Истые Галлюцинации

Маккенна Теренс

Теренс Маккенна

Истые Галлюцинации

или

Быль о необыкновенных приключениях

автора в дьявольском раю

Теренс Маккенна, оригинальный мыслитель и визионер, рассказывает в этой книге - воистину " алхимическом романе" - историю амазонской экспедиции по поиску таинственных шаманских галлюциногенных снадобий. Читатель узнает о фантастическом опыте братьев Маккенна и станет свидетелем зарождения удивительных прозрений, которые, если они справедливы, перевернут наши представления о времени и о природе реальности.

ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ АВТОРА ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЗОВ ТАЙНЫ ГЛАВА ВТОРАЯ. В РАЙ ДЬЯВОЛА ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ПО ПРИЗРАЧНОМУ ПУТИ ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СТОЯНКА У ПОРОГА ГЛАВА ПЯТАЯ. СОПРИКОСНОВЕНИЕ С ИНЫМ ГЛАВА ШЕСТАЯ. КАТМАНДУ: ИНТЕРЛЮДИЯ ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ФИОЛЕТОВАЯ ПСИХОЖИДКОСТЬ ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ОПУС НАЧИНАЕТ ВЫРИСОВЫВАТЬСЯ ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. БЕСЕДА НАД ТАРЕЛКАМИ ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ЕЩЕ ОБ ОПУСЕ ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. ЭКСПЕРИМЕНТ В ЛА ЧОРРЕРЕ ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. В СЕРДЦЕ ВИХРЯ ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ИГРЫ В ПОЛЯХ ВСЕВЫШНЕГО ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ОГЛЯДЫВАЯСЬ НАЗАД ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ТАРЕЛКА, ПОЛНАЯ ТАЙН ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. ВАЛЬСИРУЯ С ЗАГАДКОЙ ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. СКАЖИ, ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ? ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ПРИШЕСТВИЕ СТРОФАРИИ ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ГАВАЙСКИЙ КОНТАКТ ЭПИЛОГ РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА ТРУДЫ ДЕННИСА МАККЕННЫ

Деннису Маккенне, который постиг, что " один стежок, сделанный вовремя, стоит девяти".

ПРЕДИСЛОВИЕ

Однажды в начале восьмидесятых, во время посещения Эсаленского института - меня пригласили туда на конференцию по шаманизму, - я вдруг понял, что благодаря многолетнему использованию псилоцибиновых грибов моя врожденная ирландская болтливость достигла поистине небывалых высот. Пристрастие к псилоцибину и преданность эксперименту в Ла Чоррере, который и является темой этой книги, по-видимому, превратили меня в нечто вроде рупора воплощенного Логоса. Я обрел способность выступать перед небольшими группами слушателей, повествуя о в высшей степени необычных событиях, о которых вы прочтете в этой книге, и производя поистине электризующий эффект.

Когда мне случалось устраивать эти словоизвержения, они казались мне чем-то довольно заурядным, и только потом, прослушивая их в записи, я уловил, почему они так притягивают слушателей. Создавалось впечатление, будто моя собственная ничем не примечательная личность просто-напросто отключается и моими устами вещает глас Иного - внятный, настойчивый и решительный, - глас, стремящийся поведать миру о мощи психоделических измерений и том обещании, которое они в себе таят.

Десятки, а теперь, наверное, уже около сотни моих выступлений и лекций оказались записаны и размножены, зачастую пиратским способом; они ходили по рукам, их передавали маленькие неофициальные радиостанции. Я стал зарабатывать на жизнь, выступая с лекциями и чтениями на разнообразных курортах и в центрах духовного развития. Потом меня открыл небезызвестный Рой из Голливуда, чье ночное радио-шоу превратило меня в мини-звезду андеграунда, по крайней мере, среди страдающих бессонницей жителей Лос-Анджелеса. Я приобрел некоторую известность, просто рассказывая о событиях в Ла Чоррере. Наконец слухи обо мне как о блестящем ораторе и персонаже андеграунда Западного побережья достигли самого Нью-Йорка и огромных стеклянных ящиков на Пятой авеню. Издатели, которые, по моим представлениям, и разговаривать со мной не пожелают, внезапно заинтересовались моим творчеством. Остается надеяться, что сейчас, когда вы читаете эти строки, мои книги - эта и другие, более ранние - разносят по свету заключенные в них странные идеи, обеспечивая спокойную жизнь мне и богатство другим.

Есть во всем этом какой-то непостижимый парадокс: мои идеи вышли на широкую арену, и вокруг них развертывается неофициальный плебисцит. Если они распространятся, приобретут популярность и станут действовать как катализатор социальных перемен, мои надежды на то, что им суждено особое будущее, могут исполниться. Если же они, лишь ненадолго снискав известность, исчезнут из поля зрения публики, то мою работу и мою мечту можно считать не более чем очередной мимолетной причудой нашей сюрреалистической, зараженной паранойей культуры. Ума не приложу, куда нас могут привести эти идеи. Разумеется, сейчас, когда в печати находятся сразу несколько моих книг, я не могу пожаловаться, что мне не дали высказаться. Очевидно, это дело читателей - решать, исчерпал ли себя наш феномен, или же он только начинает проявляться.

Я говорю обо всем этом вовсе не для того, чтобы познакомить читателя с никому не интересными подробностями моих попыток прокормить семью, а потому, что моя теперешняя карьера - единственное и лучшее доказательство тому, что в Ла Чоррере произошло нечто удивительное, быть может, даже имеющее историческое значение. Ведь словоохотливые грибы, которые мы там встретили, сотворили миф и изрекли пророчество, причем изобилующее конкретными подробностями о всеобщем изменении сознания, несущем спасение нашей планете. Они предсказали все то, что произошло в моей жизни за последние двадцать лет, и еще больше - на будущее. Читайте дальше, и вы тоже станете частью этой сказки.

Caveat lector (Да будет осмотрителен читатель (лат.), перефразированное выражение " Caveat lector" - Да будет осмотрителен покупатель. - Прим. перев.)

ОТ АВТОРА

Автор хочет выразить свою признательность многим друзьям, поощрявшим создание этой книги. Двадцать лет писательской деятельности означают, что имя им - легион, но особенно велика здесь роль Эрнста Во и Кэт Харрисон-Маккенны, которые читали и критиковали различные варианты рукописи. Спасибо также Деннису Маккенне, который побуждал меня рассказать о наших приключениях, и другим участникам нашей экспедиции, которые не возражали против публикации нашей истории. Особая, глубокая благодарность Дэну Леви, верившему в этот проект с самого начала, поддерживавшему мою работу и вложившему поистине сверхусилия в критику и редактирование этих страниц. Без его поддержки это предание все еще находилось бы на стадии эмбриональной рукописи. Специальная благодарность Тому Грэди, моему домашнему редактору в издательстве " Харпер Сан-Франциско", Джеффу Кэмпбеллу, соредактору, Лесли Розман, моему неутомимому агенту по рекламе, и Джейми Роблз, курировавшей оформление книги. Большое спасибо также моему агенту Джону Брокмену и его ассистентке Катинке Мэтсон. Искренняя благодарность также Саре Хартли, позволившей использовать ее фотографию на фронтисписе. И наконец, спасибо всем поклонникам, друзьям и коллегам, годами настаивающим на том, чтобы история Ла Чорреры дошла до всех тех, кто ощущает значимость психоделического опыта и возможных благодаря ему необычных пространств.

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЗОВ ТАЙНЫ В которой представляются действующие лица, в том числе и гриб, и обрисовываются их необычные интересы. На сцену выходят джунгли Амазонки и предпринимается плавание по одной из рек ее бассейна.

В течение тысячелетий видения, возникающие под действием грибов-галлюциногенов, являясь предметом поисков и благоговейного интереса, оставались поистине религиозной тайной. Последние двадцать лет или даже больше я много размышлял об этой тайне и пытался описать ее. Такой гриб, бдительно оберегаемый ангелами в хаотической россыпи драгоценностей (" Каждый ангел ужасен", - писал Рильке) - одновременно священный и нечестивый, - возник в моей жизни, как вполне может возникнуть когда-нибудь в будущем в истории человечества. Чтобы рассказать об этой истории, я избрал метод литературного повествования. Живая тайна может принять любую форму - она сама хозяйка места и пространства, времени и духа, - и все же поиск простой формы для передачи этой тайны заставил меня последовать традиции: написать хронологическую повесть об истории, правдивой и в то же время в высшей степени странной.

В начале февраля 1971 года я вместе с братом и компанией друзей пересекал Южную Колумбию, собираясь отправиться в экспедицию по колумбийской Амазонке. Наш маршрут пролегал через небольшой городок Флоренсию, столицу округа Какета. Там мы задержались на несколько дней, ожидая самолета, который должен был доставить нас к месту отправления, на Рио-Путумайо - реку, широкое течение которой служит границей между Колумбией и двумя ее южными соседями, Эквадором и Перу.

День отплытия выдался особенно жарким, и мы не выдержали гнетущей духоты гостиницы, стоявшей возле шумного центрального рынка и автовокзала. Выйдя из города, мы направились на юго-запад и прошли около мили. Здесь нас встретили теплые воды Рио-Хачи, видневшейся за волнующимися высокой травой пастбищами. Поплавав в реке и исследовав глубокие заводи, высеченные теплым потоком в черном базальтовом русле, мы пошли обратно через те же самые луга. Кто-то лучше меня знакомый с тем, как выглядит гриб Stropharia cubensis, указал на большой экземпляр, одиноко высившийся посреди сухой лепешки коровьего помета. Внезапно поддавшись на предложение своих спутников, я съел весь гриб без остатка. Это заняло всего несколько секунд, и мы, уставшие от купанья, побрели дальше. Тем временем с восточных отрогов Андийских Кордильер, где лежит Флоренсия, на нас надвигалась тропическая гроза.

Мы прошагали так, может быть, с четверть часа, большей частью молча. Я устало понурил голову, почти загипнотизированный зрелищем своих ритмично движущихся башмаков, прокладывающих путь через высокую траву. Чтобы размяться и сбросить сонливость, я остановился и стал потягиваться, оглядывая дали. Вот тогда на меня впервые и обрушилось ощущение огромности неба, которое я позже связал с псилоцибином. Я попросил друзей подождать и тяжело опустился на землю. Казалось, воздух передо мной сотрясается от беззвучного грома. Все предметы предстали в новом облике, наполненные новым смыслом. Это ощущение нахлынуло и пронеслось надо мной будто волна, и как раз в этот миг над головой яростно громыхнуло и разразился тропический ливень, вымочив нас до нитки. Жуткое ощущение, что с ярким тропическим днем пересеклось некое иное измерение или иной масштаб, длилось всего несколько минут. Смутное и тем не менее сильное, оно не походило ни на одно чувство, которое я мог бы припомнить.

Оказавшись в пропитанном сыростью укрытии, я ни словом не упомянул о растянутом, странно мерцающем мгновении, которое предшествовало нашему паническому бегству. Я понимал, что мое переживание было вызвано грибом, но не хотел, чтобы мысли об этом отвлекали меня: ведь впереди нас ожидала более заманчивая цель. Тогда я воображал, что в дебрях джунглей нам предстоит поиск других галлюциногенов: растений, содержащих перорально активный психоделик диметилтриптамин (ДМТ), и психоделического напитка аяхуаски. Эти растения издавна связывают с телепатическими способностями и подвигами, выходящими за пределы человеческих возможностей. Однако способы их применения, являющиеся уникальным достоянием жителей Амазонии, так и не были полностью изучены.

Придя в себя, я решил отложить опыт с грибом до лучших времен. Коренные жители Колумбии уверяли меня, что золотистая строфария растет исключительно на навозе зебу, и я полагал, что в гуще джунглей, где мне скоро предстояло очутиться, нас едва ли ожидают пастбища и рогатый скот. Выбросив из головы мысли о грибах, я стал готовиться к тяготам плавания по Рио-Путумайо на пути к цели нашего путешествия - отдаленной миссии, которая называлась Ла Чоррера.

Зачем наш цыганский табор отправился в парные джунгли Колумбийской Амазонии? Наша компания состояла из пяти человек, связанных узами дружбы, буйного воображения, наивности и страсти к путешествиям и экзотическим переживаниям. Ив, наша переводчица и с недавних пор моя любовница, была единственной в группе, кто не был знаком с остальными с давних пор. Как и все мы, она была американкой, прожила несколько лет в Южной Америке и путешествовала по Востоку, где я однажды и встретил ее в аэропорте Катманду в очень тяжелое для нас обоих время. Но это совсем другая история. Она недавно освободилась от одной длительной связи.

Оказавшись в одиночестве и не видя для себя ничего лучшего, Ив присоединилась к нашей группе. К моменту прибытия в Ла Чорреру мы были с ней вместе неполных три недели. Остальные три члена нашей группы - это мой брат Деннис, младший из нас и имевший за плечами наименьший опыт путешествий, студент-ботаник и испытанный друг; Ванесса, моя старая школьная подруга со времен совместного обучения в экспериментальном колледже в Беркли, антрополог и фотограф по профессии, путешествующая в одиночку, и Дэйв, еще один старый друг, жизнерадостный созерцатель, гончар, вышивальщик джинсов и, как и Ванесса, житель Нью-Йорка.

За четыре месяца до нашего сошествия в водную преисподнюю нижнего течения Рио-Путумайо мы с братом пережили утрату - у нас умерла мать. До этого я три года путешествовал по Индии и Индонезии, потом работал преподавателем в английских школах Токио, а когда мне это смертельно надоело, сбежал в Канаду. В Ванкувере наша компания встретилась и задумала эту экспедицию на Амазонку с целью измерить глубины психоделических переживаний.

Я не стану много рассказывать о каждом из нас. А в целом, хотя нас, возможно, обучали неправильно, образование, тем не менее, дали хорошее, это уж точно. Никому из нас еще не стукнуло двадцати пяти. Вместе нас свела политическая неразбериха, которой были отмечены годы нашего совместного пребывания в Беркли. Мы стали беженцами из общества, которое, как мы считали, было отравлено саморазрушительной ненавистью и внутренними противоречиями. Рассмотрев все возможности идеологического выбора, мы решили сделать ставку на психоделические переживания как на кратчайший путь к тысячелетию, в наступление которого наши политики призывали нас пламенно верить. Мы понятия не имели, что ждет нас на Амазонке, но собрали все доступные нам материалы по этноботанике. Эти данные подсказывали нам, где искать разные галлюциногены, но умалчивали о том, чего от них ждать, когда мы их найдем.

Я немало размышлял над тем, насколько мы были готовы к переживаниям, которые нам предстояло испытать с будущем. Зачастую наши истолкования событий не совпадали, как это обычно бывает у сильных личностей или свидетелей необычных событий. Мы были непростыми людьми, иначе мы не занимались бы тем, чем занялись.

В мои двадцать четыре года за плечами у меня было почти десять лет занятий, которые большинство людей сочли бы до крайности странными. Круг моих увлечений - магия, снадобья и самые темные заводи естественной истории и теологии - скорее подходил бы эксцентричному флорентийскому принцу, нежели пареньку, конца пятидесятых годов, живущему в самом сердце Соединенных Штатов. К отчаянию родителей, вполне заурядных трудяг, Деннис разделял эти мои интересы. Почему-то с самого детства мы оба были весьма странными, судьба избрала для нас слишком необычную участь, для того чтобы ее можно было предугадать заранее.

Перечитывая письмо, написанное за одиннадцать месяцев до начала нашей экспедиции, я обнаружил, что уже тогда у Денниса было на редкость четкое представление о том, что могло случиться с нами. Вот что писал он мне на Тайвань, где я находился в 1970 году:

Что касается главной загадки шаманизма и гипотезы о том, будто ее решение может повлечь за собой физическую смерть (мысль поистине отрезвляющая), то мне было бы интересно услышать, насколько правдоподобной ты считаешь такую возможность и почему. Я не думал о ней с точки зрения смерти, хотя и допускаю, что она вполне может дать нам, живым, сознательный доступ к тем вратам, которые ежедневно минуют мертвые. Я считаю это чем-то вроде гиперпространственной астральной проекции, позволяющей гипероргану, то есть сознанию, мгновенно проявляться в любой точке пространственно-временной матрицы, или одновременно во всех, ее точках..

Из его писем ко мне становится ясно, что за годы учебы в высшей школе нашего родного городка в Колорадо его воображение ничуть не атрофировалось. Постоянная подпитка научной фантастикой настолько развила воображение брата, что было истинным удовольствием следить за его игрой; правда, я не был уверен, насколько все это всерьез.

НЛО - это, no-существу, психический вихрь, движущийся в гиперпространстве, и полет его вполне может привести к контакту с какой-нибудь расой обитателей гиперпростраиства. Возможно, это будет встреча, напоминающая " учебный полет": инструкции по использованию транспространственного камня, о том, как передвигаться в гиперпространстве и, может быть, вводный курс космической экологии.

Деннис, как и я, стремился освоиться в населенных эльфами психических ландшафтах, которые открывались нам под воздействием диметилтриптамина, или ДМТ. С тех пор как посреди пьянящей сюрреалистической атмосферы Беркли в зените Лета Любви мы вкусили ДМТ, он стал для нас главной тайной и самым действенным средством для продолжения поиска.

При таких обстоятельствах сохранение физической формы было бы, на мой взгляд, скорее вопросом выбора, нежели необходимости, хотя это могло бы вообще утратить всякое значение, поскольку в паутине гиперпространства все существующие физические проявления оказались бы доступными. Я бы сказал, что для такой затеи время не было бы главным, если бы культурная гибель племен, поиском которых мы занимаемся, не надвигалась бы с такой ужасающей скоростью.

На галлюциногенах типа ДМТ мы сосредоточились не только из-за красочных фантазий, которые они нам дарили. С ними был связан и наш операционный метод исследования тайн галлюциногенного измерения. Дело в том, что из всех известных нам психоактивных препаратов действие ДМТ-содержащих галлюциногенов, пусть и очень кратковременное, представлялось нам наиболее сильным. Даже испытанные психонавты внутреннего космоса не так уж часто прибегают к ДМТ, поэтому необходимо сказать о нем хотя бы несколько слов. В своей чистой синтетической форме он представляет собой пасту из мелких кристаллов или порошок, который курят без всяких добавок, используя для этой цели стеклянную трубку. После нескольких затяжек начало переживаний наступает очень стремительно - через пятнадцать секунд, максимум через минуту. Галлюцинации, которые вызывает ДМТ, длятся от трех до семи минут и бывают необычайно своеобразны. Они до того причудливы и сильны, что даже самые рьяные поклонники галлюциногенов их, как правило, избегают. Тем не менее ДМТ - наиболее распространенный и часто встречающийся из природных галлюциногенов; туземные племена, населяющие тропики Южной Америки, используют его либо как основу для своих галлюциногенных снадобий, либо в чистом виде. Как продукт метаболизма растений, он никогда не встречается в природе в концентрациях, близких к тем, которые имеет лабораторный продукт. Однако южноамериканские шаманы, используя различные химические соединения, усиливающие действие ДМТ, умудряются выходить на тот же уровень забвения реальности, который дает чистый препарат. Сила и странность этого воздействия настолько превосходит все то, что могут дать другие галлюциногены, что диметилтриптамин и его химические сородичи стали определять - по крайней мере, для нашего кружка - максимальное раскрытие, наиболее полное и красочное развертывание галлюциногенного измерения, способное происходить без серьезного риска для психического или физического здоровья.

Поэтому мы решили, что" приступая к феноменологическому описанию галлюциногенного измерения, следует для начала отыскать какой-нибудь сильный ДМТ-содержащий туземный галлюциноген, а потом объективно исследовать вызываемые им экстатические состояния, характерные для шаманов. Для этой цели мы проштудировали литературу по триптаминовым галлюциногенам бассейна Верхней Амазонки и выяснили, что здесь широко известна аяхуаска (Аяхуаска - термин, общеупотребительный в бассейне Верхней Амазонки. Он относится не только к изготавливаемому там галлюциногенному напитку, но и к главной его составляющей, водной лиане Banisteriopsis caapi. Эта произрастающая в джунглях лиана, часто достигающая гигантских размеров, измельчается в порошок и варится с каким-либо ДМТ-содержащим растением (как правило, это Psychotria viridis или иногда Diploterus cabrerena). Затем водный экстракт путем дальнейшего кипячения общается. Аяхуаска. которую еще называют натема, йаге или пилде, - наиболее широко распространенный среди встречающихся в экваториальной части Нового Света галлюциноген. используемый в шаманской практике.), или йаге - отвар из Banisteriopsis caapi с добавками ДМТ, а также несколько ДМТ-содержащих составов для вдыхания через нос. Имелся, правда, еще один ДМТ-содержащий галлюциноген, но на его применение был наложен строгий запрет.

У-ку-хе изготавливают из смолы деревьев вирола, относящихся к роду Myristicaceous, которую смешивают с золой других растений. Из этой смеси скатывают шарики и принимают их внутрь. К рассказам о приготовлении этого фантастического растительного препарата наше внимание привлек тот факт, что индейцы племени витото, обитающего в бассейне Верхней Амазонки (единственного племени, владеющего секретом производства у-ку-хе), ведут беседы с неким " маленьким народцем" и черпают у него свою мудрость.

Этот " маленький народец" - единственная связь между темой контакта с иными мирами и более традиционными историями о странных проделках лесных эльфов и фей. Распространенные во всем мире предания о " маленьком народце" подробно исследовал У.-Е. Эванс-Вентц в своей книге " Вера в фей в кельтских странах" - первом труде по кельтским обычаям, оказавшим влияние на поиски исследователя НЛО Жака Валле, да и на наши тоже. Упоминание о " маленьком народце" наводило на некоторые мысли: когда я сам еще в Беркли пробовал курить синтезированный ДМТ, у меня возникало видение, будто я залетал в пространство, населенное веселыми, самопроизвольно изменяющимися механическими созданиями, похожими на гномов. Десятки этих дружелюбно настроенных фрактальных существ, напоминающих подскакивающие яйца Фаберже, окружали меня и учили утерянному языку истинной поэзии. Если судить по эмоциональному воздействию их эльфовского лепета, они, похоже, болтали на зримой, пятимерной разновидности экстатического ностратического языка (Гипотетическая макросемья языков, включающая ряд языковых семей Евразии и Африки (индоевропейские, карельские, семито-хамитские, уральские, тюркские, монгольские тунгусо-маньчжурские и др.). - Прим. ред.). Вокруг меня, журча, лились ниспадающие зеркальные реки расплавленного смысла. Такое случалось со мной несколько раз.

Именно это преображение языка и сделало мои видения такими яркими и запоминающимися. Под воздействием ДМТ речь перешла из слышимого состояния в видимое. Синтаксис стал отчетливо зримым. Подыскивая параллели для этого понятия, я вынужден обратиться к чудесной сцене из диснеевского варианта " Алисы в Стране Чудес", где Алиса встречает гусеницу, сидящую на шляпке гриба и курящую кальян. " Who R U" - вопрошает гусеница, выписывая свой вопрос дымом над головой. Льюиса Кэрролла и его созданную в прошлом веке повесть о самопроизвольно изменяющейся стране чудес всегда подозревали в поистине психоделической изощренности. Под руками диснеевских мультипликаторов похожее на синестезию смещение чувственного восприятия преувеличивается и становится буквальным. То, что намеревается сообщить гусеница, не слышимо, но видимо, оно парит в воздухе; это зримая речь, средой для которой служит имеющийся под рукой дым, а его у гусеницы хоть отбавляй. (То, что фильм Диснея может служить иллюстрацией для данного понятия, не так уж и удивительно, как это может показаться на первый взгляд. Стоит только припомнить тщательно поставленные танцы восточных грибов в ^Фантазии", чтобы задать себе вопрос: уж не вдохновлялись ли некоторые члены диснеевской съемочной группы шаманскими снадобьями? В конечном счете " Фантазия" была очень серьезной и изысканной попыткой сделать синестезию темой развлечения для зрителей. Ходят упорные слухи о том, что многие европейские мультипликаторы, которых Дисней привлекал к своим экстравагантным проектам, были знакомы с психоделическими переживаниями. Среди чешских мультипликаторов, присоединившихся к группе Диснея как раз в то время, возможно, были люди, знавшие о способности кактуса пейота и его химического составляющего, мескалина, вызывать видения.)

Однако из этого не следует, что ДМТ можно считать всего лишь стимулом для возникновения внутренних мультиков. Ощущение от встречи с ДМТ бывает до того странным, что волосы встают дыбом, и настолько сильным, что его с трудом можно перенести, не подвергая категории сознания постоянной переоценке. Иногда меня спрашивают, опасен ли ДМТ. Правильный ответ таков: он опасен только в том случае, если вы боитесь умереть от удивления. Волна изумления, сопровождающая исчезновение границы между нашим миром и другой средой, о которой мы и не подозреваем, бывает настолько огромной, что, надвигаясь на нас, она сама по себе становится экстазом.

Ощущение, вызванное этими странными опытами с ДМТ (будто ты и вправду попадаешь в иное измерение), стало главным фактором повлиявшим на наше решение сосредоточить внимание на триптаминовых галлюциногенах. Прочитав все, что удалось достать по психоактивным триптаминам, мы наконец наткнулись на исследование ботаника-первопроходца Ричарда Эванса Шульца. Должность профессора ботаники в Гарварде, которую занимал Шульц, позволила ему посвятить жизнь сбору и каталогизации всевозможных психоактивных растений. Его статья " Вирола - галлюциноген перорального применения" стала поворотным пунктом в наших поисках. Нас восхитило его описание использования смолы деревьев Virola theiodora в качестве перорального активного ДМТ-содержащего снадобья, а также тот факт, что использование галлюциногенов, судя по всему, было ограничено очень малым географическим районом. Шульц вдохновенно описывал галлюциноген у-ку-хе:

Потребуется дальнейшая полевая работа в местах коренного обитания индейцев, чтобы достичь полного понимания столь любопытного галлюциногена,,. Интерес к этому недавно открытому галлюциногену выходит за рамки исключительно антропологии и этноботаники. Он имеет прямое отношение к некоторым фармакологическим вопросам, и, если рассматривать его в совокупности с другими растениями с психомиметическими свойствами, обусловленными присутствием триптаминов, этот новый галлюциноген перорального применения ставит проблемы, на которые необходимо обратить внимание и которым нужно, по возможности, дать объяснение с позиций токсикологии,

Взяв за основу статью Шульца (R. Е. Schultes, " Virola as an Orally Adnlinistered Hallucinogen", in the Botanical Leaflets of Harvard University, vol.22, No.6, pp.229-40), мы решили забросить свои занятия и карьеру и на свой страх и риск отправиться на Амазонку, в окрестности Ла Чорреры, на поиски у-ку-хе. Нам хотелось выяснить, не станут ли те, в высшей степени странные измерения, которые открывались нам в ДМТ-трансе, еще более доступными, если использовать сочетания ДМТ-содержащих растений, изобретенные шаманами Амазонки. Именно об этих шаманских таинствах я и размышлял, когда расставался с мыслью о грибе строфария, найденном на пастбище близ Флоренсии. Я был преисполнен решимости ринуться на поиски экзотического, так мало известного витотского у-ку-хе. Разве мог я тогда вообразить, что вскоре после прибытия в Ла Чорреру мы и думать забудем о поисках у-ку-хе?

Наша новая находка - произрастающие там в изобилии псилоцибиновые грибы и та странная сила, которая, казалось, клубится вокруг окутанных туманами изумрудных пастбищ, где мы их обнаружили, - полностью затмила галлюциноген индейцев витото.

Первое предчувствие, подсказывающее, что Ла Чоррера - место, не похожее на другие, появилось у меня по прибытии в Пуэрто-Легисамо, откуда нам предстояло отправиться на Рио-Путумайо. Добраться до него можно было только самолетом, поскольку через джунгли туда не вела ни одна дорога. Это южноамериканский прибрежный городишко, именно такой гнетущий и тоскливый, какой рисовался нам в воображении. Уильям Берроуз, который в поисках аяхуаски оказался в этих краях в пятидесятые годы, описывал Пуэрто-Легисамо как " местечко, выглядевшее так, будто оно пережило потоп". К началу семидесятых оно мало изменилось.

Едва мы успели разместиться в гостинице и вернуться после ритуальной регистрации иностранцев, проводящейся в пограничных районах Колумбии, как хозяйка гостиницы доложила, что поблизости живет наш соотечественник. Казалось невероятным, что американец может жить в столь захолустном городишке, затерянном в джунглях Колумбии. Когда сеньора заметила, что эль сеньор Браун совсем старик и к тому же чернокожий, мы ощутили еще большее замешательство. Это возбудило мое любопытство, и я немедленно отправился к нему с визитом в сопровождении одного из сыновей хозяйки. Не успели мы выйти за дверь, как мой провожатый сообщил мне, что человек, к которому мы собираемся зайти, " mal у bizarre" (Дурной и странный (исп.)).

" El Senor Brown es un sanguinero" (Сеньор Браун - убийца (исп,)), добавил он. Убийца? Что же это получается - я собрался в гости к убийце? Это казалось не слишком правдоподобным. Я ни на минуту не поверил. " Un sanguinero, dice? (Неужто убийца? (исп,))"

Страху что каучуковый бум, обрушившийся на индейцев Амазонки в начале века, может вернуться, воспоминания стариков и страшная легенда для молодых индейцев. В округе Ла Чорреры численность индейцев витото неуклонно снижалась - с сорока тысяч в 1905 году до приблизительно пяти тысяч в 1970-м. Я и представить себе не мог, что человек, с которым мне предстояло встретиться, имел реальное отношение к тем далеким событиям, и предположил, что сказанное означает, что вот-вот я увижу местное пугало, человека, обросшего нелепыми россказнями.

Вскоре мы добрались до ветхого, ничем не примечательного домишки с маленьким двориком, прячущегося за высоким дощатым забором. Мой спутник постучался и что-то прокричал. Вскоре появился молодой человек, похожий на моего провожатого., и открыл калитку. Мой эскорт испарился, и калитка закрылась за моей спиной. В самом сыром и низком углу двора возлежала большая свинья. На веранде, улыбаясь и жестами приглашая меня подойти, сидел очень тощий и очень старый сморщенный негр; это и был Джон Браун. Не часто доводится встретить живую легенду, и, знай я тогда больше о человеке, лицом к лицу с которым меня свела судьба, я проявил бы к нему больше почтения и испытал бы большее изумление.

" Да, - сказал он, - я американец". И еще: " Да, черт побери, я старик, мне стукнуло девяносто три. Моя история, сынок, длинная, ох, какая длинная". - Он надтреснуто рассмеялся - так шелестит тростник на крыше, когда пошевелится тарантул.

Джон Браун, сын раба, покинул Америку в 1885 году, чтобы больше никогда туда не вернуться. Он отправился на Барбадос, потом во Францию, был матросом торгового флота, видел Аден и Бомбей. Где-то в 1910 году прибыл в Перу, в Икитос. Там стал десятником в печально известном Доме Арана - силе, стоявшей за безжалостной эксплуатацией и массовым истреблением индейцев Амазонки во время каучукового бума.

С сеньором Брауном я провел в тот день несколько часов. Это был необычный человек - одновременно близкий и призрачно далекий, живой осколок истории. Он был личным слугой капитана Томаса Уиффена из Четырнадцатого гусарского полка, британского авантюриста, исследовавшего окрестности Ла Чорреры этак году в 1912-м. Браун, чье имя упоминается в малоизвестном сейчас труде Уиффена " Исследование Верхней Амазонки", был последним, кто видел французского ученого Эжена Робушона, пропавшего на Рио-Какете в 1913 году. " У него была жена витото и большая черная собака, которая не отходила от него ни на шаг", - вспоминал старик.

Джон Браун говорил на языке витото и в свое время прожил с женщиной из этого племени много лет. Он отлично знал края, куда мы направлялись. Об у-ку-хе он никогда не слышал, но в 1915 году впервые попробовал аяхуаску это было в Ла Чоррере. Его рассказ о тогдашнем переживании добавил мне решимости не отступать от намеченной цели.

Лишь вернувшись с Амазонки, я узнал, что это был тот самый Джон Браун, который сообщил британским властям о зверствах каучуковых магнатов на Рио-Путумайо. Он первым переговорил с Роджером Кейзментом, в то время британским консулом в Рио-де-Жанейро, который в июле 1910 года отправился в Перу расследовать эти преступления. Теперь, когда у всех еще свежи в памяти ужасы истории XX века, немногие помнят, что еще до Герники и Освенцима Верхняя Амазонка использовалась как место для репетиции одного из эпизодов полного механического обезличивания людей, столь характерного для нашего столетия. Британские банки в сговоре с кланом Арана и другими попустительствующими сторонами финансировали акции по поголовному истреблению местного населения и насильственному принуждению, чтобы заставить индейцев, обитателей внутренних джунглей, собирать природный каучук. Именно Джон Браун вернулся с Кейзментом в Лондон, чтобы дать показания Королевской Высшей следственной комиссии. (Колумбийский историк Джон Эстасион Ривера рассказывает эту историю по-другому и обвиняет Брауна в убийствах, создавая почву для истории о " sanguinero")

Пока продолжались приготовления к спуску по реке, я еще дважды заходил к нему поговорить. На меня произвели впечатление искренность Брауна, то, как глубоко он меня видел, и то, как Роджер Ксйзмент, а с ним и почти забытый мир, знакомый только по кратким упоминаниям на страницах " Улисса" Джеймса Джойса, ожили и прошли передо мной на его веранде под нескончаемое бормотанье наших бесед.

О Ла Чоррере старик рассказывал пространно и красноречиво. Сам он не был там с 1935 года, но мне предстояло найти ее почти такой, как он описывал. Истрепанный лихорадкой старый городок в низине за озером не сохранился, но застенки для рабов-индейцев с изъеденными ржавчиной стальными кольцами, глубоко вмурованными в сочащийся влагой базальт, еще можно было разглядеть. Пользовавшегося дурной славой Дома Арана уже не существовало, да и Перу давно оставило свои притязания на этот район Колумбии. Но призрак старого города Ла Чорреры уцелел, как и остатки старой каучуковой дороги - троча, - по которой нам вскоре предстояло пройти сто десять километров, отделяющих Ла Чорреру от Рио-Путумайо. В 1911 году почти двадцать тысяч индейцев отдали свою жизнь, чтобы проложить эту дорогу через джунгли. А тем, кто отказывался работать, отсекали мачете ступни ног и ягодицы. И ради чего? Ради того, чтобы в 1915 году смог свершиться сюрреалистический акт, торжество гордыни, типичное для техноколониализма, - по всей длине дороги проехал автомобиль. То был пробег из ниоткуда в никуда.

Когда я проходил этой мрачной пустынной дорогой, мне часто казалось, что я слышу рокот голосов или шарканье ног, закованных в кандалы. Несмотря на невнятные монологи Джона Брауна, я не был готов к встрече со столь странным окружением. В то утро, когда корабль отплывал, унося нас вниз по реке, мы по пути на пристань зашли к старику. Его глаза и кожа блестели. Он был стражем инфернального мира, что начинался ниже Пуэрто-Легисамо, и сам отлично сознавал это. Рядом с ним 5 ощущал себя младенцем, и это он тоже знал.

" Пока, детки, пока", - таково было его краткое напутствие.

ГЛАВА ВТОРАЯ. В РАЙ ДЬЯВОЛА В которой выходят на сцену Соло Дарк и Ив и обрисовывается прошлое каждого члена нашей компании. Философские размышления во время неспешного спуска по реке Рио-Путумайо.

Я уже говорил, что в компании нас было пятеро? То есть стало пятеро, когда мы прибыли в Ла Чорреру, а из Пуэрто-Легисамо мы отправились вшестером. Мы с Ив жили вместе, насколько могут жить вместе двое, когда они каждый вечер выгружаются с корабля, чтобы вместе с четырьмя другими спутниками развесить гамаки между деревьев. И он тоже был с нами. Он - это Соло Дарк.

Придется объяснить, что за тип этот Соло. Он был участником неформальной религиозной группировки, существовавшей в Южной Америке - в Индии я таких не встречал - и называвшейся Новый Иерусалим. Ее приверженцы, которые, похоже, питались главным образом фруктами, являли собой племя, состоявшее большей частью из американцев, слонявшихся с 1962 или с 1963 года по Латинской Америке, докучая при этом друг другу, сожительствуя друг с другом, ненавидя друг друга и плетя интриги. Используя карты для спиритических сеансов, они общались с созданиями, которых называли Детьми Света. У них была разработана целая мифология, вращавшаяся вокруг феномена перерождения. Если их послушать, то все мы перерожденцы.

Один из них утверждал, что в прошлой жизни он был Распутиным, другой, беженец из глубин культа Хари Кришны, носивший белый балахон и белые же резиновые сапоги, раньше был Эрвином Роммелем. Вдохновенным лидером всей группы был Соло. Последние четыре года он прожил с Ив.

Стоит ли говорить о том, что Соло был странный? Выглядел он эффектно: бездонные голубые глаза, длинные нечесаные волосы. Он верил, что в прошлых своих рождениях был какой-нибудь выдающейся личностью: Христом, Гитлером, Люцифером, - диапазон одновременно наводящий тоску и легко угадываемый.

Поскольку мои установки сами не были слишком твердыми, передо мной встала своеобразная дилемма. Последние три года я то жил как отшельник, изучая мертвые азиатские языки, то странствовал по малонаселенным районам Индонезии в поисках чешуекрылых. Мне не были знакомы правила поведения, которые успели укорениться в среде наиболее экстравагантных моих собратьев в пост-чарли-мэнсоновскую эру. " Неужели мы это как-нибудь не утрясем? думал я. - Или мы несчастливые хиппи? " Наверное, я слишком долго пробыл в Азии. В любом случае, очень скоро мне предстояло узнать, что среди энтузиастов Нового Иерусалима полно странных типов, ужиться с которыми будет трудно.

Если Соло не одобрял какой-то ваш поступок, он на миг застывал с глубокомысленным видом, а потом изрекал что-нибудь. В это мгновение ему благодаря общению с Детьми Света открывалось, что вам, к примеру, не стоит чистить фрукты металлическим ножом. Эти тайные силы повелевали всеми событиями нашей жизни, вплоть до самых незначительных. Путешествовал Соло в сопровождении целого зверинца: собак, кошек, обезьян (у него была одна обезьяна, которую он считал воплощенным Христом). Он настаивал, чтобы все животные питались исключительно вегетарианской пищей, поэтому они стали болезненными и рахитичными. Звери так и шарили глазами вокруг, а он говорил мне: " Вот это - Будда, это - Христос, а вон тот - Гитлер". Нет, до такого идиотизма, конечно, не доходило; я несколько сгущаю краски, чтобы передать атмосферу, но все же было ясно: у Соло явно не все дома.

Таким образом, из Пуэрто-Легисамо мы отплыли вшестером: Ванесса, Дейв, Ив, Деннис и я, и еще Соло. Шестеро чудаков.

Впервые наша компания собралась в канун Нового года, немногим более двух месяцев назад. Тогда мы встретились с Соло и Ив (они в ту пору еще жили вместе и не собирались к нам присоединяться). Наша встреча состоялась в окутанном туманами городке Сан-Агустин в Колумбии. Теперь казалось, что та ночь была в далеком прошлом. Только через день или два после упомянутого вечера Ванесса, Дейв и я уехали в Боготу. После нашего отъезда Ив и Соло постоянно ссорились. В разгар последнего скандала Соло нарочно столкнул ее с лошади в глубокую грязную лужу на глазах множества гостей. Тогда Ив и ушла от него и, перебравшись в Боготу, поселилась в квартире, которой они с Соло позволили нам всем пользоваться. За две недели, пока группа собирала снаряжение для экспедиции, мы с Ив сблизились, и она присоединилась к нашей " команде", первоначально состоявшей из четырех человек. Ритуалы расставания и осквернения, соединившие нас с Ив, преобразили жесткий, пронзительный свет Кордильер, струившийся сквозь потолочное окно нашего пансиона, в мягкий и насыщенный. Но идиллия удалась не для всех. Для Ванессы, которая когда-то была моей любовницей, это, естественно, стало чем-то противоположным. Двери внутри зеркального лабиринта чувств открылись и приглашали войти.

" Послушай, - сказал я ей, - эта женщина мне нравится и, кроме того, она же говорит по-испански! - Это был самый сильный аргумент, к тому же он взывал к разуму Ванессы. -' Неужели ты всерьез хочешь, чтобы мы столько дней таскались по амазонским джунглям с нашим " образцовым" знанием местного языка? Это очень здорово, что Ив едет с нами".

В конце концов Ванесса согласилась. Тем временем ситуация усложнилась еще больше. Дейв, не зная о том, что Ив сблизилась со мной и отказалась от своих прежних планов отправиться в путешествие по Перу, пригласил Соло присоединиться к нам. Во время нашей первой встречи в Сан-Агустине на Дейва произвело большое впечатление то, что Соло знает колумбийское захолустье. Вот он и дал Соло телеграмму, в которой пригласил его встретиться с нами во Флоренсии, чтобы вместе отправиться на Амазонку. Когда во Флоренсии мы выгрузились из допотопного самолета колумбийских ВВС, нас было пятеро: Дейв, Ванесса, Ив, Деннис и я, а с нами - Лхаса, щенок Ив, и полтонны снаряжения, которое предстояло переправить вниз по Рио-Путумайо. В аэропорту нас поджидал Соло, который считал, что женщина, с которой он прожил четыре года, отправилась в Перу вместе с воплощением Роммеля в белом балахоне и резиновых сапогах того же цвета. Когда же он обнаружил, что это не так, у ограды аэропорта разыгралась бурная сцена выяснения отношений.

Позже, добравшись до города, мы с Ив поселились в гостинице в одном номере, предоставив Соло самому решать, как быть дальше. Поскольку милосердия с любой стороны ожидать не приходилось, я понадеялся, что Соло, увидев, что жизнь Ив приняла новый оборот, сам уйдет с дороги. Встреча с Соло меня расстроила, и поскольку я довольно мягкотел и терпеть не могу натянутых отношений, то предпочел уклониться от прямого разрешения конфликта.

Соло заявился к нам в номер. Поговорив о необходимости рассмотреть все точки зрения, он перешел прямо к делу: " Похоже, мне здесь делать нечего. Я собираюсь лететь обратно в Боготу".

" Ну и слава Богу", - подумал я.

После этого он вернулся в свой номер и вступил в контакт с Детьми Света. Через два часа он пришел и сообщил нам: " Без меня вы его не найдете. - Под " ним" он подразумевал у-ку-хе. - Вы ничего не смыслите в джунглях. А я человек лесной".

Я с большой неохотой примирился с этой мыслью. Дальше нам предстояло лететь в Пуэрто-Легисамо. Теперь с нами был и Соло, а также его собака, его кошка и его обезьяна. Он носил балахон и был вооружен посохом, украшенным яркими, развевающимися фахас - полосками местной ткани. Вид у него был зловещий и дурацкий одновременно.

Я знал, что суда уходят из Пуэрто-Легисамо, когда им вздумается, и полагал, что ждать нам придется долго, может быть, даже недели две. Гостиница была крошечная, еда ужасная. Я надеялся, что между нами возникнут трения и Соло в конце концов уедет. Ему доставляло удовольствие вовлекать Ив в долгие, душераздирающие беседы. Это начинало действовать всем на нервы.

Но мои предчувствия не сбылись. Оказалось, что одно из суденышек, " Фабиолита", отплывает вниз по реке через два дня. И вот за несколько часов нам удалось все уладить. Мы заплатили шестьсот песо, чтобы обеспечить себе места. На рассвете назначенного дня все наши звери, камеры, книга перемен " Ицзин", сачки для бабочек, формальдегид, дневники, экземпляр " Поминок по Финнегану", средство от насекомых, хлорохин, противомоскитные сетки, гамаки, бинокли, магнитофоны, гранола, арахисовое масло и медикаменты, а также все прочее, что необходимо человеку для путешествия по бассейну Амазонки, было свалено на берегу реки. Когда мы поднялись на борт крошечного торгового суденышка, которому отныне предстояло стать нашим средством передвижения, капитан Эрнито показал нам наши места - ящики с лимонадом, отливавшим флюоресцентной зеленью, электрической желтизной и пронзительным багрянцем. Нам сообщили, что путь до места нашего назначения займет от шести до двенадцати дней, " в зависимости от того, как пойдут дела". Джон Браун спустился к реке, чтобы помахать нам на прощанье. И он действительно извлек большой белый носовой платок и стал им махать. Вскоре старик превратился в едва различимое пятнышко. Пуэрто-Легисамо исчез вдали, а нашим миром стали река, зеленый берег, пронзительные крики попугаев и насекомых и коричневая вода.

Двигатель медленно, но верно увлекал нас на середину сверкающей коричневой реки, а над нами были огромное небо и огромное солнце. Что за волшебный миг! Ты сделал для путешествия все, что мог, и наконец отправился в путь и больше ни за что не отвечаешь, возложив свое бремя на пилота или штурмана, капитана или диспетчера. Оборвались все узы с миром, который ты покинул, а лежащая впереди цель неведома. Излюбленный миг, более привычный и все же менее ощутимый в стерильной атмосфере трансконтинентальных авиалайнеров... Насколько же богаче он переживается здесь, в окружении груза из вяленой рыбы и лимонада местного разлива, отравленного сверкающими красителями.

Я расчистил себе крошечное пространство, где можно было сесть, скрестив ноги, и свернул самокрутку из превосходного килограммового запаса Санта-Марта-Голд (сорт марихуаны), который мы скопили за время месячного пребывания в Боготе. Течение реки было сродни крепкому дыму, который я вдыхал... Течение дыма, течение воды и течение времени. Все течет, как сказал мой любимый грек. Гераклита прозвали плачущим философом, как будто он говорил так от отчаяния. Но при чем тут плач? Мне по душе его слова: они вовсе не заставляют меня плакать. Вместо того чтобы толковать pante rhea (Правильно: Panta rhei (panta Kineltai Kai ouden menei (греч.) Все течет (все движется, и ничто не остается неизменным.) Выражение приписывается древнегреческому философу Гераклиту как основное положение его философии. - Прим. перев.) как " ничто не вечно", я всегда считал это изречение западным выражением идеи дао. И вот мы тоже движемся вместе с течением Рио-Путумайо. Какая же это роскошь покуривать, снова оказавшись в тропиках, на солнце, подальше от смены времен года и мест погребения. Подальше от жизни в Канаде в условиях чрезвычайного положения, на краю раздувшейся от войны, обезумевшей Америки. Смерть матери и совпавшая с ней потеря всех моих книг и предметов искусства, которые я собрал, бережно переправил домой и хранил и которые потом сгорели в одном из тех лесных пожаров, что периодически опустошают холмы Беркли. Рак и Огонь. Огонь и Рак. Подальше от этих ужасов, где государственные дома цвета зеленоватого воска медленно разрушаются, покрываясь паутиной трещин, посреди живого духовного ландшафта.

А до этого был Токио: его инопланетная атмосфера, притворные попытки включиться в рабочий цикл. Насколько может человек утратить все человеческое, пробыв некоторое время в нечеловеческой ситуации? Ночи в поездах. Душные помещения английских школ Акикабары. Токио вынуждал к трате денег, когда единственным выходом было их беречь.

Я мысленно возвратился в те десять месяцев углубляющегося отчуждения, которые начались, когда я покинул тропики Азии и, как комета, которую силы притяжения едва не столкнули с собственной звездой, пронесся через Гонконг, Тайбэй, Токио и Ванкувер, прежде чем меня забросило в работающую на войну Америку и дальше, во внешнюю тьму иного, нового, отчаянно нищего тропического мира. Маршрут полета из Ванкувера в Мехико пролегал над местом успокоения моей матери, которая первую зиму спала в своей могиле. И дальше, через Альбукерк, который промелькнул в пустынном пространстве ночи мимолетным чередованием света и тьмы. Все дальше и дальше.- и все ближе к тому, что тогда было только замыслом: к Амазонке.

А посреди реки прошлое сумело проникнуть в тишину и раскрыться перед мысленным взором, развертывая темную ткань переплетенной казуистики. Силы, зримые и тайные, тянущиеся из глубины прошлого, перемены мест, обращения в другие религии - поиски собственного " я" делают каждого из нас микрокосмом в более крупной исторической структуре. Инерция интроспекции приводит к воспоминаниям, ибо только благодаря памяти нам дано уловить и понять прошлое. Если взять факт переживания и сотворения настоящего, то все мы в нем - актеры. Но в промежутках, в те редкие мгновения, когда чувственное восприятие молчит, когда переживание настоящего сведено к минимуму, как во время долгого воздушного перелета или любого праздного копания в себе, память обретает свободу голоса и вызывает из прошлого пейзажи наших наивысших устремлений.

Ныне - в том ныне, которое лежит за рамками этой истории, в том ныне, где эта история сама стала прошлым, - прошлое уже не так тревожит меня, как тогда. Ныне оно приобрело для меня определенность, какой тогда еще не имело. А не имело потому, что было еще совсем свежим, потому что приходилось снова и снова переживать его в памяти и извлекать из него уроки. Перед нами простирались пять дней путешествия по реке - безмятежное время, освобождающее ум для блужданий и поисков.

На широкой реке, чьи далекие берега были для нас лишь темно-зеленой линией, разделяющей небо и землю, нам открылись две всеобъемлющие категории: ведомое и неведомое. Неведомое было везде, и оно заставляло нас использовать в разговоре притянутые за уши аналогии: Рио-Путумайо похожа на священный Ганг; джунгли наводят на мысли об Амбоне; небо напоминает небеса над равниной Серенгети, и так далее. Иллюзия понимания была неудачной попыткой хоть как-то сориентироваться в новой обстановке. Но в этой игре неведомое не выдавало своих тайн и Рио-Путумайо так и не становилась похожей на Ганг. Необходимо познать самую суть неведомого только тогда сумеешь правильно понять его.

То, что мне здесь ведомо, - это люди, которые приехали со мной. Они выступают как известные величины, потому что я знал их в прошлом. И пока будущее остается похожим на прошлое, они останутся мне ведомы. Разумеется, это не Нью-Йорк, не Боулдер и не Беркли, и нам нелегко порвать связь с окружающей средой, развить в себе чувство правильности действий, которое никогда не отказывает нам в savoir faire (Сметливость (франц,).). Холодная эстетика чужака: " Я, мэм? Я здесь проездом". Именно то, что эти люди мне знакомы, превращает их в окна в моем воображении, окна, которые открываются в прошлое.

И первое, конечно же, Деннис; линия его жизни дольше всех остальных идет параллельно с моей. Нет необходимости упоминать, что у нас обоих одинаковые гены. Наша связь уходит так далеко в прошлое, что почти теряется в самом раннем, еще лишенном языка ощущении. Мы росли в одной семье, делили одни и те же запреты и свободы, пока в шестнадцать лет я не ушел из дома. Но с Деннисом я остался близок.

Два с половиной года назад, когда мне шел двадцать второй год, я томился в недрах " Каранджи" - лайнера Британской пароходной компании, ослабевший, в полубреду, страдающий от крапивницы, меланхолии и дизентерии. Тогда, в 1968-м, билет от Порт-Виктории на Сейшельских островах до Бомбея стоил тридцать пять долларов. Несмотря на болезнь, я вынужден был путешествовать самым дешевым классом, иначе мои финансы не позволили бы мне добраться до дому. Койкой мне служила металлическая пластина, откидывающаяся от переборки. Общественные туалеты и грохот двигателей. Трюмная вода, плещущаяся из одного угла в другой. Вместе со мной в трюме путешествовали тысячи перемещенных индийцев Уганды, жертвы политики африканизации, проводимой правительством Уганды. Всю ночь напролет женщины-индианки ходили взад-вперед в туалет и обратно по моему коридору, заполненному водой и громыханием двигателей; Я бы этого не вынес, не будь у меня гашиша и опиума. Для этих мелких индийских буржуа мои утешения, да и я сам, были ярким примером испорченности и нравственного падения, на который они лицемерно указывали своим чадам в пространных чирикающих наставлениях, клеймящих пороки хиппи и жизни в целом.

После множества подобных дней и ночей я проснулся однажды посреди ночи в лихорадке. Невыносимо пахло карри, испражнениями и машинным маслом. Я выбрался на открытую кормовую палубу. Ночь стояла теплая, запах карри ощущался даже здесь. Я сел, прислонившись спиной к металлическому ящику, покрытому толстым слоем краски, - в нем хранили противопожарное оборудование. Скоро я почувствовал, что жар спадает, и на меня снизошло огромное облегчение. Казалось, меня понемногу перестает мучить и недавнее прошлое, и романтическое разочарование от Сейшельских островов и Иерусалима. При этом освободилось свободное пространство, позволившее обратить взгляд в будущее и увидеть его. Сама собой пришла неожиданная мысль: мы с Деннисом отправимся в Южную Америку. Даже тогда я знал это наверняка.

И вот это произошло. Не сразу, после новых скитаний по Востоку, но в конце концов к февралю 1971 года это пророчество материализовалось. Река, джунгли и небо сомкнулись вокруг и повлекли нас к Ла Чоррере. Это наше суденышко мало напоминало " Каранджу", но его маленький дизель был эхом более мощных двигателей, отделенных от нас временем. Да, первым предстает передо мной Деннис, предстает окрашенный в коричневатые тона воспоминаний о том, как мы вместе подрастали в маленьком городке в Колорадо. Вот он, всегда рядом со мной; мы с ним будто две мошки, заключенные в озаренный солнцем мир янтарных воспоминаний о летних вылазках и вечерах.

А вот и остальные, совсем иные истории.

С 1965 года по 1967-й мы с Ванессой были студентами-радикалами в Беркли. Она была из Нью-Йорка, из Верхнего Ист-Сайда. Отец - видный хирург, старшая сестра - практикующий психоаналитик, мать приглашала на чай жен делегатов ООН. Сначала Ванесса училась в частных школах, но потом родители решили продемонстрировать либеральный шик и поддержали ее выбор Государственного университета в Беркли. Она умница, в ее чуть неловкой сексуальности проглядывает что-то диковатое. Ее большие карие глаза не в силах скрыть кошачью жестокость и мелочную страсть к шпилькам. Мы вместе учились в Беркли, в экспериментальном колледже, но осенью 1968-го я отправился в Нью-Йорк, чтобы попытаться продать вымученную рукопись, которую я родил во время добровольного затворничества на Сейшельских островах, откуда вернулся всего несколько месяцев назад. Это был незрелый и бессвязный обличительный опус в стиле Маклюэна, которому, к счастью, суждено было умереть, едва родившись. Но той запутанной осенью я взял свой труд и полетел в Нью-Йорк, где не знал никого, кроме Ванессы.

Она вытащила меня из ночлежки на 43-й Западной улице, где я. претерпел вынужденную посадку, и убедила перебраться в отель " Олден" на Сентрал-Парк-Уэст, место, которое выбрала для меня ее матушка. Три года отделяли наше теперешнее отплытие вниз по реке в самое сердце комиссарии Амазонас от того безмятежного мгновения, когда мы с Ванессой сидели в Центральном парке, в ресторане под открытым небом, возле фонтана - она с бокалом " дюбонне", я с кружкой пива " левенброй". В глазах бедного ученого и революционера, каковым я тогда себя воображал, вся эта сцена, в ее небрежной элегантности, казалась театральной, причем стоимость постановки явно превышала тот уровень, который я обычно мог себе позволить. Разговор коснулся моего брата, тогда восемнадцатилетнего, которого Ванесса никогда не видела:

- На мой взгляд, Деннис просто гений. Так или иначе, я, его брат, просто благоговею, наблюдая его вблизи.

- Так у него есть идея, которой, по-твоему, суждено большое будущее? - спросила она.

- Это еще слабо сказано! Я думаю" что ему, возможно, удалось схватить ангела Познания за горло и уложить на обе лопатки. Его идея, что некоторые галлюциногены работают потому, что внедряются в ДНК, просто фантастична. Она звучит настолько правдоподобно, что я не могу от нее отмахнуться. Политическая революция выродилась в слишком мрачную штуку, так что на нее надеяться нечего. Выходит, самая интересная в жизни невероятность - это ДМТ, верно?

- Вынуждена согласиться, хотя и неохотно.

- Неохотно только потому, что вывод, к которому мы приходим, слишком большая крайность. А смысл его главным образом в том, что пора кончать заниматься ерундой. Надо браться за разгадку тайны ДМТ. Ведь ты сама знаешь: каждый, кто хоть десять минут посвятил изучению западной цивилизации, сразу увидит, что места, с которыми этот кайф позволяет соприкоснуться... Ведь это просто феноменально, и если разобраться во всем как следует, то это могло бы - ты знаешь, я думаю, наверняка могло бы иметь огромное значение для преодоления исторического кризиса, в котором мы все находимся.

- Ладно. Скажем так: я пока воздержусь от окончательного суждения. И что же дальше?

- Сам не знаю. Как насчет путешествия на Амазонку? Ведь именно там родина этих психоделических растений. К тому же там такое безлюдье, что, видит Бог, их хватит на всех.

- Очень может быть. Только я пытаюсь попасть на раскопки, которые начнутся в Австралии, в пустыне Гибсона, на будущий год.

- Понимаю. А я через несколько месяцев должен отправляться в Азию за травкой, и кто знает, насколько я там застряну? Нет, эта поездка на Амазонку, если, конечно, она вообще случится, - дело далекого будущего. Но ты об этом подумай и кое о чем еще...

- Он таинственно понизил голос... - вставила Ванесса, подражая ремарке из радиоспектакля.

- Вот именно. И это " кое-что" - летающие тарелки. Я знаю, это звучит дико, только они каким-то образом тоже тут замешаны.

Пока все довольно туманно, и, к счастью, не так уж важно, но ДМТ как-то связан со всем психическим измерением - ты, наверное, слышала о юнгианском подходе к проблеме тарелок. Я знаю, что дело темное, пока только догадка, но многообещающая.

Дейв был совсем другой. Мы прозвали его Дитя Цветов. Он являл собой восхитительный и парадоксальный сплав наивности и упрямой интуиции. Если бы костюм Арлекина можно было приобрести в магазине готового платья, он бы непременно в него вырядился. Его генеалогическое дерево украшали некий польский князь, посол при дворе Ее Величества королевы Елизаветы, и друг моего личного кумира, доктора Джона Ди. Я встретил Дейва в Беркли летом 1967 года. Мы оба ловили попутную машину на углу улиц Эшби и Телеграф. Наконец какая-то добрая душа нас подобрала, и, переезжая через мост по дороге на Сан-Франциско, мы познакомились. В Беркли Дейв зарабатывал на жизнь, продавая " Беркли Барб" и все, что приходится продавать, когда слоняешься без дела. За время, прошедшее с тех пор, Дейв расстался и с нью-йоркской общиной, которую идеализировал, и с Сиракузским университетом, где он получил степень по этноботанике. В письмах, которыми мы обменивались, пока я был в Бенаресе, он высказал решимость присоединиться к нашей экспедиции в бассейн Амазонки. В джунглях и горах Южной Америки ему предстояло обнаружить мир, еще более чарующий, чем он ожидал. Дейв и по сию пору не вернулся из того первого путешествия.

Только два года назад мы смогли начать претворять свои планы в жизнь. В конце августа 1969 года я по воле рока превратился из контрабандиста, перевозящего гашиш, в беженца: одна из партий, которую я переправлял из Бомбея в Эспен, попала в руки американской таможни. Мне пришлось уйти на дно и скитаться по Юго-Западной Азии и Индонезии - в первой я осматривал руины, во второй ловил бабочек. Потом пришел черед моей японской эпопеи. Однако вряд ли все это дало мне перевес в опыте по сравнению с остальными. И все же даже новый статус нарушителя закона не умерил моего страстного стремления на Амазонку. Я по-прежнему мечтал попасть в зеленый мир властелинов лиан.

Наконец Ванесса, Дейв и я собрались в Виктории, в Британской Колумбии. Там мы три месяца прожили в обшитом досками доме, который снимали у семейства сикхов, - просматривали статьи, писали письма и поддерживали постоянную связь с Деннисом, жившим тогда в Колорадо. Работая на будущее, мы накапливали сведения о почти мифическом мире, который никто из нас никогда не видел.

Пока я жил в Канаде, после долгой борьбы с раком умерла моя мать. Ее похоронили, и вот наконец остров Ванкувер остался далеко позади, затерянный в снежном вихре, как будто пространство, раздвигаясь, все дальше отделяло нас от него. Постепенно наше путешествие стало вырисовываться: одно за другим рушились препятствия, мешавшие нам проникнуть в так давно предвкушаемый волшебный мир, пока не наступил этот безмятежный миг, наш первый день на реке. Из моего дневника: 6 февраля 1971 года

Наконец-то мы освободились от пуповины, соединявшей нас с цивилизацией. Сегодня утром под изменчивыми небесами, какие обычно бывают над Амазонкой в сухой сезон, мы тронулись в путь. Мы - часть флотилии торговцев бензином и фруктовой водой, которые направляются в Ла Чорреру и наверняка подбросят нас до Эль-Энканто, что на Рио-Кара-Парана. Приближаясь к абсолютному географическому центру тайны, я, как всегда, склонен поразмышлять о смысле этого поистине странного поиска. Мне трудно передать словами ту насыщенную субстанцию, из которой состоят мои ожидания. Теперь уже можно почти не сомневаться: если мы будем столь же упорно стремиться вперед, как это было до сих пор, то в конце концов достигнем желанной цели. Мы так давно к ней идем, и понять это так трудно, Прогнозы, какими мы станем или что будем делать, когда закончится наша экспедиция, неосознанно опираются на ту посылку, что пережитое нас никак не затронет, посылку, которая является заведомо ложной, однако сейчас мы едва ли можем представить себе нечто иное.

Позже: через два часа после выхода из Пуэрто-Легисамо встречный ветер заставил нас причалить к перуанскому берегу, чтобы дождаться там более тихой погоды. Сразу вырисовывается особенность нашего речного путешествия: следовать фарватеру - значит рыскать поперек реки, обычно вблизи одного из берегов. Земля скрыта густым пологом джунглей, напоминающим Центральный Серам или побережье Амбона, - настоящие венерианские леса. Скоро все наши сны и явь заполняют глухой стук двигателя, воркованье голубей (часть нашего груза) и гладкая коричневая поверхность Путумайо, похожей на священный Ганг.

Соло пристально наблюдает за мной.

Ведомое остается позади. Ширь реки. Сейчас тайна заключается в самой необычности этих мест. Водная гладь. Пятидневный спуск по Рио-Путумайо приведет нас к устью Рио-Кара-Параны. Там стоит миссия, которая называется Сан-Рафаэль. Мы ищем доктора Альфредо Гузмана, который в одной из статей упоминается как владелец подлинного образца у-ку-хе, предмета наших поисков. Гузман - антрополог, изучает быт индейцев витого вверх по течению от Сан-Рафаэля в деревушке с очаровательным названием Сан-Хозе-дель-Энканто. Эта деревушка расположена у начала старой дороги сборщиков каучука, которая ведет через джунгли к Ла Чоррере. Гузман не только может облегчить наши поиски, но и помочь нам нанять носильщиков для перехода по суше. Но до встречи с этой личностью еще много дней,

Тем временем тесный мирок торговой посудины " Фабиолита" стал нашим миром, как и ее цель - продажа пластиковой обуви, консервов и рыболовной лески обитателям группок поднятых на сваи домишек, несколько раз на день появляющимся на берегу. Мы причаливаем, швартуемся, и, пока шеф нашей посудины торгуется с колонистами, я беру сачок для ловли бабочек и бреду в джунгли в надежде укрыться от кусачих мух, которые кишат у причала.

Иногда завязываются долгие ожесточенные споры, в которых принимают живейшее участие все присутствующие. Иногда на нас снисходит молчание, длящееся по нескольку часов, и каждый, удобно устроившись, созерцает извивы берега или клюет носом на грани I сиесты. 7 февраля 1971 года

Воскресенье, Вчера вечером мы прибыли в безымянное местечко и в первый раз за все пребывание на Амазонке развесили гамаки и противомоскитные сетки. В восемь утра мы снова на реке - под льющими дождь свинцовыми небесами. Приближение к тайне выражается во множестве настроений. Воздух восхитительно насыщен кислородом, а ароматы, долетающие из проплывающих мимо увитых лианами лесов, меняются с частотой и утонченностью сонаты. День, как обычно, отмечен краткими остановками для полицейского досмотра да все более пустынными берегами. Сегодня утром после сорокаминутного плавания мы миновали мелкое углубление в глинистом берегу на перуанской стороне реки. Там вокруг выхода соли собрались тысячи попугаев. Их пронзительное многоголосье и радужно-зеленое оперение только усилили впечатление, что мы плывем в водном мире Венеры. Мы пришвартовались напротив соляной жилы, и несколько членов экипажа переплыли реку, чтобы наловить попугаев и добавить их и к без того обширному зверинцу нашего торговца. Не считая нашей обезьянки, звериное население эт