Бледная Теа была удивлена, но Сэмюэл выглядел довольным.

Огги рассмеялся — коротко, очень по-человечески, и я не могла к нему не обернуться.

Жан-Клод говорил, что ты — глоток свежего воздуха, но к такому ветру честности мы, боюсь, не готовы.

А мне нравится, — возразил Сэмюэл.

Только потому, что ты в качестве обманщика безнадежен, — ответил Огги.

Сэмюэл посмотрел на него в упор:

Никто из нас, поднявшихся до мастера города, без обмана обойтись не может, старый друг.

Веселья на лице Огги убавилось, потом оно исчезло. Я поняла, что ни у кого из мастеров вампиров, которых я видела, такого подвижного лица не было, такого выразительного, — поняла, когда оно стало совершенно пустым, как бывает только у очень старых вампиров.

Верно, старый друг, но ты предпочитаешь честность.

Это да, — кивнул Сэмюэл.

Тебе нравится честность? — спросила я. — Тогда меня ты просто полюбишь.

Короткий взрыв смеха донесся из двух — как минимум — разных углов комнаты. В одном, живописно расслабившись, стоял Фредо, и черная футболка на нем чуть оттопыривалась там, где он прятал ножи. Другие ножи были на виду — два больших на каждом бедре, как у бандита давних времен. Смуглое лицо сморщилось от смеха, черные глаза сверкали из-под завесы темных волос.

А еще смех прозвучал почти из противоположного угла. Клодия — почти шесть футов шесть дюймов, самая высокая женщина на моей памяти и серьезно занимается штангой. Рядом с ней тощий Фредо кажется тростинкой. Черные волосы она завязала в свой обычный хвост. Косметики на ней никакой не было, и все же лицо поражало своей красотой. Клодия еще меньше заботилась о женственном виде, чем я, но даже при всех занятиях штангой тело ее было полностью женским. Если бы не рост и не мышцы, она была бы из тех женщин, которым на улицу не выйти, чтобы к ним тут же не пристали или хотя бы не пялились на них. Пялиться-то все же на нее пялились, но в основном мужчины ее боялись, и не зря. Наверное, она здесь единственная, кроме меня, женщина с пистолетом. Сейчас ее лицо поплыло от смеха, все еще булькающего в глотке. Смех у нее приятный — горловой и глубокий. Не знаю даже, слыхала ли я его до этой минуты.

Что смешного? — спросила я у обоих.

Извини, Анита, — ответила она все еще булькающим голосом.

Ага, извини, — кивнул Фредо, — но ты — «честная»? Бог ты мой, «честная» — очень-очень слабое слово.

Мике тоже пришлось прокашляться, и даже у Натэниела лицо будто горело усилием не улыбнуться.

Я постаралась подавить в себе злость — и подавила. Очко в мою пользу.

Я умею лгать, если надо.

И сама услышала, каким обиженным голосом это было сказано.

Но это не в твоей натуре, — заметил Фредо. Слишком восприимчив для простого солдата.