Встречи с людьми

На конференции московских анархистов в марте 1920 года я впервые узнала о роли, которую некоторые анархисты сыграли в Русской Революции. В июльском восстании 1917-го кронштадтские моряки были во главе с анархистом Ярчуком; Учредительное собрание было разогнано Железняковым; анархисты участвовали на всех фронтах и помогли отбить нападения союзников. Это было общее мнение, что анархисты всегда были впереди, смело смотря в лицо огню, а также они были и самыми активными в восстановительной работе. Одной из самых больших фабрик недалеко от Москвы, которая не останавливала работу во время всего периода Революции, управлял анархист. Анархисты делали важную работу в министерстве иностранных дел и во всех других департаментах. Я узнала, что анархисты фактически помогли большевикам взять власть. Пять месяцев спустя, в апреле 1918-го, использовалась артиллерия, чтобы разрушить Московский Клуб Анархистов и подавить их прессу. Это было перед тем, как Мирбах прибыл в Москву. Поле должно было быть " зачищено от беспокоящих элементов", и анархисты стали первыми жертвами. С тех пор преследования анархистов никогда не прекращались.

Московская анархистская конференция была настроена критически не только к существующему режиму, но также и к собственным товарищам. На конференции искренне говорилось об отрицательных сторонах движения, о нехватки единства и кооперирования в его рядах во время революционного периода. Позже мне пришлось больше узнать о внутренних разногласиях в анархистском движении. Перед закрытием конференция решила обратиться к советскому правительству с просьбой освобождать заключенных в тюрьму анархистов и легализовать анархистскую образовательную деятельность. Конференция попросила Александра Беркмана и меня подписать резолюцию для большего эффекта. Это был шок для меня, что анархисты должны просить, чтобы какое-либо правительство легализовало их усилия, но я все еще полагала, что советское правительство было, по крайней мере, до некоторой степени выразителем революции. Я подписала резолюцию, и поскольку я должна была увидеться с Лениным через несколько дней, я обещала поднять этот вопрос в беседе с ним.

Встреча с Лениным было устроена Балабановой. " Вы должны увидеться с Ильичом, сказать ему о тех вещах, которые тревожат Вас и о работе, которую Вы хотели бы делать", сказала она. Но прошло некоторое время прежде, чем представилась такая возможность. Наконец однажды Балабанова позвонила по телефону, чтобы спросить, могла бы я тотчас приехать. Ленин послал свой автомобиль, и мы быстро доехали до Кремля, охранники пропустили нас без вопросов, и наконец проводили в рабочий кабинет всесильного президента Народных Комиссаров.

Когда мы вошли, Ленин держал в руках мою брошюру " Суд и речи" *. Я дала свой единственный экземпляр Балабановой, которая очевидно передала ее незадолго перед этой встречей Ленину. Один из его первых вопросов был, " Когда можно ожидать социальную революцию в Америке? " Мне неоднократно задавали этот вопрос прежде, но я был изумлена, услышав его от Ленина. Казалось невероятным, что человек его информированности так мало знает об американских условиях.

Мой русский в то время был с запинками, но Ленин заявил, что, хотя он и жил в Европе много лет, он так и не научился говорить на иностранных языках: поэтому беседа должна была бы быть продолжена на русском языке. Он сразу произнес хвалебную речь по поводу наших речей в суде. " Какая великолепная возможность пропаганды", сказал он; " это означает, что стоит идти в тюрьму, раз суды могут так успешно быть превращены в форум". Я ощущала его холодный пристальный взгляд, смотрящий на меня, пронизывающий меня, как будто он размышлял над тем, как меня использовать, куда бы меня поместить. Вскоре он спросил, что бы я хотела делать. Я сказала ему, что я хотела бы отдать должное Америке, что она сделала для России. Я говорила об Обществе Друзей Русской Свободы, организованной тридцать лет назад Джорджем Кеннаном и позже реорганизованном Элис Стоун Блэквелл и другими либеральными американцами. Я кратко сделала набросок той замечательной работы, которую они проделали, чтобы пробудить интерес к борьбе за российскую свободу, и большую моральную и финансовую помощь, которую Общество оказывало в течение всех тех лет. В моих планах было организовывать российское общество американской свободы. Ленин казался восторженным. " Это – прекрасная идея, и у Вас должна быть любая помощь, которую Вы пожелаете. Но, конечно, это будет под покровительством Третьего Интернационала. Подготовьте свой план в письменной форме и пошлите его мне".

Я подняла тему анархистов в России. Я показала ему письмо, которое получила от Мартенса, советского представителя в Америке, незадолго до моей высылки. Мартенс утверждал, что анархисты в России наслаждались полной свободой слова и прессы. После того, как я прибыла в Россию, я узнала, что множество анархистов в тюрьме и их пресса запрещена. Я объяснила, что я не могу думать о работе с советским правительством, пока мои товарищи находятся в тюрьме из-за своих убеждений. Я также сказала ему о решениях московской анархистской конференции. Он терпеливо выслушал и обещал обратить внимание его партии к этому вопросу. " Но относительно свободы слова", он заметил, " это есть, конечно, буржуазное понятие. В революционный период не может быть никакой свободы слова. Мы имеем крестьянство, настроенное против нас, потому что мы ничего не можем им дать взамен их хлеба. Они будут на нашей стороне, когда у нас будет хоть что-то, чтобы обменять. Тогда у вас может быть полная свобода слова, которую вы хотите – но не теперь. Недавно нам понадобились крестьяне, чтобы вывезти некоторое количество леса в город. Взамен они потребовали соль. Мы думали, что у нас нет вообще никакой соли, но мы обнаружили семьдесят пудов ее в Москве на одном из наших складов. Сразу у крестьян появилось желание везти лес. Ваши товарищи должны подождать, пока мы не сможем удовлетворить потребности крестьян. Пока же они должны работать с нами. Посмотрите на Вильяма Шатова, например, который помог спасти Петроград от Юденича. Он работает с нами, и мы ценим его услуги. Шатов был среди первых, кто получил орден Красного Знамени".

Свобода слова, свобода прессы, духовные достижения столетий, что они значили для этого человека? Пуританин, он был уверен, что лишь только его схема могла спасти Россию. Те, кто служил его планам, были правы, другие не могли быть позволены.

Хитрый азиат, этот Ленин. Он знает, как играть на слабых сторонах людей лестью, наградами, медалями. Я осталась убежденной, что его подход к людям был просто утилитарным, для достижения своей схемы он мог избавиться от них. И его схема – действительно ли это была Революция?

Я подготовила план относительно Общества Русских Друзей Американской Свободы и разработала детали предполагаемой мной работы, но я отказалась быть под крылом защиты Третьего Интернационала. Я объяснила Ленину, что американские люди имели немного веры в политику, и будут конечно считать мою деятельность несамостоятельной, что она будет направляться и вестись политической машиной из Москвы. Я не могла напрямую присоединиться к Третьему Интернационалу.

Некоторое время спустя я видела Чичерина. Думаю, было 4 утра, когда состоялась наша беседа. Он также спрашивал о возможностях революции в Америке, и, казалось, сомневался относительно моего мнения, когда я сообщила ему, что не было никакой надежды на это в ближайшем будущем. Мы говорили о ИРМ, о которых он имел очевидно искаженное представление. Я уверила Чичерина в этом, хотя и не состояла в ИРМ. Я сочла необходимым сказать, что они представляли собой единственную сознательную и эффективную революционную пролетарскую организацию в Соединенных Штатах, и несомненно сыграют важную роль в будущей трудовой истории страны.

Вслед за Балабановой Чичерин произвел на меня впечатление очень простого и скромного среди ведущих коммунистов в Москве. Но все они были одинаково наивны в их оценке мира за пределами России. Действительно ли их представление было настолько ошибочным, из-за того, что они так долго были отрезаны от Европы и Америки? Или эта их большая потребность в помощи из Европы была порождением их желаний? Во всяком случае, они все цеплялись за идею приблизить революции в западных странах, забывая, что революции не делаются по заказу, и очевидно не сознавая, что их собственная революция была искажена по форме и внешнему виду и постепенно приближалась к собственной смерти.

Редактор лондонской газеты " Дэйли Геральд", сопровождаемый одним из своих репортеров, оказался в Москве раньше меня. Они хотели посетить Кропоткина, и им дали специальный автомобиль. Вместе с Александром Беркманом и А. Шапиро, я присоединилась к господину Лэнсбери.

Дом Кропоткина располагался внутри сада далеко от улицы. Только слабый свет от керосиновой лампы освещал путь к дому. Кропоткин принял нас со своей характерной обходительностью, очевидно радуясь нашему посещению. Но я была потрясена его изменившимся обликом. В последний раз я видела его в 1907-м, в Париже, когда посетила его после Анархистского Конгресса в Амстердаме. Кропоткин, которому много лет был запрещен въезд во Францию, только что получил это право. Ему было тогда шестьдесят пять лет, но он все еще настолько был полон жизни и энергии, что казался намного моложе. Теперь он выглядел старым и изнуренным.

Я надеялась, что Кропоткин просветит мне те проблемы, которые беспокоили меня, особенно об отношении большевиков к Революции. Каково было его мнение? Почему он молчит так долго?

Я не делала записей во время беседы и поэтому могу передать только суть того, что сказал Кропоткин. Он заявил, что революция вознесла людей к большим духовным высотам и проложила путь к глубоким социальным изменениям. Если бы людям позволили применить их освобожденную энергию, Россия не оказалась бы в нынешней ситуации разрухи. Большевики, которых вынесла на вершину революционная волна, сначала увлекли народ чрезвычайными революционными лозунгами, таким образом завоевывая и доверие масс и поддержку воинственных революционеров.

Он продолжал рассказывать, что с начала октябрьского периода большевики начали подчинять интересы революции установлению их диктатуры, которая принудила и парализовала всякую общественную активность. Он говорил, что кооперативы были главной средой, которая, возможно, объединила интересы крестьян и рабочих, кооперативы были разгромлены в первую очередь. С большим чувством он говорил о притеснении и преследовании любого различия во мнениях, и привел многочисленные примеры страдания и бедствий людей. Он подчеркнул, что большевики дискредитировали социализм и коммунизм в глазах русских людей.

" Почему Вы не подняли свой голос против этого зла, против этой машины, которая иссушает жизненную кровь Революции? ", – спросила я его. Он привел две причины. Пока Россия подвергалась нападению объединенных империалистов, и русские женщины и дети умирали от воздействия блокады, он не мог присоединиться к вопящему хору экс-революционеров с криком " Мучают! ". Он предпочел тишину. Во-вторых, не было никакой среды выражения в самой России. Возражать правительству было бесполезно. Его заботило лишь удержание себя у власти. Оно не обращало внимания на такие " пустяки" как права человека или человеческие жизни. Тогда он добавил: " Мы всегда указывали на последствия марксизма на практике. Почему же мы должны удивляться теперь? ".

Я спросила Кропоткина, записывал ли он свои впечатления и наблюдения. Конечно, он должен понимать важность таких записей для его товарищей и рабочих; фактически, для целого мира. " Нет", сказал он; " невозможно писать, когда находишься среди большого человеческого страдания, когда каждый час приносит новые трагедии. К тому же в любой момент могут нагрянуть с обыском. ЧК нагрянет, нападет сзади, и отберет все, вплоть до последнего клочка бумаги. При таком постоянном напряжении невозможно вести записи. Но помимо этих соображений есть моя книга " Этика". Я могу работать над ней лишь несколько часов в день, и я должен сконцентрироваться на этом, исключая все остальное".

После нежного объятия, в котором Петр никогда не мог отказать тем, кого он любил, мы вернулись к нашему автомобилю. На сердце у меня было тяжело, мой дух был в замешательстве и обеспокоен тем, что я услышала. Я была также обеспокоена плохим состоянием здоровья нашего товарища: я боялась, что он может не дожить до весны. Мысль, что Петр Кропоткин может сойти в могилу и мир никогда не узнает того, что он думал о Русской Революции, была ужасна.

* Суд и Речи Александра Беркмана и Эммы Гольдман перед Федеральным судом Нью-Йорка, июнь-июль 1917, Mother Earth Publishing Co., New York.