Неужто ты думала, что, раз Жан-Клод стал sourdre de sang, ты окажешься вне моей власти, Анита?

Вообще-то я так и думала, и она это знала. И еще ей это было смешно до чертиков.

Чего ты хочешь? — спросила я.

Страх шампанским играл у меня в теле, и ardeur, зверь и все вообще было смыто его приливом.

Она смотрела на Огги, стоящего перед нами на коленях, и я знала, чего она хочет. Я ощущала ее сожаление, сожаление, что Огги ушел с ее ложа, от ее тела.

Но ведь ты его изгнала, — сказала я.

Не входи в мои мысли, Анита.

Она сидела на краю огромной кровати с четырьмя стойками. Я когда-то видела эту кровать в воспоминаниях Жан-Клода. Она свернулась на ней; белая рубашка, сотни лет назад вышедшая из моды, скрывала роскошь ее тела, и она казалась крошечной, как дитя, прильнувшее к резному дереву. Роскошная волна темных волос длиннее моих — и я впервые поняла, что мы хотя бы поверхностно похожи. Миниатюрные брюнетки с бледной кожей и карими глазами.

Я была первой красавицей всей Европы; как смеешь ты себя со мной сравнивать?

Сила ее хлестнула меня резким ударом кнута.

Прости меня, — сказала я, поскольку не имела в виду неуважение. Я же не хотела сказать, что у нас с ней одинаковая красота — только черты общие.

Эта мысль ее смягчила, но заодно напомнила ей о том, зачем она вообще вошла в меня. Плохо.

Огюстин, — сказала она, и голос ее лился мурлыканьем куда ниже, чем мой обычный голос.

Это не был в точности ее голос, потому что пользовалась она моим горлом, но моим голосом он тоже не был. Хотя этот голос был достаточно близок к ее, чтобы у Огги глаза полезли из орбит и он стал бледнее смерти. Не помню, чтобы мне приходилось видеть, как бледнеют вампиры.

Как это может быть? — прошептал он.

Ты меня позвал, — ответила она моими губами. — Твоя сила и твоя кровь воззвали ко мне.

Он проглотил слюну, шевельнув при этом губами, и кровь у него потекла быстрее. Укус заживал на глазах, но все еще кровоточил.

— Я не хотел…

Ты принудил ее любить себя, Огюстин, как пытался заставить меня. Но никто, никто не может заставить Белль Морт.

Прости меня. Я не знал, что может сделать моя сила.

Он прошептал это, все еще держа меня за руки, но куда как нежнее. Настолько слабо, что я могла бы легко освободиться, но слишком поздно, чтобы это могло что-то значить. У нас тут были проблемы побольше ardeur’а.

Но я могу насладиться этим здесь и сейчас, и это не я влюблюсь в тебя, а она. Это причинит страдание ей и Жан-Клоду. И даже тебе. — Она засмеялась на своей кровати за сотни и сотни миль отсюда. — Реквием, когда вызывает телесное вожделение в своей жертве, вызывает его и в себе. Точно так же, когда ты заставляешь женщину полюбить себя, ты влюбляешься в нее в ответ. Такова природа нашей линии, что силы наши обоюдоостры.