли, а автор Откровения добавляет подробности о невидимом мире.
В трех наиболее знаменитых притчах Иисуса два мира сходятся воедино: это притчи о потерянной овце, о потерянной монете и о блудном сыне. Все они повторяют одну и ту же мысль: раскаяние грешника отзывается великой радостью на небесах. Сегодня все мы можем наблюдать за покаянием грешника: крестовый телепоход Билли Грэма транслирует эту сцену на весь мир, камера следует за молодой женщиной, пробирающейся между рядами к месту, выделенному для кающихся и обращенных. Однако притчи Иисуса показывают, что происходит и нечто более важное, происходит вдали от заполненного людьми стадиона, в области, недоступной для самых совершенных камер — там, в незримом мире, уже накрывают пиршественный стол, готовится пышное празднество.
В современном мире принято, что достаточно признавать существование невидимого мира, чтобы считаться верующим. Ведь сколько людей поднимается Утром, ест и пьет, садится за руль автомобиля, работает, звонит по телефону, возится с детьми и вновь ложится спать, так ни разу не вспомнив о существовании невидимого мира. Однако Библия придает дополнительное измерение человеческой истории — торжеству и падению наций и народов: земля — то поле боя, на котором происходит космическая битва. Вот почему самое «обычное» событие нашего мира может оказать огромное влияние на мир невидимый: непродолжительное миссионерское служение учеников заставило сатану пасть с небес подобно молнии (Лука 10); покаяние одного грешника вызывает ликование на небесах (Лука 15), рождение младенца преображает всю вселенную (Откровение 12). Мы, как правило, и понятия не имеем о небесных отголосках земных событий. Лишь изредка — в Книге Иова, в Откровении — нам позволяют заглянуть в мир иной.
Иов, обычный человек из нашего мира, подвергся испытанию, исход которого был важен дня всего космоса. Ни единый проблеск света не указывал ему путь. Он не слышал и намека на то, что невидимому миру есть дело до его страданий — что этот мир вообще существует. Иов был выбран в качестве подопытного для разрешения одной из наиболее животрепещущих проблем человеческой природы. Исход этого испытания определил на какой–то отрезок времени ход всемирной истории.
Но разве не абсурдна сама мысль, будто один человек, крохотное пятнышко на маленькой планете, способен что–то изменить в судьбах вселенной? Друзья Иова, конечно, не могли принять подобную мысль. Вот что говорит Елиуй, последний из утешителей Иова:
Если ты грешишь, что делаешь ты Ему?
и если преступления твои умножаются,
что причиняешь ты Ему?
Если ты праведен, что даешь Ему?
или что получает Он от руки твоей?
Нечестие твое относится к человеку, как ты,
и праведность твоя к сыну человеческому.
Но Елиуй заблуждался. Начальные и завершающие главы Книги Иова показывают, что Бога глубоко волнует душевный настрой одного — вот этого человека: от него зависит исход космического спора. Позднее Бог, обращаясь к пророку Иезекиилю, с гордостью упомянет Иова, одного из трех ближайших своих друзей, наряду с Даниилом и Ноем.
На примере Иова мы можем со всей остротой ощутить, как отзывается во вселенной наша земная жизнь. Приступая к исследованию, я старался обойти смущавшую меня сцену первой главы, но со временем я убедился, что пари — считать ли его художественным вымыслом или реальной историей — дает нам величайшую надежду и именно его нужно считать самым важным, самым долговечным уроком Книги Иова. В конце концов, пари убеждает нас, какое значение имеет вера одного–единственного человека. Книга Иова показывает: наша реакция на испытания крайней важна. История человечества, даже моя личная судьба, включена в великую драму вселенной.
Бог даровал нам «достоинство стать причиной», как выразился Паскаль. Пусть мы вместе с Елиуем и склонны усомниться в роли отдельного человека, но Библия постоянно — если не впрямую, то намеками, — указывает нам, что и другие верующие играют свою роль в чем–то, подобном тому пари. Апостол Павел использует образ гладиаторского сражения, происходившего в Колизее: «Мы сделались позорищем для мира, для Ангелов и человеков». В том же послании он обронил удивительную фразу: «Разве не знаете, что мы будем судить ангелов?»
Люди живут на маленьком клочке земли где–то на окраине закрученной в спираль галактики — таких миллионы только в пределах видимой вселенной, — и все же Новый Завет настойчиво повторяет: все, что происходит здесь, среди нас, по крайней мере отчасти определяет будущее мироздания. «Тварь с надеждой ожидает откровения сынов Божиих», — говорит Павел. Вся природа «совокупно стенает» в муках, и освободит ее лишь преображение людей.
Великая перемена
Христианская история человечества умещается между первой главой Бытия и последней главой Откровения, возвращающей нас к исходной сцене — к давно утраченным краскам: Рай, река, сияющая слава Божия, Древо Жизни. История завершается в том самом месте, где началась. И вся она сводится к борьбе за восстановление утраченного[39].
После изгнания из рая история вошла в новую фазу. Первым актом стало Творение — из ничего, без помощников, Бог создал вселенную во всей ее красе. Текущий труд Бога — это труд воссоздания, и к участию в нем привлечен человек, то самое существо, которое погубило первоначальный замысел. Мы знаем этапы творения: звезды, небо и море, растения и животные, и, в самом конце, — мужчина и женщина. Возрождение пройдет те же этапы только в обратном порядке. Оно начнется с мужчины и женщины, а завершится восстановлением всего мира в том виде, в каком он задуман.
Возрождение — более сложный процесс, нежели оригинальное творение, ибо в нем участвуют слабые человеческие существа. И Богом уплачена за него немалая цена: Он отдал жизнь Своего Сына. Тем не менее, Бог предпочитает исправлять мир не сверху донизу, а снизу доверху.
При чтении Книги Иова мне показалось, что пари, по сути дела, возобновляет первоначальный вопрос Бога, обращенный к творению: встанет ли человек за Меня или против Меня? С точки зрения Бога это — основной вопрос истории. Он обращен ко всем — от Адама до Иова и вплоть до каждого живущего ныне человека. Пари из Книги Иова было порождено тем, что сатана усомнился в возможности удачного исхода «эксперимента» Бога, создавшего людей.
Сатана засомневался, обладают ли люди подлинной свободой? Разумеется, им хватает свободы, чтобы избрать путь вниз — в этом мы уже убедились на примере Адама и всех его потомков, но вот подняться, сохранить веру в Бога, не имея для этого никаких причин, кроме… да вообще никаких причин… Сможет ли человек сохранить веру, даже когда Бог обратится против него, словно враг? Или вера лишь продукт обстоятельств, окружающей среды? Сатана выступает в качестве первого ученого–бихевиориста: он утверждает, что любовь Иова к Богу обусловлена. Отними у него награду, и его вера рухнет. Пари — это эксперимент, которым сатана надеется подтвердить свою теорию.
Я вижу в испытании Иова решающий тест для всего Человечества — тест на свободу. А свобода и поныне остается для нас важной проблемой. В нашем столетии требуется крепкая вера, чтобы считать человека чем–то большим, нежели сочетанием заданных ДНК–программ, наследственных склонностей, факторов культурной среды и безликих сил истории. Но даже в этот бихевиористский век мы хотели бы верить во что–то иное. Нам хотелось бы видеть ценность в десятках, сотнях и тысячах простых и трудных решений, которые нам приходится принимать ежедневно. И Книга Иова подтверждает: каждый наш выбор имеет значение, вера или неверие одного человека могут многое изменить. На людей возлагается особая роль. Иов свою роль сыграл до конца и может послужить примером для каждого, кто еще столкнется с трудностями и сомнениями.
Часто обстоятельства, подобные бедам Иова, порождают разочарование в Боге. Смерть ребенка, несчастный случай, утрата привычной радости заставляют нас задавать те же вопросы, что задавал Иов: «Почему это случилось со мной? За что Бог наказывает меня? Почему Он так отдалился?» Мы, читатели, способны проникнуть за кулисы. Мы знаем о сражении, происходящем в невидимом мире, но когда мы сами подвергаемся испытанию, этого зрения нам не дано. Трагедия настигает нас, и мы оказываемся в ее черной тени, не ведая о событиях незримого мира. И тогда в нашей личной судьбе воспроизводится драма, пережитая Иовом. Бог вновь ставит на карту Свою репутацию — все зависит от реакции этого непредсказуемого существа, человека.
В битве за веру Иов утратил имущество, лишился детей и здоровья. Возможно, нас ожидают те же или иные катастрофы: профессиональный провал, неудачный брак, нетрадиционная сексуальная ориентация, физический облик, отпугивающий, а не привлекающий людей. Нам начинает казаться, будто вся битва сводится к борьбе с внешними обстоятельствами — болезнью, банкротством, неудачами, — и мы молим Бога изменить эти обстоятельства. Все будет хорошо, если я стану красивее. Я поверил бы в Бога, будь у меня деньги или хотя бы постоянная работа.
Но Книга Иова учит: гораздо важнее борьба, происходящая внутри нас. Доверимся ли мы Богу? Пример Иова убеждает, что вера особенно нужна в те моменты, когда она кажется нелепой, немыслимой. В других разделах Библии подробнее обсуждается поразительная истина, о которой свидетельствуют страдания Иова: наш выбор важен не только для нас, для нашей судьбы, но и для самого Господа Бога и для созданной Им Вселенной.
Бог наделил самых обычных мужчин и женщин возможностью быть вместе с Ним творцами Великого Возрождения, восстановления изначального миропорядка. Когда мир возродится, тогда исчезнут все несовершенства, все поводы для разочарования в Боге, упомянутые в этой книге — и болезни, и смерть, и несостоявшиеся отношения, и все несчастья нашей варварской планеты. Порой мы сомневаемся в мудрости Бога, порой нас раздражает Его медлительность. (Как огорчились ученики, узнав, что не сбудется мечта о земном царстве, а вместо него будет какое–то духовное, невидимое Царство!) Все щедрые посулы пророков однажды сбудутся, и мы — и вы, и я — избраны для участия в этом труде.
Иов, как никто другой, излил всю боль, все негодование на несправедливость нашего мира. Никто ни раньше, ни потом не выражал столь страстно разочарование в Боге. Мы и поныне прислушиваемся к жалобам Иова и к грозному ответу Господа. И все же Книга Иова открывается не жалобами. Пролог показывает нам точку зрения не человека, а Бога. В первой сцене, в сцене пари, мы сталкиваемся с мерцающей во тьме истиной: Иов, и вы, и я — мы все можем присоединиться к борьбе за исправление этого мира. Мы принимаем решения, нам предстоит изменить мир.
Книга Иова не отвечает на вопрос «почему». Вместо этого она задает нам новый вопрос: «С какой целью?» Иов пронес свою веру в Бога через испытания. Иов, полный сомнений, требовательный старик уничтожает своей верой несправедливость и боль, против которых он столь яростно протестует. Мэг Вудсон, упорно цепляющаяся за любовь Бога, когда оба ребенка умирают у нее на глазах, — Мэг Вудсон тоже помогает стереть из нашего мира зло.
Так зачем же эта отсрочка? Почему Бог попускает злу и боли существовать — процветать — на нашей земле? Почему Он ведет нас к добру так медленно, на ощупь, вместо того чтобы разом пройти весь путь?
Бог медлит ради нас. Возрождение включает и нас. Мы — средоточие Его замысла. Великое противостояние, отразившееся в истории человечества, предназначено для нашего усовершенствования, не для Бога. Сам факт существования человечества напоминает космическим силам, что возрождение уже происходит. Каждый акт веры каждого отдельного из людей Божьих гремит, словно колокол — а вера, подобная вере Иова, отзывается эхом во всей вселенной.
Наша земная жизнь — сражение. Во вселенной произошло нечто ужасное, и мы со своими идеалами и верой, должны это исправить.
Уильям Джеймс, «Воля веровать»
Я бы предпочел жить, как живу сейчас — в постоянном ужасе перед вечностью, — нежели воображать себе жизнь детской игрой, все участники которой получают в итоге ничего не стоящие призы.
Томас Стернз Элиот
24. Справедлив ли Бог? [40]
Когда я чаял добра, пришло зло;
когда ожидал света, пришла тьма.
Мои внутренности кипят и не перестают.
Иов 30: 26-27
Книга Скотта Пека «Нехоженые дороги» открывается короткой, решительной фразой: «Жизнь нелегка». Наверное, к этой же фразе можно свести и суть Книги Иова. Почти с каждой ее страницы (кроме последней) звучит вопль: «Жизнь несправедлива».
Ныне нам так же трудно смириться с несправедливостью, как Иову — тысячи лет назад. Вспомним самое обычное выражение: «Все не слава Богу». Этими словами мы фактически пеняем Богу за бездействие. Мы покоряем эти слова и перед лицом трагедии, и тогда, когда не заводится машина, проигрывает любимая футбольная команда, во время пикника начинается дождь.
Эта божба выражает подспудное убеждение, что жизнь должна быть лучше и Бог обязан лучше править созданным Им миром.
Мир, каков он есть, и мир, каким он должен быть, — между этими двумя мирами существует постоянное напряжение, которое открыто прорывается в Книге Иова. Иов и его друзья проводят три долгих утомительных раунда словесного поединка. Они все признают единые правила: Бог должен вознаграждать добрых и наказывать дурных.
Так почему же Иов, которого все считали праведником, несет столь суровую кару? Его собеседники, убежденные в справедливости Бога, отстаивают существующее устройство мира. «Поразмысли хорошенько, — наставляют они Иова. — Бог не стал бы причинять тебе боль без причины. Наверное, ты втайне совершил какой–то грех». Иов, твердо знающий, что ничем не заслужил подобного несчастья, не соглашается с ними. Он отстаивает свою невиновность.
Но страдание разъедает самые основы его веры. «Где же Бог?» — недоумевает Иов. Он сидит во прахе, оплакивая свою разбитую жизнь. Он сломлен, он близок К отчаянию. Бог «предал» его. «Посмотрите на меня К ужаснитесь, и положите перст на уста!» — восклицает Иов.
Он претерпевает кризис веры. Бог несправедлив? Задать такой вопрос значит поставить под сомнение все, во что Иов верил. Но как иначе объяснить происходящее? Иов оглядывается вокруг в поисках других случаев несправедливости и убеждается, что подчас дурные люди процветают и их отнюдь не настигает кара, как хотелось бы думать. А вот иные богобоязненные праведники страдают… И сколько людей живет привольно и счастливо, даже не вспоминая о Боге!
Иов не в состоянии охватить это разумом. «Лишь только я вспомню, — содрогаюсь, и трепет объемлет тело мое».
Книга Иова кажется нам столь современной, потому что мы тоже не в состоянии постичь все это. Вопль Иова о несправедливом устройстве мира подхвачен нашим многострадальным веком. И иллюстраций в современном мире предостаточно: невинные голодающие дети третьего мира; брошенные в тюрьму священники Южной Африки; христианские правители, погибающие во цвете лет; фантастические, непристойные барыши мафиози и ведущих омерзительных шоу, нарушивших все Божьи законы; миллионы европейцев, живущих в достатке и благополучии и вовсе не думающих о Боге. Вопль Иова не смолкает. Он становится все громче, все пронзительней. Этот мир несправедлив! И мы требуем, чтобы всемогущий любящий Господь соблюдал хоть какие–то правила. Почему Он этого не делает?
Как примириться с несправедливостью?
Каждому человеку рано или поздно приходится столкнуться с загадкой, перед которой трепетал Иов. Неужели Бог несправедлив?
Жена Иова предложила ему простой выход: «Похули Бога и умри». К чему цепляться за сентиментальную мечту о любящем Боге, когда вся жизнь противоречит твоей вере? А в нашем веке, веке Иова, скольким людям пришлось последовать совету жены Иова! Некоторые еврейские писатели, такие как Йеди Козински и Эли Визель, вступали в жизнь, пламенно веря в Бога, Но их вера испарилась в газовой камере холокоста. Они Видели лицом к лицу одно из величайших злодеяний Истории и пришли к выводу, что Бога нет и быть не может. (И все же прорывается инстинктивное чувство: Козински и Визель говорят о Боге с возмущением, словно и им кажется, что Он их предал. Они забывают о первоисточнике самой нашей потребности в справедливости. С чего вообще мы взяли, что мир должен быть устроен лучше?)
Но другие люди, столь же остро осознающие изъяны этого мира, не решаются отрицать существование Бога. Они предлагают другую версию: Бог знает, что земная жизнь несправедлива, но не может ее исправить. Раввин Гарольд Кушнер выдвигает эту теорию в своей книге «Когда с хорошим человеком случается беда». Наблюдая, как сын умирает от мучительной болезни, Кушнер пришел к выводу, что «даже Богу нелегко сдерживать хаос». По его мнению, «Господь — Бог справедливости, но не всемогущества».
Рабби Кушнер полагает, что Бог столь же разочарован и разъярен недостатками нашей планеты, как и все мы, но Он ничего не может изменить. Этот образ Бога — сострадательного, хотя и бессильного — утешил миллионы читателей. Не знаю, право, как эти люди понимают заключительные главы Иова — «самооправдание» Бога. Мало где в Библии столь выразительно говорится о всемогуществе Бога. Если Бог слаб, почему Он выбрал столь неудачный момент — как раз когда Его могущество поставлено под сомнение, — чтобы утвердить Свое всевластие? (В ответ Кушнеру Эли Визель заявил: «Если Бог так слаб, пусть уйдет в отставку, чтобы делом занялись профессионалы».)
Третья группа людей старается вообще не размышлять о несправедливости — они предпочитают думать о будущем, когда справедливость сама собой распространится на весь мир. Несправедливость не вечна, твердят они. В индуизме есть понятие кармы. С математической точностью рассчитано, что душе потребуется 6 800 000 перевоплощений, чтобы достичь совершенной справедливости. Пройдя этот цикл, человек получит ровно столько страданий и радостей, сколько он заслуживает.
Есть и четвертый вариант — наглухо отрицать существование проблемы и утверждать, что мир вполне хорош. Такие люди, подобно собеседникам Иова, утверждают, что мир функционирует согласно разумным и строго определенным правилам: хорошие люди преуспевают, а беды выпадают на долю дурных. С этим убеждением мне пришлось столкнуться в церкви, исповедующей «исцеление верой». О нем часто говорят в религиозных телепередачах — то один, то другой проповедник сулит здоровье и процветание каждому, кто попросит о них с верой.
Нам приятно слушать столь щедрые посулы, но они расходятся с фактами. Как примирить мучения младенцев, заразившихся СПИДом в утробе матери, с верой в справедливость жизни? И откуда взялось тогда столько христианских мучеников? Как бы я хотел сказать Мэг Вудсон: «Мир устроен справедливо. Если ты будешь усердно молиться, твоя дочь не умрет». Но я не мог этого сказать, как не могу и теперь заявить: «Бог забрал у тебя Пегги, потому что ты что–то сделала не так». Книга Иова представляет нам обе точки зрения — и обе Бог в конце концов отвергает.
Нужен невероятный скачок веры, чтобы утверждать, будто жизнь вполне справедлива. Обычно христиане воздерживаются от безусловного отрицания несправедливости жизни, они затушевывают ее. Они, как и собеседники Иова, ищут причины, чтобы объяснить зло и страдание.
«Бог преподал тебе урок. Тебе бы радоваться, а не горевать — теперь ты можешь с верой опереться на Него».
«Подумай, сколько благ у тебя еще осталось. Во всяком случае, ты жив. Или ты из тех, кто силен в вере, пока все хорошо?»
«Это испытание сродни спортивной тренировке, оно поможет тебе нарастить крепкие мускулы, научит веровать сильнее. Не бойся, Бог не посылает испытаний, которые выше твоих сил».
«Нечего так громко жаловаться! Используй эту возможность, чтобы продемонстрировать свою веру неверующим!»
«Всегда найдется кто–то, кому еще хуже. Надо благодарить Бога при любых обстоятельствах».
Все эти мудрые поучения прозвучали из уст друзей Иова, и в каждом из них содержится некий элемент истины. Однако Книга Иова со всей очевидностью демонстрирует: «полезные советы» не решают проблему страдающего человека, они — негодное лекарство или, во всяком случае, лекарство не ко времени.
Наконец, есть еще один способ сказать о несправедливости мироустройства. Выслушав все варианты, Иов приходит к выводу (я уже предлагал свести к нему все содержание Книги Иова): «Жизнь несправедлива!» Для Иова это скорее инстинктивная реакция, нежели жизненная философия. То же самое испытывает каждый человек, пораженный нежданным ударом судьбы. «Почему это случилось со мной? — твердим мы. — За что?»
Современный Иов
Работая над этой книгой, я старался познакомиться и побеседовать с людьми, которые чувствовали, что Бог их предал. Я хотел видеть подлинные выражения чувств, подлинную гримасу сомнения и разочарования. Добравшись до главы о Книге Иова, я решил встретиться с человеком, чья судьба отчасти напоминает историю Иова. Я назову этого человека «Дуглас».
Я считаю Дугласа праведником в том же смысле, что и Иова, — не святой, конечно, но образец веры. Дуглас много лет занимался психотерапией, но потом отказался от весьма прибыльной профессии и стал проповедником. Несколько лет назад в его семье стряслась беда: у жены Дугласа обнаружилась опухоль груди. Ей удалили грудь, но спустя два года рак распространился на легкие. Дуглас взял на себя почти все обязанности по дому и воспитанию детей, пока его жена приходила в себя после курса химиотерапии. В иные дни ей не удавалось проглотить ни кусочка пищи. У нее выпали волосы. Она постоянно испытывала глубокую усталость, депрессию, страх.
Однажды, в разгар этой тяжкой борьбы, Дуглас вез домой жену и двенадцатилетнюю дочь. Пьяный водитель свернул на встречную полосу и лоб в лоб врезался в их машину. Жена Дугласа перенесла сильный шок, но физически не пострадала. У дочери была сломана рука, лицо изрезано осколками лобового стекла. Наиболее тяжелое увечье получил сам Дуглас — удар пришелся ему в голову.
С этого дня Дугласа в любой момент может настичь головная боль. Он не способен выдержать полный рабочий день, иногда он теряет ориентацию в пространстве, утрачивает нить разговора. Более того, авария отразилась на его зрении: в результате травмы глазодвигательных мышц произошла расфокусировка зрения. Предметы перед глазами расплываются, Дугласу трудно без посторонней помощи сойти с лестницы. Дуглас научился преодолевать все эти трудности, за исключением одной: он не способен прочесть более одной–двух страниц кряду. Он всю жизнь очень любил книги, а теперь вынужден довольствоваться ограниченным ассортиментом и замедленным темпом аудиокниг.
Я позвонил Дугласу, и тот согласился встретиться со мной за завтраком. Я готовился к нелегкому испытанию. К тому времени я проинтервьюировал уже с десяток людей и повидал самые разные проявления разочарования в Боге. Дуглас имел полное право сердиться на Бога. Недавно он получил дурные вести из больницы, где наблюдалась его жена, — снова метастазы в легких.
За завтраком мы поделились последними новостями. Дуглас ел медленно и сосредоточенно. Очки с толстыми линзами помогали видеть, и все же ему было непросто поднести вилку точно ко рту. Я заставлял себя смотреть в лицо своему собеседнику и при этом не обращать внимания на косящий глаз. Наконец, завершив трапезу и заказав еще кофе, я сообщил Дугласу, что пишу книгу о разочаровании в Боге. «Не расскажешь ли мне о своем разочаровании? — попросил я. — Может быть, ты понял что–то такое, что пригодится и другим людям, переживающим тяжелые времена?»
Дуглас надолго умолк. Поглаживая седую бороду, он уставился куда–то вдаль поверх моего правого плеча. Я гадал, не наступило ли у него очередное «затмением но тут он, наконец, заговорил: «По правде говоря, Филип, я не испытывал разочарования в Боге».
Я был изумлен. Я знал, что Дуглас — человек глубокий и искренний. Он не из тех, кто привык цепляться за рекламные формулы из телепроповедей типа «Боль укажет нам путь на небеса!». Я ждал объяснений.
— Вот в чем дело: когда жена заболела, и потом, когда произошел несчастный случай, я научился не путать Бога с жизнью. Я отнюдь не стоик. Я очень расстроен тем, что произошло с нами. Я готов проклинать несправедливость жизни, мне хочется излить весь мой гнев и все мое горе. Но я уверен: Бог воспринимает происходящее точно так же, как я — Он тоже горюет и сердится. Я не могу винить Его за то, что произошло.
Я научился проводить различие между духовной реальностью и материальной, — продолжал Дуглас. — Мы говорим: раз Бог справедлив, то и жизнь должна быть справедлива. Однако Бог и жизнь — совсем не одно и то же. Страшное разочарование ждет того, кто отождествляет Бога с жизнью и потому ожидает от Него, скажем, несокрушимого здоровья.
Бытие Бога и даже Его любовь ко мне никак не связаны с моим здоровьем. На самом деле теперь у меня даже появилось больше времени и возможностей для того, чтобы развивать мои отношения с Богом[41].
Какая поразительная, парадоксальная встреча! Сколько месяцев я изучал вопрос о кризисе веры, собирал истории о людях, разочаровавшихся в Боге! Я считал Дугласа современным Иовом и ожидал от него горького и гневного протеста. Меньше всего я рассчитывал, что своей верой он преподаст мне урок.
— Надо научиться строить отношения с Богом независимо от житейских обстоятельств, — настаивал Дуглас, — тогда мы сумеем сохранить эти отношения, даже если материальный мир нас подведет. Надо научиться верить Богу вопреки несправедливостям жизни. Разве не этому учит нас Книга Иова?
Меня несколько беспокоило предложенное Дугласом разделение «физической» и «духовной» реальности, но в целом его соображения показались мне интересными. Мы провели еще час, перебирая библейские тексты и ища подтверждения его идеям. В Синайской пустыне Бог обещал израильтянам материальное преуспеяние — здоровье, богатство, победу, — и это ничуть не укрепило их дух. С другой стороны, большинство героев Ветхого Завета — Авраам, Иосиф, Давид, Илия, Иеремия, Даниил — переносили испытания, сходные с испытаниями Иова. Для каждого из них наступал момент, когда «физическая реальность» заставляла их видеть в Боге противника, но вопреки всем трудностям они сохраняли веру. Таким образом их вера из договорной («Я буду послушен Богу, пока Он хорошо со мной обращается») переросла в личные отношения с Творцом, преодолевшие любые препятствия.
Глянув на часы, Дуглас обнаружил, что опаздывает на другую встречу. Он поспешно натянул плащ и уже встал, чтобы попрощаться, как вдруг, вспомнив самое важное, вновь наклонился ко мне:
— Советую тебе, вернувшись домой, перечитать Евангелие. Разве жизнь «справедливо» обошлась с Иисусом? По–моему, распятие раз и навсегда покончило с предрассудком, будто жизнь должна быть справедливой.
Мы с Дугласом начали с Книги Иова, а закончили Евангелием. Я понял его мысль: в Ветхом Завете больше всего страданий выпадало на долю любимцев Бога, а в Новом Завете тяжелее всех страдает Сын Божий.
По совету Дугласа, вернувшись домой, я и впрямь взялся за Евангелия. Интересно, как бы сам Иисус ответил на вопрос, справедлива ли жизнь? Он никогда отрицал несправедливости жизни, Он не советовал страждущим «принять свою участь», Он исцелял каждого, кто просил об исцелении. Гневные слова о богатых и сильных показывают, что думал Иисус о социальном неравенстве. Сын Божий реагировал на несправедливое устройство жизни точно так же, как и все мы. Он сочувствовал больному, Он плакал о смерти своего друга Лазаря, а когда Его Самого ждало страдание, Иисус трижды с ужасом вопрошал, нет ли иного пути.
На вопль о несправедливости жизни Бог отвечает не словами, а делом — Воплощением. Иисус — живое, из плоти и крови, свидетельство о том, как Сам Господь относится к несправедливости: Он принял «жизнь», «физическую реальность» вместе с самой подлой из ее несправедливостей. Иисус дал ответ тем, кого терзают сомнения, кто усомнился в Божьей доброте. (Помимо прочего, читая Евангелия я подумал: если бы все мы, члены Его тела, строили жизнь по Его примеру — помогали больным, кормили голодных, противостояли силам зла, утешали скорбящих и несли всем Благую Весть о любви и прощении, — то, быть может, вопрос о справедливости Бога не звучал бы сейчас так настойчиво.)
Величайшая несправедливость
Справедлив ли Бог? Ответ на этот вопрос зависит от того, отождествляем ли мы Бога с жизнью. Земная жизнь, безусловно, далека от совершенства. И Дуглас прав: сам факт распятия Христа способен кого угодно убедить в несправедливости жизни.
Писатель Генри Нувен рассказывает об одной парагвайской семье. Глава семьи, врач, открыто высказывался против военного режима и нарушения прав человека. Местные полицейские отомстили ему — схватили сына–подростка и замучили его насмерть. Жители деревни, возмутившись, предложили превратить похороны в демонстрацию протеста, но отец поступил иначе: он выставил на похоронах тело своего сына в том виде, в каком его выдали тюремщики — на пропитанном кровью матрасе вместо гроба, обнаженное, покрытое ожогами от сигарет и электрошока, все в синяках. Соседи прощались с этими окровавленными останками. Трудно было бы сильнее выразить свой протест, ибо тем самым совершенно очевидной и нестерпимой становилась совершившаяся несправедливость.
Разве не то же самое произошло на Голгофе. «Пусть Бог страдает, а мы–то тут причем?» — ворчат люди, возлагающие на Него ответственность за несправедливое устройство жизни. Расхожая фраза догнала нас: все стало «не слава Богу». Тело Иисуса, нагое, покрытое рубцами, висящее на кресте, раскрывает нам всю несправедливость, всю жестокость нашего мира. Крест показал нам, как устроен наш мир, и каков наш Бог — мир чудовищно несправедлив, Бог идет в Своей любви на самопожертвование.
Никому из нас не укрыться от трагедий и разочарований, как не избежал их и сам Господь. Иисус не сулил нам безопасности, не учил, как обойти несправедливость — мы должны пройти ее как бы насквозь, с начала до конца, пока не выйдем по другую сторону. Страстная пятница раз и навсегда избавила людей от слепой веры в справедливость жизни, Пасха дала нам ключ к загадке вселенной. Из тьмы воссиял яркий свет.
Конечно, страсть к справедливости не умирает. Так И должно быть. Кто из нас не мечтает, не вопиет о справедливости здесь и сейчас? Как бы я хотел, чтобы В этом мире существовала гарантия против разочарования, чтобы все мои статьи неизменно находили читателя, чтобы тело мое не старело и не дряхлело, чтобы У всех рождались здоровые дети… Но если я буду слепо верить в совершенство мира, моя вера подведет меня. Даже величайшее чудо не разрешит проблемы нашего мира, ведь те, кого исцелил Иисус, со временем умерли.
Нам нужно нечто большее, нежели чудо — нам нужны новое небо и новая земля! Пока мы не обрели их, несправедливость не прекратится.
Один мой знакомый, пытавшийся посреди боли и горя сохранить веру в любящего Бога, как–то раз воскликнул: «Единственное оправдание Бога — Пасха!» Разумеется, это высказывание нельзя причислить к богословским положениям, да и сформулировано оно чересчур резко, но истина в нем есть: распятие Христа одолело силы зла, но не уничтожило несправедливость — для этого потребовалась Пасха. Однажды Бог и физическую реальность преобразит в соответствии с законами Своего Царства, но до тех пор нам следует почаще вспоминать, что все дни нашей жизни — это Великая Суббота.
Заповедь возлюбить Бога — где бы она ни прозвучала, а тем более посреди пустыни, — звучит как требование: пусть ты тяжко болен — поднимись! пусть ты томишься жаждой — пой от радости! иди вперед на сломанных ногах! И все же это — первая и величайшая из заповедей. Мы должны любить Его даже посреди пустыни. В особенности посреди пустыни.
Фридрих Бюхнер
25. Почему Бог ничего не объясняет [42]
Так, я говорил о том, чего не разумел, о делах чудных для меня, которых я не знал.
Иов 42: 3
Ближе к концу Книги Иова самоуверенный юноша Елиуй произносит длинную речь, высмеивая желание Иова получить объяснения от Бога: неужто Богу есть дело до столь незначительного существа, как ты? Неужто Всемогущий Господь, творец Вселенной, удостоит Своим посещением землю, чтобы лично побеседовать с тобой? Разве Он обязан отчитываться перед нами? Брось эти глупости, Иов.
Едва Елиуй произнес последние слова, как на горизонте за его спиной сгустилось облако, надвинулось, превратившись в грозовую тучу, и из бури зазвучал Голос, заглушающий все голоса. Превосходная речь Елиуя так и оборвалась на полуслове. Иов содрогнулся: Бог и впрямь посетил его. Бог пришел, чтобы лицом к лицу ответить на жалобы Иова.
Если считать Иова главным библейским примером разочарования в Боге, то речь, прогремевшая из грозы и бури, должна помочь и нам преодолеть сомнение и смятение. Что же сказал Бог в Свое оправдание?
Я бы мог предложить Ему два–три разумных аргумента. Бог мог бы сказать: «Иов, Мне очень жаль, что все так сложилось. Ты претерпел ради Меня много тяжких испытаний. Я горжусь тобой. Ты сам не знаешь, как много сделал для Меня и для всего мира». Два–три комплимента, небольшая доза утешения или, по крайней мере, краткое описание того, что имело место за кулисами, в недоступном для нас мире — и Иов, скорее всего, успокоился бы.
Но Бог не говорит ничего подобного. Его ответ состоит из одних вопросов. Он словно отметает в сторону разговор о страдании, занявший тридцать пять глав, и вместо этого дает нам величественное описание чудес природы. Бог словно вводит Иова в галерею, где выставлены самые любимые Его шедевры. Бог с гордостью указывает страдальцу на горных козлов, диких ослов, страусов и орлов. Он говорит так, словно Сам дивится Своему творению. Прекрасные стихи, завершающие Книгу Иова, выдержат соперничество с любым произведением мировой поэзии. Но, восхищаясь поразительной картиной природы, нарисованной самим Творцом, я не мог избавиться от некоторого удивления. Почему Бог выбрал именно этот момент, чтобы напомнить Иову о многообразии животного мира? Имеют ли вообще Его слова какое–то отношение к делу?
В книге «Досужие домыслы» Фридрих Бюхнер так суммирует речь Бога: «Бог ничего не объясняет, Он «взрывается». Он спрашивает Иова, за кого тот себя принимает. Он показывает: пытаться объяснить Иову проблему страдания и несправедливости — все равно что объяснять улитке теорию относительности… Бог так и не явил Иову Свой великий замысел — Он явил ему только Самого Себя»[43]. Вся поэтическая речь Бога сводится к следующему: Иов, ты не знаешь, как управлять миром видимым, так неучи Меня управлять миром невидимым.
— Почему Ты так несправедлив ко мне? — плачет Иов на протяжении всей книги. — Поставь Себя на мое место!
— Нет! — грохочет в ответ Голос из бури. — Это ты поставь себя на Мое место! Покуда ты сам не научился каждое утро поднимать солнце на небеса, пока не знаешь, куда направить молнию или как сотворить гиппопотама, не берись судить, как Я правлю миром — молчи и слушай!
Действие этой речи на Иова столь же неожиданно, как и сама речь. Бог не отвечает Иову на самый насущный его вопрос, но все же эта гроза успокаивает страдальца. Он склоняется в прахе и пыли, полностью избавившись от разочарования в Боге.
Чего нам не дано знать
Те из нас, кто ни разу не слышал Голоса из бури, Должны попытаться осознать, что же именно Бог сказал Иову. Честно говоря, уклончивый ответ Бога, как мне кажется, порождает не меньше проблем, чем разрешает. Я не могу по собственному желанию избавиться от вопроса: «За что?» Он возникает всякий раз, когда я говорю с человеком, судьба которого напоминает судьбу Мэг Вудсон, всякий раз, когда рассыпается на куски моя жизнь.
Бог отказался ответить на вопрос Иова — и современному человеку трудно примириться с этим. Нам не нравится — лично мне не нравится — когда нам говорят что–то, выходящее за пределы нашего разумения. У меня есть книга «Область неведения», в ней обозначены различные области знания, в которых люди пока плохо ориентируются. Тем не менее, ученые всего мира прилагают усилия к тому, чтобы исследовать эти закрытые области, заполнить существующие пробелы. Может ли случиться, что Бог выделил некую область, «область богословского неведения», куда людям вход запрещен?
Как бы я не противился этому выводу, Книга Иова подталкивает меня к нему. Почему жизнь столь несправедлива? В каких случаях Бог причиняет нам боль, а в каких только попускает? И есть ли между ними принципиальная разница? Почему Бог порой молчит, а порой так близок к нам? Бог имел полную возможность раз и навсегда дать нам ответ, но Он лишь нахмурился и головой покачал. Он не удосужился объяснить — видимо, ни Иов, ни другие люди не способны это понять.
Я не могу ответить на вопрос Иова — этого не стал делать даже Господь. Я могу лишь спросить, почему Бог не дает ответа, почему появилась «область богословского неведения». Я вступаю на территорию, о которой Библия молчит, то есть далее последуют лишь мои голословные рассуждения. Я предлагаю их людям, неудовлетворенным отсутствием Божьего ответа, не перестающим задавать вопросы даже после того, как Бог отказался отвечать.
1. Возможно, Бог оставляет нас в неведении, потому что знание не пошло бы нам на пользу.
Каждого страдальца преследует один и тот же вопрос: Почему это случилось со мной? Что тем самым говорит мне Бог? В Книге Иова Бог отметает вопрос о причине, сосредоточившись вместо этого на реакции человека, на его вере. Попробуйте, однако, вообразить, что произошло бы, если бы Бог отвечал на каждое «почему». Нам кажется, что было бы легче перенести боль, знай мы ее причину. Так ли это на самом деле?
Мне кажется, на Книгу Иова очень похож другой библейский текст — Плач Иеремии. Иов потрясен гибелью своего дома, утратой богатства. Автор Плача столь же потрясен гибелью своего города, Иерусалима. Обе книги полны гнева и горечи, глубочайшего разочарования в Боге. Многие стихи Плача кажутся парафразой гораздо более древней Книги Иова. Однако пророк, создавший Плач (считается, что это Иеремия), отнюдь не пребывал в недоумении, подобно Иову, он прекрасно знал, за что подвергся разрушению Иерусалим — за то, что евреи нарушили завет с Богом. Тем не менее, знание причины нисколько не облегчает его страданий, не освобождает от отчаяния и растерянности. «Господь сделался как неприятель! — стонет Иеремия. — Для чего совсем забываешь нас, оставляешь нас на долгое время?» — вопрошает он Бога, хотя прекрасно знает ответ — его же собственный текст исчерпывающе отвечает на этот вопрос.
Какие объяснения могли бы утолить тоску Иова, Иеремии, Мэг Вудсон? Знание пассивно, оно ограниченно сферой разума, а страдание — активно и личностно. Никакой рациональный ответ не разрешит проблему страдания. Возможно, именно поэтому Господь посылает Своего Сына, Который стал единственным ответом на человеческое страдание. Иисус Христос испытал страдание на Себе, вобрал страдание в Себя. Вочеловечение не разрешило проблемы страдания, но оно стало личным, действенным ответом. Поистине, никакие слова не говорят нам столь внятно, как Слово.
Поиски ответа на вопрос о причине страдания в Книге Иова не дадут результата. Бог отказался отвечать. Иов позабыл о своих вопросах. Трое собеседников Иова раскаялись в своих словах. Иисус тоже отказался обсуждать непосредственный источник страдания. Когда Его ученики начали строить догадки относительно вины слепорожденного (Иоанн 9) и о причинах двух местных катастроф (Лука 13), Иисус одернул их. Библейские свидетельства убеждают меня, что готовых ответов на вопрос «почему» попросту нет.
Взявшись говорить за Бога, мы ступаем на опасный путь. Даже утешение, из самых благих побуждений предложенное ребенку, — «Боженька забрал твоего папу, потому что Он его очень любит», — предполагает вторжение в ту область, которую Библия оставляет недоступной для человека. Несчастья, будь то авиакатастрофа, эпидемия, выстрелы снайпера–маньяка, бракованные лекарства, голод в Африке — настоятельно требуют разумного объяснения, но Книга Иова напоминает: сам Господь уклоняется от объяснений.
2. Возможно, Бог оставляет нас в неведении, потому что мы не в состоянии понять ответ.
Быть может, величественный не–ответ Бога Иову вовсе не ухищрение, не попытка уйти от ответа? Может быть, иначе нельзя: крохотное создание на маленькой планете в дальнем уголке вселенной не в состоянии охватить грандиозный замысел Творца? С тем же успехом можно расписывать цвета слепорожденному, играть симфонию Моцарта глухому или развивать теорию относительности перед аудиторией, не слыхавшей о существовании атомов.
Представьте себе, что вы пытаетесь вступить в контакт с существом, размещающемся на предметном стекле под микроскопом. Его вселенная двухмерна, ограничена стеклами. Его чувствам недоступно ничего из происходящего за этими рамками. Как вы внушите ему понятие о пространстве, о высоте и глубине? Вам «сверху» отчетливо виден двухмерный мир этого существа и окружающее его трехмерное пространство, но «снизу» это существо способно ощутить только мир двухмерный[44]. Незримый мир существует за пределами нашего восприятия, он лишь изредка вторгается в наш уровень бытия, и это мы называем чудом. Ни Иову, ни нам с вами в рамках нынешних наших возможностей не постичь вселенную целиком.
Режиссер Вуди Аллен исследует столкновение двух миров в «Алой розе Каира». Сперва мы видим героя глазами Мии Фарроу: он исполняет свою роль в фильме. Затем, как это ни невероятно, герой выходит из двухмерного экрана и попадает в зал кинотеатра в Нью–Джерси, в «реальный» мир изумленной героини мисс Фарроу.
Во внешнем мире киногероя подстерегает множество неожиданностей. Ему дают кулаком в челюсть, и он падает, как его учили делать на экране, а затем с удивлением потирает ушибленное место — нисколько не больно! Целуясь с Мией, он замирает в ожидании затемнения. Когда киногерою говорят о Боге: «Он правит всем
|
|